Антонио Сальери Семь смертных грехов

Антонио Сальери

Семь смертных грехов

Ты, Моцарт, бог, —

и сам того не знаешь.

Я знаю…

(приписывается Антонио Сальери)

18 августа 1750 года в итальянском городе Леньяго родились одновременно два персонажа: один из реальной истории музыки, а другой — из маленькой трагедии Александра Пушкина. По роковому стечению обстоятельств они до сих пор носят одно и то же имя: Антонио Сальери. И вот уже скоро два века, как один пытается доказать другому, что это совпадение не имеет к правде никакого отношения, и практически безуспешно. Для читающей и не читающей публики эти два Сальери так и остаются своего рода «сиамскими близнецами», хотя один из них просто случайно присвоил себе имя другого и под ним самостоятельно разгуливает по галерее мифов, придуманных человечеством. А другой — настоящий — лежит себе неподвижно в архиве и лишь иногда извлекается оттуда по разным официально-юбилейным поводам. Вроде открытия, после очередного затяжного ремонта, знаменитого миланского театра Ла Скала. По традиции здесь ставится опера Сальери Узнанная Европа, поскольку именно с нее театр начал свою деятельность 3 августа 1778 года. И, кстати, стоит подняться занавесу, как все сразу забывают про проблемы с репутацией автора, всю недобрую память отшибает внезапно и радикально, а спектакль идет с обычным бодрым блеском, как ни в чем не бывало… Европа — отличная опера, как и остальные почти сорок, принадлежащих тому же перу! Только кто их слышал, эти названия, — не говоря уже о самих партитурах?..

Давно и не нами замечено, что Пушкину для изготовления мифа о «светлом гении» нужен был некий набор фактов и имен. Вот он и воспользовался заурядной газетной уткой, в которой фигурировали имена Моцарта и Сальери, чтобы их устами рассказать (впервые по-русски!) историю про очередного Орфея в аду, а вернее — про борьбу златокудрого музыкального бога с самодельным музыкальным чертом-отравителем. К тому времени ни «ангела», ни «дьявола» уже не было в живых, сраму мифические персонажи не имут, так что эксперимент с первой же попытки удался.

Пушкинский Сальери демонстрирует публике не только все семь смертных грехов в одном флаконе, но в добавление к ним еще и удивительным образом совмещает полную творческую импотенцию с высшей квалификацией эксперта по шедеврам музыкального искусства и кровожадностью сказочного дракона. К содержанию газетной утки мы еще вернемся чуть ниже, но согласитесь — если бы один драматический герой не отравил другого, а, например, предательски заколол его или огрел поленом из-за угла, в мифе это ровным счетом ничего бы не изменило. Другое дело, что если бы Моцарт остался жив, то вот тогда все действительно пошло бы прахом: раз «черный завистник» не готов на уголовное преступление из зависти, то выходит — и завидовать нечему, «златокудрый ангел» осыпается прямо в корзину для бумаг. То есть Моцарт, чтобы сделаться Моцартом, в любом случае был обязан ритуально умереть, а пара ему — «убийца», — стало быть, нашелся сам собой, хотя это мог быть любой другой человек.

Принято считать, что обвинения ритуального характера — не для нормального суда присяжных, особенно когда один к одному стоят все семь смертных грехов в классической библейской терминологии. Поэтому нечего и говорить о том, чтобы бедного обвиняемого оправдать, — привлечение к суду в нашем случае служит гарантией того, что Сальери будет снова пожизненно осужден. Но формально процедуру рассмотрения его дела мы должны запустить — а то человек практически уже два столетия «сидит», о нем начали забывать и вспоминают лишь ради юбилейных дат. Давайте, имея в виду известный перечень смертных грехов, бегло познакомимся с той цепью событий, в результате которых Пушкин получил в руки «сырье» для своей маленькой трагедии.

«Лень». Итальянский сирота, хваткий провинциал, случайно нашедший себе покровителя в лице одного высокопоставленного и великодушного придворного музыканта из Вены и потому с шестнадцати лет активно работавший в имперской столице, начал с того, что — в отличие от многих своих коллег — не погнушался самой черной и сомнительной работенкой. Он служил капельмейстером в Итальянском департаменте Венской оперы, не отказывался ни от каких спектаклей — и пользовался среди певцов репутацией «удобной подставки под голос»: всегда ждал, никогда не забегал вперед, чутко аккомпанировал и аккуратно разучивал чужие арии с капризными премьерами и примадоннами. Можно было спокойно заниматься этим всю жизнь, но тогда бы классический «трудоголик» Сальери в историю вообще не попал, даже с черного хода…

Первый самостоятельный и явно успешный шаг в его творческой деятельности — это то, что принято называть либо «мистификацией», либо «трудом музыкального негра». Довольно пожилой уже «реформатор» оперного искусства Кристоф Виллибальд Глюк не смог в срок справиться с заказом из Парижа на оперу Данаиды — и передал работу молодому итальянцу Антонио Сальери. Сальери наняли с условием, что опера сначала пойдет не под его, Сальери, именем, а под именем нанимателя. Потом же, если не провалится, — будет считаться написанной под чутким глюковским руководством. Шантаж? Нет, просто шанс, какой выпадает не каждый день.

Сальери согласился, не имея выбора, но когда дело открылось, это дало ему старт для куда более успешной карьеры, где было все — от громовых триумфов и полного иконостаса австрийских орденов за придворную службу до смерти в сумасшедшем доме. Не было только одного: лени. Плодовитость и находчивость композитора Сальери были широко известны, и мучаться в поисках нужной музыкальной фразы ему никогда не приходилось. Несмотря на то что одна из первых его комических опер, Трактирщица по пьесе венецианца Карло Гольдони, не сходила со сцен Австро-Венгрии лет сорок кряду, — он писал по две-три новых оперы в год и успевал еще при этом выполнять высочайшие заказы на мессы, хвалебные Те Деумы и прочий католический официоз. Причем именно Сальери установил в этом деле некоторые стандарты качества и вкуса. Его справедливо считают основоположником нового для тогдашнего церковного обихода стиля духовной музыки, где вместо нагромождений сложного многоголосия, в котором голоса хора как бы «перебивают» друг друга, звучит простая и певучая тема в ажурной «оплетке» сопровождающих ее оркестровых украшений. Моцарта в конце его жизни просили писать для церквей именно так, как Сальери приучил коллег-композиторов: чтобы нотам было тесно, а голосам просторно.

«Гордыня». С 1788 года Сальери, написавший к тому времени горы оперной продукции и известный всей Вене, получает пост первого капельмейстера Императорского двора. Оклад и чин, на который претендовали многие местные музыканты, а в их числе, разумеется, и «златокудрый ангел» Моцарт, достался инородцу, выскочке и человеку, говорившему на официальном языке Империи не очень бегло, с заметным акцентом! Не слишком удачные попытки отца Моцарта, зальцбургского скрипача Леопольда Моцарта, и его влиятельных венских друзей интриговать против итальянцев, надавливая на мозоль национальной гордости, на суть дела повлияли мало. Хотя именно с их нелегкой руки была пущена в оборот та песня, которая называется «ксенофобия» и хотя не имеет готовых слов, но поется на любом языке с удивительной легкостью и подхватывается сразу всеми, кому неймется обсудить тему «понаехали тут, понимаешь…». Эта народная забава оказалась и в золотые времена великой неделимой империи ничуть не менее популярна, чем сегодня, увы… Но несмотря на все усилия сделать Сальери в глазах публики «засланным из Италии казачком», капельмейстерская (то есть — дирижерская и организаторская) работа синьора Сальери продолжалась в общей сложности более сорока лет, из них ровно тридцать пять — в должности главного музыкального эксперта двора, причем маэстро пересидел трех императоров.

Кстати, ответ на вполне логичный вопрос, почему же, собственно, австрийский двор и правящая династия так долго держали именно Сальери в качестве главного лица, с которого можно спросить за все, что делается у них по музыкальной части, может сильно разочаровать многих теперешних карьеристов. Его хлопотная мундирная должность — вовсе не то место, которое «красит человека», скорее совсем наоборот. «Административный ресурс» тех властителей распространялся не дальше их собственных резиденций, и имя господину капельмейстеру сделал вовсе не двор. Хотя порой факты говорят и о том, что этот ресурс мог повлиять на судьбу той или иной музыки довольно неожиданным образом. Подтверждением этому служит знаменитый случай в придворной опере, когда кайзер Иосиф II случайно зевнул в четвертом акте оперы Моцарта по комедии Бомарше Свадьба Фигаро. Слишком много глаз следили за реакцией первого лица на происходящее, и потому слишком многие ладони сочли нужным воздержаться от оваций… Что касается синьора Сальери, то венскому двору было принципиально важно, что с ними работает автор, имеющий наибольший успех за пределами двора и, что еще важнее, умеющий этого успеха не терять. Автор, у которого к двадцати семи годам театры Дрездена, Мангейма, Копенгагена и еще полудюжины европейских городов наперебой просили партитуры его новых и уже обкатанных опер. Автор, которого на любых условиях звали перебраться в Стокгольм, а он хотя и охотно отсылал всем ноты, но из Вены не уезжал, а продолжал работать не покладая рук.

Музыкальная служба и постановка дела на придворной оперной и концертной сцене всегда считались гордостью Вены и предметом зависти многих не менее сильных монархов Европы. На вершине славы и почета 73-летнему действительному статскому советнику Сальери оформили персональную пенсию с полным сохранением придворного жалованья после одного чрезвычайно странного происшествия, случившегося с ним в 1823 году и получившего слишком широкую огласку ввиду уникальности события.

«Гнев». Самый искусный царедворец и знаток «коридоров музыкальной власти» (уже не говоря о композиционных правилах венской классической школы, которые он, собственно, и доводил до их окончательного, теперешнего вида), маэстро Антонио Сальери вдруг «занемог». Проще говоря, он неожиданно для всех порезал себе вены бритвой, и только чистая случайность спасла его от смерти вследствие чрезмерной кровопотери.

За что можно было так на себя прогневаться? Ответ нам неизвестен, поскольку никто не получил никаких вразумительных объяснений от пациента Сальери, ставшего «персональным пенсионером в смирительной рубашке». Его поместили в особую палату в доме для умалишенных под присмотр опытных врачей и санитаров, где он тихо скончался в мае 1825 года — ровно через год после премьеры последней, Девятой симфонии Бетховена, который не только брал у Сальери уроки, но и с максимально возможным пиететом посвятил учителю свои первые три скрипичные сонаты. Прийти на премьеру симфонии ученика и послушать Оду к радости ему уже не удалось.

Хотя заметим не ради красного словца, что для Сальери уроки с Бетховеном, консультации или его просьбы о помощи — назвать ведь можно как угодно, суть одна — продолжались около… двадцати лет! Почти с момента приезда Бетховена в Вену и до десятых годов нового, XIX столетия. Это вовсе не тот случай, когда какого-нибудь даровитого юношу готовят к экзамену на звание «свободного художника», быстро благословляют и отпускают вольно творить. В вопросах вокального письма (а заодно и в делах «правильной» вокальной педагогики, что всегда было очень болезненной точкой соприкосновения немецкой и итальянской традиций) последнее слово оставалось практически всегда именно за Антонио Сальери.

«Чревоугодие». «Похоть». Из пары пушкинских реплик вроде: «Обед хороший, славное вино…» или: «Постой, постой!.. Ты выпил!.. без меня?» хорошо виден не только гурман, но и узнаваемый «надувной демон-искуситель». Между тем реальный Сальери описывается теми, кто его видел и даже говорил с ним, как человек маленького роста с приветливой улыбкой, большой педант по части костюма, который не блистал дорогими или вычурными деталями, но как раз этим весьма эффектно выделялся из среды придворных «павлинов». Его внешние характеристики просты и типичны: элегантный, подтянутый итальянец, почти Челентано, только в парике и безупречно выбритый. Отменный семьянин, отец семерых дочерей. Его анкетные добродетели не нуждаются в прославлении.

Однако есть одно английское выражение, описывающее карьерные амбиции творческих работников: a lust for fame — похоть к славе. Тот, кто не имеет этого смертного греха, рискует никогда не попасть на страницы газет. Но надо признать, что наибольшую славу Антонио Сальери снискал не как композитор и не как капельмейстер или организатор, а как персонаж истории, рассказанной репортерам венских газет двумя санитарами той самой психиатрической больницы, где он находился на излечении в последние два года жизни.

История состояла в том, что санитары объяснили странности поведения заслуженного маэстро — правда, с его собственных слов, никем и ничем не подтвержденных, — угрызениями совести по поводу смерти одного из музыкантов, давно работавшего вместе с ним при дворе. К тому моменту далеко не все читатели венских газет могли хорошенько припомнить, кто такой Вольфганг Амадей Моцарт, но сообщенные санитарами факты совпали.

Действительно, в конце 1791 года, за тридцать два года до попытки самоубийства, предпринятой Сальери, его коллега и подчиненный неожиданно умер. Предполагали, что от острого артрита или от пьянства. Никто, кроме тех двух санитаров, не слышал самооговора Сальери, но этого оказалось довольно, чтобы тема начала широко обсуждаться в печати и в салонах, где, собственно говоря, один венский острослов и поставил в шутку тот самый «пушкинский» вопрос о совместимости гения со злодейством.

Общественное мнение было явно на стороне отставного капельмейстера, все сходились в том, что «болтают и пишут всякое, одним словом — свободная пресса!..» Последствия этой всенародной славы для репутации Сальери хорошо известны.

«Скупость». Видимо, из-за чрезмерно высокого жалованья на венской придворной должности наш «дьявол во плоти» занимался с учениками почти всегда бесплатно и удовлетворял свою скупость исключительно тем, чтобы коллекционировать их численно и качественно. Биографы отмечают его «старорежимный», несколько авторитарный стиль преподавания, но признают и добротность его методы в смысле опоры на логику и простые правила красоты и вкуса. Кроме Бетховена (и еще примерно полутора сот крепких профессионалов) из будущих знаменитостей у него брали уроки гармонии и контрапункта король песен Франц Шуберт, поставщик австрийских салонных шлягеров Иоганн Непомук Гуммель, будущий виртуозный владыка рояля Франц Лист и даже… сын покойного «неудачника» Моцарта Франц Ксавер. Последнему Сальери лично выдал рекомендательные письма к другим учителям — как человеку, вполне способному достичь в искусстве сочинения музыки тех же высот, до которых дошел его отец. Такой коллекцией учеников вряд ли может похвастаться любой из профессоров, чьи имена сохранила история музыки.

«Зависть». Наконец-то! Вот она, неубиенная козырная карта любителей мифов. Как же может «Сальери гордый» быть «завистником презренным»? Моцарт впервые столкнулся с искушенным в сочинении опер итальянцем в середине 1780-х годов, когда имела место одна курьезная премьера в Придворном венском театре. В один вечер шли два одноактных комических представления с музыкой на один и тот же, «производственный», сюжет. Действие происходило за кулисами театра, где две оперные актрисы отчаянно ссорились из-за распределения ролей в новом спектакле. И там и там дамы хотят переспорить друг друга певческой виртуозностью. В обоих случаях их мирит ловкий импресарио, проявляя недюжинные дипломатические способности. Разница была только в том, что зингшпиль Директор театра (немецкая опера с разговорными диалогами) был сочинен Моцартом и не имел успеха, а маленькая итальянская опера Сначала музыка, потом слова! лишь подтвердила, что его соперник Сальери гораздо лучше умеет угождать вкусам публики: всем очень понравилось, даже Моцарту. Так что реальному Антонио Сальери приходится быть объектом зависти со стороны коллег, особенно Моцарта, которому постоянно не везло именно там, где везло Сальери.

Во всех справочниках и именных словарях музыкантов рубежа XVIII–XIX веков Сальери указан как «гордость и украшение европейского оперного искусства, мастерски владеющий правдивостью музыкального выражения, умением подчеркнуть и выявить страстные акценты оперной риторики». Моцарта там или нет вовсе, или он указан как автор не слишком удачных подражаний итальянским комедиям, таких как Свадьба Фигаро или Дон Джованни. Чему тут завидовать?

Во всем, что касается инструментальной музыки, Сальери открыто признавал первенство за своим коллегой Моцартом, а сам про себя неоднократно говорил, что ему в этом ремесле не хватает практики, поэтому квартеты или сонаты он писать вовсе не берется, а клавирные концерты пишет только для великосветских дам, которые его очень об этом просят.

И последний вопрос: кто был первым исполнителем знаменитой теперь повсеместно Сороковой, или соль-минорной, симфонии Моцарта? Известно, что это одна из немногих его вещей, которые при жизни автора прозвучали в хорошем исполнении и были благосклонно приняты. Ответ: именно Антонио Сальери и был тем дирижером, который смог достойно и качественно познакомить венцев с этой партитурой. Только один раз, но так, что этого надолго хватило для посмертной славы симфонии в будущем.

Нужны ли еще комментарии по поводу зависти? Нужны. Вывод из приведенных фактов очевиден. Для того чтобы не попасть в столь крупную «переделку» после смерти, Сальери должен был все делать наоборот: лениться, гневаться (на других, а не на себя!), ссориться с коллегами, не давать никому уроков, не разговаривать с санитарами в больнице, не сходить с ума, а главное — мучительно завидовать всем, с кем встречался. Тогда бы никто не заподозрил его в мифической уголовщине. Но, с другой стороны, если знать, что в прикупе лежит, то нет смысла и сдавать карты…

Подробностей, касающихся реальных — и очень необычных — черт характера, манеры письма и жизненных ситуаций, в которые попадал живой Антонио Сальери, еще очень и очень много. Начиная с его оригинальной привычки тайком приходить на свои премьеры и сидеть на галерке, прислушиваясь к каждой реплике своих слушателей («конъюнктурщик!»), и заканчивая его любимым местом в Вене, где росли три очень красивых дерева и где он подолгу мог проводить время один. Для него это был лучший отдых от постоянного, напряженного труда и общения с огромным количеством важных и неважных людей («сентиментальный мизантроп!»). А когда ураган вырвал деревья с корнем, маэстро ужасно горевал… Но что толку все это вспоминать, когда почти любой «нормальный» современный человек без запинки и с ходу ответит на любой вопрос об этом композиторе примерно следующее: да, конечно, мы отлично знаем, что он ни в чем не виноват и что он очень хороший, — но ведь он не гений… И это — идиотское в принципе — суждение есть не чье-то недомыслие, не «узковзглядность», а готовые, вполне созревшие (если не сказать «изрядно перезревшие») плоды того «просвещения», которому — как раз на примере Антонио Сальери! — интенсивно подвергали европейскую и мировую публику в последние пару столетий. В результате чего история о семи смертных грехах оборачивается одним-единственным беспомощным вопросом, на который ни у кого нет однозначного ответа: так почему же все это случилось именно с ним?.. Что ж не исключено, что существует информация, которая поможет когда-нибудь ответить и на этот вопрос.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.