Брежнев еще жив
Брежнев еще жив
Наташа Веселова, молодая женщина-театрал неземной красоты, поступившая служить в Дом народного творчества, предложила мне придумать какой-нибудь семинар для рок-клубовской молодежи. Ты, мол, литератор. Давай организуем что-нибудь литературное. Я и придумал поэтический семинар. Семинаром по рок-поэзии я руководил с 1983 по 1988 год. И получал во время учебного года по сорок рублей в месяц. У меня даже в трудовой книжке имеется уникальная запись. Да и по мере оживления рок-клубовского бытия у группы «Санкт-Петербург» появился стимул восстановиться для какого-то более внятного публичного представления.
Понятно, что про себя вспоминать и проще, и приятней. Многое можно исказить, представляясь в лучшем свете. Но самолюбование может обернуться и потерей читателя. В конце-то концов, ленинградская рок-музыка до определенного времени оставалась продуктом регионального значения. Следует воссоздать какие-то детали из жизни более широких народных ленинградских масс.
Про социалистический дефицит я вспоминал, про него много написано. Модную одежду «доставали». Имелся такой специфический термин. Практически все старались, накопив денег, «достать» финский или югославский костюм. Это я про мужчин. А женщины «доставали» сапоги на платформе. Благосостояние ленинградцев, хотя и медленно, но росло. Социализм вступил в стадию относительной зрелости. Однако рост денежной массы опережал объем товаров народного потребления. Возникла целая классовая прослойка, ведущая капиталистический образ жизни: одни шили на дому джинсы, другие доставали дефициты и перепродавали трудящимся. У буржуазной прослойки скапливались довольно большие суммы… Но не стоит забираться в область политической экономии капитализма. В советское время все ее изучали в высших учебных заведениях, но без включенного интереса. А зря…
Смешно сказать, но в советских магазинах для приобретателей холодильников, стиральных машин и мебели был открыт беспроцентный кредит. Просто приносишь справку с работы и забираешь вещь. А из зарплаты вычитают понемногу в течение года. И, самое главное, в кредите никакого обмана и подвоха. Цены на некоторые продукты росли, но незаметно. Проезд в автобусе и метро стоил все те же пять копеек. Все где-то работали. Инженеров было пруд пруди. Многие на рабочем месте били пресловутые баклуши. Многие жаловались на отсутствие перспективы и карьерного роста. Десятки тысяч ленинградцев обзавелись дачными участками и ковырялись в огородах. Приходится часто слышать насмешки по поводу тех участков – жалкие, мол, шесть соток. Что тут скажешь! Первое: были участки и по двенадцать соток. Мой отец от научно-производственного объединения получил именно такой. Второе: как-то уже в 90-е, когда нас накрыло цунами моментального капитализма, я привез на родительскую дачу одного взрослого американца. Он все осмотрел, а после спросил:
– Скажи, Владимир, хау е фемили хав гот зы дача?
Я объяснил, сказав, что по стране миллионы семей получили участки даром.
– Фри! – воскликнул житель Мичигана. – Итс нот посибл! Анбиливибол!
– Очень даже посибл, – с искренней гордостью ответил я.
Американец Питер только руками развел.
Как раз накануне финала брежневского правления родители решили построить нормальный дом. Вместо халупы без фундамента было принято решение возвести нечто более серьезное.
Отец по знакомству купил сборный дом, который производили, кажется, в Невской Дубровке по финскому проекту. Участок наш в Рощино за линией Маннергейма. Родители нашли местных мужиков, подрядившихся дом возвести за месяц. Пока они ходили вокруг кругами и пропивали аванс, я копал котлован под фундамент. Мужики приходили поддатые и важничали, работу не начинали. Родители волновались. В очередной раз, увидев их кривые рожи, я, отложив лопату, вылез из ямы, взял топор, подошел к лже-работягам и сказал, что сейчас разрублю их на мелкие части, чтоб они валили отсюда и не возвращались. Мужики протрезвели и убежали. И через неделю даже принесли остатки аванса.
Жест получился красивый. Но что-то следовало делать со сборным домом. Начинался август. Если дом не поставить под крышу до октября, то материалы за зиму просто сгниют.
У меня был литературный приятель Валера Суров. В Ленинград он приехал из Казани, до этого строил КамАЗ, а до КамАЗа вкалывал в Норильске. Он писал интересные жанровые рассказы и повести про трудовую жизнь и уже начал печататься. Помню его публикацию про Север в журнале «Аврора». Называлась проза выразительно – «Три лаптя по карте». В советское время журналы с радостью брали прозу про труд. Так же, как сейчас намного легче издаться, если станешь выдавать сочинения про маргиналов или половых страдальцев.
Суров был парень рукастый и, узнав о проблеме, взялся за тысячу рублей дом построить. Я на строительстве работал домкратом, отец обеспечивал материалами, и к середине сентября дом мы построили. Я только что закончил спортивную карьеру, и сил хватало. Полученные навыки мне очень помогли в ближайшие годы переносить литературную бедность. В итоге я с разными умелыми знакомыми построил домов шесть. Как-нибудь я еще воссоздам эту часть советско-ленинградской жизни.
Теперь снова про музыку. Пока рок-клуб набирал обороты, в Ленинграде господствовала итальянская эстрада. Из любого кафе, бара, почти из каждого магнитофона – отовсюду доносился голос Адриано Челентано: «Со-ле, тарам-там-там-та-там-там! Соле! Тара-та-тата-та-та-тара-ра…» Или: «Пай-пай-пай-па-пай…» Итальянцев впервые лично я услышал в середине 60-х. Это было на спортивной базе Ленинградского военного округа, где я был на сборах. Возвращаюсь после вечерней тренировки в казарму, куда нас, школьников, поселили. Все сидят в холле возле махонького черно-белого телевизора и смотрят прямую трансляцию с фестиваля в Сан-Ремо. И тренеры, и юные спортсмены – все вместе. Где-то до двух часов ночи.
В 70-е на советских экранах появилась комедия «Блеф» с Адриано Челентано в главной роли. Тут-то итальянский психоз в Советском Союзе и начался. Помню Джанни Моранди, дуэт «Рики и Повери», Тото Кутуньо. Песни их простые, мелодичные, задушевные и хитовые. Без рок-музыкального гитарного драматизма. Простые и понятные. В некоторых имелось якобы социальное содержание. «Песни протеста» – так их называли. Но Челентано, конечно, лидировал в ленинградском сознании. Актерские способности и съемки в кино, конечно, помогали, но он и сам по себе был классным. Да и сейчас таким продолжает оставаться, несмотря на угрожающий возраст.
Советская пропаганда, возможно, рассматривала итальянцев как альтернативу британо-американскому рок-вторжению. Все-таки в Италии коммунисты являлись влиятельной партией. Да и народ не особо богат. Да и мафия, сросшаяся с государством, наглядно демонстрировала загнивание эксплуататорского общества в фильмах Домиано Домиани. Они вовсю шли в прокате и пользовались успехом.
Я тогда написал повесть, вошедшую позднее в мою первую книгу. Несколько гротескный Челентано стал одним из ее главных героев. Вот цитата:
«…Я ударяю синьора Винсенте по плечу, он ударяет меня. Мы вылетаем в Сан-Ремо. Тысячи людей и миллионы лир ждут меня. Буржуазная сволочь курит в первых рядах. Иду к микрофону в белых тапочках, смеясь фарфоровыми зубами. Гриф гитары удобно лежит в руках. Всегда буду помнить мастера Лоренцо. Три года тому назад он сказал мне, притворно сердясь: „Адриано! Собака ты женского пола. Разве итальянец может играть на такой гитаре! Бери инструмент и проваливай прочь с моих глаз!“ Добрый, старый мастер Лоренцо. Я помню тебя, несмотря на миллионы. Как там твои Джанна и Луиза? Много ли внуков у тебя, Лоренцо? Три года назад их было четверо…»
Популярность итальянцев в СССР не поддается никакому логическому осмыслению. А вот интересный факт, найденный мной в Интернете: юного Челентано после победы в конкурсах рок-н-ролла в 1961 году призвали в армию. Он служил в Турине. Казарма солдата Адриано находилась на бульваре Советского Союза.
Одно время жильцы каждого ленинградского дома усаживались возле телевизоров во время трансляции фестиваля из польского города Сопот. Если фолк-роковый образ Марыли Родович вполне устраивал советскую цензуру, то появление в 1971 году на сцене Сопота британской, вполне себе слабенькой группы «Кристи» убило этот фестиваль наповал. Всего-то вышли на сцену сильно волосатые британцы в майках, а у фронтмена на шее, если не ошибаюсь, висел большой христианский крест. Ведущая, как сейчас помню, потеряла самоконтроль, стала вскрикивать: «Безобразие! Они же артисты! Как они одеты? Как ведут себя?». Пели «Кристи» песню под названием «Йеллоу рива», что, понятное дело, переводится как «Желтая река». «Йелоу ри-ва! Йеллоу ри-ва!..» Затем к «Желтой реке» кто-то из советских песенников сочинил слова, и она стала всесоюзным хитом под дебильным названием «Толстый Карлсон».
Подцензурный Сопот постепенно свою популярность потерял. А мое поколение еще в 60-е выискивало британскую музыку в советском телевизоре. Каждая ленинградская семья смотрела чемпионаты по фигурному катанию. Это было красиво, да и наши постоянно побеждали. Но вот вместе со спортивным катанием появились и танцы на льду. Тут сильно выступали англичане. И танцевальные пары выдавали номера под рок-н-роллы. Особенно в показательных выступлениях после основной спортивной программы.
Я уже вспоминал про апогей брежневского правления – московскую Олимпиаду. Но вернусь к этому еще раз. В пылу предвыборной кампании тогдашний президент США Картер призвал национальный комитет своей страны бойкотировать Олимпиаду-80 из-за ввода наших войск в Афганистан. США поддержали сателлиты, стали требовать переноса Игр в другую страну. Международный олимпийский комитет, стараясь сохранить независимость, отказался.
Американцам удалось отвадить от участия в московских Играх многие команды стран свободного, как тогда говорилось, мира. Но Франция выступила против бойкота и направила свою команду в Москву. Президент Национального олимпийского комитета Франции К. Коллард заявил, что бойкот московских Игр приведет к ответному бойкоту Игр 1984 года в Лос-Анджелесе. Так, кстати, и произошло. Правительство Тэтчер не смогло принудить Национальный олимпийский комитет Великобритании отказаться от участия в Олимпиаде в Москве. Международному олимпийскому комитету и его президенту Майклу Морису Килланину удалось устоять перед политическим шантажом. Игры состоялись в запланированные сроки и в строгом соответствии с Олимпийской хартией.
Для значительного количества атлетов бойкот московской Олимпиады стал настоящей трагедией. Век спортсмена короток, и участие в Олимпиаде – заветная мечта каждого. Но на этом проблемы спортсменов не кончились. Всего к бойкоту московской Олимпиады присоединились около тридцати стран. Чтобы результаты в Москве оказались выше, на Играх фактически отсутствовал антидопинговый контроль. Советские спортсмены завоевали 80 золотых наград!
Успешное проведение Олимпиады в Москве должно было поднять престиж Советского Союза во всем мире, поэтому все мероприятия финансировало и контролировало государство. Денег и усилий не жалели: престиж дороже денег. Эта политика была успешно доведена до конца. Меры безопасности на Играх в Москве были беспрецедентны. Во время Олимпиады въезд в Москву был крайне ограничен. Выдворили за пределы города все сомнительные и уголовные элементы.
После того, как заочно разгромили мы капитализм на московской Олимпиаде и запустили в космос назло человечеству трогательного медведя, Мишку, раздутого до чрезмерности, страна уж и вовсе загудела без меры. Если я и утрирую, то совсем немного. Пьяный стиль стал хорошим стилем. Тот, кто не бражничал, выглядел подозрительным. Трезвый жил как диссидент, не мог сделать карьеры, без которой жизнь не наполнена истинным динамизмом и драматургией.
Тут каждый выбирал свой путь. От простонародного сидения в скверике до застолий в правительственных кабинетах. В моем кругу стало модным ходить на дискотеку. Не пугайтесь – речь не идет о простоватых танцах под магнитофон. В городе стал давать программы Михаил Курдюков, приличный барабанщик, переигравший со многими, ставшими позднее знаменитыми. Назывался он «Диск-жокей Майкл. Студия намба-уан». Он умело микшировал классную западную музыку. Главным его хитом стала песня Йоко Оно «Прогулка по тонкому льду». Вдова Джона пользовалась уважением, да и песня у Йоко получилась. В темноте вспыхивал белый свет. И мы улетали. Курдюков договаривался с небольшими залами в торговых центрах новостроек. Дело у него получалось прибыльное. Как-то после ночного бдения в «Студии намба уан» меня позвали на другую окраину города. Где-то в районе Ленинского проспекта группа «Аквариум» отмечала свое десятилетие. Боб и сотоварищи уже вовсю записывался у Андрея Тропиллы, и скоро «Аквариум» зазвучит на всю державу. Я с больной головой притащился к небольшому зданию. Все мои приятели как-то прошли, а я остался невпущенным. И тут Борис выходит на улицу с сигаретой. Вход на концерт стоил три рубля. А у меня в кармане оставался всего один рубль. Я поприветствовал БГ и попросил провести за рубль. И Боб меня провел.
Тем временем я, вкалывая оператором газовой котельной, продолжал внедряться в среду литературных сверстников. Всевозможная творческая жизнь кипела. Комсомольские кураторы так называемых молодых придумали новую забаву – стали проводить банкеты-семинары, куда приглашали представителей всех и всяческих муз. В дубовом зале дворца Дома архитекторов на Большой Морской собрались литераторы, художники, музыканты и все остальные. За роскошным гигантским столом для затравки произнесли речи общего содержания, затем началась еда и выпивка. Со многими я там подружился. В конце заседания с поеданием и выпиванием ко мне с улыбкой подошел один из комсомольцев и протянул конверт. Только дома я заглянул внутрь. Там оказался своего рода диафильм. Я посмотрел на свет и увидел сюжеты из закулисной жизни рок-группы «Санкт-Петербург». Вот мы в футболках с двуглавыми орлами, вот выпиваем, вот еще люди из нашего окружения. Съемка велась на концерте, сыгранном группой как раз в Доме архитекторов несколько лет назад. Что ж, в тайне сохранить сомнительное прошлое не удалось!
Со спокойной совестью я занялся семинаром в Ленинградском рок-клубе.
На общем собрании торжественно объявили о начале работы семинара, и в ближайший понедельник в скромной комнате меня поджидало человек тридцать. Предстоящее волновало. Я прихватил гитару и побрякал семинаристам перед разговором, как бы давая понять, что я свой. Свой не свой, но работа началась.
Сперва я пытался вести разговор в торжественно-академическом стиле и несколько распугал молодежь амфибрахиями и контррэже. Работать приходилось в потемках, методом тыка. Так, тыкаясь, я набрел на «Поэтику» Аристотеля и стал плясать от нее как от печки. Получилось ненавязчиво и весело. Рокеры приносили сочиненные тексты, распевали под гитару, а мне приходилось каждый раз устраивать представление, дабы, ругая услышанное, не тревожить революционных рок-н-ролльных чувств и не заслужить обвинений в конформизме. За достижение почитаю разоблачение плагиата в творчестве одного семинариста. Подправленный до народного ума текст Николая Гумилева выдавал за свой.
Руководство Дома народного творчества посчитало, что условия договора я выполнил, и со следующей осени семинар продолжился.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.