Глава 6 Доверительный союз

Глава 6 Доверительный союз

В исторической науке роль государя в проводимых его же правительством реформах 1906–1911 гг. незаслуженно умаляется. Более того, поддерживается ложное представление, что царь был пассивным сторонним наблюдателем великих столыпинских свершений. Однако даже беглый обзор фактов приводит нас к противоположному выводу: в эпоху Столыпина не только правительство, но и сам Николай II перешли в режим усиленной государственной работы. «Ситуация в стране с 1905 по 1909 год, – свидетельствует баронесса София Буксгевден, – складывалась таким образом, что императорская чета отложила все свои поездки по стране и за рубежом. Император должен был находиться в постоянном контакте со своими министрами. Дума была новым учреждением, в связи с чем возникало много вопросов. Пришлось отложить охоту в Польше и посещение Крыма»[372]. В 1909 г., в самый разгар столыпинского курса, император, всегда сдержанный в разговорах о себе признался, что работает за троих[373]. Не случайно императрица жаловалась супруге председателя правительства Ольге Борисовне о чрезмерной усталости своего мужа. Рабочий график государя становился все более плотным, а время, предназначенное для отдыха, сокращалось из года в год. «Его работа в течение царствования, – вспоминала друг царской семьи баронесса С.К. Бухсгевден, – все время увеличивалась, так как появились новые министерства и департаменты»[374]. Даже уезжая с семьей на отдых в Ливадию, царь продолжал свою управленческую деятельность. Здесь, вдали от петербургской суеты, он обычно встречался с семьей только за едой, во время чая и в те редкие вечера, когда дела не призывали его в рабочий кабинет. По свидетельству А.А. Мосолова, непосредственного очевидца пребывания царской семьи в Ливадии, Николай уже с самого утра после короткой прогулки начинал принимать посетителей. Работа возобновлялась после обеда с четырех часов и продолжалась до половины седьмого вечера. Во второй половине дня государь чаще всего рассматривал министерские отчеты[375].

Физическое здоровье позволяло царю работать с раннего утра до позднего вечера. «Выносливость его была поразительной», – вспоминал все тот же Мосолов. Люди, живущие недалеко от дворца в Царском Селе, свидетельствовали, что свет в рабочем кабинете царя гас далеко за полночь. Порой и глубокой ночью Николай возвращался в свой кабинет, если поступали известия, требовавшие безотлагательного решения[376]. «Я вспоминаю, – писала баронесса С.К. Бухсгевден, – как однажды, возвращаясь из Царского Села в Санкт-Петербург, куда Император сопровождал своих дочерей, я посмотрела на часы и заметила, что мы будем во Дворце очень поздно, после часу ночи, и что мне уже очень хочется в постель. “Вы счастливая женщина, – сказал Государь, – у меня же масса работы, которую я еще должен сделать. Должен просмотреть министерские донесения, а уже в девять часов я должен принять Х., так что вставать мне придется в семь часов утра!”»[377]. В годы первой революции Николаю приходилось работать целыми сутками, из-за чего у него возникли затяжные головные боли.

Ко всем прочему следует добавить и молитвенную занятость императора. Людям, далеким от религиозной жизни, нелегко понять, что глубокая искренняя молитва есть высшее нравственное переживание, в котором человек напрягает все силы своего естества, чтобы все доброе, что живет в нем и в тех людях, о которых он молится, получило Божье благословение и силу. Даже в Ливадии государь никогда не пропускал службы, как бы ни сложились обстоятельства[378].

Царский день был расписан по минутам, и в этом жестко регламентированном дне редко удавалось найти отдохновение. Круг царского служения представлялся настолько безграничным, что у государя не оставалось времени на личные знакомства и дружеские отношения. Даже в переписке с матерью Николаю приходилось, зная интересы Марии Федоровны, обсуждать политические дела. Единственным оазисом, долгое время находившимся вне политики, оставалась семья. Впрочем, и здесь перед царем стояла государственная задача: воспитать сына достойным правителем страны.

Современники отмечали целый ряд способностей Николая как государственного деятеля. У него была исключительная помять, в разговоре с министрами он с полуслова схватывал суть проблемы, оценивая все оттенки ее изложения[379]. «Надо сказать, – характеризовал царя во время приема докладов управляющий государственным коннозаводством Н.Б. Щербатов, – во всех технических вопросах более благоприятного лица для докладов себе представить нельзя было. …Входил во все подробности, делом интересовался чрезвычайно»[380]. При возникновении принципиальных разногласий с министрами государь проявлял удивительный такт и выдержку, позволявшую мягко, без нажима настоять на своем.

Основная тяжесть царской работы приходилось на создание и реализацию генерального плана строительства российской государственности. Как уже говорилось, план был задуман царем раньше, чем к нему приступил Столыпин и внес свои дополнения и коррективы. «О русском Императоре говорят, что он доступен разным влияниям. Это глубоко неверно, – писал о Николае президент Французской Республики Эмиль Лубэ. – Русский Император сам проводит свои идеи. Он защищает их с постоянством и большой силой. У него есть зрело продуманные и тщательно выработанные планы. Над осуществлением их он трудится беспрестанно»[381]. Однако эта колоссальная деятельность Николая II оказалась незамеченной и не оцененной его современниками. Вместо благодарности общество отплатило царю черной злобой и клеветой. В чем же причины такого неприятия государя?

В отличие от демократического правления самодержавная верховная власть в своем классическом виде не стремится ежедневно подчеркивать перед публикой собственные достижения. Государь отвечает только перед Богом, и политический пиар, широко используемый в тиранических и демократических государствах, несовместим с его христианской установкой: искать славы у Бога, а не у людей, ибо что хорошо у людей, сказано в Священном Писании, может оказаться мерзостью перед Богом. Государь не собирался отдавать свою власть на суд общественного мнения. Отсюда его отказ повторно выступать перед скандальной Государственной думой, нежелание отвечать на газетную клевету и сплетни. Отказываясь от личного публичного ответа на нападки в собственный адрес, государь надеялся, что его народ, так искренне молящийся о нем во время церковной ектеньи, не отречется от него.

Более того, постоянное напоминание подданным о собственных заслугах было противно христианской натуре Николая. Возвышающий себя, говорит Писание, унижен будет, а унижающий себя возвысится. Когда во время одной из своих церковных проповедей в присутствии царя протопресвитер отец Георгий Шавельский напомнил императору: «В этом величественном храме и царь земной должен чувствовать свое ничтожество перед Царем Небесным», государь с большой благодарностью принял эти смиряющие слова пастыря[382].

Современники отмечали, что царь избегал афишировать собственную добродетель, а между тем тысячи неимущих тайно получали помощь из его личных средств[383]. «Он не любил торжеств, громких речей, – писал о царе историк С.С. Ольденбург, – этикет был ему в тягость. Ему было не по душе все показное, всякая широковещательная реклама…»[384] Отсюда же проистекал его сознательный отказ от культа императора[385]. Государь говорил о себе иным способом: своей скромной благочестивой жизнью, усиливающейся с каждым годом социальной заботой и государственным строительством.

С другой стороны, многие царские деяния совершенно не освещались в официальной хронике, хотя это могло бы помочь обществу сформировать более справедливое отношение к царю. «Я всегда искренно негодовал на отдел придворной печати и придворную цензуру, – писал в мемуарах начальник первого отдела департамента общих дел Министерства внутренних дел С.Н. Палеолог. – Следует поражаться, как бесталанно, нежизненно и, скажу, вредно исполняли они свое важное назначение. Что читала большая публика о Царе? Парады, торжества, праздники, юбилеи, балы, выходы, смотры, маневры… Обращалось внимание только на внешнюю, показную сторону царской жизни, на блеск, звуки труб и фанфар, мишуру… Почему эта строгая, неразумная и тупая цензура не считалась с психологией общества, с запросами населения и замалчивала все, что могло в сознании масс вознести Царя на подобающую высоту? Я неоднократно поднимал вопрос, чтобы наиболее яркие резолюции, проходившие через мои руки и характеризовавшие работу и сердце Царя, делались достоянием повременной печати. Напрасные усилия! Придворная цензура, руководимая далекими от жизни, косными и мертвыми людьми, упорно питала своими сообщениями критику, направленную против Царя, и замалчивала все, о чем следовало кричать и, в интересах Монарха, публиковать во всеобщее сведение»[386].

Однако в умалении личного участия Николая в преобразовании страны, заслонении его образа фигурами некоторых крупных министров были и свои объективные причины. Модернизация страны требовала от государя совершить количественный и качественный сдвиг в работе государственного аппарата. Во избежание собственной перегрузки, а следовательно, срывов и простоев в государственных решениях император осуществляет децентрализацию исполнительной власти. Эта децентрализация проводилась царем не посредством создания независимых от себя управленческих структур, что противоречило бы самодержавным основам власти, а на персональном уровне, через доверие к собственным министрам. Не всегда министр оправдывал это доверие, но это было уже дело его совести, а не виной государя. Царь, конечно, не был застрахован от ошибок, особенно если учитывать, что выбирать приходилось из узкого и порой не всегда проверенного круга кандидатов. Царскому выбору мешали и противоборство придворных партий, и резкая идейная поляризация политической элиты страны. Однако христианский подход в оценке человека помогал императору, опираясь на широкий спектр возможностей разнородной и конфликтующей элиты, извлекать из нее необходимую государственную энергию для удержания на плаву русского корабля.

Кроткое отношение царя к собственным подчиненным не означало с его стороны бесконечной серии уступок и соглашательств. Николай все так же твердо держал курса на выбранные им самим государственные ориентиры, не давая чрезмерно самодеятельным министрам сбить корабль с намеченного пути. «О случаях, когда государь, вопреки мнениям и настояниям наиболее ценимых им сотрудников, – вспоминал генерал П.Г. Курлов, – настаивал на исполнении его воли, мне приходилось неоднократно слышать от П.А. Столыпина и В.А. Сухомлинова»[387].

«Такие государственные деятели, – свидетельствует А.А. Мосолов, – как Витте, Столыпин, Самарин, Трепов, чувствовали себя вполне уверенно, заручившись царской поддержкой; они думали, что им предоставлена полная свобода действий для претворения в жизнь своих программ. Однако Царь смотрел на дело совсем иначе»[388]. «У государя поверх железной руки, – писал о Николае С.С. Ольденбург, – была бархатная перчатка. Воля его была подобна не громовому удару, она проявлялась не взрывами и не бурными столкновениями; она скорее напоминала неуклонный бег ручья с горной высоты к равнине океана: он огибает препятствия, отклоняется в сторону, но, в конце концов, с неизменным постоянством близится к своей цели»[389].

Этот же управленческий стиль долгое время позволял государю избегать правительственных кризисов и скандалов и в то же время удерживать на вверенных должностях способных и деятельных министров. И чем талантливее и добродетельнее была личность министра, тем больше усилий прилагал государь для сохранения этого человека в своей команде. Применительно к Петру Столыпину, как самому яркому и самостоятельному государственному деятелю, такой подход проявил себя в наиболее полном виде.

Общее руководство деятельностью выдающегося премьера царь осуществлял по нескольким направлениям. Прежде всего, это совместная со Столыпиным кропотливая работа в разработке генеральной линии преобразований. «Все самые главные вопросы, – подчеркивал сын Столыпина, – он (государь. – Д.С .) просматривал лично и не поручал своим министрам»[390]. По словам баронессы С.К. Бухсгевден, «министры приносили с собою пачки бумаг, которые Государь оставлял у себя для внимательного чтения. На каждом документе он ставил свои заметки карандашом и зачастую просиживал до поздней ночи, чтобы ознакомиться со всеми бумагами. […] Ни одна бумага не оставалась на его столе – он всегда прочитывал и возвращал все без задержки»[391]. Такие же пометки можно встретить и в адресованных Столыпиным царю отчетах и докладах[392].

Каждые две недели председатель Совета министров докладывал текущие дела государю. По воспоминаниям сына Столыпина Аркадия Петровича, вечерами отец и государь запирались в кабинете и до поздней ночи работали над проектами переустройства империи. По словам Аркадия Петровича, в своих непосредственных отношениях его отец и царь напоминали двух друзей-студентов из одной компании. Часто Столыпин в этих деловых беседах выступал в роли своего рода эксперта, подтверждая оценки и решения государя.

Взаимное доверие помогало без лишних обсуждений обрести единый взгляд на проблему. Государь, не вдаваясь в теории и излишние подробности, мог в нескольких словах начертить Столыпину ту линию, которой следовало придерживаться правительству, не отклоняясь ни влево, ни вправо. Премьер согласно этой линии выстраивал свое политическое поведение и государственную деятельность. Если раньше при характеристике обновленного строя России Столыпин мог позволить себе в частном порядке неосмотрительно употреблять термины «парламент» и «конституция» и даже называть себя первым в России конституционным министром внутренних дел[393], то в дальнейшем, вероятно после обмена мнениями с государем, он становится более сдержанным[394]. В 1906 г. в беседе с корреспондентами английской газеты Tribune и французской Journal Столыпин еще называл строй в России конституционным[395]. В начале же 1907 года Столыпин в беседе с общественным деятелем П.А. Тверским занял уже иную позицию. «В моем представлении, – говорил он Тверскому, – слово “конституция” едва ли применимо в данном случае»[396].

Когда государь заявил, что новая, третья по счету, Дума должна быть «русской по духу», Столыпин не только еще раз озвучил это выражение в Думе[397], но и использовал его как идейное обоснование национальной политики правительства. В том же направлении национального возрождения была продублирована и другая идея самодержца. «… русские национальные чувства, – говорил Николай II на встрече с правым крылом второй Думы, – на Западе России – сильнее… Будем надеяться, что они передадутся на Восток…» «Твердо верю, – писал позднее Столыпин в телеграмме русским националистам Киева, – что загоревшийся на Западе России свет русской национальной идеи не погаснет и скоро озарит всю Россию…»[398] Национальный вопрос и, в частности, неполноценное положение русских на окраинах империи – общая боль царя и премьера.

В исторической литературе существует распространенное заблуждение, что националистический курс, начавший с 1908 г. отчетливо проявляться в политике Столыпина, был вынужденной уступкой реформатора давлению крайне правых и царя. Но еще в 1902 г., занимая должность предводителя ковенского губернского дворянства, Столыпин зарекомендовал себя в качестве активного защитника русских национальных интересов. В докладной записке на имя министра внутренних дел В.К. Плеве он предложил отказаться от введения земского начала в западном крае на основании общих правил имущественного ценза. Столыпин небезосновательно полагал, что в условиях культурного и экономического господства в западных русских губерниях польских землевладельцев выборы в земства способствовали бы усилению влияния польского меньшинства. Получив в свои руки земское самоуправление, местная польская элита смогла бы с еще большей силой противодействовать «всем тем мероприятиям, которые могли бы привести к прививке населению русских культурных начал»[399]-[400].

В начале февраля 1908 г. государь во время чтения газеты «Окраины России»[401] обратил особое внимание на помещенную в ней статью «Из Прибалтийского края». Автор статьи писал о тяжелом положении русского населения в Прибалтике, о практически полном отсутствии его представителей среди местного чиновничества, о подспудном процессе немецкой колонизации края. «Если дело пойдет в том же направлении, – отмечалось в статье, – то недалеко то время, когда Балтика станет Финляндией, а русских выжмут отсюда так, что и воспоминания о них не останется». В целях усиления русского влияния автор статьи предлагал прекратить раздачу казенных земель латышам (кроме православных латышей), передавая ее русским крестьянам-батракам из православных и старообрядцев. Кроме того, предлагалось назначать в край только русских чиновников, а чиновников-инородцев перевести в Россию, избирать от края в Государственную думу по крайней мере одного русского депутата, который мог бы беспристрастно защищать местные интересы с государственной точки зрения. С пометкой «Прочтите статью “Из Прибалтийского края”» Николай II послал газету П.А. Столыпину[402]. В свою очередь Столыпин разослал статью главам министерств и ведомств, выразив в сопроводительных письмах согласие с основными ее положениями[403].

«Его Императорскому Величеству, – писал тогда председатель правительства министру финансов В.Н. Коковцову, – угодно было указать мне на помещенную в № 5 газеты “Окраины России” за текущий год статью “Из Прибалтийского края”, в которой отмечается ослабление в названной местности русского влияния и предлагаются некоторые меры к его укреплению. Ознакомившись с содержанием означенной статьи… и вполне разделяя высказанные в ней взгляды, я и со своей стороны нахожу, что, в видах сближения Прибалтийской окраины с прочими частями нашего государства и вящего утверждения в ней русской государственности и культуры, необходимо настойчиво и всемерно стремиться к увеличению в Прибалтийском крае числа коренных русских людей как в составе местного служилого класса, так и среди земледельческого населения. Вследствие сего считаю своим долгом покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство обратить на изъясненный вопрос самое серьезное внимание и принять надлежащие меры к тому, чтобы подведомственные Вам в Прибалтийском крае должности как высшие, так и низшие замещаемы были преимущественно лицами русского происхождения, а также чтобы к той же цели усиления русского элемента в крае направлена была, по возможности, и деятельность местного отделения Крестьянского банка»[404].

Среди других наболевших национальных проблем оставался и финский вопрос. Именно Финляндия в первую русскую революцию стала бастионом революционеров. Здесь находились центры подготовки русских боевиков, существовала даже своя, состоящая из финнов красная гвардия. Местная национальная элита, пользуясь временным ослаблением империи, взяла курс на выход из состава России. Русское население Финляндии открыто подвергалось дискриминации, а сепаратистски настроенные депутаты финского сейма мечтали оставить в границах будущей независимой Финляндии исконные русско-карельские земли. Чтобы предотвратить этот опасный и неизбежно кровавый разрыв с метрополией, царь, правительство и законодательно поддержавшая их III Государственная дума пошли на частичное свертывание финской автономии. Это возвращение России в Финляндию необходимо было провести аккуратно, не провоцируя местное население на крайние действия. Довольно продолжительная деловая переписка Николая II и Столыпина свидетельствует о совместном напряженном поиске этого решения. Царю и премьеру предстояло не только дать правовое обоснование политической интеграции Финляндии в Российскую империю, но и найти безупречную нравственную линию к подобным действиям. «Финляндцы, конечно, надеются на то, что нас втянут в войну, – писал 12 марта 1909 г. Столыпин Николаю II, – но Господь Бог поможет Вам предупредить кровопролитие»[405].

Еще одной общей проблемой в национальной политике царя и премьера оставался еврейский вопрос. Как известно, евреи отличались завидной предприимчивостью, интеллектом и культурным развитием. Даже в условиях ограничения некоторых гражданских прав русские евреи смогли поставить под свой контроль многие российские банки, занять ведущие позиции в среде российской интеллигенции. Родовая и корпоративная спайка еврейской диаспоры при еще незрелом национальном самосознании русской нации создавала угрозу разрушения традиционных устоев страны. В начале века особенно болезненно зазвучал образовательный вопрос. При поступлении в высшие учебные заведения для еврейской молодежи существовала квота в 5 % от зачисленных на обучение, которая вполне соответствовала удельной численности евреев в составе народов России. Тем не менее в отдельных случаях приходили нарушения этой квоты в интересах евреев. Так, в Томском технологическом институте, носящем имя императора Николая II, совет института в соответствии с манифестом от 17 апреля 1905 г. о веротерпимости счел для себя вправе отменить процентные ограничения, что в свою очередь вызвало протест русской молодежи. От ее имени 10 августа 1907 г. через управляющего Томской губернией И.В. Штевена к Столыпину обратился томский архиепископ Макарий с просьбой ограничить или прекратить прием евреев в Томский технологический институт. Во всеподданнейшем докладе от 17 августа 1907 г. П.А. Столыпин просил разрешения поставить этот вопрос на обсуждение Совета министров, на что через день последовало согласие императора[406]. В конце января 1908 г. новый министр народного просвещения А.Н. Шварц отменил решение совета института, само же обсуждение размеров квот для еврейских студентов затянулось в Совете министров до лета 1908 г. 19 августа 1908 г. Совет министров в качестве неотложной меры установил следующую норму для вузов (за исключением консерваторий Императорского Русского музыкального общества): 3 % – в столичных городах, 5 % – в городах вне черты оседлости, 10 % – в черте оседлости. Через год в немного расширенном виде квоту установили для средних учебных заведений. Вопрос, как относиться к таким активным и в то же время чужеродным имперским интересам инородцам, как поляки и евреи, был не только внутригосударственным, но и геополитическим.

Особое беспокойство правительства вызывал Дальний Восток. Большая часть обслуживающих КВЖД каменноугольных копий, а также лесных концессий в полосе отчуждения железной дороги принадлежали еврейскому и польскому капиталу, причем эксплуатация угольных и лесных ресурсов осуществлялась польскими и еврейскими предпринимателями при помощи китайской рабочей силы. На взгляд Столыпина, такая ситуация могла создать крайне опасное положение в случае дальневосточной войны, нарушив снабжение паровозов на Сибирской железной дороге необходимым топливом[407]. Государь, пристально следивший за всем, что происходит в Сибири, не мог не быть в курсе как всех этих проблем, так и возможных путей их разрешения.

Однако основной сферой совместного приложения усилий царя и премьера оставались вопросы внутренней политики и, прежде всего, сфера земельных отношений – крестьянская реформа. «Роль Царя в проведении реформы, – отмечает ведущий специалист по земельным преобразованиям Николаевского периода В.Г. Тюкавкин, – была, безусловно, весьма значительной, а на отдельных этапах решающей»[410]. Царь не только подготовил почву для столыпинской земельной реформы, не только способствовал ее ускорению в переселенческом вопросе, но и напрямую контролировал ход преобразования, по необходимости корректируя его.

Убежденным сторонником личного крестьянского хозяйства государь стал еще до прихода в правительство Столыпина. Становлению этих взглядов способствовала книга аграрника-практика А.А. Риттиха «Зависимость крестьян от общины и мира» (1903), которую государь прочитал по совету П.Х. Шванебаха[411]. Когда осенью 1905 г. сформировался кабинет С.Ю. Витте, император поставил перед ним главную задачу: улучшить положение крестьян. Исполняя волю государя, председатель правительства на заседании Совета министров 3 ноября 1905 г. предложил избавить крестьян от выкупных платежей. Царь заявил, что находит меру совершенно недостаточною, и решительно высказался за переход от слов и обещаний к более радикальным мерам по улучшению жизни крестьян, не теряя времени, так, чтобы крестьянство почувствовало на себе правительственную заботу. Государь призвал для достижения этой цели не стесняться жертвами и не останавливаться перед самыми сильными мерами. Однако кабинету С.Ю.Витте не удалось принять каких-либо «сильных мер», хотя предварительная работа в этой области велась и в 1905 г., и в начале 1906-го.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.