«Может быть, ещё спасённый, снова пристань я найду…»
«Может быть, ещё спасённый, снова пристань я найду…»
У Анны Олениной и её семьи было двоякое отношение к Пушкину: им восхищались как гениальным поэтом, любили его произведения, радушно принимали в своём кругу, но не хотели видеть супругом и зятем. Общаться с Пушкиным умной и задорной Олениной было, конечно, интересно, приятен был и лёгкий флирт, но не серьёзные ухаживания с видами на брак. Прислушиваясь к мнению родных, она считала его «вертопрахом», не способным обеспечить благополучную семейную жизнь.
У родителей Анны были ещё другие веские причины не выдавать дочь за поэта. Весной и в начале лета 1828 года в отношении Пушкина велось дело об элегии «Андрей Шенье», запрещённый отрывок которой распространялся в списках с пометкой «На 14 декабря». Пушкину грозили неприятности. Он на допросах отвечал, что элегия написана за полгода до восстания декабристов, поэтому не может иметь к нему отношения. Дело закрыли 28 июня 1828 года распоряжением установить за Пушкиным тайный надзор полиции. Госсекретарь А.Н. Оленин, подписавший протокол, разумеется, был в курсе дел.
Летом 1828 года надежды поэта на брак с любимой девушкой таяли на глазах. Досада и сомнения в ответном чувстве Анеты стали, вероятно, причиной появления оттенка пренебрежения в разговорах о ней с Анной Петровной Керн, у которой Пушкин бывал тогда и которая с тайной ревностью относилась к увлечению поэта своей двоюродной сестрой. Анна Петровна вспоминала: «Он никогда не говорил об ней с нежностию и однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал: «Вот, например, у ней вот такие маленькие ножки, да чёрт ли в них». В таком роде он часто выражался о предмете своих воздыханий».
Чувствуя холодноватое отношение со стороны Олениной, поэт ищет утешения в карточной игре. Светские слухи об этом сообщает в письме П.А. Вяземскому от 28 июня 1828 года дочь знаменитого историка С.Н. Карамзина: «Говорят, что Пушкин, чтобы утешиться в превратностях любви, играет и проигрывает все свои деньги». На этом фоне поэт заводит роман со «светской львицей» А.Ф. Закревской по прозвищу Медная Венера, которой посвящает несколько стихотворений. Однако связь с этой экстравагантной замужней женщиной, которую он в стихах назвал «беззаконной кометой», не может затмить в его сердце любовь к «ангелу безмятежному» Олениной, с самого начала связанную со стремлением вступить в брак.
Вероятно, к 11 августа, дню рождения Анеты, Пушкин начинает сочинять мадригал, где восхваляет её многочисленные достоинства:
Вы избалованы природой,
Она пристрастна к вам была,
И наша страстная хвала
Вам кажется докучной модой.
Вы сами знаете давно,
Что вас хвалить немудрено,
Что ваши взоры – сердцу жалы,
Что ваши ножки – очень малы,
Что вы чувствительны, остры,
Что вы умны, что вы добры,
Что можно вас любить сердечно.
Но вы не знаете, конечно,
Что и болтливая молва
Порою правды не умалит,
Что иногда и сердце хвалит,
Хоть и кружится голова.
Пушкин так и не вписал эти стихи в альбом Анеты. Видно, не был ими удовлетворён: они кажутся несколько суховатыми в сравнении с другими его стихотворениями к Олениной, которые согреты тёплыми, искренними чувствами. В этом мадригале ощущается не любовь, а только очарование юной красавицей, избалованной вниманием светских молодых людей и комплиментами маститых литераторов. Повторяться Пушкину не хотелось. К примеру, Н.И. Гнедич, завсегдатай салона Олениных, тоже писал в её альбомы стихи, в которых советовал ей блистать «и сердца добротой, и разума приятством», называл «умной и милой Анетой». Юная Оленина действительно обладала такими качествами. Она была красива, умна, образованна, остроумна, обаятельна. Пушкин верно подметил и её чувствительность. Любопытно, что девушка периодически страдала от невралгических болей в щеке и во всей половине лица – недугом, нередким для таких натур.
В 1829 году поэт немного изменил первые шесть строк стихотворения «Вы избалованы природой…» и сочинил совершенно другое окончание. В таком виде он внёс стихи в альбом Елизаветы Ушаковой. Это не нарушало правил этикета, ведь ранее написанное стихотворение не было известно Олениной.
Поэт приехал в Приютино 11 августа на день рождения Анеты без стихотворного приношения. Она записала в своём дневнике: «Приехал, по обыкновению, Пушкин, или Red Rower, как прозвала я его. Он влюблён в Закревскую. Всё об ней толкует, чтобы заставить меня ревновать, но притом тихим голосом прибавляет мне разные нежности».
Приютино. Комната А.А. Олениной. Фото 2008 г.
Однако вызвать ревность поэту не удалось: Анета Оленина не любила Пушкина, хотя была в восторге от его произведений и многие из них знала наизусть. Её сердце тогда принадлежало другому. Предметом нежных воздыханий девушки, причём тоже безответных, был блестящий офицер Алексей Яковлевич Лобанов – Ростовский, осенью 1828 года за храбрость и большие заслуги при взятии Варны получивший орден св. Георгия и генеральский чин. Ему было тогда 32 года, он уже успел овдоветь и имел на попечении троих маленьких детей. Занятый своими проблемами, он, видно, не обращал на Анету особого внимания, хотя и вел себя с нею по – светски любезно. Она поняла это весной 1828 года и написала в дневнике: «29 марта я сердце своё схоронила и навеки». Анета умела хорошо скрывать свои чувства за напускной весёлостью, и даже родные не догадывались о её переживаниях, о которых знала только близкая подруга Мария Эльмпт. Здесь вновь просматривается сходство юной Олениной с Татьяной Лариной. Хотя к лету сердечная рана Анеты затянулась, дневниковые записи говорят о том, что при каждой встрече с Алексеем её прежнее чувство оживало. Его можно сравнить с занозой, надолго застрявшей в девичьем сердечке, которая больно колет, стоит только её чуть тронуть. Несколько минут разговора с любимым на светском рауте в апреле 1829 года казались ей раем и счастьем, несмотря на то что она вовсе не идеализировала предмет своей любви и видела многие его недостатки. Сознавая, что брак с Алексеем невозможен, Анета считала, что ей предстоит выйти замуж по соображениям благоразумия и взаимной симпатии, но не по страсти. Она готова была подчиниться воле родителей, но такое будущее страшило её. «Что, Анета, что с тобою? Всё один ответ – я грущу, а слёз уж нет», – писала она по этому поводу, по памяти цитируя стих из LIX строфы I главы «Евгения Онегина». Девушка размышляла о трудных обязанностях жены, о возможных изменах будущего мужа, которому она, тем не менее, останется верна: «Как часто придётся мне вздыхать из – за того, кто перед престолом Всевышнего получит мою клятву повиновения и любви; как часто, увлекаемый пылкими страстями молодости, будет он забывать свои обязанности, как часто будет любить других, а не меня! Но я? преступлю ли законы долга, будучи пренебрегаема мужем? Нет, никогда! Жизнь не вечна, и хоть она будет несносна, я знаю, что после неё есть другой мир – мир блаженства. Для этого мира и ради долга перенесу все несчастья жизни до самой смерти, которая спасёт меня от горя». Эти слова не отражение светской морали, не ханжество и не гордость перед слабостями других. Они идут из глубины души Анеты Олениной, которая была искренне верующим человеком. Эти слова – скрытый укор поведению развращённой молодёжи, к которой девушка относила и Пушкина, увлёкшегося Закревской. Зная о его любви к себе и восхищаясь чудесными нежными стихами, Анета, видимо, не верила в долговечность и серьёзность чувств поэта, как не верил в них его ближайший друг Вяземский. Пушкин не казался Олениной подходящей партией.
А.Я. Лобанов – Ростовский
Худ. Ф. Йенцен с оригинала Ф. Крюгера 1828–1829 гг.
От печальных размышлений Анету отвлекла встреча с Алексеем Петровичем Чечуриным, молодым хорунжим Казачьего полка. Юноша сразу показался ей близким к её идеалу внешне и внутренне: стройный, высокий, красивый, благородный, не испорченный развратом и светскими интригами.
А.А. Оленина
Рис. А.С. Пушкина 1828 г.
Его рассказ о сиротском детстве и отрочестве в Сибири, о безответной любви, о встрече с декабристами в Чите тронул её, и она приняла в его судьбе самое живое участие. В дневнике Анета начала писать маленькую романтическую повесть или новеллу о юном благородном казаке, решившем добровольно участвовать в русско – турецкой войне и приехавшем за назначением в Петербург. Здесь он встретил необыкновенно умную, красивую, чувствительную, немного избалованную и чуть – чуть капризную девушку, Анету Оленину, окружившую его заботой и пониманием. Он раскрыл перед ней свою душу, а она пылко предостерегала неопытного юношу от излишнего доверия к светским молодым людям и просила никому не рассказывать о декабристах. По её приглашению он приехал в Приютино и скоро стал любимцем собиравшегося там кружка. Общение и весёлые игры на лоне прекрасной природы способствовали тому, что юноша влюбился в очаровательную девушку, но не смел ей сказать об этом прямо, написав признание на монгольском языке.
Приютино. Вид на дом Олениных. Фото 2001 г.
Девушка всё поняла и так, но, увы, она любила казака только как младшего брата, потому что сердце её тогда было несвободно. Девушка со слезами провожала юношу на войну, спрятав оставленные им в Приютине сочинения декабристов и именное оружие. С дороги казак прислал возлюбленной браслет, сплетённый своими искусными руками… На этом сюжет в дневнике Анеты обрывается. Её чувства к Алексею Чечурину, похоже, были во многом навеяны литературным интересом к его необычной, с её точки зрения, судьбе и знакомством с осуждёнными декабристами. Дальнейшая судьба казака неизвестна. Вероятнее всего, он вернулся с войны, а потом его след затерялся. Оленина больше не упоминала о нём в своём дневнике. Если бы он погиб, вряд ли она обошла бы это событие вниманием, ведь русско – турецкая война нашла в её душе живой отклик.
В августе 1828 года над Пушкиным вновь нависла угроза ссылки. Против него открыли второе дело, касающееся написания фривольной и кощунственной поэмы на искажённый библейский сюжет «Гавриилиада», распространявшейся в списках и приписываемой Пушкину. Предположительно, он написал эту поэму в Кишинёве в 1821 году. Позднее религиозные воззрения поэта изменились и он сожалел о своей литературной «шалости». Дело о «Гавриилиаде» приняло огласку и особенно возмутило глубоко верующую Елизавету Марковну Оленину, мать Анеты. «Ты зовёшь меня в Пензу, – писал Пушкин Вяземскому, – а того и гляди, что я поеду далее,
Прямо, прямо на восток».
Поэт сначала отказывался от авторства, надеясь на благоприятный исход дела и всё ещё лелея надежды на брак с Анной Олениной. По поводу грозящей ему ссылки он написал грустное стихотворение «Предчувствие»:
Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне…
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
Бурной жизнью утомлённый,
Равнодушно бури жду:
Может быть, ещё спасённый,
Снова пристань я найду…
Но предчувствуя разлуку,
Неизбежный, грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.
Ангел кроткий, безмятежный,
Тихо молви мне: прости,
Опечалься: взор свой нежный
Подыми иль опусти;
И твоё воспоминанье
Заменит душе моей
Силу, гордость, упованье
И отвагу юных дней.
Здесь нет прямого признания в любви к Анне, но этим чувством проникнута вся вторая половина стихотворения, в которой образ любимой девушки перекликается с образом «ангела Рафаэля» в стихотворении «Её глаза».
В конце концов дело о «Гавриилиаде» завершилось благополучно. В личной беседе с царём Пушкин, видно, сознался в авторстве. Следствие было прекращено 31 декабря 1828 года по резолюции Николая I: «Мне это дело подробно известно и совершенно кончено». Но в августе до такого благоприятного исхода было ещё далеко.
Сватался ли Пушкин к Анне Олениной в таких осложнившихся обстоятельствах? На этот счёт имеется несколько мнений. По воспоминаниям художника Ф.Г. Солнцева, часто бывавшего у Олениных, поэт получил резкий отказ: Елизавета Марковна не простила ему бурных заблуждений юности и считала, что он, будучи «вертопрахом», не сможет составить счастья любимой дочки. И действительно, с точки зрения формального расчёта, Пушкин был незавидным женихом: небогатым, не имеющим постоянного источника доходов, политически неблагонадёжным, картёжником.
Существует и другая версия событий, связанных со сватовством поэта к Анне Алексеевне. Как вспоминал академический гувернёр Н.Д. Быков, «Пушкин посватался к Олениной и не был отвергнут. Старик Оленин созвал к себе на обед своих родных и приятелей, чтобы за шампанским объявить им о помолвке своей дочери за Пушкина. Гости явились на зов, но жених не явился. Оленин долго ждал Пушкина и наконец предложил гостям сесть за стол без него. Александр Сергеевич приехал после обеда, довольно поздно. Оленин взял его под руку и отправился с ним в кабинет для объяснений, закончившихся тем, что Анна Алексеевна осталась без жениха».
А.А. Оленина.
Рис. А.С. Пушкина. 1828 г.
Но вряд ли суть этого рассказа соответствует действительности: если бы поэт сам отказался от помолвки, получив согласие родителей, он бы не переживал так долго по поводу несостоявшегося брака с Олениной. Да и не был академический гувернёр Быков особенно близок к Олениным, чтобы знать наверняка о событиях в этой семье.
Третья версия состоит в том, что Пушкин вообще не делал формального предложения Анне Олениной, поскольку в обстоятельствах ведения против него дела о «Гавриилиаде» отрицательный ответ было неминуем. Кроме того, поэт продолжал иногда бывать в доме Олениных и после 1828 года, что в случае неудачного сватовства не приветствовалось светским этикетом.
А.Н. и А.А. Оленины
Рис. А.С. Пушкина в черновике поэмы «Тазит» 1829 г.
Если смотреть на события со стороны, то ясно, что сватовство Пушкина было обречено на провал. Однако, на наш взгляд, это не является безусловным аргументом в пользу точки зрения, что Пушкин к Олениной вовсе не сватался. Поэт не знал о записях Анны в дневнике на свой счёт, ему неведомы были разговоры в её семье о возможном браке с Киселёвым. Вряд ли Пушкин «похоронил» бы свою мечту о браке с Анной Алексеевной, хотя бы не «прощупав почву» в разговоре с отцом девушки, о чём косвенно свидетельствуют воспоминания Н.Д. Быкова. Вряд ли это свидетельство основано лишь на пустых слухах. Объяснение А.С. Пушкина и А.Н. Оленина по поводу Анны Алексеевны после опоздания поэта на какой – нибудь званый обед вполне могло состояться. Это не противоречит этикету пушкинской эпохи. Пример объяснений такого рода в случае неуверенности жениха в успехе сватовства есть в воспоминаниях Елизаветы Петровны Яньковой, один из двоюродных братьев которой, граф Пётр Степанович Толстой, прежде чем делать формальное предложение её дочери Аграфене Дмитриевне, решил благоразумно выяснить мнение семьи: «Однажды он говорит мне: «Ma cousine, что бы вы мне сказали, если бы я посватался за одну из ваших дочерей, за Agrippine?» Я спрашиваю его: «Да что ты это в шутку мне говоришь?»
– Нет, ma cousine, очень серьёзно, – отвечал он.
– Ну и я скажу тебе серьёзно, что мы слишком близкие родные, чтобы я согласилась отдать за тебя которую – нибудь из моих дочерей. Твоя мать мне родная тётка, и вдруг Грушенька будет ей снохой: да этого брака и архиерей не разрешит…» Разговор состоялся в конце 1810–х или начале 1820–х годов. Е.П. Янькова относилась к этому разговору как к неформальному сватовству и говорила, что её дочь могла быть замужем за П.С. Толстым. Таким же неформальным было, скорее всего, сватовство Пушкина к Олениной. Косвенным аргументом в пользу этого являются рисунки Пушкина в рукописи неоконченной поэмы «Тазит». Опоэтизированный портрет Анны Алексеевны и профиль её отца начертаны на листе с описанием сцены неудачного сватовства главного героя:
И он, не властный превозмочь
Волнений сердца, раз приходит
К её отцу, его отводит
И говорит: «Твоя мне дочь
Давно мила. По ней тоскуя,
Один и сир, давно живу я.
Благослови любовь мою…»
<…>
Но с неприязненною думой
Ему внимал старик угрюмый,
Главою белой покачал,
Махнул рукой и отвечал:
<…>
«…Какой безумец, сам ты знаешь,
Отдаст любимое дитя!
Ты мой рассудок искушаешь,
Иль празднословя, иль шутя.
Ступай, оставь меня в покое».
В письме Вяземскому, начатом 19–20 августа и законченном 1 сентября 1828 года, Пушкин пишет: «Я пустился в свет, потому что бесприютен. Если б не твоя Медная Венера, то я бы с тоски умер». Объяснение поэта с Олениным, полностью развеявшее его иллюзии в отношении брака с Анной, могло состояться именно в те дни. Вяземский ответил другу вопросом – каламбуром: «Разве тебя более в Приютино не пускают…?»
В Приютино Пушкина, конечно, приглашали. 5 сентября он приехал на праздник в честь именин Елизаветы Марковны Олениной и, наверное, с грустью смотрел, как очаровательная Анна блистает во всех трёх действиях театрализованной шарады «Меломания». «Прощаясь, Пушкин сказал мне, что должен ехать в свои имения, если только ему достанет решимости – добавил он с чувством», – записала Анна. Это был последний визит поэта в имение Олениных. Двери их дома по – прежнему оставались для него открытыми, но бывать там, где он пережил глубокое разочарование и обиду, видимо, поэт уже не хотел.
Приютино. Панорама пруда. Фото 2008 г.
После его отъезда состоялся важный разговор Анны Олениной с Сергеем Григорьевичем Голицыным (Фирсом), который был её другом и своего рода сердечным поверенным. Анна записала в дневнике: «Я напомнила Сержу Гол<ицыну> его обещание рассказать мне о некоторых вещах. Поломавшись, он сказал мне, что это касается поэта. Он умолял меня не менять своего поведения, укорял маменьку за суровость, с которой она обращалась с ним, сказав, что таким средством его не образумить. Когда я рассказала ему о дерзости, с которой Штерич разговаривал со мной у графини Кутайсовой о любви Пушкина, он объявил, что тоже отчитал его, сказав, что это не его дело и что я очень хорошо ему ответила. А когда я выразила ему своё возмущение высказываниями Пушкина на мой счёт, он мне возразил: «По – вашему, он говорил: «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой уж я слажу», – не так ли. Но ведь это при мне было и не так сказано, но ведь я знаю, кто вам сказал и зачем. Вам сказала Вар<вара> Д<митриевна>. И тут я подумала, что у него такие же веские доводы, как и у меня, и умолкла».
С.Г. Голицын (Фирс)
1820–е гг.
Из разговора следует, что, хотя Елизавета Марковна Оленина выказывала «суровость» в отношении поэта, Анна вела себя с ним более мягко и тактично. Она старалась «образумить» поэта, не задев его самолюбия. Для неё нежелательны были светские толки об их отношениях, поэтому она резко осадила молодого камер – юнкера Е.П. Штерича, бестактно вмешавшегося не в своё дело. Однако и Оленины, и Пушкин находились на виду у всех и слухов о неудачном сватовстве поэта избежать не удалось.
Сергей Голицын сыграл роль примирителя сторон, убеждая Анну не менять поведения по отношению к Пушкину, и сумел успокоить её в отношении неловкого высказывания поэта, намеренно искажённого В.Д. Полторацкой. Судя по всему, Оленина смогла и в дальнейшем выдержать нужный тон по отношению к Пушкину: крушение надежд на брак с нею тогда отозвалось в сочинениях и зарисовках поэта ностальгическими мечтами и печалью, а не раздражением. В черновиках «Полтавы», к работе над которой Пушкин вернулся в октябре 1828 года, остались портреты Анны, её инициалы, анаграммы и даже густо зачёркнутая надпись по – французски «Annette Poushkine». Перед отъездом поэт написал стихотворение «Город пышный, город бедный…», в котором высказывал сожаление о разлуке с мрачноватым Петербургом, где остаётся очаровавшая его девушка:
Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелёно – бледный,
Скука, холод и гранит —
Всё же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьётся локон золотой.
Может быть, собираясь в дорогу, поэт вспоминал, как ещё недавно рисовал гирлянды из маленьких женских ножек вокруг стихотворений, вписанных им в альбомы миниатюрной светловолосой красавицы Олениной…
Пушкин едет в Малинники, имение П.А. Осиповой в Старицком уезде, где сочиняет лирические стихи, работает над VII главой «Евгения Онегина», дорабатывает «Полтаву» и пишет к ней «Посвящение», адресат которого вызывает столько споров среди пушкинистов:
Тебе – но голос музы тёмной
Коснётся ль уха твоего?
Поймёшь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдёт непризнанное вновь?
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало милые тебе —
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
По сложившейся традиции «Посвящение» относят к Марии Николаевне Волконской, последовавшей за мужем – декабристом в Сибирь. Главным обоснованием этой гипотезы является черновой вариант тринадцатого стиха «Сибири хладная пустыня», прочитанный известным пушкинистом П.Е. Щёголевым. Но существуют и другие предположения об адресате «Посвящения». Есть веские основания относить его к Анне Олениной. Она была единственной из всех современниц Пушкина, воспринявших эти стихи на свой счёт и узнавших «звуки, бывало милые» ей. Её мнение разделял Сергей Дмитриевич Полторацкий, приходившейся ей двоюродным братом. Он был в дружеских отношениях с поэтом, а впоследствии стал усердным собирателем его поэтического наследия и биографических материалов. С.Д. Полторацкий отличался объективностью суждений, и родственные связи не могли оказать влияния на его вывод. Да и «непризнанная любовь», «печальная пустыня», «последний звук речей», о которых говорится в «Посвящении», вполне могли ассоциироваться у Пушкина с недавним прощанием с Анетой в Приютине.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.