Божественная Верико

Божественная Верико

Отлично понимаю, что в моих рассказах о юношеских впечатлениях много восторгов, все приподнято и возвышенно, много патетики и восклицательных знаков. Но, во-первых, все рассказанное — правда, а во-вторых, здесь мною выделены особо яркие события, определившие всю мою жизнь. Нет, это не рассказы об идеальных личностях, лишенных всяких недостатков. Ведь именно недостатки придают нашей жизни ее неподражаемую прелесть. Не моя вина и, конечно же, не моя заслуга, что юность прошла под мерцанием таких ярких созвездий. Это — судьба или улыбка фортуны, называйте как хотите. В том, что порой и в простом человеке дремлет огромная сила духа, я еще успею убедиться позднее, а в годы юности воспринимаются в основном яр-, кие лица. Часто они остаются в твоей памяти и душе навсегда, и их образы продолжают жить с тобой и в тебе…

Еще один незабываемый образ подарила мне судьба. Этот образ — актрисы от Бога — в течение всей жизни служил мне неким камертоном, который никогда не терял своего чистого звучания и с которым я сверял игру всех сколь-нибудь значимых из виденных мной служительниц сцены.

Впервые я увидел Верико Анджапаридзе в роли Маргариты в инсценировке «Дамы с камелиями» марджановского театра. Впечатлениями от ее чарующей игры я всегда обстоятельно делился со своими близкими, знакомыми и непременно поделился бы и с тобой, дорогой читатель, если бы не набрел как-то на книгу Игоря Нежного «Былое перед глазами». Дело в том, что в одной из глав этой книги автор — директор всех групп деятелей искусств, эвакуированных во время Великой Отечественной войны в Тбилиси, рассказывает о посещении Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко и Ольгой Леонардовной Книппер-Чеховой Театра имени Марджанишвили и просмотре этого же спектакля. С легким сердцем уступаю право поделиться впечатлениями от увиденного признанному мэтру театра.

Немирович-Данченко, оказывается, был восхищен Маргаритой в исполнении Анджапаридзе и обязательно хотел высказать актрисе свое впечатление от ее игры, от созданного ею образа. На состоявшейся вскоре встрече присутствовал и Игорь Нежный. Ему и слово:

«Увидев в глазах артистки смущение, напряженное ожидание, Владимир Иванович рассмеялся:

— Я понимаю, что значит такой разговор с актрисой, и буду говорить вам только то, что меня как зрителя взволновало на вашем спектакле. Знаете что, — Немирович-Данченко прищурился, — я буду вашим зеркалом и постараюсь отразить ваш портрет в Маргарите…

Владимир Иванович начал с рассказа о своей Камелии (так он называл Маргариту Готье), о том, каким сложился образ Камелии в его воображении:

— Французский экземпляр романа Дюма — одна из моих настольных книг. Она чудесно написана, прекрасным языком, и я к ней обращаюсь, когда начинаю забывать хороший французский язык. Образ же Камелии у меня возник от того, как она ездила в экипаже. Я вижу, как она сидит, слегка наклонив свой стан вперед, мило кивая головкой знакомым. На ее тонком, будто просвечивающем изнутри лице — сдержанная улыбка. И вот я сравниваю эту мою Камелию с вашей… У нее такое же прозрачное лицо с легким румянцем, какое было у вас. Таким же бесконечным очарованием веет от нее, как от вас. Только глаза у моей Камелии более скрывают ее настроение, чем ваши глаза, и таких тяжелых век у нее нет… Моя Камелия менее темпераментная, менее подвижная. Мне кажется, что она и в любви более сдержанна. Я представлял ее себе даже в любовном экстазе: она неполно выражала себя, старалась быть сдержанной…

Руки у моей Камелии хуже ваших. Ваши так выразительны — временами от них не оторвешься! И голос у вас как будто создан для Маргариты. Я видел в Венеции, как плетут кружева. Это так легко, грациозно и вместе с тем очень трудно. Почему-то мне вспоминались эти кружева, когда слушал вас. Мне все время казалось, что ваш грузинский язык иной, не как у всех. Такое впечатление, наверное, от изумительных красок в интонациях вашего голоса…

— Многих Камелий я видел, — сказал он после паузы. — Две из них были замечательны. И вот на старости лет я увидел вас и сравниваю с теми двумя Камелиями — Элеоноры Дузе и Сары Бернар. Вы ближе к Дузе. У меня даже было такое ощущение, что вы видели Дузе… Но в последнем акте я понял, что это не так…

Владимир Иванович сказал, что Сара Бернар ему нравилась, но никогда не увлекала. А вот Дузе потрясала, но только местами. У нее были поразительные куски в каждой роли, в том числе и в Маргарите Готье.

— И вдруг здесь, в Тифлисе, я неожиданно увидел вас — такую Камелию, — снова вернулся Владимир Иванович к образу, созданному Анджапаридзе. — Последний акт — это неповторимо. Вы же не видите себя. Если бы вы знали, как вы становитесь некрасивы, когда плачете у окна! Но как бы вам позавидовала Сара, которая в этом месте была пленительно красива! Я впервые вижу, чтобы актриса разрешала так болеть своей Камелии, как это сделали вы, Верико. Вы теряете голос, постепенно хрипнете, и когда в конце в этом хриплом голосе слышится сплошное рыдание — это потрясает… Но вот скоро Камелия должна умереть. Как я боялся, чтобы в этой сцене вы не разбили всего созданного вами за целый вечер! Я даже сказал об этом Ольге Леонардовне. Но Ваша Камелия умерла так, что я даже не заметил: она затихла, уснула — и все. Как это верно!..

— Да, дорогая Верико, — закончил Немирович-Данченко, — за две-три так сыгранные роли я ставил бы артисту памятник…»

Слова Немировича-Данченко оказались пророческими: Верико Анджапаридзе впоследствии стала символом актерской славы и чести у своего народа, как бы при жизни поставив себе памятник.

У нее была счастливая актерская судьба. Она сыграла почти все из классического театрального репертуара. Много снималась в кино. Пожалуй, все ее актерские пристрастия, за исключением роли Леди Макбет, были воплощены в жизнь. ««Макбет» без Макбета? — вопрошали режиссеры. — Нет подходящего для вас Макбета в театре, и все тут». А когда Верико стала директором своего родного театра и возглавила его художественный совет, ей уже было как-то неловко настаивать, проталкивать в репертуар «Макбет».

О ней написано очень много, и вряд ли стоит повторять сказанное. Расскажу об одном удивительном случае почти двенадцатилетней давности. Не из-за его особой уникальности, а просто потому, что о нем вряд ли расскажет кто-то другой.

Не раз замечал, что перед сном Верико Ивлиановна уединяется в своей комнате и постоянно что-то пишет. Через год ей исполнялось 90 лет. Живая история грузинского театра XX века, «последняя из могикан» легендарного актерского поколения. Кому, как не ей, писать, оживляя лица учителей, соратников, сподвижников, картины театральных и общественных явлений.

Однажды я спросил ее, о чем она пишет. «Да так, — отвечала Верико, — о том, о сем». Так продолжалось довольно долго. Повторить свой вопрос я не осмеливался, а она по-прежнему молчала, Тем самым давая почувствовать, что не желает посвящать в свою тайну. Любая непосвященность подогревает любопытство. Но что тут поделаешь, не забраться же мне в ее комнату, не ворошить же ее личные бумаги. К счастью, удача сама позволила пожаловать. Как-то после ужина Верико позвала меня в свою комнату и, лукаво улыбаясь, молча протянула кипу бумаг.

…Просматриваю первые страницы. Даже не знаю, как их назвать. Дневники? Вряд ли. Воспоминания? Тоже нет. Скорее — письма, излияния души, святая исповедь. Каждодневные рассказы-доклады обо всем. О том, как проходит день в семье, о дочери, внуках, о работе в театре, о съемках и озвучиваниях, радостях и невзгодах — в общем, обо всем. Нет, это не безадресные размышления человека, прожившего долгую жизнь и на закате пожелавшего поведать о своих переживаниях. Нет, письма не предназначены для широкой аудитории и вряд ли будут опубликованы. В каждом из них — обращение к одному, конкретному человеку. Как вы думаете — к кому? «Дорогой Миша» или просто «Миша» — так начинается каждое письмо. Верико делится своими горестями и радостями со своим мужем, Михаилом Чиаурели, которого давно уже нет в живых. Жена по-прежнему, не по долгу, а по духовной потребности рапортует мужу обо всем, делится с ним, посвящает его во все подробности жизни семьи, работы, отношений с друзьями и недругами. Верико как бы приглашает его каждодневно в родной очаг, проверяет по нему правильность бытия и чистоту Духовной жизни, тем самым словно «воскрешая» его…

Удивительная штука жизнь. Мог ли я, пятнадцатилетний юнец, увидевший Верико Анджапаридзе и буквально ошеломленный ее игрой, представить себе тогда, что пройдут годы, и я стану партнером театральной Дивы на сцене, женюсь на ее дочери Софико, стану членом их семьи и проведу лучшие годы жизни в доме, который Михаил Чиаурели построил на Пикрис-горе (Горе раздумий), в том самом месте, где впервые поцеловал свою будущую супругу.

Двери этого дома всегда были открыты для друзей, знакомых, гостей. Кто только не побывал здесь за прошедшие десятилетия — выдающиеся артисты и режиссеры разных поколений, знаменитые писатели, композиторы и художники, известные политики и бизнесмены. Радушная хозяйка всегда радовалась гостям. Но бывало и так, что законы гостеприимства не в силах были воспрепятствовать прямому и цельному характеру Верико, привычке открыто высказывать свое мнение, соображения, какими бы нелицеприятными они ни были.

Как-то поздно вечером на огонек явились неожиданные гости — люди очень высокого положения, в общем, власть имущие. Быстро был организован небольшой ужин. Все было красиво, гости — в прекрасном настроении. Сыпались каламбуры, цитаты, афоризмы. Каждый старался превзойти всех. Этакая демонстрация накопленных всей жизнью знаний, красноречия, обаяния. Верико без устали хлопотала, подавала на стол, убирала, улыбалась и… молчала. Видимо, ее раздражало стремление гостей казаться умнее, чем они есть на самом деле, демонстрация важности своего положения и должностей. Я тихо наблюдал за ней и чувствовал, что вот-вот грянут гром и молния. И когда она вежливо, но очень уж решительно попросила внимания — понял, что грозы не миновать.

— Как мне вас жалко, — улыбаясь сказала Верико.

Наступила гробовая тишина. Все замерли в ожидании объяснений: кого ей жалко и почему.

— Ведь вы всю свою жизнь должны доказывать, что умнее нас. А это очень трудно, ой как трудно, если вообще возможно…

Из всех людей, знакомых мне близко, Верико Ивлиановна была одной из самых полнокровных, глубоких и ярких личностей. С годами, вместо обычного старения, отреченности, забывчивости, отхода от активной жизни, ухода в себя, у нее появилось мудрое спокойствие, не была утеряна ясность мысли. Полностью отсутствовали мнительность, страх перед болезнями и смертью. Бойкая походка, энергичные жесты, а в глазах — неизменные чертики. Помнила все — скажем, беседы со своим учителем Котэ Марджанишвили на первой репетиции «Гамлета» — беседы семидесятилетней давности — и до мельчайших подробностей.

Иногда неделю-другую ей приходилось оставаться дома, и, несмотря на то, что она всегда находила себе какие-то домашние дела (их как всегда невпроворот!), без привычной профессиональной деятельности Верико становилась вялой. Тускнел взгляд, замедлялись движения, она буквально старела на глазах. Домашний отдых, как это ни парадоксально, был немыслим для нее, скорее, даже противопоказан. Стоило зазвонить телефону (ее вызывают в театр на репетицию, на съемки, на собрание или еще куда-то) — и она мгновенно преображалась и оживала. Уже с вечера готовилась к «выезду» и наутро, собранная, энергичная и молодая, гордо дефилировала перед ошеломленными домочадцами. Они уже не члены семьи — они зрители. А как вести себя перед зрителями — в этом деле она гроссмейстер. И попробуй взять ее «под ручку» при этом марш-параде! Провалишь торжественный проход, «испортишь ей песню».

Хочу рассказать еще об одном — уникальном — случае. Как известно, Верико долго с блеском играла Юдифь в марджановской постановке «Уриэль Акоста». Это одна из лучших ее ролей. Будучи уже далеко не молодой, она по-прежнему пленяла зрителей, которые представить себе не могли другой актрисы в этой роли.

И вот на очередном спектакле, в третьем акте, она упала со сложной конструкции станка. Мучительная боль пронзила руку и ногу, Верико не могла пошевелиться. «Скорая помощь» быстренько доставила ее в больницу. Перелом руки и ноги — таков был диагноз врачей. В театре тем временем творилось что-то невообразимое. Четвертый акт — это акт Юдифи. Зрители, переполнившие зал, узнали обо всем, но никто и не думал уходить. Предстоял четвертый — завершающий — акт. Послали за молодой актрисой Додо Чичинадзе — выручать спектакль. Та примчалась, мгновенно оделась и загримировалась. Антракт затянулся на 45 минут…

Дали третий звонок. Все заняли свои места. Один из актеров уже собирался выйти сцену, пока не подняли занавес, и сообщить о замене. И тут раздался телефонный звонок из больницы. Звонили по поручению Верико: она просила сообщить, что через 15 минут будет на месте и… продолжит спектакль. Поверить в это было невозможно. Но тем не менее все произошло именно так, и ровно через четверть часа поднялся занавес… Весь зал встал и долго аплодировал стоя. Продолжить спектакль казалось невероятным, как и поверить собственным глазам: на сцене, слегка опираясь здоровой рукой на дугообразную спинку кресла, стояла Верико — с гипсовыми повязками на ноге и руке, со слезами на глазах и горделиво вскинутой головой, готовая даже в таком состоянии служить зрителю, играть и жить только для него. Слезы, навернувшиеся на глаза, были не от боли (ее она не чувствовала), а от счастья, от сознания обоюдной, всеобъемлющей любви между артистом и зрителем.

Ее партнер по спектаклю Пьер Кобахидзе тихо проговорил:

— С человеком стряслась беда, и даже это превратилось в красивейший эпизод ее жизни. И в этом, оказывается, и есть счастье. Везет же людям…

Имя Верико Анджапаридзе стало поистине легендарным. О ней продолжают говорить в восторженных тонах, с истинным почитанием. В октябре прошлого года лучшей грузинской актрисе всех времен исполнилось бы 100 лет. К сожалению, эта дата прошла в нашей республике как-то незаметно. Причина — финансовые проблемы. Государство, конечно, могло профинансировать юбилейный вечер, но посчитало, что в честь векового юбилея крупнейшей актрисы страны обойтись одним мероприятием недостаточно. Юбилейные торжества перенесены, возможно, на конец нынешнего года. Решено провести их масштабно: выпустить альбом снять документальный фильм, поставить памятник великой актрисе. Надеюсь, что средства на все это обязательно будут выделены из госбюджета. И еще, очень надеюсь, что к этому времени мы закончим строительство нового здания для Театра одного актера, который так и называется — «Верико», и художественным руководителем которого я имею счастье и честь быть.?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.