Глава 18. Невольник чести

Глава 18. Невольник чести

Паладин безнадежных случаев сам оказался в затруднительном положении, когда взялся за дело, дорогое его сердцу.

Уильям Рафед

Суд над Оскаром Слейтером

В конце 1906 года, просматривая стопку газет, журналов и писем, лежавших на столе, Конан Дойл обратил внимание на статью, где шла речь о молодом человеке Джордже Идалджи, которому предъявили странное обвинение в порче скота. Сначала его арестовали, затем выпустили без всяких объяснений. Он старался доказать свою невиновность, но его обращения в полицию и к государственным чиновникам остались без ответа. Теперь Идалджи призывал на помощь общественность — просил восстановить его честь и очистить имя от подозрений. Читая это, Конан Дойл внезапно ощутил, что после долгих "дней тьмы" вновь может направить энергию "в совершенно неожиданное русло".

Он часто заявлял, что не обладает дедуктивными способностями Шерлока Холмса, тем не менее ему не раз приходилось иметь дело с реальными преступлениями. Если случай интересовал его, он с готовностью использовал все свои способности и влияние, чтобы помочь пострадавшим. Подобно Холмсу, он обладал великолепной памятью и энциклопедическими сведениями о всевозможных преступлениях. Однажды, читая сообщение о гибели в купальне юной невесты, он вспомнил о подозрительно сходном случае утопления, произошедшем несколько ранее. Он связался со Скотленд-Ярдом и помог напасть на след серийного убийцы, которого стали называть "Синей бородой из купальни". В собственной округе Конан Дойлу как-то довелось применить свои таланты для защиты соседского колли по кличке Рой, обвиненного в убийстве овцы. Писателю удалось доказать, что "подзащитному", который был болен и дряхл, не хватило бы физических сил совершить что-либо подобное. Магистрат закрыл дело, и Роя выпустили из-под замка.

Обвинение против тридцатилетнего Джорджа Идалджи было не в пример серьезнее. В то время он служил стряпчим и жил с родителями в Грейт-Уэрли, неподалеку от Бирмингема. Его отец, преподобный Шарипурджи Идалджи, выходец из семьи индийских парсов, принял англиканство и женился на англичанке. Из его троих детей Джордж был старшим. Индиец-священник в тогдашнем Бирмингеме привлекал к себе всеобщее внимание, членов семьи часто оскорбляли: встречали расистскими выкриками, придумывали издевательские розыгрыши, подбрасывали во двор мусор.

По свидетельству всех знавших его, Джордж Идалджи был хрупким, беспокойным молодым человеком с большими глазами навыкате, придававшими ему сходство с гипнотизером — из тех, что заполняют паузы в концертах. Он блестяще окончил юридический колледж и в двадцать пять лет опубликовал серьезную книгу по железнодорожному праву. Тем не менее друзей у него было мало: для Уэрли — края шахтеров и фермеров — он был фигурой экзотической.

Десять с лишним лет назад семью Идалджи стали забрасывать письмами угрожающего содержания. Начальник полиции капитан Энсон счел эти письма проделкой шестнадцатилетнего Джорджа, который в то время учился в средней школе. Преподобный Идалджи категорически отверг это обвинение, напомнив, что сын сидел за партой на виду у всех своих соучеников как раз в то время, когда было подброшено большинство писем. Тем не менее капитан Энсон пребывал в твердой уверенности, что виновник происшествия — Джордж и ему не повредит посидеть немного за решеткой. Спустя некоторое время поток писем иссяк.

В 1903 году в деревне произошел ряд убийств лошадей и другого домашнего скота. За шесть месяцев было найдено шестнадцать животных с длинными ножевыми разрезами на брюхе — не слишком глубокими, но достаточными, чтобы, без повреждения внутренних органов, вызвать обильное кровотечение — жертвы погибали от потери крови. В полицию стали поступать анонимные письма с сообщениями, что в округе орудует кровожадная банда, куда входит "законник Идалджи". Несмотря на то, что в качестве предполагаемых ее членов назывались разные имена, Энсон сосредоточил все свое внимание на Джордже, который работал теперь в Бирмингеме, но по-прежнему жил с родителями. Полиция разработала следующую версию: Джордж — не только помешанный, истребляющий животных, но еще и автор саморазоблачительных писем. Вопрос о том, какими могут быть мотивы подобного поведения, даже не ставился.

Когда неподалеку от дома Идалджи нашли в поле зарезанного жеребенка, Джорджа сразу арестовали. При обыске в доме были обнаружены четыре испачканных кровью бритвы, пара испачканных грязью сапог, а также тряпка с подозрительными пятнами и налипшими конскими волосами. Преподобный Идалджи клялся, что в ночь, когда было убито несчастное животное, сын спал с ним в одной комнате, но полиция не сочла это надежным алиби. Следствие продолжалось, хотя на пресловутых бритвах оказалась не кровь, а ржавчина и грязь на сапогах Джорджа происходила из другой местности. Полицейское расследование основывалось на свидетельстве графолога по имени Томас Гаррин, который подтвердил, что Джордж Идалджи — автор инкриминируемых ему писем. На деле Гаррин уже помог засадить за решетку невинного человека, но это стало известно лишь год спустя. Между тем Идалджи получил немалый срок: семь лет каторжных работ.

К тому времени дело привлекло к себе внимание, и в министерство внутренних дел поступила петиция, подписанная десятью тысячами человек. Спустя три года вмешательство общественности дало результат: в октябре 1906 года Идалджи выпустили на свободу, однако без объяснений и оправдания — его имя оставалось запятнанным. Поскольку приговор не был отменен, он не вправе был работать юристом, не мог получить компенсацию и стал простым клерком. Но опубликовал отчет о своем деле.

Как раз тогда вся эта история и привлекла внимание Конан Дойла. "Я ощутил, что присутствую при ужасной трагедии, — писал он, — и обязан сделать все возможное, чтобы восстановить справедливость". Ознакомившись со следственными материалами и посетив место преступления, писатель договорился о встрече с Идалджи. "Я несколько опоздал из-за дел; поджидая меня, он читал газету, — рассказывает Конан Дойл. — Он держал ее очень близко к глазам и немного боком, что свидетельствовало не только о большой близорукости, но и об астигматизме. Мысль о том, что такой человек может ночью рыскать по полям и резать лошадей, скрываясь от преследующей его полиции, покажется смехотворной любому, кто знает, каким видится мир человеку с близорукостью в восемь диоптрий".

Конан Дойл понимал, что зрение Идалджи нельзя полностью скорректировать с помощью очков — тот вряд ли способен был разглядеть животное в темном поле, не говоря уж о нанесении удара ножом, требующего немалой точности. По иронии судьбы, диагноз Дойла был принят безоговорочно благодаря оставленной им некогда карьере окулиста.

Убежденный в невиновности Идалджи, Конан Дойл собрал доказательства в его пользу. Были приглашены для консультации новые графологи, опровергшие предыдущее заключение и признавшие, что письма написаны не его почерком. Пятна на его одежде, которые и ранее не были освидетельствованы как кровяные, были отвергнуты в качестве доказательства. Конан Дойл по этому поводу написал: "Даже самый умелый на свете хирург не мог бы темной ночью взрезать бритвой брюхо лошади и отделаться при этом двумя пятнышками крови размером с трехпенсовик на платье. Это совершенно немыслимо". На одежде были также обнаружены конские волосы, но это тоже мало о чем говорило: пиджак Идалджи был доставлен в полицейскую лабораторию в мешке, где лежал лоскут конской шкуры.

К тому времени делом Идалджи уже занимались многие, но имя Конан Дойла придало событиям еще большую огласку. Как писали в ряде газет, это было все равно как если бы сам Шерлок Холмс встал на защиту Идалджи. На что Дойл возразил: "Существует большая разница между фактом и литературой. Я постарался сначала выяснить факты, а уж потом делать выводы". И в самом деле, действия Конан Дойла больше напоминали поведение Майкрофта Холмса-старшего, не столь энергичного брата Шерлока. Факты уже были собраны другими, и Конан Дойл употребил свой талант рассказчика на то, чтобы сложить из них убедительную и, по-видимому, неопровержимую версию. Начал он с того, что писал и рассылал по газетам письма, а затем в январе 1907 года опубликовал брошюру в восемнадцать тысяч слов под названием "История, случившаяся с мистером Джорджем Идалджи". "Я изучил очень много документов, — написал он, — и проанализировал ряд истинных и вымышленных доказательств. И при этом держал открытыми глаза и уши. Могу, не колеблясь, сказать, что, сколько ни трудился, не нашел данных, которые бы указывали, чтобы не сказать доказывали, что Джордж Идалджи имел какое-то отношение, прямое или косвенное, к этим злодеяниям или анонимным письмам".

Подозрения Конан Дойла пали на двух братьев Шарп, Ройдена и Уоллеса[49], которые издавна враждовали с семейством Идалджи. Указания были лишь косвенные, но у Ройдена был определенный "перевес": было известно, что в прошлом он подделывал письма, работал подручным у мясника и как-то раз исполосовал ножом обивку в железнодорожном вагоне. Джорджа Идалджи он знал со школьной скамьи и, возможно, еще с детских лет питал к нему вражду, но впоследствии был из школы исключен. Те десять месяцев, что он служил в море на скотовозе, совпали со временем, когда преследования семейства Идалджи затихли. Конан Дойл с таким азартом разрабатывал эту версию расследования, что к нему тоже стали поступать письма с угрозами. Для возбуждения дела улик не хватало, однако, как горячо настаивал Конан Дойл, против Шарпов их было гораздо больше, чем против Идалджи.

Конан Дойл считал, что вся эта история — позорное пятно на британском правосудии. "Я и теперь, после стольких лет, не могу спокойно думать о том, как велось это дело", — писал Конан Дойл в автобиографии. Его огорчало, что он не смог добиться более основательных результатов, но ему самому эта работа принесла большую пользу. Негодование, которое вызвало в нем дело Идалджи, развеяло апатию, охватившую его после смерти первой жены, и направило горе и уныние в конструктивное русло. Еще несколько месяцев Дойл продолжал в одиночку добиваться реабилитации Идалджи, но в конце концов ощутил, что готов вернуться к нормальному образу жизни.

18 сентября 1907 года Конан Дойл в узком семейном кругу сочетался браком с Джин Лекки в церкви Святой Маргариты в Вестминстере. Службу венчания провел его зять — преподобный Сирил Эйнджел, шафером был брат Иннес. После свадебного путешествия по Средиземному морю у молодоженов началась новая жизнь. И Джин хотела начать все заново, поэтому было решено, что семья уедет из Хайндхеда. Конан Дойл купил новый дом, называвшийся Уиндлшемом, на окраине суссекского городка Кроуборо, у самого Эшдаунского леса. В Уиндлшеме Конан Дойл прожил всю оставшуюся жизнь, с годами добавил пристройки к основному зданию. А поскольку отсюда до Лондона было не так уж близко, он снял для профессиональных и светских нужд квартиру в столице близ вокзала Виктория. Он снова упивался жизнью молодожена, как выразился бы доктор Ватсон. Его литературная производительность в первые годы жизни в Уиндлшеме сильно упала, он решил писать только тогда, когда накатывает вдохновение. И потом — отвлекали садоводческие обязанности, которые он делил с Джин, не говоря уж о гольфе и других спортивных занятиях.

Дело Идалджи принесло Конан Дойлу славу защитника угнетенных. Но когда он наконец устроился в своем новом кабинете, его отвлекло еще одно скандальное преступление. Началось все в Глазго серым декабрьским утром. Бездетная старушка Мэрион Гилкрист послала свою компаньонку Хелен Лэмби купить газету в киоске за углом. Вернувшись через десять минут, мисс Лэмби встретила в дверях неизвестного мужчину, который вихрем промчался мимо нее, выскочил на улицу и исчез. Войдя, она увидела, что ее хозяйка мертва и лежит на полу в прихожей: старушке сильным ударом раскроили череп. Ее личные бумаги были раскиданы, шкатулка с ценностями перерыта, но пропала только одна вещь — бриллиантовая брошь. Полиция сразу заподозрила в убийстве немецкого иммигранта Оскара Слейтера, недавно сдавшего в ломбард брошь с бриллиантами. Он косвенно подтвердил свою вину, под чужим именем сбежав из Англии на борту "Лузитании". Когда пароход пристал к берегу в Нью-Йорке, среди пожиток Слейтера был обнаружен небольшой зачехленный молоток, который и посчитали орудием убийства. Ему угрожала экстрадиция, но он добровольно вернулся в Англию, уверенный, что сможет доказать свою невиновность.

Слейтер был виновен во многом — в шулерстве, мелком воровстве и, возможно, даже в проституции, но убийцей Мэрион Гилкрист он не был. Однако, как и в деле Идалджи, полиция подкроила факты по мерке подозреваемого, скрыв, где потребовалось, опровергающие обстоятельства. Свидетелей, видевших неизвестного, убегающего из квартиры убитой, подготовили, показав заранее фотографию Слейтера, а его алиби — он был дома со своей любовницей и слугой — не рассматривалось. Хуже того, описание бриллиантовой броши, единственного вещественного доказательства, связывающего Слейтера с местом убийства, не соответствовало описанию броши, которая была у мисс Гилкрист, и к тому же брошь он отдал в заклад раньше, чем было совершено убийство.

Но, как ни странно, Слейтер был признан виновным и приговорен к смерти. Апелляционного суда тогда в Шотландии не существовало. Так что единственным спасением для Слейтера было обращение к правительству с просьбой о помиловании. К этому времени общество повернулось в сторону Слейтера, и под ходатайством о помиловании стояло ни много ни мало двадцать тысяч подписей. За два дня до казни приговор был заменен на пожизненное заключение.

В апреле 1910 года видный эдинбургский адвокат Уильям Рафед опубликовал книжку "Суд над Оскаром Слейтером", где перечислялись непоследовательности в ведении дела и воспроизводилась стенограмма процесса. Конан Дойл был одним из тех, кого публикация задела за живое. "Этот несчастный, — написал он, — похоже, так же причастен к преступлению, за которое его осудили, как я". После дела Идалджи ему не хотелось вмешиваться снова, но он знал, что чиновники сомкнут ряды, защищая своего: "Заступник натолкнется на их твердую решимость не признавать ничего, что служит к обвинению их собрата. А мысль, что следует наказать чиновника за оскорбления беззащитного и причиненное ему горе, им даже в голову не приходит". Он чувствовал себя обязанным что-то предпринять. И решил использовать свое имя и влияние, чтобы привлечь внимание широкой публики к положению Слейтера. С помощью Рафеда он собрал материалы, описал их, и в 1912 году брошюра увидела свет. В ней опровергались многие обвинения, выдвинутые против Слейтера. Так, например, ему инкриминировалось, что в Америку он отправился под чужой фамилией, но Конан Дойл доказал, что тот плыл со своей молодой любовницей и не хотел, чтобы об этом стало известно жене. Такое объяснение, при всей своей неблаговидности, тем не менее снимало со Слейтера обвинение в убийстве. Дойл сообщал, что в Ливерпуле Слейтер зарегистрировался в гостинице под собственным именем, чего не сделал бы, если бы скрывался от полиции. Что до молотка, найденного в его пожитках, Конан Дойл доказал, что в качестве предполагаемого орудия убийства он не выдерживает критики: "Этот чрезвычайно легкий и непрочный инструмент годится разве только для того, чтобы вбить гвоздик или отколоть кусочек угля". Врач, осматривавший труп мисс Гилкрист на месте убийства, подтвердил это: он полагал, что бедную женщину отправили на тот свет ударом тяжелого стула из красного дерева, который был "весь в крови".

"Дело Оскара Слейтера", напечатанное в виде дешевой брошюры, которая широко раскупалась, явно требовало повторного рассмотрения. Палата общин запросила министра по делам Шотландии, но ответ последовал малообещающий: "Не обнаружено, на мой взгляд, никаких дополнительных данных, которые давали бы основание возобновить дело". Тем временем вскрылись новые подробности, а заодно и новые примеры полицейской безответственности. Выяснилось, что алиби Слейтера подтверждал бакалейщик Макбрейн, видевший Слейтера на пороге его дома в то время, когда было совершено убийство, но Макбрейна даже не вызвали в суд в качестве свидетеля. Еще более настораживающие сведения поступили от лейтенанта Джона Тренча, полицейского детектива в Глазго, который признал, что вечером после убийства компаньонка жертвы, Хелен Лэмби, назвала имя человека, выбежавшего ей навстречу из квартиры мисс Гилкрист. И это отнюдь не было имя Слейтера.

Как ни странно, это не сочли достаточно важным признанием, чтобы возобновить расследование. Лейтенанта Тренча за помощь правосудию наградили по заслугам — уволили из полиции и лишили права на пенсию. Конан Дойл был потрясен. "Как можно решить, что не обнаружено новых свидетельств, требующих пересмотра, понять невозможно, — написал он в ‘Спектейторе’. — На мой взгляд, это дело останется в истории криминалистики как вечный памятник чиновничьего упрямства и некомпетентности". Казалось бы, все было потеряно. Но следующий шаг — хотя Конан Дойл не мог тогда этого знать — был за Оскаром Слейтером.