ПОСТРОЕНИЕ И ГЕРОИ «ПОТЕРЯННОГО ПИСЬМА»
ПОСТРОЕНИЕ И ГЕРОИ «ПОТЕРЯННОГО ПИСЬМА»
Писатель, создавший «Потерянное письмо», превосходно владел техникой сцены. Мастерский знаток спрятан за кажущейся случайностью каждой сцены и каждой реплики. И вместе с тем интрига необычайно проста. Положения, в которых оказываются герои, типичны. Свет, бросаемый автором на своих персонажей, — ясный и беспощадный. Ирония — убийственная.
Как и в «Бурной ночи», сюжет «Потерянного письма» связан и с любовью и с политикой. Зоя Траханаке, жена председателя местной организации консервативной партии, теряет любовное письмо, полученное от Типатеску, уездного префекта и деятеля той же партии. Письмо находит Подвыпивший гражданин и под влиянием винных паров отдает его адвокату Кацавенку, вождю местной оппозиции. А Кацавенку использует письмо, чтобы шантажировать Траханаке и Типатеску — он требует от них поддержки своей кандидатуры в депутаты, иначе письмо будет опубликовано. Зоя убеждает своего любовника Типатеску сдаться и поддержать Кацавенку, но в это время Траханаке находит вексель, сфальсифицированный адвокатом Кацавенку, что дает ему новый решающий козырь в борьбе против «фальсификатора». Траханаке, так же как и Думитраке из «Бурной ночи», не сомневается в верности своей жены и всецело доверяет ее любовнику.
История с письмом кончается неожиданно. В последнюю минуту, когда нужно объявить имя кандидата правительственной партии, Типатеску получает из Бухареста телеграмму от министра с предписанием избрать кандидата из центра, некоего Агамицу Данданаке, которого ни Типатеску, ни Траханаке в глаза не видели.
Ион Сукиану, близкий друг Караджале, рассказывает в своих воспоминаниях, как однажды, летом 1884 года, драматург созвал своих друзей, чтобы обсудить концовку «Потерянного письма». Караджале задал им вопрос: кого следует избрать в депутаты — Кацавенку или Фарфуриди, кандидата консерваторов, которого хочет оттеснить Кацавенку?
Мнения разошлись. Петре Миссир сказал, что депутатом должен стать Кацавенку, поскольку он «самая большая каналья». Актер Штефан Юлиан считал, что должен победить Фарфуриди, как «самый глупый». А Ион Сукиану в шутку посоветовал автору избрать обоих… И вот через два месяца, рано утром в квартиру Сукиану ворвался возбужденный Караджале и сообщил, что он последовал его совету:
«Я выбрал обоих, как ты в шутку мне посоветовал, но в одном лице: Агамица Данданаке; он глупее Фарфуриди и еще больший негодяй, чем Кацавенку. Это настоящая театральная кульминация, неожиданная развязка, которую Ц я искал два месяца и не находил».
Кто же этот новый персонаж? Агамица Данданаке — паразит, сделавший депутатство своей профессией, Данданаке заика, почти идиот, но вместе с тем и большой негодяй. Он тоже использовал шантаж, чтобы попасть в депутаты. Но, будучи еще циничнее Кацавейку, он не возвратил «важной персоне» любовную записку, найденную им случайно в чужом плаще, а сохранил ее, она ведь может пригодиться и для другого раза: «Чуть что — опять хвать и в газеты!» Победа Данданаке характеризует всю мораль политической системы, изображенной в пьесе.
Одиннадцать персонажей «Потерянного письма» рисуют такую законченную картину общества, какую, вероятно, трудно было бы изобразить в многотомном романе. Караджале добился небывалой в румынской литературе емкости, вместительности формы. Характеры его героев ясны уже с первых реплик, их язык — сгусток типичности, своеобразия.
Персонажи «Потерянного письма» группируются самим действием. С одной стороны — Траханаке, Типатеску, мадам Траханаке, Фарфуриди, Брынзовенеску и полицмейстер Пристанда. С другой — адвокат Нае Кацавейку и его сторонники.
Вот «почтенный» господин Траханаке, «президент уездного комитета, школьного комитета, выборного комитета, помещичьего собрания и других комитетов и собраний». У зрителей комедии нет уверенности, что Траханаке не знает о любовной связи между его женой Зоей и префектом Типатеску. Но Траханаке — это уже не простоватый лесоторговец Думитраке из «Бурной ночи», озабоченный своей амбицией и «семейной честью». В мире таких столпов общества, как Траханаке, семейные измены вполне терпимы, тем более что они часто являются источником материальных выгод. Молодой префект Типатеску верно служит консервативной партии, правительству, следовательно, и самому Траханаке, который убежден, что интересы партии, его личные интересы и интересы страны — одно и то же. Знаменитый принцип известной американской монополии: «то, что полезно для «Дженерал моторс», полезно и для Соединенных Штатов», — выражен уездным персонажем румынской комедии с классическом ясностью. И вместе с тем именно Траханаке сокрушается по поводу всеобщего падения нравов: «Какое общество! Правильно говорит мой сынок студент: там, где нет морали, там продажность и общество без принципов…»
В каждом слове, в каждой фразе Траханаке можно различить уродство психологии, отражающее уродство общественных форм. Траханаке объясняет префекту Типатеску, почему он категорически возражает против кандидатуры Кацавенку: «Если бы дело шло только о твоем письме к Зоечке, тогда понятно, я бы сказал: ради политики там, где преследуются интересы отечества, он, как всякий румын, мог попробовать, то есть захотел принудить тебя, потому что знает, что ты мой друг и дорожишь честью Зоечки… вот он и совершил подлог». В этих путаных словах — мораль целого общества.
Префект Фанико Типатеску дополняет колоритную фигуру, Траханаке. Префект рассматривает уезд как свою вотчину. Он дает приказ почте не пересылать телеграмм без его ведома, арестовывает кого ему вздумается, устраивает обыски. В поисках потерянного письма он приказывает арестовать Кацавенку и «вздуть» его. Это не мешает ему потом под нажимом Зои не только освободить Кацавенку, но и пригласить его домой, предложить ему выгодную службу и в конце концов согласиться поддержать его кандидатуру в депутаты.
Полицмейстер Пристанда — послушное орудие в руках Типатеску и всей правительственной партии. Обыкновенный провинциальный полицейский стал у Караджале фигурой широкого типического значения — он готов служить всем и всех обманывает. Пристанда выполняет любой приказ Типатеску, Траханаке и Зои. «Я ваш человек, господин Фанико, ваш, и мадам Зои, и старика Захарии». Готовый избить и унизить каждого, на кого ему укажут, полицмейстер согласен и сам терпеть унижения: «Ну пусть ругает меня… пусть даже прибьет. Разве он не мой начальник? Разве он не мой хозяин, у которого я ем хлеб, я и мои одиннадцать душ?» «Что тут поделать? Семейство большое, жалованье по штату маленькое, господин Фанико… Девять человек детей, ваше благородие! Ни одним меньше. Правительство и понятия не имеет, что делается у человека дома, оно требует! А тут девять душ и восемьдесят лей в месяц, семейство большое, жалованье по штату маленькое…»
Этот тупой и жестокий слуга Типатеску и мадам Зои, который старается ради своих детей, все же не совсем так прост, каким он кажется на первый взгляд. Почувствовав перемену ветра, Пристанда мгновенно становится другим. Ведь он знает, что начальники меняются. Вот как он разговаривает с Кацавенку, которого недавно арестовал и избил, а теперь приводит в дом к префекту по приказу мадам Зои:
«Пристанда (почтительно). Пожалуйте, господин Кацавенку, пожалуйте… (Смиренно.) Уж простите, стало быть, принимая во внимание мою службу — я должен быть (серьезно) точным при исполнении служебных обязанностей… Вы лучше меня знаете… Такова уж служба полицмейстера: хоть отец родной, а приказано посадить — посадишь! Ничего не поделаешь: такова служба.
Кацавенку. Мне жаль, Гица, что ты все еще оправдываешься… Как будто мы не знаем полицейских обязанностей! (Наставительно.) В конституционном государстве полицмейстер не более не менее как орудие!
Пристанда. Аккурат орудие!
Кацавенку. Виновата не рука, которая поражает, а воля, которая приказывает… Я даже написал статью на эту тему. Не знаю, читал ли ты ее.
Пристанда. Уж наверное, читал, господин Кацавенку: я-то вашу газету завсегда читаю, как евангелие. Вы уж не смотрите, что я так… для службы стараюсь… (Таинственно.) Другое у меня на душе, хе-хе! Но что поделаешь: семейство большое, жалованье по штату маленькое…»
Зоя Траханаке — образ, заключающий в себе больше сарказма, чем даже такие фигуры, как Пристанда и Кацавенку. Зоя красива и как будто даже благородна и добра. «Добрая дама» называет ее Пристанда. Но как раз ее доброта и щедрость доказывают всю чудовищность ее моральных принципов. Доброта отнюдь не мешает ей считать, что она вправе распоряжаться всей уездной администрацией и полицией и что ради ее личного спокойствия следует избрать депутатом шантажиста Кацавенку. Зою как будто не интересуют политические дрязги мужчин — ей все равно, кто будет депутатом. Но фактически она входит в консервативную клику, управляющую уездом; Пристанда считает ее главным хозяином, а у полицмейстера хороший нюх на такие вещи. В последней сцене комедии Зоя намекает Кацавенку, что при ее помощи он будет избран в следующий раз: «Будьте исполнительны! Это ведь не последние выборы». Кацавенку был плох, когда он шантажировал ее, Зою. Но поскольку шантаж не удался, Кацавенку может пригодиться; его подлость сама по себе Зою не возмущает, она даже придает ему большую ценность для «политики». Итак, доброта, терпимость и щедрость Зои тоже аморальны. Она, может быть, еще хуже, чем остальные персонажи комедии.
Адвокат Нае Кацавенку — редактор-издатель газеты «Карпатский вопль», президент — основатель кооперативно-энциклопедического общества «Румынская экономическая заря», который противостоит правительственной партии Траханаке — Типатеску, отличается от своих конкурентов прежде всего алчностью человека, еще не допущенного к общественному «пирогу». Кацавенку достоин у того, чтобы стать в один ряд со знаменитыми образами, созданными великими сатириками мировой литературы. Ловкий и беспринципный демагог — это и живой человек и вместе с тем символический представитель весьма многих категорий политиканов, продолжающих существовать и поныне в самых разных странах. Вот как изображает Караджале своего героя на трибуне, его манеру держаться, его ораторский стиль:
«Кацавенку становится в позу, потом важно проходит через толпу, поднимается на трибуну; кладет шляпу, пьет воду из стакана, вынимает кипу газет и бумаг и раскладывает их перед собой; потом жестом заправского адвоката вытирает платком лоб. Он делает вид, что волнуется. Полная тишина. Он начинает дрожащим голосом:
— Господа!.. Уважаемые сограждане… Братья! (Его душат рыдания.) Простите меня, братья, я так потрясен, меня охватывает такое волнение… Поднимаясь на эту трибуну… чтобы сказать вам… (задыхаясь от рыданий), как всякий политик, как всякий сын своего отечества… в эти торжественные минуты (еле сдерживается) я думаю… о моей стране… о Румынии… (рыдает), о ее счастье… ее прогрессе… ее будущем!.. (Рыдает навзрыд. Бурные аплодисменты. Кацавенку быстро вытирает глава и, сразу преображаясъ, неожиданно бойким и лающим голосом.) Братья, мне бросили здесь упрек, и я этим горжусь! Я его принимаю. Честь имею сказать, что я его заслужил! (Скороговоркой.) Меня упрекнули в том, что я очень, что я слишком, что я ультрапрогрессивен, что хочу прогресса любой ценой. (Раздельно и рубя.) Да, да, да, трижды да! (Бурные аплодисменты.)».
Основной политический принцип «ультрапрогрессиста» Кацавенку весьма прост: «Я… мы… не признаем, не хотим признавать опеку Бухареста, бухарестских капиталистов над нами, потому что в нашем крае мы сами можем делать то, что они делают в своем…» В своем рвении ускорить «прогресс» Румынии Кацавенку договаривается до того, что сетует на отсутствие… румынских банкротов. «До каких же пор у нас не будет своих банкротов? Англия имеет своих банкротов, Франция имеет своих банкротов, Австрия имеет своих банкротов, любая нация, каждый народ, каждая страна имеет своих банкротов! Только у нас чтобы не было своих банкротов?»
Караджале видит своего героя насквозь. Он объясняет, какая именно страсть владеет Кацавенку, и раскрывает социальные пружины и механизм, при помощи которых он осуществит свои желания. Кацавенку весь в плену громких, уже ничего не значащих в его устах фраз. Он яркий представитель той тирании пустого слова, которая так возмущала Караджале. Делая очередной ход как шантажист, Кацавенку украшает его цитатами:
«Цель оправдывает средства, сказал бессмертный Гамбетта», или: «Политический деятель обязан, а тем более в таких обстоятельствах, как те, в которых находится наша страна, обстоятельствах, способных вызвать всеобщее движение, движение, которое, если мы примем во внимание прошлое конституционного государства, а тем более молодого государства, как наше…»
Сторонники Кацавенку — учителя, лавочники, мелкие служащие. Они напоминают бравого борца с реакцией — пенсионера Леониду. Сторонники Кацавенку, «бельферы» Ионеску и Попеску, произносят всего лишь несколько фраз. Но и в небольшой сцене Караджале сумел создать выпуклые, имеющие широкое обобщающее значение типы самоуверенных невежд, шовинистов, готовых опьяняться любым упоминанием о «национальной истории». Учителя Ионеску и Попеску — это целое политическое явление. Именно такие чиновники стали впоследствии основой румынского фашизма.
Другой многозначный, необычный и вместе с тем имеющий глубокое обобщающее значение образ «Потерянного письма» — это Подвыпивший гражданин. Хотя он не имеет имени, это монументальный сатирический образ, один из самых оригинальных героев всей румынской литературы. Он вызвал много споров в румынской критике и вошел в историю румынского театра и биографии многих выдающихся румынских актеров. В Московском театре сатиры роль Подвыпившего гражданина играл известный актер Вл. Хенкин.
Доброджану Геря писал:
«Подвыпивший гражданин не имеет имени, и так оно и должно быть, потому что Подвыпивший гражданин из комедии Караджале это символ большинства избирателей, потому что, по мысли «Потерянного письма», этот гражданин представляет избирательскую массу. Когда префект Типатеску скрепя сердце вынужден рекомендовать Подвыпившему гражданину голосовать за Кацавейку, он говорит ему следующие слова: «Потому что ты конченый человек… потому что ты пьяница, пропойца… ты должен отдать свой голос уважаемому господину Кацавенку»… И наконец, потому, что «для таких избирателей, как ты, с таким трезвым умом и таким тонким политическим чутьем нельзя и придумать лучшего кандидата, чем господин Кацавенку». И лучшего префекта, чем господин Типатеску, мог бы он прибавить с не меньшим основанием. На самом деле, однако, Подвыпивший гражданин Караджале не конченый человек, не тупица, а только невежествен и обманут. Кацавенку спаивает его водкой, Фарфуриди и тот же Кацавенку опьяняют его словами, у префекта для него есть полицейский карцер, и все-таки, несмотря на это, Подвыпивший гражданин единственный честный человек из всей пьесы.
Через пятнадцать лет после появления «Потерянного письма», вспоминая знаменитого актера Иона Брезяну, исполнителя роли Подвыпившего гражданина, Караджале писал о его трактовке образа: «У этого гражданина было столько добродушия в глазах, такая умеренность в движениях, столько честности и в душе, что он переставал вы глядеть униженным; он вырастал на наших глазах, принимая широкий и достойный облик абстрактного типа, символизирующего, целый народ».
Караджале, как видно, был весьма близок в понимании своего героя к точке зрения Геря. Не будем забывать, однако, что в 1884 году, когда появилось «Потерянное письмо», румынское рабочее движение находилось еще в самом начале своего пути. Не следует считать Подвыпившего гражданина символом всего народа. Как всякое большое сатирическое обобщение, образ Подвыпившего гражданина, естественно, не может быть причислен к той категории персонажей, которую принято называть в наши дни положительными героями.
Та правда, которую раскрыл автор «Потерянного письма», была и смешной и трагичной. Противостоящие друг другу кандидаты очень похожи. Даже в своей нелепой риторике они подражают друг другу. Вот как идеолог консерваторов Фарфуриди излагает свою точку зрения по вопросу, который стоял в центре избирательной кампании 1883 года:
«Так вот мое мнение. Или — или, одно из двух: либо пересмотреть конституцию — согласен! Но тогда ничего не менять! Или же не пересматривать — согласен! Но тогда изменить кое-где в… основных пунктах…»
А вот как «прогрессист» Кацавенку излагает свое экономическое кредо, включающее пожелание иметь румынских банкротов:
«Наше общество ставит перед собой цель — поддержать румынскую индустрию, потому что, разрешите мне сказать, с экономической точки зрения, у нас дела обстоят неважно… Румынская индустрия — превосходна, даже можно было бы сказать — великолепна. Но она… совершенно не существует. Наше общество… мы… что мы поддерживаем? Мы поддерживаем труд, который отсутствует в нашей стране».
В статье первой устава общества «Румынская экономическая заря», основанного Кацавенку, цель общества формулируется таким образом: «Да процветает Румыния и да благоденствует каждый румын!» Кацавенку объясняет своим сторонникам законы истории: «Что такое история? Прежде всего история учит нас, что народ, который не идет вперед, стоит на месте… или даже пятится назад, потому что закон прогресса таков: чем быстрее двигаешься, тем дальше будешь!»
Этот поборник прогресса, впрочем, решительно отвергает пример Западной Европы. Когда Фарфуриди упоминает об европейских событиях, Кацавенку разражается гневной тирадой: «Не хочу я, уважаемый, слышать о вашей Европе, я хочу слышать о моей Румынии, и только о Румынии… Прогресс, уважаемый, прогресс! Напрасно вы прибегаете к антипатриотическим выдумкам, к Европе, чтобы обманывать общественное мнение». Слова эти повторялись румынскими шовинистами на протяжении длительного периода румынской истории.
Итак, выбора нет. Все кандидаты в депутаты одинаковые тупицы, мошенники, демагоги. Финал выборов столь же безнадежен, как и начало. Весь механизм напоминает порочный круг. Из него нет выхода. Подвыпивший гражданин, опьяненный вином и громкими фразами — единственный персонаж, который воображает, что он должен выполнить некий гражданский долг, но все окружающие отмахиваются от него, они слишком заняты своими делишками. И сбитый с толку гражданин не получает руководящих указаний.
— Я за кого голосую? — тщетно вопрошает гражданин.
— Голосуй за кого хочешь! — отвечает ему с досадой Типатеску.
— Если на то пошло, то я никого не хочу, — отвечает гражданин.
Но он все же продолжает участвовать в игре. Он уже не может из нее выйти. Игра нелепа и чудовищна по существу. Она могла бы стать фоном трагедии. Но Караджале настаивает на фарсе — перед нелепостью и алогичностью, которые исправить нельзя (можно только сломать весь механизм, но сроки для этого еще не подошли в эпоху, когда жил драматург), ничего не остается, кроме смеха и иронии.
Глядя на этот шутовской, карикатурный мир, может показаться, что Караджале сильно преувеличил высказывания своих героев. Они воспринимаются как разглагольствования во хмелю. Но это не так. Караджале прибегает, конечно, к сознательному преувеличению, заострению образов и обстоятельств. Но, как заметил один критик, «Потерянное письмо» почти документальная пьеса. И ее образы немедленно вошли в политическую жизнь Румынии. На протяжении долгих лет достаточно было сказать «Кацавейку», «Траханаке», «Пристанда» или «Данданаке», чтобы сразу стала ясной сущность многих политических деятелей времени.
Мир «Потерянного письма» абсурден. Но, как писал Караджале, «множество абсурдных вещей можно наблюдать в нашем мире… их так много, что мы к ним привыкли и они кажутся нам рациональными, а иногда мы даже готовы посчитать абсурдным того, кто посмел бы их критиковать».
Известный румынский писатель Гала Галактион писал в год смерти автора «Потерянного письма»:
«Наши пороки, наша испорченность, наш беспорядок и нелепости нашей жизни заставили Караджале писать так, как он писал. В эгоистическом, несправедливом, гнилом обществе «дифичиле эст сатирам нон скрибере»[3].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.