ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
1. МИССИЯ СВЯТОГО АРТЕМИЯ
«Констанций воздвиг в Константинополе церковь, великую и по размеру, и по имени. И апостола Андрея перенёс из Ахеи в построенный им храм, носящий имя всех апостолов. Близ него и отцовский гроб воздвиг, а также перенёс в этот же храм и евангелиста Луку из той же Ахеи, равно как перенёс и апостола Тимофея из Эфеса в Ионии в тот же славный и честной храм».
Епифаний ещё раз перечитал лишённый заглавия листочек и, отложив его в сторону, вышел из кельи, чтобы глотнуть свежего воздуха. Занесённая утренним снегом петлистая тропинка была девственно бела: ни звериного, ни человечьего следа. А Епифаний так ждал сегодня Иакова…
Тот ушёл уже больше трёх недель назад, сразу после праздника Святых Светов. В Городе Иаков добывал для других братьев нужные им вещи, а для Епифания — тексты из разных библиотек. Сперва дело шло худо: мало кто из настоятелей и даже частных лиц соглашался допустить к своим книгам беглого иконопочитателя. С большим трудом Иакову удавалось списать то здесь, то там по несколько страничек или даже строк.
Но потом Епифанию, вспомнившему вдруг, как Иисус притворялся кормчим, пришла в голову мудрая мысль устроить благой обман. Иаков прикинулся учёным сицилийцем — благо он и правда был родом из Панорма, — который собирает из древних книг всякие старинные слова, дабы создать словарь с их истолкованием. Каждому, кто пускал его в своё книгохранилище, Иаков обещал прислать с Сицилии свой труд, и почти все радостно на это соглашались, ибо в произведениях древних писателей и вправду было много диковинных слов, непонятных нынешним людям, так что даже приходилось частенько выписывать их толкования на полях книг. Теперь Иаков получил доступ почти ко всем библиотекам Города, за исключением разве что Императорской и Патриаршей, которую ревниво, словно зеницу ока, оберегал патриарх-иконоборец Иоанн Грамматик — в одном лице новый Ианний и Иамврий, волхвы египетские.
Епифаний в последний раз вдохнул грудью морозный воздух и вернулся за свой аналой. Погрев озябшие руки над жаровней, он взялся за другие листки — бесценный дар, принесённый Иаковом незадолго до Рождества.
«Мученичество и страдания святого и славного великомученика Артемия, умученного Юлианом Отступником», — гласило надписание на первом из листков. Епифаний уже собрался было приступить к чтению мученичества, но решил сначала сравнить это заглавие с другими, разбросанными по иным листкам. Мысль эта оказалась ненапрасной, ибо вторая тетрадь, переписанная Иаковом, была озаглавлена иначе: «Исторический рассказ, собранный из различных историографов, о жизни, славе и разуме святого великомученика Артемия и о его многострадальном исповедании».
Такое заглавие было уже много любопытнее и содержательнее, а главное — давало Епифанию надежду отыскать, кому же из церковных писателей принадлежат эти самые строки, над которыми он ломал голову с утра. Быть может, об этом будет сказано во второй тетради? Епифаний погрузился в чтение:
«О священный собор и Богом собранное собрание! Собираясь рассказать о подвигах и страданиях великого и славного мученика Артемия, а также и о его благородном происхождении как свыше, так и от предков, я призываю самого этого мученика и осенявшую его благодать Духа стать помощником и спутником мне в моём рассказе. И вас самих я также прошу ободрить меня, нуждающегося в ваших молитвах, чтобы удобопроходимым и беспреткновенным стало для меня настоящее предприятие и чтобы преуспел я в намеченном рассказе о его мученичестве и исповедании…»
Епифаний перевернул лист и собрался было читать на обороте, как вдруг взгляд его упал на страницу справа: на ней снова стоял заголовок. Быстро догадавшись, что внутрь второй тетради попала третья из снятых Иаковом копий мученичества, он прочёл и её надписание: «Воспоминания, то есть изложение мученичества святого и славного великомученика и чудотворца Артемия, собранное из «Церковной истории» Филосторгия и из некоторых других монахом Иоанном Родосцем».
Кто такой Иоанн с Родоса, Епифанию было неведомо, а вот о Филосторгии он, конечно же, знал. Автор «Церковной истории», тот слыл приверженцем арианской ереси, искажавшим факты в угоду своему нечестию, так что писания его отовсюду исчезли. Поговаривали, правда, что целый том Филосторгия хранится в Патриаршей библиотеке, но что уж мечтать о несбыточном…
Епифаний стал судорожно искать в последней тетради имя Филосторгия и на удивление быстро нашёл его: «А Филосторгий, хоть и является пламенным приверженцем ереси Евномия, однако же паче всех обожествил мученика, составив пространное и точное описание его деяний, упомянув о присущем мученику с давних времён благородстве до того, как коснуться его исповеднических подвигов».
Чуть ниже нашлись наконец и мучившие его строки: «Великий Артемий был с Констанцием рядом во всякое время и во всяком деле, как лучший друг, блиставший доблестью и образованием, и горячий поборник веры Христовой. Но письменного упоминания о его родине и роде нам никто не оставил, кроме того, что триблаженный был из знатных и видных граждан. Также написано о нём, что перенести всесвятые мощи Христовых апостолов Андрея, Луки и Тимофея было ему приказано Констанцием, о чём поведает последующий рассказ».
Так значит, это именно Филосторгию, а никому иному, и принадлежит принесённый Иаковом краткий рассказ о перенесении апостольских мощей! Но всё же можно ли доверять еретику?.. Не привнёс ли он и сюда какого лукавства? Ведь в одной древней хронике, датирующей все события строго по пасхалии, Епифаний читал, что мощи святых апостолов перенёс не Констанций, а его отец — святой Константин Великий. Быть может, Филосторгий специально приписал арианину Констанцию великое деяние его отца? Ведь, как сообщает Евсевий Кесарийский, Константин и храм в честь Святых Апостолов построил. Хотя и сам Евсевий тоже был не чужд арианству…
Цепь размышлений Епифания внезапно прервал краткий прерывистый стук. Он вскочил и распахнул дверь, но за ней никого не было. Верно, это проказник-ветер сбросил с высокой сосны над кельей шишку и та покатилась по крыше. Да и кого Епифанию было ждать в такую пору?
На целых два года застряли они с Иаковом в гостеприимном, но полуварварском и полуеретическом Херсоне, хотя поначалу и не думали там задерживаться, так что стали уже потихоньку сами дичать, как вдруг всё вновь разом переменилось. Господь покарал императора Льва Армянина, оскорбившего Его честной Халкинский образ: ночью, на праздник Рождества переодетые клириками заговорщики зарубили василевса во дворцовом храме. На престол они немедленно посадили, вытащив из темницы, ещё находившегося в оковах своего товарища Михаила Заику, который грозился выдать их имена Льву. Михаил иконопочитателей не преследовал, но все споры о вере просто-напросто запретил.
Тут и выпал им случай вернуться в Город. О том, чтобы возвратиться в родную Студийскую обитель, и речи не было, да и другие столичные монастыри захватили еретики. Но всё это покрывала радость от долгожданной встречи с игуменом Феодором. Когда же тот всё-таки вынужден был удалиться из Города, то Епифания вместе с некоторыми другими братьями благословил остаться в столице — для укрепления верных. Поселились они в запустевшей Каллистратовой обители: у неё, конечно, был настоятель-иконоборец, однако из-за отсутствия братии он ошивался в патриархии и в монастырь носу не казал. Жили они на пожертвования доброхотов, да немного промышляли кто каким умел ремеслом.
Так обстояли дела до воцарения Михайлова сына Феофила. А как начал этот лютый зверь новое гонение на почитающих святые образы, так снова пришлось бежать им из столицы, теперь — на Вифинский Олимп, где в разбросанных над пропастями монастырях можно было спрятаться от императорских ищеек. Обойдя обители в Синаосе, Пандиме и Дагуте, Епифаний остановился, наконец, в монастыре на Авксентиевой горе, под началом игумена-тёзки. После смерти последнего братия захотела избрать Епифания в настоятели, но он отговорился, ссылаясь на предстоящие ему путешествия. Впрочем, стен обители он почти не покидал, а для общения с миром ему служил Иаков, уходивший по монастырским делам в Город, причём порой и на несколько месяцев. Вот и теперь он куда-то пропал, хотя вроде бы обещался вернуться к празднику…
Стоя у распахнутой двери, Епифаний и не заметил, как продрог. Вернувшись внутрь кельи, он продолжил читать «Мученичество святого Артемия»: «Когда случилось оказаться ему в земле одрисов, где император Адриан основал город и дал этому месту своё имя, узнал он от одного из епископов, что тела Христовых апостолов Андрея и Луки лежат в Ахее: Андрея — в Патрах, а Луки — в Фивах Беотийских. И вот, когда услышал это император Констанций, то громко воскликнул и говорит присутствующим: «Позовите ко мне Артемия». А когда тот быстро прибыл, сказал: «Радуюсь я вместе с тобой, о самый боголюбивый из всех мужей». Тот ему в ответ: «И ты радуйся, о император, обо мне всегда, и пусть никогда не коснётся тебя что-либо неприятное». А император: «Найдёшь ли ты, о лучший из моих друзей, что-то лучше обретения тел Христовых апостолов?» Великий Артемий: «Кто и откуда, о владыка, явил нам сегодня это сокровище?» Констанций: «Епископ Ахеи, что надзирает ныне в Патрах. Но ступай, о лучший из мужей, и поскорей устрой их приход в Константинополь». Услышав это от императора, великий Артемий отправился в путь к апостолам, чтобы перенести их всесвятые мощи в Константинополь».
К сожалению, в мученичестве ничего не рассказывалось о том, как именно Артемий обрёл и перенёс святые мощи, ибо дальше читался лишь краткий пересказ Филосторгия: «Писатель истории говорит о Констанции и мученике следующее. О Констанции он сообщает, что тот ревновал и радел о делах божественных, хоть и склонялся к арианской ереси, увлечённый в неё нечестивым и безбожнейшим Евсевием, епископом Никомидийским. Поскольку он и во многом другом был умерен и весьма заботился о благообразии и крайне стремился к целомудрию и в образе жизни и в прочих делах, то он выказывал величайшую заботу и о церквях, стараясь в рвении об этом далеко превзойти своего отца. И Великую церковь построил он в отцовском городе, близ сената, начав постройку от самого низа и основания. И отцовский гроб почитая, воздвиг он на его месте величайший храм и, перенеся из Ахеи апостола Андрея, как я сказал выше, положил там, а также перенёс евангелиста Луку из той же Ахеи и Тимофея из Эфеса, что в Ионии».
Ниже загадочный Иоанн Родосский упоминал награду Артемию в виде должности дуки Египта, а затем сразу переходил к описанию его мученичества. Что-то не нравилось здесь Епифанию, ох как не нравилось… И дело было даже не в Филосторгии: тот, понятное дело, был еретик, но вряд ли придумал бы целое перенесение мощей. Да и Артемий вроде бы жил именно при Констанции. Но что-то было здесь не так…
Сквозь промасленный пергамен на окне пробивался слабый луч зимнего вифинского солнца. Ветер тихо качал верхушки сосен. Епифаний откинулся в своем кресле и глубоко задумался.
Ещё в Городе, поселившись в Каллистратовой обители, написал он на основе древних источников и своих путевых заметок житие Первозванного ученика Христова. Так и не справившись с согласованием евангелистов, решил он просто-напросто продолжить рассказ о деяниях апостолов Андрея и Матфия в Синопе, бывшего в древности Городом людоедов. Труд свой, вкупе с житием Богородицы, послал он игумену Феодору, жившему тогда на Принцевых островах, и получил от него благословение переделать житие: убрать апокрифические и не относящиеся к апостолу места и дописать начало, а повествование о Богоматери переписать целиком.
Выполнить этот наказ Епифаний смог только здесь, обретя долгожданный покой на Олимпе. Житие Богородицы, слишком ещё сырое, он решил покуда отложить, а взялся за апостола Андрея. По Новому Завету и церковным писателям дописал-таки он палестинскую историю апостола до его прибытия в Синопу. А вот конец жития решил он дополнить рассказом о перенесении мощей святого из Патр в Константинополь. Тут-то и пригодился ему неутомимый Иаков, делавший в Городе выписки из нужных книг. Жаль, нет его здесь рядом, а то, глядишь, и посоветовал бы что дельное.
Вообще, жизнь на Олимпе была не слишком лёгкой, и даже не из-за суровых зим. Уж больно разношёрстой была братия обители, состоявшая преимущественно из монахов-беглецов разного возраста, происхождения и образования. Большая часть их ничего не читала, а если и читала, то разве что откровения лже-Мефодия Патарского, и все наперебой обсуждали скорый конец света: главное разногласие среди них было в том, антихрист ли император Феофил или только его предтеча.
Учёных монахов было мало. Чуть ли не единственным душевным утешением было общение с братом Синетом, тоже студитом и знатоком церковных писаний. Епифаний с удовольствием слушал его рассуждения о мнимых и подлинных расхождениях между Отцами, а тот охотно внимал его рассказам о дальних странах. Недавно же, услышав об интересе Епифания к великомученику Артемию, он передал ему две книги: собрание чудес святого и, как ни удивительно, «Праздничные послания» святителя Афанасия Великого. «Там, — говорил Синет, — помнится, была речь о каком-то дуке Египта по имени Артемий».
Чудеса святого оказались диковатыми народными байками, и Епифаний сразу вернул их брату. А вот до пасхальных посланий святого Афанасия руки у него никак не доходили: это был увесистый том в тридцать девять писем. Наконец Епифаний открыл кодекс: он начинался «Показанием месяцев каждого года, дней, индиктионов, консульств и префектур в Александрии, а также всех эпактов и всех дней недели, называемых по именам богов, с объяснением причин, по которым не было писано послание и почему обращения из чужбины, — извлечено из праздничных посланий епископа Афанасия». Может, здесь прояснится, где искать этого Артемия.
Епифаний даже увлёкся чтением указателя: перед ним мелькали годы, месяцы, имена наместников Египта, за которыми стояли деяния и страдания бесстрашного иерарха. Но внезапно взгляд его словно запнулся: «В следующем году: воскресенье Пасхи 28-го фармуфа, в 9-й день майских календ; возраст луны 21-й, эпакт 18-й, седмичный день 6-й; в третий год индиктиона, в десятый год консульства Констанция Августа и третий Юлиана Кесаря; при управлении Египтом того же эпарха Фавстина из Халкидона. Этот эпарх и Артемий дука, разыскивая епископа Афанасия, вторглись в один частный дом — в келейку девственницы Евдемонии и жестоко мучили её. Поэтому опять он не писал».
Ну конечно! Раз Артемий был другом Констанция, значит, и он был арианином. И по годам всё сходится: мощи он перенёс в первый индикт, за что был назначен военачальником всего Египта, а в третий индикт гнал приверженцев истинного православия. Вот кто такой, оказывается, этот хвалёный Артемий!
И тогда, значит, гнали, и сейчас православных гонят! Вот лет с пять тому назад попали в Амории в плен к сарацинам сорок два ромейских военачальника — все сплошь иконоборцы, друзья Феофила, все, чай, гнали нашего брата-монаха. Увели их, говорят, в агарянский Вавилон, всё держат там в темнице да принуждают принять магометанское исповедание — и если казнят их за отказ отречься от своей веры, то, выходит, станут они святыми мучениками?! Но они-то ладно — вояки, в тонкостях вероучения не сильны. А Артемий? Артемий-то что? Так и он военный: откуда же ему знать, из тварных Сын или нет? Ох, зря я взялся за такое дело… Лучше уберу-ка всё это перенесение от греха подальше…
И, взяв нож с узким лезвием, Епифаний выскоблил с пергамена начатую им фразу: «Много исцелений случилось, когда скончался блаженный апостол Андрей, и поныне совершается у его гробницы…» Затем, окунув стилос в чернильницу, твёрдой рукой он стал выводить конец апостольского жития:
«А Максимилла и Ифидама не отходили от его гроба до конца своей жизни, большое своё состояние вместе с деверем и епископом Стратоклом раздали нищим и на устроение епископии, основав мужские и женские монастыри, и прожили ещё довольно много лет, благодаря и славя Отца, Сына и Святого Духа, Которому слава и держава, ныне и присно и во веки веков, аминь».
Снова послышался стук. Вот его Епифаний ни с чем бы не перепутал: это брат-будильник стучал молотком в деревянное било, созывая монахов на праздничную всенощную. Он быстро — насколько мог — встал, накинул мантию, схватил книгу для Синета и вышел за порог. Солнце почти село за горы, затягивая снег розовой патиной. Епифаний стал подниматься по заиндевевшей лестнице в храм, как вдруг заметил внизу, на дорожке, чьи-то следы: большие, крупнее звериных. И тут внезапно из-за поворота, заслоняя солнце, явилась огромная чёрная тень. Ему чуть ли не летел навстречу разрумянившийся от морозца Иаков.
— Вот и встретились мы на Сретение! — поприветствовал его Епифаний давно заготовленной фразой.
— Радость-то какая, отче! — с несвойственной ему горячностью бросился обнимать Иаков старшего товарища. — Ты прости меня грешного за опоздание! Но радость случилась, истинная радость… Десять дней как издох тиран Феофил. А супруга его, благочестивая Феодора, говорят, и прежде прятала под подушкой иконы, выдавая за куклы, а теперь, верно, восстановит их почитание. Оттого и задержался я в Городе. Представляешь, вернёмся, мы, отче, снова в наш Студий или хоть в Каллистратову обитель — эх, куда Господь приведёт. А ты закончишь с миром житие апостола: все библиотеки тебе откроются! Представляешь!
— За вести твои радостные и за заботы обо мне недостойном — спаси тебя Христос, брат Иаков! Но я уже закончил то житие.
2. ИЗ ПАТР
Милостивый Государь Григорій Александровичъ!
Покорно прошу прощения у Васъ за то, что такъ медлилъ съ этимъ, быть можетъ, посл?днимъ письмомъ къ Вамъ. Но прошу также и пов?рить мн?, что препятствіемъ тому были непреодолимыя обстоятельства. В?рно, до Васъ дошли уже в?сти или, скор?е, слухи о моихъ злоключеніяхъ. Поэтому я почитаю необходимымъ объясниться, не столько чтобы оправдаться въ Вашихъ глазахъ, сколько къ тому, чтобы Вы не поминали меня лихомъ.
Я вполн? сознаю, что первое явленіе мое передъ Вами и дальн?йшее пунктирное общеніе наше могло оставить Васъ въ недоум?ніи относительно моего происхожденія и даже родного языка. Сп?шу зав?рить Васъ, что я не им?лъ никогда нам?ренія сознательно ввести Васъ въ заблужденіе, но лишь вынужденъ былъ порою д?йствовать такъ въ силу обстоятельствъ. Нын? же я почитаю необходимымъ и даже обязательнымъ открыть Вамъ, Милостивый Государь, исторію своей жизни, приведшей меня къ столь плачевному финалу.
Родился я въ семь? потомственныхъ востоков?довъ въ Одесс?, отсюда, кстати, и мой акцентъ, который многіе принимаютъ за иностранный: что жъ под?лать, если въ говор? моего родного города слилось столько языковъ и нар?чій; кром? того, ребенкомъ я сломалъ себ? носъ, отчего только усилилась странность моего произношенія. Итак, книги окружали меня съ самаго раннего д?тства: я помню ихъ едва ли не раньше, чемъ игрушки. Лишь только научился я читать въ четыре года, какъ книги стали всей моей жизнью. Я медленно терялъ зр?ніе, но не могъ отказаться отъ чтенія: ничто другое не будило такъ моего воображенія, не заставляло содрогаться мое сердце и душу.
Но среди всего многообразія литературы, обр?тавшейся въ н?драхъ родительской квартиры, бол?е всего влекли меня къ себ? книги объ открытіях — неважно чего, новыхъ земель или древнихъ рукописей. Мн? ужасно хот?лось стать открывателемъ какого-то новаго закона природы или утерянной письменности.
Впрочемъ, съ теченіемъ времени ко мн? стало приходить пониманіе несбыточности т?хъ мечтаній, коимъ я съ такой страстію предавался. И тутъ же сталъ я зам?чать въ себ? особый интересъ къ мнимымъ открытіямъ, иначе говоря, къ подд?лкамъ и мистификаціямъ, притомъ не только книжнымъ, но и житейскимъ. Не разъ за это изгоняли меня изъ школъ, наказывали и родители, и учителя. Думается, что такъ отразилось во мн? крушеніе моихъ д?тскихъ грезъ объ открытіяхъ подлинныхъ.
Однако жизнь текла своимъ чередомъ, и, как сынъ и внукъ видныхъ ученыхъ, по окончаніи школы поступилъ я въ бывшій Императорскій Новороссійскій университетъ, но долго тамъ за прод?лки свои не продержался. См?нивъ рядъ университетовъ, въ томъ числ? и европейскихъ (благо такая возможность намъ тогда только-только открылась), я уб?дился въ томъ, что моему горячему черноморскому темпераменту слишкомъ узко въ рамкахъ строгой академической науки. Вс? великія открытія въ области древней исторіи и филологіи были уже сд?ланы, а единственное перспективное въ нихъ направленіе — лингвистика — требовало большей усидчивости и математической одаренности. На три года даже оставилъ я научныя занятія и сталъ обучаться профессіи художника-шрифтовика, однако и она мн? также прискучила.
Фантазія моя, черпая пищу себ? въ прочитанныхъ книгахъ, теперь уже не д?тских, а вполн? ученыхъ, парила въ поиск? утраченныхъ древнихъ текстовъ: я безпрестанно думалъ о не дошедшихъ до насъ комедіяхъ Менандра, до-Несторовыхъ л?тописяхъ, черновикахъ Гоголя… Потихоньку я началъ возстанавливать ихъ на основ? сохранившихся обрывковъ и свид?тельствъ, но такой путь слишкомъ сковывалъ полетъ моей мысли, стремившейся зримо объять древній текстъ во всей его полнот?.
В?роятно, мн? сл?довало бы стать литераторомъ, и я, думаю, преусп?лъ бы на этомъ поприщ?, однако воспитаніе семьи, занимавшейся всегда лишь древними текстами, наложило на меня свой отпечатокъ: сочинительство современныхъ авторовъ представлялось мн? какимъ-то низменнымъ ремесломъ, произвольной и безотв?тственной игрой со словомъ. Изъ этого межеумочнаго состоянія вывела меня на н?которое время новая идея: вернувшись ненадолго въ науку, я занялся интереснымъ и малоизученнымъ вопросомъ о томъ, какимъ образомъ древній авторъ сочинялъ свой текстъ. Насколько воленъ онъ былъ въ своемъ писаніи? Вид?лъ ли онъ текстъ линейно, какъ мы, или пространственно? Изыскивалъ онъ для продолженія пов?ствованія какіе-либо внутренніе ресурсы сюжета или въ д?ло вступалъ беш ех тасЬіпа?
Однако и такое увлеченіе быстро во мн? изсякло, и, напечатавъ пару статеекъ на сію тему, я вновь вернулся къ прежнимъ мечтаніям. Я былъ уже близокъ къ тому, чтобы начать просто подд?лывать древніе тексты. Занятіе это не такъ р?дко въ ученомъ мір?, какъ Вамъ можетъ показаться на первый взглядъ. Мой Московскій знакомецъ — изв?стный и Вамъ — Іеро?ей однажды обронилъ даже: «Кто изъ насъ не гр?шенъ гр?хомъ Симонидиса?»
Но именно знакомство съ біографіей Константина Симонидиса и отвлекло меня отъ мысли о грубой подд?лк? и натолкнуло на другой, казалось бы, давно уже забытый путь. Исторія Симонидиса, впрочемъ какъ и другихъ мистификаторовъ и фальсификаторовъ древнихъ рукописей, заняла бы не одинъ томъ: этой темой я также сталъ въ то время безумно интересоваться и даже думал сд?лать ее своимъ основнымъ занятіемъ.
И вотъ, видя передъ собой безконечные прим?ры подд?лки, кражи и расчлененія рукописей, я пришелъ внезапно къ странной мысли. Большая часть подд?лок всегда разоблачалась по техническимъ основаніямъ: несоотв?тствіе бумаги, шрифта и тому подобнаго. Другая же, меньшая часть фальсификаторовъ попадалась на неспособности создать на подлинномъ матеріал? правдоподобный текстъ. Наконецъ, самые удачливые подд?лыцики не выдерживали бремени похвалъ, достававшихся вм?сто нихъ кому-то другому: помню, какъ одинъ нашъ Одесскій скрипачъ и композиторъ-любитель, отчаявшись въ признаніи своихъ произведеній, записалъ ихъ на старой нотной бумаг? и приписалъ одному просв?щенному пом?щику XVIII в?ка, но, когда музыка его получила блестящіе отклики, признался во всемъ, не вынеся мнимой чужой славы.
Намного бол?е привлекательн?й показалась мн? идея, испов?довавшаяся путешественниками XIX стол?тія: они просто вырывали листы изъ ненужныхъ монахамъ рукописей и увозили ихъ въ Европу; самые честные изъ нихъ даже писали въ обезображенныхъ книгахъ, кто выр?залъ страницы. Съ т?хъ поръ полная безприглядность Греческихъ монастырей см?нилась, напротивъ, крайней закрытостью: въ ихъ книгохранилища не стали пускать почти никого, кром? Греческихъ же иноковъ.
Такъ пришелъ я къ мысли облечься для воплощенія своей идеи въ монашескія од?янія и при этомъ потерять всякую связь со своей семьей и т?мъ бол?е съ какой бы то ни было страной: родители мои къ тому времени уже умерли (фамиліи ихъ я не буду Вамъ называть, поскольку она слишкомъ изв?стна и уважаема, чтобы мн? пятнать ее своимъ нын?шнимъ позоромъ), а развалившаяся на жалкіе обломки сов?тская псевдо-имперія дала тогда возможность многимъ своимъ бывшимъ подданнымъ расползтись по св?ту Но становиться полноц?ннымъ подданнымъ другого государства — sich einb?rgern «вогражданиться», как говорятъ въ Германіи, — я также не желалъ, а потому идеальнымъ м?стопребываніемъ для меня оказался именно А?онъ. Тамъ почти никто не спрашиваетъ, откуда кто родомъ, и потому я легко растворился въ разноязыкомъ и разноплеменномъ мор? этой монашеской республики. Правда, пришлось выдать себя за потомка посл?революціонныхъ Русскихъ эмигрантовъ, для чего я даже освоилъ нашу старую ор?ографію, къ коей такъ прикип?лъ душою, что не могу впредь писать никакъ иначе.
Итакъ, я избралъ одинъ изъ самыхъ уважаемыхъ А?онскихъ монастырей. Довольно быстро, благодаря н?которым своимъ талантамъ, пройдя тамъ послушническій искусъ, я былъ постриженъ въ иноческій санъ, и старое имя мое кануло, казалось, навсегда въ Лету. Понемногу я получилъ въ той ученой обители свободу д?йствій, а поскольку библіотека моего монастыря сгор?ла въ давнемъ пожар?, то я сталъ нав?шать другія книгохранилища Святой Горы. Сейчасъ д?ла въ нихъ обстоятъ н?сколько лучше, но если бы Вы знали, Милостивый Государь, какъ грустны были они еще совсемъ недавно, а сколько некаталогизированныхъ рукописей хранится въ нихъ!
Средь этихъ-то манускриптовъ и сд?лалъ я свои первыя, пусть пока и небольшія находки. Я сталъ аккуратно вынимать тетради съ обнаруженными мною сокровищами. Такъ стала собираться моя тайная библіотека. Много больше удалось мн? обрести, путешествуя по патріархатамъ и монастырямъ Христіанскаго Востока. Легко проникая въ ихъ библіотеки, я натыкался среди неописанныхъ рукописей на истинные шедевры книгописанія. Кое-гд? кто-то уже до меня довольно грубо выр?залъ миніатюры и заставки. Но не они влекли меня — я понемногу сталъ обретать смутные контуры своего великаго проекта. Оставался одинъ, самый важный и одновременно самый сложный, шагъ.
Замыселъ мой былъ довольно простъ. За много л?тъ въ разныхъ книгохранилищахъ я набралъ фрагменты апокрифическихъ д?яній апостоловъ, взятые изъ рукописей Средневизантійскаго періода и зачастую совершенно не изв?стные ученымъ. На основ? этихъ отрывковъ, а также используя всевозможныя изданія Греческихъ и переводныхъ текстовъ, тщательно изучая ихъ языкъ и стилистику, возстанавливалъ я утраченный текстъ корпуса Левкія Харина, который включалъ въ себя древнія д?янія Петра, Павла, Андрея, Иоанна и ?омы и который одинъ изъ посл?днихъ держалъ въ рукахъ патріархъ Фотій въ IX в?к? — для того мн? и понадобилась Ваша помощь. Прошу у Васъ покорно прощенія за этотъ «благой обманъ».
Прежде всего я собирался предъявить ученому міру собранные мною отрывки какъ доказательство существованія н?кой Византійской апокрифической библіотеки XI стол?тія, остатки коей я обнаружилъ въ одномъ изъ А?онскихъ монастырей. Расчетъ былъ безошибочнымъ: вс? рукописи были подлинными, и никто не смогъ бы заподозрить меня въ обман?, а оставленныхъ мною лакунъ было не найти, такъ какъ рукописи эти были никому не изв?стны. Бол?е того, благодаря этой находк? выросъ бы и авторитетъ монастыря, и моя репутація.
Возстановленный мною текстъ д?яний былъ уже полностью готовъ, вс? слова и выраженія многократно пров?рены по словарямъ и databases — не знаю, какъ в?рно назвать ихъ по-Русски. Я, правда, н?сколько боялся реакціи православныхъ, особенно моихъ А?онскихъ собратьевъ, однако для нихъ я придумалъ особый аргументъ: д?скать, древніе акты пропов?дуютъ безбрачіе, то есть являются тайными писаніями раннехристіанскихъ подвижниковъ, въ существованіи коихъ такъ сомн?вается св?тская Западная наука. Впрочемъ, меня самого, когда я углубился въ изученіе сохранившихся фрагментовъ д?яній, стали терзать сильныя сомн?нія въ ихъ подлинности, точн?е — въ томъ, что они им?ли хоть какое-то отдаленное отношеніе къ реальной жизни апостоловъ. Такъ, наприм?ръ, свою земную жизнь св. апостолъ Андрей, чье имя носилъ я въ міру, окончилъ въ Патрахъ, гд?, судя по его «Д?яніямъ», находилась резиденція Ахейскаго проконсула. Однако этого быть никакъ не могло: столицей Римской провинціи Ахея на протяженіи н?сколькихъ в?ковъ — и, ужъ конечно, во времена апостольской пропов?ди — былъ Корин?ъ, но никакъ не Патры! Значить ли это, что вся мелодраматическая исторія ажъ съ двумя Ахейскими проконсулами, управлявшими своей провинціей изъ Патрскаго преторія, — полная выдумка, я р?шительно не знаю.
Бол?е того, чемъ дальше я углублялся въ изученіе житійной традиціи св. апостола Андрея, т?мъ сильн?е уб?ждался въ томъ, что, кром? изв?стнаго намъ по Новому Зав?ту, въ ней н?тъ ничего подлиннаго, увы. Уже самыя раннія его д?янія — плодъ болезненной фантазіи бродячихъ «апостоловъ» II в?ка отъ Р. X., которые считали свое ученіе ничемъ не уступающимъ, а возможно, и превосходящимъ ученіе Самого Христа и непосредственныхъ Его учениковъ. Въ основномъ это были такъ называемые энкратиты — воздержанники, пропов?довавшіе полное безбрачіе: оттого-то и «Д?янія Андрея», реконструированныя мною по крупицамъ, содержатъ столько призывовъ къ расторженію браковъ. Конечно, ихъ общины не могли существовать длительное время, такъ какъ въ нихъ невозможно было д?торожденіе, и движеніе ихъ постепенно сошло на н?тъ, оставивъ посл? себя лишь сомнительныя сочиненія.
Много поздн?е, въ IX в?к?, какъ Вы уже знаете, недалекій, но в?рный ортодоксіи Епифаній Монахъ столкнулся съ неразр?шимой на первый взглядъ проблемой — усвоить православной традиціи эти странныя д?янія и превратить ихъ въ полноц?нное житіе. Какъ ни странно, Епифанію это удалось, хотя то ли параллельно съ нимъ, то ли н?сколько раньше его (а можетъ, и позже) то же самое пытался сд?лать какой-то неизвестный намъ авторъ, сочинившій «Мученичество св. апостола Андрея», которое изв?стно въ ученыхъ кругахъ подъ условнымъ названіемъ «Narratio». О немъ мало кто зналъ, его мало переписывали, въ отличіе отъ Епифаніева творенія, которое переиначивали на свой ладъ вс? кому не л?нь. Уже самъ Епифаній зачемъ-то переписалъ свое изначальное житіе, Епифанія же переписалъ Никита-Давидъ Пафлагонъ, добавивъ отъ себя массу риторической патоки и вставивъ въ текстъ большой кусокъ о городишк? Хараксъ, а Никиту-Давида Пафлагона стали переписывать уже Грузинскіе книжники, не забывъ присовокупить къ его перед?лк? описаніе пропов?ди апостола Андрея въ Грузіи. Въ конц? концовъ дошло до того, что Андрей оказался на брегахъ Дн?пра, Волхова и даже на остров? Валаамъ.
Но — сомн?нія сомн?ніями — а я всё же приступилъ къ изготовленію рукописи д?яній: я хот?лъ представить ее публик? немного спустя какъ кодексъ, который я купилъ у одного уже умершаго торговца древностями въ Іерусалим? и на дешифровку коего ушло много времени. Въ дальн?йшемъ я нам?ревался продать эту рукопись какому-нибудь богатому Американскому протестанту и получить, кром? славы, также средства на всю оставшуюся жизнь. Правда, о томъ, гд? я ее проведу и на что я эти средства потрачу, я даже не думалъ, настолько увлеченъ я былъ самой идеею своего предпріятія. Кром? того, я попытался было привлечь къ нему еще и нашего общего знакомца — о. Андрея Епифанцева, который оказался настолько непроходимо дремучъ и непробиваемо косенъ, что я сильно потомъ пожал?лъ даже о самомъ знакомств? съ нимъ. Впрочемъ, не желаю бол?е писать о немъ ничего.
Какъ Вы понимаете, изготовленіе столь зам?тной и обсуждаемой рукописи требуетъ большой осторожности. Я р?шилъ эту проблему на удивленіе просто: укралъ изъ одной Восточной библіотеки неописанную минею конца VIII в?ка безъ переплета, подм?нивъ ее на полк? старопечатной книгой съ оторванной обложкой, и смылъ с нея текстъ — теперь сомн?ваться въ подлинности рукописи ни у кого не могло быть основаній. Зат?мъ я задумалъ написать свой текстъ поверхъ смытаго чернилами на чисто минеральной, жел?зо-галловой — не датируемой химически — основ?, пользуясь библейскимъ, крайне стандартнымъ унціаломъ, коимъ я, благодаря навыкамъ шрифтовика и долгому упражненію, потихоньку в совершенств? овлад?лъ, и, наконецъ, смыть и этотъ текстъ. Не буду погружать Васъ во вс? подробности моего предпріятія, какъ старилъ я новый текстъ въ печи, утюгомъ, под? землею… Задумка была въ томъ, чтобы представить найденный мною кодексъ какъ рукопись IX в?ка — не обязательно Фотіеву, но воспроизводящую тотъ же текстъ древнихъ актовъ, что и списокъ изъ Патріаршей библіотеки. Еретическія сочиненія были якобы смыты для новаго текста, но тотъ по какой-то причин? такъ и не нанесли.
Въ моемъ план? оказалось только одно слабое звено: не въ самомъ производств? рукописи или текста — они безупречны, — а въ моей аккуратности. Н?кій Н?мецкій ученый, составляя каталогъ неописанныхъ рукописей одного изъ А?онскихъ монастырей, обнаружилъ, что кто-то сравнительно недавно вынулъ изъ трехъ кодексовъ тетради, такъ какъ въ нихъ появился зам?тный перерывъ въ нумераціи листовъ, произведенной два-три в?ка назадъ. Въ принцып?, такое часто случается съ рукописями на Восток?, но монастырскій библіотекарь выяснилъ, что вс? три рукописи смотр?лъ за посл?дніе годы я одинъ. И хотя явныхъ уликъ противъ меня не было, теперь мн? надо было быть весьма осторожнымъ при первой публикаціи своихъ фрагментовъ.
Тогда я отказался отъ изданія именно этихъ тетрадей, хотя текстъ ихъ былъ весьма ц?ненъ, и сосредоточился на кодекс? съ актами, но, чтобы не пробуждать лишняго интереса къ своей персон?, предпочелъ повременить и съ обнародованіем? всего своего апокрифическаго «архива». Однакоже я продолжилъ работу въ библіотекахъ Святой Горы, стараясь теперь ничемъ себя не скомпрометировать.
Д?ло р?шилъ, какъ обыкновенно и бываетъ, случай. Въ одной обители я потерялъ свою записную книжку, гд? отм?чалъ просмотренныя мною рукописи, въ томъ числ? и т?, откуда я вынималъ тетради. Книжка, естественно, никакъ не была надписана, и, стараясь отыскать владельца столь ц?нныхъ записей, монастырскій библіотекарь обнаружилъ упоминанія манускриптовъ и своей библіотеки. Пров?ривъ эти рукописи — а читалъ ихъ опять лишь одинъ я — онъ, наслышанный о «находк?» того Н?мецкаго ученаго, также выявилъ въ нихъ пропажу ц?лыхъ тетрадей и сообщилъ объ этомъ игумену. Тотъ незамедлительно снесся съ настоятелемъ моего монастыря — въ моей кель? былъ проведенъ негласный обыскъ и обнаружена часть вынутыхъ мною тетрадей: другую часть я спряталъ въ тайник? вн? А?она. Смытую минею тоже нашли, но замыселъ мой пока не разгаданъ.
Во время обыска я находился за пред?лами А?она, но по представленію Протата, который р?шилъ не защищать вора-чужеземца, былъ арестованъ и нахожусь теперь въ тюрьм? города Патры — по горькой ироніи судьбы или, скор?е, Божественнаго промысла, именно тамъ, гд?, согласно древнимъ д?яніямъ, и закончилъ свой путь св. апостолъ Андрей. И чувствую я себя, Милостивый Государь, подобно герою того вздорнаго апокрифическаго житія, основной текстъ коего я Вамъ какъ-то уже посылалъ. Вотъ что говорится въ самомъ его конц?:
«Черезъ сто двадцать л?тъ после кончины апостола воцарился христолюбивый Императоръ Константинъ [т. е. выходитъ полная чушь — что св. апостолъ Андрей скончался ажъ въ 186-мъ году!] и, основавъ на м?ст? Византія городъ своего имени, попытался свезти святыя мощи преподобныхъ апостоловъ и мучениковъ въ основанный имъ городъ, думая, что мощи скончавшихся за Христа станутъ оберегомъ и огражденіемъ для сего города и отгонятъ отъ него всякаго врага. И вотъ, онъ послалъ за этимъ по вс?мъ провинціямъ и собралъ съ великой честью мощи святыхъ.
Пришли же и въ Патры Ахейскіе за апостоломъ. Тутъ начался ужасный плачъ и стонъ, в?дь вс? люди кричали со слезами: “Если хотите сокровище наше забрать, то сначала насъ умертвите! Если врача нашего хотите забрать, то сначала насъ убейте или живыми отправьте въ адъ”. И тысячу другихъ вещей кричали они Императорскимъ слугамъ. А архіепископъ, челов?къ благочестивый и украшенный всеми доброд?телями, спокойно и безъ волненія обратился къ толп?: “Мужи братія и сограждане, какъ мы желаемъ покровительства и заступничества Первозваннаго, такъ и могущественный и непоб?димый нашъ Императоръ хочетъ его защиты. Поэтому если угодно апостолу и любитъ онъ нашего могущественнаго Императора больше насъ, то пусть взойдетъ на повозку, а если насъ любитъ больше Императора, то не взойдетъ”. И замолчалъ народъ.
Тогда попросили, чтобы мощи положили на ложе и вс? ихъ поц?ловали, что вс? и сд?лали. Ибо, разстеливъ пурпурное ложе, пом?стили сверху мощи святого, и вс? ихъ облобызали, отъ мала до велика. А одинъ изъ отцовъ города, челов?къ весьма родовитый и неудержимо в?рившій въ апостола, пришелъ и, начавъ отъ головы лобызать и обливать слезами мощи, дошёлъ до ногъ. И какъ добрался онъ до правой ноги святого, то положилъ мизинецъ его ноги себ? въ ротъ и откусилъ его зубами, думая про себя: “По горячей и искренней в?р? хоть немножко заберу я отъ членовъ святого, чтобы было у насъ это какъ память и оберегъ”.
А когда взялъ онъ это, Императорскіе слуги, поднявъ святыя мощи и положивъ ихъ на повозку, довезли въ сохранности до Константинополя. И вотъ Императоръ, съ великой радостью принявъ честныя мощи святого и всеславнаго апостола и построивъ храмъ во имя апостола (sic!), положилъ его тамъ съ величайшимъ славословіемъ. Многія исц?ленія случились по пути и случаются въ Константинопол? и по сей день во славу Господа нашего Іисуса Христа, Коему слава и держава съ Безначальным Отцомъ и Святымъ Духомъ, нын? и присно и во в?ки в?ковъ, аминь».
Вотъ такъ и я, словно съ апостольскимъ мизинцемъ во рту, сижу теперь и думаю: а чего надобно мн? было такого, что р?шился я на такой шагъ? Славы? Денегъ? Удовольствія отъ осознанія своего превосходства? Не знаю! Знаю лишь одно — что міръ этотъ, въ которомъ я столько л?тъ уже прожилъ и надъ которымъ я такъ глупо надругался, много мил?е мн? теперь вс?хъ моихъ хитросплетеній и прежнихъ мечтаній. И дастъ Господь, вернусь я когда-нибудь въ монастырь, уже не А?онскій, конечно, не богатый древними рукописями, а простой и безыскусный, который до самыхъ оконъ засыпаетъ сн?гомъ, гд? р?дкій солнечный лучъ есть величайшая на св?т? радость.
Засимъ остаюсь искренне Вашъ
худ?йший священноинокъ Ампелiй +
Р. S. И вотъ что еще, дорогой Григорій Александровичъ. Ваша якобы случайная встр?ча съ нашей прекрасной и удивительной Ниной Туманишвили осуществилась не безъ моего участія, ибо я заран?е вычислилъ, что вы въ одно и то же время окажетесь въ ст?нахъ Государственной рукописной библіотеки, хотя и не могъ предполагать вс?хъ обстоятельствъ. Въ дальн?йшемъ я предуготовлялъ вашему союзу (въ появленіи коего ни минуты не сомн?вался) одну изъ самыхъ значительныхъ ролей въ своей авантюр?, но, какъ видите, ни ей не пришлось осуществиться, ни ваши отношенія, увы, пока далеко не продвинулись. И въ этомъ также есть моя вина: я не взялъ въ соображеніе, что, посылая Нину къ этому презабавному «схіепископу» (какъ онъ самъ себя величаетъ) Горгонію, дабы добыть у того записи одного покойнаго іезуита-оріенталиста, я т?мъ самымъ толкаю ее въ лапы горгонитовъ, куда такъ часто попадаютъ не устроенныя въ жизни ученыя барышни. Но видитъ Богъ, я не хот?лъ этого! Простите меня великодушно и постарайтесь всеми силами, какія въ Васъ только им?ются, вызволить оттуда Нину, если она, конечно, такъ дорога Вамъ, какъ она мн? сама о томъ писала.
3. В ХРАМ АПОСТОЛОВ
— Отец игумен, прибыли паломники из какой-то глухой деревни, требуют выставить все наши святыни для поклонения.
— Вынеси им три или четыре, а про остальные просто расскажи, отец Евлалий, как ты умеешь.
— Отец настоятель, не могу идти на послушание: спина болит.
— Ступай, чадо, к отцу Ферапонту: он даст тебе ревматической мази.
— Отец настоятель, большой аналой в храме сломался.
— Отец игумен, предлагают муку по сходной цене, и ещё…
— Отче, свежие новости о патриархе…
— Отче, такое дело…
— Отцы! Братия! Чада! Сегодня ведь праздник, и праздник великий — Сретение Господне! Отец Евфросин приготовил нам достойное его угощение, а вы своей суетой испортите мне всё пищеварение. Завтра, завтра все дела и будем решать. Аты, отец Мелетий, зайди по хозяйственным вопросам ко мне попозже. Пойдём, брат Иринарх, расскажешь мне свои новости…
Поднявшись в настоятельский покой, отец игумен поудобнее устроился в резном кресле с подлокотниками в виде львиных морд, снял стоптанные башмаки, вытянул уставшие ноги, глотнул из чаши травяного настоя и лишь тогда обратился к примостившемуся на низеньком табурете молодому рыжеватому монаху:
— Ну что, брат Иринарх, выкладывай, какие у тебя там новости.
— Город гудит, отче. Во-первых, все обсуждают сегодняшнее чудо с калекой у Святого Иулиана.
— Про чудо потом расскажешь. Что там с патриархом?
— Как знает твоё степенство, патриарх Николай после жалкой смерти возвратившего его на престол Александра, брата императора Льва, стал по его завещанию регентом при малолетнем багрянородном Константине вместе с магистрами Стефаном и Иоанном Эладой. После же бесславного окончания мятежа доместика схол Константина из рода Дук патриарх, как говорят, испугался, что вскроется его неблаговидная роль в этом восстании: он-де и пригласил Дуку через Артавасда, протопресвитера Великой церкви. А тут ещё приключилась беда — нашествие Симеона Болгарского, который потребовал его короновать, но патриарх, говорят, обманул варвара, возложив на его склонённую голову вместо венца свой монашеский намёт. Вдобавок ко всему, и восьмилетний император попросил вернуть во дворец свою мать — императрицу Зою Карвонопсину, которую патриарх выслал ещё при императоре Александре. Впрочем, он заставил её принять монашество с именем Анна, над каковым она надругалась уже в день пострига, вкусив под предлогом болезни мясной пищи.
— Что ж ты мне, брат Иринарх, прошлогодние вести-то рассказываешь? К чему клонишь?
— А к тому, отец игумен, что теперь, хоть эта Зоя-Анна и стала духовной дочерью патриарха, но всё время искала удобный случай, чтобы выгнать его не только из дворца, но и из Города. И вот, намедни посылает она в его опочивальню пятьдесят человек с обнажёнными мечами, чтобы припугнуть. А тот вскочил с постели и с перепугу убежал по верхним переходам в Великую церковь, где не был уже около восьми месяцев, так как всё время торчал во Дворце. И теперь он сидит уже который день в алтаре как в убежище. В отличие от участников мятежа Дуки его из храма не вытаскивают, но, похоже, Зое того и не нужно, а надобно лишь удалить его от дел. Каждый день просит он свою духовную дочь о разрешении вернуться во Дворец, а она тем временем, по слухам, послала к бывшему патриарху Евфимию с предложением тому вернуться на престол. Ведь тот должен быть сильно обижен на Николая, который с бесчестием прогнал его с кафедры. И теперь к Евфимию в монастырь стекаются толпы епископов и священников, изгнанных Николаем из Церкви. К патриарху в Святую Софию не попасть, и вести о нём у меня от архиепископа Петра, который уехал сегодня в далёкую Аланию. Может, оттуда патриарх надеется получить себе помощь…
На лестнице послышались тяжёлые шаги. Дверь скрипнула и приоткрылась: «Молитвами святых отец…»
— Так что ты там, брат Иринарх, начал рассказывать о сегодняшнем чуде? Это и тебе, отец Мелетий, приятно будет послушать, чтоб хоть чуток отвлечься от хозяйственных попечений. Садись, отче.
— Так вот, у храма Святого Иулиана близ Куропатки — ну, у бронзовой её статуи, что рядом с форумом Константина… В общем, там рядом стоит дом схоластика Иоанна — вы должны помнить его: он был у нас в монастыре на собор в день памяти святого Авксентия. А над входом в дом того Иоанна образ святого апостола Андрея висит. Под этим образом всё время торчал нищий: он ползал на карачках либо сидел то на коленях, то на сидушке. А перед образом горела лампада. И вот, представьте себе, сегодня ночью по промыслу Божию случилось ей погаснуть. Тогда калеке является во сне апостол и говорит, грозно так: «Встань и зажги лампаду!» А тот в ответ: «Погляди: я ползаю на карачках — как же мне сделать это?» Снова, во второй раз, явился ему апостол и сказал, ещё суровей: «Встань и зажги лампаду!» Но тот упёрся в своё: «Я ползаю на карачках и не могу сделать этого». Тогда в третий раз является ему апостол и говорит: «Я же сказал тебе, глупец: встань скорей, сломай свой посох и зажги лампаду!» Тогда тот как ни в чём не бывало встал, зажёг лампаду и, улёгшись, снова заснул у ворот, не ведая о своём исцелении. А с наступлением утра, то есть сегодня, калека решил, что всё осталось, как прежде. Но придя в себя и почувствовав выздоровление, начал он понемногу подниматься. Когда же он окончательно встал, то завопил громким голосом: «Господи, помилуй!» — так что собралось вокруг него множество горожан. И тогда он узнал на образе того, кто ночью разбудил его. А я слыхал всё это утром, когда шёл сюда из Святой Софии, узнав новости про патриарха.
— Спаси тебя Христос, брат Иринарх. Будет, устал ты сказываючи, ступай с миром! А ты, отец Мелетий, по какому делу? Опять про муку?