ПРОЛОГ

ПРОЛОГ

1. АНДРЕЕВА НОЧЬ

После воскресных стихир на «Господи воззвах» певчие затянули наконец «Иже Предтечевым светом воображен…». «Слово-то какое — «воображен», — подумал один из алтарников, внимательно следивший за пропеваемым текстом. — «Во-об-ра-а-же-э-э-э-н»! Как же там было по-гречески-то?.. Мэморфомэнос… Во-образ… вообразившись… Когда, сообразуясь свету Предтечи, ипостасное явилось сияние Отчей славы — когда Христос явился, по милосердию Своему желая спасти человеческий род…»

Хор продолжал: «…тогда первый ты, славне, к Нему притекл есй…» — «О Славный, ты первым тогда к Нему подбежал, озарённый совершенством и лучами Божества, так что сделался проповедником и апостолом Христа нашего Бога», — мысленно переводил алтарник, одновременно следя через щёлку за передвижением по храму отца Ампелия. Отец Андрей, оставшийся в алтаре, торжественно поклонился настоятелю, готовясь ко входу. Завтра у него именины, выпавшие на воскресный день, а потому он тоже, и с особым чувством, вслушивался в слова вечерних стихир и даже подпевал шёпотом, еле попадая в изгибы прихотливых древних распевов, коими славился хор N-ской церкви, что неподалёку от Москвы:

Рыб ловитву оставив, апостоле,

человеки уловляеши тростию проповеди…

«Да-да, и рыбки тоже в проповеди нуждаются… — по-своему толковал отец Андрей. — Это мы, по грехам нашим, немы аки рыбы… Все мы люди, все мы человеки… уловляемы бываем».

…возводя из глубины лести языки вся,

Андрее апостоле…

««Языки» значит «народы», — отец Андрей всё же неплохо знал славянский, хотя и позволял себе иногда несколько вольные размышления о некоторых пассажах. — Вот и вывел всех нас, древних русичей, святый апостол из тьмы заблуждений, до самого Новгорода Великого дошёл, диким ещё славянам благую весть принёс. Да…»

Алтарник, отворив дьяконскую дверь, впустил внутрь отца Ампелия и принял у него кадило. Тот улыбнулся:

— Откадился. Или как у вас по-русски говорят? — Черноглазый и остроносый Ампелий произносил слова с неопределимым акцентом, но очень правильно. — Григорий, неужели все русские верят, что апостол Андрей парился в новгородской бане?

— Во-первых, — отвечал алтарник, — не все русские верят. То есть просто верят. А во что верят те, кто верит, никто не разберёт. Во-вторых…

Тут настоятель мотнул своей львиной гривой и шикнул на Григория. Отец Ампелий тоже приложил палец к губам и знаками показал Григорию, что пора выходить со свечой.

После службы отец Ампелий попросил Григория показать ему окрестности, хотя было уже темно и довольно морозно. Скрипя по неглубокому снегу, тот повёл афонского гостя вокруг храма, обращая его внимание на уникальные архитектурные детали, в свете фонаря они попытались подсчитать количество кокошников на шатре, затем пробрались сквозь небольшое кладбище, прогулялись по старому усадебному парку, наконец вышли на смотровую площадку, откуда днём хорошо просматривались промышленные окраины Москвы.

— Скучно у вас в сёлах, — сказал отец Ампелий, — девки не гадают, парни не бесчинствуют, мальчики по домам не ходят, ряженых не видать…

Григорий удивлённо посмотрел на отца иеромонаха.

— Да-да, коллега, завтра Андреев день, а сейчас, выходит, Андреева ночь. Вашим девкам положено гадать о замужестве. В Полесье они до сих пор раздеваются этой ночью донага, сеют на перекрёстках коноплю, боронят её мужскими штанами и приговаривают: «Андрию, Андрию, я тоби конопли сию, дай мэни знаты, з ким буду спаты!»

— Вот, оказывается, каким фольклором интересуются афонские старцы, — ухмыльнулся Григорий.

— Ну-ну, коллега Фоменко, я действительно когда-то занимался подобными сюжетами. Точнее, интересовало меня влияние имени на обрядность. Откуда, например, неграмотные селянки Полесья, Карпат, Малопольши и других славянских краёв знали, что в основе имени Андрей лежит греческое слово андриос — «мужской», «мужественный»? Ведь как-то знали же, раз гадали на будущего мужа! Точнее, не то чтобы знали, но какие-то отголоски полуязыческого культа апостола Андрея как покровителя мужского начала и брака таинственным образом дошли до жителей далёких северных лесов. Впрочем, в горной Болгарии и на востоке Сербии — ещё чудней: там Андреев день называют Медвежьим, кормят медведя варёной кукурузой, бросая её на печную трубу, а в Боснии это Волчий день. И карпатские горцы, гуцулы, верят, что на Андрееву ночь волки сбиваются в стаи, рыщут так целую зиму по лесам, а на Благовещенье разбегаются кто куда. Остались ли волки в подмосковных лесах?

— Встречаются кое-где. А ряженые-то тут при чём?

— Бывают, бывают в некоторых польских и полесских сёлах. Так заранее к Рождеству готовятся, в козу наряжаются, в аиста, со звездой ходят. Кроме того, наш Андрей ведь не просто Андрей, а — Первозванный, потому на Балканах и в Карпатах и приурочивают к Андрееву дню приход «полазника» — первого гостя в доме. Им обязательно должен быть мужчина или мальчик, иногда ряженный в апостола Андрея. Как, по-вашему, его представляли ваши славянские селяне? Именно — как путешественника, обошедшего Чёрное море и посолонь, и противосолонь, в широкополой шляпе, с посохом в руках и котомкой за плечами. И это вопреки наставлению Христа Своим апостолам! Помните, у Матфея? «Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха, ибо трудящийся достоин пропитания». Правда, у Марка Он разрешает им один только посох: «И заповедал им ничего не брать в дорогу, кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба…» и так далее. Так дошёл ли апостол Андрей (без сумы или даже и без посоха!) до Новгорода, парился ли в тамошней баньке? — Отец Ампелий снова хитро улыбнулся.

Коллега Фоменко только рукой махнул.

— И не отмахивайтесь — вопрос тот ой как не прост. Знаете ли вы, сколько существует версий о странствиях апостола Андрея? Одних только славяно-русских около пяти! Кто бы взялся все их собрать… Но главное — первоисточник. Слышали ли вы об утраченных «Деяниях Андрея»? Ладно, об этом после. Меня ещё звал к себе ваш настоятель, хотел мне почитать свои переводы из Ветхого Завета. Ну, желаю с пользой для души провести остаток Андреевой ночи!

Получив благословение отца Ампелия, Григорий Фоменко удалился в свою каморку, расположенную под самой звонарской площадкой на псевдоготической колокольне, нелепо пристроенной к старинному храму.

2. «МЫ НАШЛИ МЕССИЮ»

С утра литургию служил отец Андрей Епифанцев, академический студент отца-настоятеля, увлёкшийся сирийским языком и любивший приезжать в N-скую церковь, чтобы и помочь своему учителю, и с удовольствием прочесть пылкую проповедь. Сегодня же ещё представилась редкая возможность рассказать высокоучёной пастве N-ского прихода всю правду о своём небесном покровителе, причём сразу же после Евангелия, не откладывая на конец службы, дабы не снижать торжественности события. Отец Андрей даже приосанился, когда перед чтением Апостола Гриша произнёс стих: «Прокимен ин, глас осмый. Во всю землю изыде вещание их, и в концы вселенныя глаголы их».

Григорий Фоменко был научным сотрудником Института древнерусской культуры, кандидатом филологических наук, а потому читать Апостол старался подражая старинному, ещё даже дониконовскому, произношению, по-южнорусски гхэкая, не смягчая согласных перед буквой «есть» и пытаясь по-особенному произносить «ща» как «шча»: «…Бра-а-а-а-тие, Бох ны посланники последний яви яко насмэртники-и-и-и… нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговорёнными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся…»

Отец-настоятель за такую любовь к древности порою журил его, говоря: «Ты лучше за смыслом следи, а не за произношением. А то превращаем богослужение в историческую реконструкцию!» Но сельским бабушкам всё равно нравилось, потому что смысл они и так улавливали с трудом, а Фоменко читал истово, отчётливо выговаривая каждый слог.

После двух положенных евангельских чтений отец Андрей обвёл строгим взглядом столпившихся в тесном боковом приделе прихожан — и начал, перекрестившись:

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! — Народ невпопад ответствовал: «Аминь!» — Братья и сестры! Сегодня мы празднуем не только воскресный день, но и память святого Христова апостола — Андрея Первозванного. Прежде всего, поздравляю всех Андреев, наречённых в его честь, с днём тезоименитства. Надеюсь, все вы сегодня благоговейно причаститесь Святых Христовых Тайн. А пока давайте обратим особое внимание на только что произнесённые слова Священного Писания. Очень удачно соединились сегодня два чтения из апостола Павла. В Послании к ефесянам он призывает нас «укрепляться Господом и могуществом силы Его», «облечься во всеоружие Божие», потому что жизнь христианина — борьба, но вовсе не против людей, даже очень злых и нечестивых, а «против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной», то есть демонов — бесов, проникающих в наши помыслы и подталкивающих ко греху. Значит ли это, что вся ответственность за наши грехи лежит именно на них? Ни в коем случае! Зло — это не яд, который можно насильно влить в наши уста или тайком подсыпать в чашу; зло — это не нож, вонзённый в сердце, не пуля, пробившая голову; потому что зло не только не вещественно, но и не духовно, иными словами — зла не существует…

— А так ли считали авторы первых апостольских жизнеописаний?.. — шепнул отец Ампелий Григорию. — Их обвиняли во многих ересях, в том числе в оригенизме и манихействе, подозревали в связях с апотактиками, апостоликами, энкратитами и прочими последователями Татиана и Маркиона. То же, наверное, можно сказать и о «Деяниях Андрея»…

— …и вот, братья и сестры, Господь отправил в мир Своих апостолов — «последних посланников», «приговорённых к смерти», или — в славянском тексте Первого послания к коринфянам тут стоит прекрасное слово — «насмертников», которые «безумны Христа ради», «немощны» и пребывают «в бесчестии», «терпят голод и жажду, и наготы и побои, и скитаются, и трудятся, работая своими руками». А кто же мы с вами, по словам апостола Павла? Мы те, кто вместе с ангелами уже смотрит на мучения апостолов как на занимательное театральное представление, мы «уже мудры во Христе», «крепки» и пребываем «в славе». Насколько здесь ироничен апостол Павел и насколько серьёзен? Поверивший в Иисуса как Сына Божия действительно был безумен в глазах тогдашних эллинов-язычников и эллинов-философов, гностиков, мудрецов, не смевших и помыслить о том, что Бог, Творец вселенной, может воплотиться в смертное человеческое тело, заключить Себя в эту зловонную темницу. Поверивший же в Иисуса иудей, поверивший в него как в Мессию — по-гречески Христа, Помазанника, Царя-избавителя, — мог лишь опозориться, прослыть кощунником и скандалистом. Именно поэтому Павел от лица всех апостолов признаётся: «Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне».

Отец Андрей откашлялся и, удостоверившись, что все, даже афонский гость, его внимательно слушают, продолжил:

— А теперь представьте себе первого из тех, кто решился стать всеми попираемым прахом, — апостола Андрея, который хоть и носил греческое имя, но был, конечно, правоверным иудеем, как и его брат Симон (по-еврейски — Шимон, очень распространённое и тогда, и сейчас имя). Их отца звали Иона, хотя в некоторых древних рукописях Евангелия от Иоанна приводится иной вариант его имени — Иоанн. Но это не важно. И Андрей, и Симон, наречённый потом Петром, происходили из города Вифсаиды, что на берегу Геннисаретского озера. К тому моменту, когда Андрей появляется на страницах Священной истории, он жил неподалёку от родного городка — в Капернауме, в доме брата, с которым они вместе занимались рыбной ловлей. Симон-Пётр был женат, а Андрей сохранял безбрачие, будучи учеником Иоанна Предтечи, который, видя приближение Царства Небесного, призывал к покаянию и отречению от мира. Согласно Евангелиям от Матфея и Марка, проходя близ моря Галилейского (так ещё называли тогда Геннисаретское, или Тивериадское, озеро), Спаситель увидел двух братьев — Симона и Андрея, закидывающих сети, ибо они были рыболовы, и сказал им: «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков». И они тотчас, оставив сети, последовали за Ним. Затем Христос призвал в апостолы двух других братьев-рыбаков — Иакова и Иоанна, сынов Зеведея, чинивших в лодке свои сети. Евангелие от Иоанна, которое только что было прочитано по-славянски, повествует об этом событии несколько иначе и с большими подробностями, и тут важно понять, что никакого противоречия между Матфеем и Марком, с одной стороны, и Иоанном, с другой, — нет, потому что… поскольку…

Тут отец Андрей запнулся, даже ненадолго зажмурился, но, погладив бороду, вернулся к проповеди:

— О том, что противоречия никакого нет, писали многие Отцы Церкви, толковавшие Священное Писание. Апостол Андрей действительно дважды приходил к Спасителю, но кто был первый его спутник, мы не знаем, ибо он не назван в Евангелии от Иоанна по имени. Поэтому именно Андрей считается Первозванным, а не кто-то другой…

Отец Ампелий снисходительно улыбнулся и сказал Григорию:

— А ведь как хорошо начинал. Вещал гладко, правильно. Даже обнаружил некоторое знакомство с житийной традицией. Пока не дошёл до двух призваний апостола Андрея, описанных у Иоанна.

— …Нет, братья и сестры! Не Пётр, который и старше Андрея был, и считается первоверховным апостолом, оказался первым. Именно Андрей привёл его к Иисусу, словно уловив его сетью, когда сказал: «Мы нашли Мессию!»

— Выкручивается, да не в ту сторону, — комментировал уже почти в полный голос отец Ампелий.

Но проповедь звучала всё твёрже и увереннее, поскольку отец Андрей, поборов наконец смущение, включил на аналое загодя положенный туда планшетник и время от времени заглядывал в него:

— В своей «Похвале» святому апостолу Андрею Первозванному святитель Иоанн Златоуст воссоздаёт его слова, обращённые к брату: «Мы нашли Мессию! Мы нашли сие сокровище! Избегай, Пётр, нищеты обрезания, поскольку не от него спасение. Освободись от разодранных рубищ Закона, свергни с себя его иго. Забудь свою родную Вифсаиду, оставь сеть как орудие нищеты, лодку как обиталище во время наводнения, рыбную ловлю как ремесло, зависящее от морских волн, оставь рыб как товар для чревоугодия, народ иудейский оставь — как превозношение пред Богом, а Каиафу — как отца лукавого сборища. Мы нашли Мессию, Которого предвозвестили пророки, Которого Закон провозгласил нам своим учением, как некой трубою. Мы нашли Мессию, Которого из древности предызобразили знамения, Которого Михей видел на Престоле Славы, Которого Исаия зрел на серафимах, Которого Иезекииль видел на херувимах, Которого Даниил зрел на облаках, Которого Навуходоносор видел в огненной печи, Которого Авраам принял в шатёр, Которого Иаков не отпустил, прежде чем не получил от Него благословения, и Которого сзади увидел Моисей из расселины скалы, — вот Кого мы нашли, безначально рождённого и явившегося в наши дни!»

Отец Ампелий снова не сдержался:

— Только это не Иоанн Златоуст, конечно. В Четьих Минеях Димитрия Ростовского, откуда ваш проповедник позаимствовал сию тираду, — ошибка. А вот ещё в макарьевских Минеях автором совершенно верно значится святитель Прокл, патриарх Константинопольский. Почему же вы до сих пор целиком не издали вашего Макария?

Фоменко пожал плечами. Чего только ещё не издано! Рукописные хранилища, доступные практически одним только «посвящённым», обладателям бумаг с гербовой печатью, способным бегло читать славянские и греческие манускрипты пятисот-, а то и тысячелетней давности, — хранилища эти ещё таят не только не изданные, но и не прочитанные, а то и вовсе не известные тексты, особенно если дошли они в поздних списках, коих сохранилось неизмеримо больше, чем древних. Остаётся либо искать самому, на что, возможно, уйдут годы или десятилетия, либо уповать на то, что редкостный коллега-археограф, просмотревший и описавший тысячи рукописей, вдруг укажет тебе заветный шифр, по которому можно будет заказать нужный тебе кодекс или его фрагмент, оказавшийся совсем в другом месте, переплетённый с совершенно другой книгой, — самому никогда не найти того, что ищешь, в таком хитром конволюте, а кудесник-рукописник, стоит ему только задуматься, добродушно прищурившись, через пол минуты направит тебя по верному пути.

3. МАТЬ ВСЕХ ЕРЕСЕЙ

По окончании литургии Фоменко повёл отца Ампелия, настаивавшего на продолжении вчерашней экскурсии, по внутренней лестнице, выложенной прямо в белокаменной стене, между боковым приделом, где служили зимой, и основным, летним, столпом храма. Путь предстоял нелёгкий: лестница сначала круто загибалась винтом, а затем вдоль северного фасада высокими ступенями убегала вверх, к восточному основанию шатра, где оканчивалась небольшой дверцей, из которой открывался вид на заливные луга, пойму Москвы-реки и находящийся на том берегу городок с панельными многоэтажками и небольшой шатровой церковью, построенной окольничим Иваном Михайловичем Милославским, племянником самого царёва тестя. Так два шатра, большой и малый, один возведённый при Иване Грозном, другой — при Фёдоре Алексеевиче, перекликались с разных берегов реки.

— А давно ли вы открыли сей потайной ход? — спросил Григория отец Ампелий.

— Несколько лет назад размуровали. Но так до сих пор и не провели сюда свет, так что вчера ночью лезть было бы страшновато.

— И никаких других скрытых помещений тут не осталось? Подвалов, например?

— Копали здесь когда-то археологи, да ничего не нашли.

— А то смотрите, найдёте здесь библиотеку Ивана Грозного… — Отец Ампелий остановился передохнуть у маленького оконца, освещавшего почти всю лестницу.

— Шутите, отче?

— Вовсе нет. В некоторых греческих монастырях время от времени находят заброшенные книгохранилища, а там…

— Сравнили! В нашем-то климате никакая библиотека не проживёт без ухода и ста лет: или рукописи сами сгниют, или мыши их съедят. Или вообще поляки.

— Какие поляки?

— Среди многих безумных версий о библиотеке Ивана Грозного есть и такая. Дескать, в 1612 году поляки, осаждённые в Московском Кремле, съели все пергаменные рукописи.

Отец Ампелий расхохотался:

— Отлично придумано! В создании апокрифов вы не отстаёте от этих закоренелых выдумщиков — греков. На Афоне я к ним долго привыкал: верят каждой небылице. Но, слава Господу, наш монастырь — обитель учёных и оплот просвещения. Поэтому, надеюсь, вас, коллега Фоменко, также заинтересует один любопытный сюжетец, связанный как раз с апостолом Андреем, точнее — имеющий к нему непосредственное отношение.

Ледяной ветер дунул в распахнутую дверцу в конце лестничного хода. Отец Ампелий, прикрыв ладонью нижнюю часть лица, выглянул наружу и спросил:

— Дальше-то куда? Отсюда можно только свалиться. Или полететь, если ангелы подхватят.

— Некуда дальше. Разве что карабкаться на шатёр…

— Значит, лестница в небо! — заключил отец Ампелий, и они с Григорием повернули обратно. Спускаться по гигантским ступеням оказалось ещё тяжелее.

— Так вот, коллега Фоменко, группа специалистов по агиографии из разных стран (включая вашего покорного слугу) занимается поиском утраченных «Деяний апостола Андрея» — самого раннего текста, содержащего сведения о его жизни после Христова Вознесения. Впрочем, и Новый Завет упоминает апостола Андрея крайне редко. О чём же повествуют «Деяния», нам почти неизвестно. Они известны по переработкам более поздних авторов (причём переработкам весьма радикальным!), по нескольким жалким отрывкам, в основном не по-гречески, а в переводе на другие языки — коптский, армянский, ещё, если не ошибаюсь, какой-нибудь эфиопский. Только вот не знаю, есть ли что-нибудь по-славянски… Именно затем, чтобы это выяснить, я и приехал в Россию. Кроме того, я бы взглянул на хранящиеся у вас греческие рукописи…

При этих словах глаза отца Ампелия как-то странно загорелись. Гриша молча кивнул.

— Очень надеюсь на вашу помощь. Вы же, насколько я знаю, занимаетесь славянской апокрифической литературой, так? Вот и мы хотим выяснить, насколько апокрифичны были «Деяния», излагается ли в них учение, отличное от того, которое донесли до нас канонические новозаветные книги. «Деяния Андрея» были созданы во втором веке, скорее всего, в его середине. На греческом, конечно, языке, но где именно, остаётся неясным. Наряду с «Деяниями Андрея» существовало ещё четыре аналогичных: Петра, Павла, Иоанна и Фомы — все они были объединены в особый корпус, приписываемый некоему Левкию Харину. Более или менее сохранились лишь «Деяния Фомы», остальные же, увы, также в основном утрачены. Впервые об этом корпусе апостольских «Деяний» в начале четвёртого века упоминает, и только, Евсевий Кесарийский, отец церковной истории, ссылаясь при этом на Оригена: «Фоме, как повествует предание, выпал жребий идти в Парфию, Андрею — в Скифию, Иоанну — в Асию, где он жил и умер в Эфесе. Пётр проповедовал, вероятно, иудеям, рассеянным по Понту, Галатии, Вифинии, Каппадокии и Асии». Точнее, сами «Деяния» здесь ещё не упомянуты — более того, некоторые считают, что Ориген приводит предание, отличное от апокрифических актов, так как Фома, согласно его «Деяниям», проповедовал не в Парфии, а в Индии. О самих же «Деяниях Андрея» сообщается у Евсевия ниже, в той же третьей книге «Церковной истории», среди прочих «подложных», по его, безусловно, авторитетному мнению, сочинений…

Отец Ампелий говорил как по писаному, словно считывая текст, нацарапанный на стенах лестничной шахты. Грише даже на мгновение показалось, что он не спускается по белокаменным ступеням, а, воспаряя мыслью, слушает лекцию в поточной аудитории.

— И вот что пишет Евсевий, — продолжал в той же манере афонский гость. — «Об этих книгах никогда не упоминал в своём сочинении ни один из церковных писателей. Притом сам их стиль уклоняется от апостольского, даже мысли и содержащиеся в них положения весьма далеко отступают от истинного православия и явно кажутся выдумками еретиков. Поэтому не только следует почитать их подложными, но и отвергать как нелепые и нечестивые». Впрочем, и сам Евсевий, будучи последователем Оригена, не был свободен от еретических воззрений, хорошо известно его заступничество за Ария, да и богословие его нельзя не признать полуарианским. Другое дело — оценки апостольских «Деяний» уже православными авторами, особенно таким борцом с ересями, как святитель Епифаний Кипрский…

По выходе из храма отец Ампелий считывал свою речь уже не со стен, а со свинцовых таблиц холодного зимнего неба, или, наверное, это учёный ангел летел вслед за ним и тихонько диктовал ему в отверстое ухо:

— Мы остановились на Епифании, это уже ближе к концу четвёртого века… В своём «Ковчеге», описывая несколько зловредных ересей, он сообщает, что соответствующие еретики пользовались апостольскими «Деяниями». Во-первых, так называемые энкратиты, или воздержники, последователи Татиана. Распространены они были в Писидии и Фригии, а также немного в Малой Азии и Сирии и исповедовали дуализм — противоборство доброго и злого начал. А «как первообразными писаниями, — пишет Епифаний, — пользуются они так называемыми Деяниями Андрея, Иоанна и Фомы и некоторыми подложными писаниями, а также какими им угодно словами Ветхого Завета. Брак ясно определяют как дело диавольское; и гнушаются животными, воспрещая вкушение их не ради воздержания и строгого образа жизни, но по страху и по тому представлению, чтобы не подвергаться за то осуждению. В таинствах употребляют они воду, а вина совсем не вкушают, утверждая, что оно от диавола и что пьющие и употребляющие вино — беззаконники и грешники».

— А про вино зря они так, — встрял в рассказ отца Ампелия уже порядком замёрзший Гриша, но тот невозмутимо продолжал:

— О распространении «Деяний Андрея» среди энкратитов свидетельствует примерно в то же время и святитель Амфилохий Иконийский во фрагментарно сохранившемся антимессалианском трактате «Против ложной аскезы».

«Эк он завернул!» — подумал про себя Фоменко.

— Во-вторых, апостолики, или иначе апотактики, также последователи Татиана, близкие энкратитам. Они отвергали брак и частную собственность, использовали не общепризнанные Писания, но преимущественно «Деяния» Андрея и Фомы. Наконец, самые нечестивые из еретиков — так называемые оригенисты, которые, притворяясь монахами, сожительствовали с женщинами, а чтобы те не беременели, изливали семя на землю или вовсе прибегали к помощи собственных рук. А затем они ногами растирали по земле свои скверные истечения, дабы их семя не было похищено нечистыми духами для зачатия и порождения демонов.

Фоменко поморщился.

— О да, весьма странные персонажи эти оригенисты, — продолжал отец Ампелий. — Но всё, что мы о них знаем, известно только от Епифания, который мог и сгущать краски, чтобы бросить как можно более густую тень на ненавистного ему Оригена. Оригенисты пользовались и каноническими книгами Ветхого и Нового Завета, и некоторыми апокрифами, среди которых Епифаний называет только «Деяния Андрея». И многие латинские авторы четвёртого-пятого веков осуждали «Деяния» корпуса Левкия Харина как манихейское произведение, например Филастрий Брешианский в «Перечне ересей», Блаженный Августин в трактате «Против Феликса-манихея» или Еводий Узальский в сочинении «О вере против манихеев». С манихеями тут вообще большая проблема: с одной стороны, к ним относили почти всех еретиков, с другой — некоторые следы «Деяний Андрея», точнее, одна примечательная сюжетная деталь обнаружена мною в папирусных отрывках на коптском языке из «Манихейской псалтыри» третьего века. Одним из последних, кто в середине девятого века держал в руках собрание Левкия, был святитель Фотий, патриарх Константинопольский…

— А кто оказался совсем последним?

— Ну и вопросец вы мне задали… Кто же знает! Я подозреваю, что с каким-то списком «Деяний» был знаком византийский ритор начала десятого века Никита Давид Пафлагон и даже использовал их в своих вычурных творениях об апостоле Андрее… Интэ-рэсный чудак был этот Никита… — И вдруг в том, как выговорил эти слова отец Ампелий, почудилось Грише что-то странно знакомое.

— Так что же Фотий?

— А Фотий в сто четырнадцатой главе своей «Библиотеки» подверг «Деяния» корпуса Левкия совершенно уничтожающей критике. «Стиль книги, — пишет он, — совершенно неровный и коверканный; слова и обороты в ней иногда и свободны от небрежности, но большей частью грубы и банальны; здесь нет и следа лёгкости и непосредственной выразительности, а также того соответствующего природного изящества, которым отмечен язык Евангелий и Апостола. Текст полон нелепостей, несообразностей и противоречий. Автор утверждает, что иудейский бог, которого он называет злым и чьим служителем был Симон Волхв, — это один бог, а Христос, Которого он называет благим, — другой. Смешивая и путая всё, что можно, он зовёт Его и Отцом, и Сыном. Там же говорится, что Он никогда не был человеком во плоти, но только казался им; что Он являлся в разное время в разном обличье Своим ученикам — юношей, старцем, мальчиком, и снова старцем, и снова мальчиком, то высоким, то низкорослым, то настолько огромным, что Его голова почти достигала неба. Автор также выдумывает множество пустых и глупых небылиц о Кресте, говоря, что распят был не Христос, а кто-то вместо Него, и что поэтому Он смеялся над распинающими. Здесь отвергаются законные браки, а всякое деторождение объявлено злом и плодом зла… Кроме того, здесь рассказываются ужасные истории о глупых и несерьёзных случаях воскресения мёртвых людей, быков и прочего скота». Свой обзор Фотий заканчивает суровым приговором всему собранию Левкия: «Книга состоит из мириад ребяческих, неправдоподобных, непродуманных, лживых, глупых, противоречивых, нечестивых и безбожных утверждений, так что не будет ошибкой назвать её источником и матерью всех ересей». Последнее обвинение выглядит преувеличенным, не правда ли? Неужели одна-единственная книга может породить сразу все ереси? Это прямо как ваши бабки, которые на исповеди говорят, что грешны всеми грехами.

— А есть ли какое-нибудь разумное объяснение столь яростному обличительному пафосу Фотия, кроме того, что книга действительно ужасна? — поинтересовался Фоменко.

— Конечно. То есть мы можем лишь догадываться. Всё дело, как водится, в политике. Фотию, похоже, не нравилось, что в «Деяниях Андрея» ничего не говорилось о том, что Андрей Первозванный поставил первого епископа Византия — будущего Константинополя, а для Фотия это уже значило вот что: не только первый Рим, но и второй мог похвалиться апостольским преемством. В период особенно острого конфликта между папским и патриаршим престолами предание об Андрее Первозванном должно было служить Фотию мощным идеологическим оружием. Именно в девятом веке появляются новые, уже хорошо до нас дошедшие, версии жития апостола, а неудобные «Деяния», несомненно, куда более древние, предаются забвению. Возможно, их византийские рукописи сознательно уничтожались, по крайней мере не переписывались. Только вряд ли Фотий уничтожил тот экземпляр, который был в его распоряжении. Он, конечно, сохранился в Патриаршей библиотеке, и не исключено, что пережил нашествие крестоносцев, а затем… Затем одна надежда — что он сохранился в том книжном собрании, что вывез в Рим в 1462 году Фома Палеолог, брат последнего византийского императора. Кстати, прихватив с собой из Патр честную главу и некий крест, якобы апостола Андрея. Вроде бы в приданое его дочери Софьи вошли эти книги и оказались потом с нею в Москве, а если ещё и библиотека Ивана Грозного чудом уцелела…

— И опять вы к этой библиотеке!.. — начал было возмущаться Фоменко, но отец Ампелий его одёрнул:

— Ладно-ладно, Григорий. На Государственную рукописную библиотеку — или как там вы её сейчас зовёте? — у меня надежд куда больше. Пойдёмте в дом, на трапезу, там нас уже заждались.

Учёная беседа продолжилась и за обедом. Отец Ампелий вступил в спор с настоятелем, доказывавшим первичность Евангелия от Матфея по отношению к Евангелию от Марка, но не долго упорствовал. Кроме того, московские отцы расспрашивали афонского о жизни в Симонопетрском монастыре, где тот подвизался. Оказалось, что ежедневное, кроме праздников, занятие наукой было включено в монашеское правило отца Ампелия, который оказался знаком со всем цветом западной библеистики, патрологии, литургики, агиографии, лингвистики и археологии. Таких необычных гостей в N-ckom приходе, пожалуй, ещё не бывало.

4. «С ПРИЧАЛА РЫБАЧИЛ АПОСТОЛ АНДРЕЙ…»

Сразу после трапезы Григорию поручили довезти отца Андрея до метро, остальным же можно было продолжать общение с афонским гостем. На прощание он сказал Григорию, чтобы тот обратил пристальное внимание на все противоречивые и странные места в житиях апостола Андрея, особенно в славянской традиции, и что он, отец Ампелий, пока в Москве, с ним ещё непременно свяжется и сообщит нечто чрезвычайно важное.

Когда же тронулись в путь, отец Андрей осенил крестным знамением убегающую под колёса автомобиля дорогу и первым делом заговорил об отце Ампелии:

— Мне, конечно, очень лестно, что пришлось пообщаться с таким маститым учёным, как этот ваш афонский старец, только не показалось ли тебе, Гриша, что он надо мной всё время как бы подтрунивал?

— Ничуть, отче. Твоя проповедь ему очень даже пришлась по вкусу, в особенности начало.

— Будь он грек, то всё с ним было бы понятно: себе на уме — как оно и положено греку. А ведь он не пойми откуда на Афоне взялся, из какой страны туда прибыл — не говорит. Какой хоть фамилией он свои статьи подписывает?

— Не фамилией, а монашеским прозвищем — Ампелий Симонопетрйт. Фамилии его, кажется, никто не знает. Но просто кладезь премудрости — такой, что и все чудачества ему простить можно. Пару лет назад он мне очень помог в поиске греческого оригинала одного апокрифа, который к тому моменту был известен только по-славянски. Точнее, не греческого даже, а коптского: он читает, пожалуй, на всех языках, новых и древних.

— Ох, Гриша, всё равно мне его учёность подозрительна. Много ли от неё веры прибавляется, а? Кабы не наоборот…

Я хотя и учусь в академии — владыка благословил, куда денешься? — но про себя понимаю: как засосёт вся эта церковная наука, одолеют сомнения — так в какую-нибудь ересь и впадёшь, разуверишься по крайней мере. И заметь, кто, например, такие лучшие в мире библеисты? Все сплошь протестанты. Агиологи кто? Католики одни. Всё-то они понимают, все рукописи изучили, издали, откомментировали, составили сотню словарей — а вера-то у них где? В словарях, что ли? А мне в нашем соборе, в райцентре нашем, десять отпеваний на дню, пять крещений, да ещё сотню старушек исповедовать — тут на ваших критических изданиях далеко не уедешь. Другое дело, — и отец Андрей сразу даже как-то встрепенулся, — сирийские отцы… Очень у них стихи задушевные получались, а если ещё и по-сирийски читать, так совсем молитвенно выходит, одна сплошная благодать.

Чтобы как-то незаметно свести на нет неприятный ему разговор, Гриша делал вид, что следит только за дорогой, не отвлекаясь на собеседника, и даже включил радио. Хорошо знакомая мелодия проигрыша со встревающей в неё партией флейты напомнила ему о том времени, когда он студентом-практикантом в археологической экспедиции на Тамани слушал эту самую песню по нескольку раз в день на раскопе, где крутили всего пару кассет, а потом ещё повторяли их содержимое ночью у костра, подвывая дурным голосом под гитарный бой:

С причала рыбачил апостол Андрей,

А Спаситель ходил по воде.

И Андрей доставал из воды пескарей,

А Спаситель — погибших людей.

— Ишь как подгадали под сегодняшний праздник, — не удержался отец Андрей.

— Думаешь, специально в календарь заглядывают?

— Это, конечно, вряд ли. Просто так совпало. Промыслительно. Эту песню я сам когда-то пел. Мы с пацанами в гараже пытались делать свою рок-группу. На всю страну знаменитая песня! Но при этом лично мне очень обидно, что большая часть соотечественников наших, русских православных людей, а особенно молодёжь знает о святом апостоле Андрее только то, что поёт о нём «Наутилус». Но ведь не было ничего такого, что поётся, не было, вымысел это всё, а за душу хватает…

— А не боишься, опять же, в ересь впасть, слушая песенку эту?

— Как не бояться? Боюсь. Потому и не пою давно ничего такого, хотя и среди ваших московских батюшек находятся любители… Знаешь ведь, чем кончил автор этой песни, ну то есть текста?

— Умер пару лет назад.

— А перед смертью принял ислам! Вот и слушай теперь творения вероотступника…

«Чем не современный апокриф?» — подумал Фоменко о соблазнительной песне, сворачивая на МКАД. А тем временем усиливался снегопад, и по серой, тонущей в мареве трассе вилась унылая позёмка и будто подпевала захлёбывающемуся радиоголосу:

Видишь, там на горе-е-е

возвышается крест.

Под ним десяток солдаат.

Повиси-ка на нё-о-о-м…