Мужчина в меняющемся мире

Мужчина в меняющемся мире

Утренняя эрекция – это единственная вещь, которая делает мужчину загадкой природы.

Виктор Ерофеев

Мой последний проект «Мужчина в меняющемся мире», которым я занимаюсь с 1999 г. (попытка осмыслить, как меняются мужчины и их представления о самих себе в современном мире, в котором они утрачивают былую власть и гегемонию), имеет длинную предысторию.

Теоретический интерес к проблеме половых различий возник у меня случайно. В Ленинграде я много лет работал с очень образованной машинисткой Н. Д. Раскиной, которая не только перепечатывала мои рукописи, но и внимательно их читала и иногда высказывала критические замечания. Когда я стал заниматься юношеской психологией, Нина Давыдовна сказала: «Игорь Семенович, то, что вы пишете, очень интересно, но ведь это все – о мальчиках. А где же девочки? Они многое переживают иначе».

Нина Давыдовна была права. Мужской тип развития был мне не только лучше знаком по личному опыту, но и казался теоретически универсальным, единственно возможным. Когда под влиянием этой критики (никто из коллег мне ничего подобного не говорил) я стал размышлять и читать специальную литературу, то вскоре открыл для себя новый увлекательный мир. Пол оказался не однозначной биологической данностью, а сложным и многомерным социальным конструктом, требующим многодисциплинарного подхода, а социально-психологические различия между мужчинами и женщинами – вполне реальными, важными, но вместе с тем – историческими.

Еще в советское время я посвятил этой теме несколько статей, она присутствует и в моих обобщающих работах. Это стимулировало и к чтению феминистской литературы. Первый опыт был разочаровывающим. В конце 1960 – начале 1970-х годов я переписывался с известным американским социологом Карлфредом Бродериком, главным редактором «Journal of Marriage and the Family». Однажды, посылая мне очередной номер журнала, Бродерик написал, что он должен мне понравиться, потому что его готовили марксистки-феминистки. Прочитав журнал, я ответил, что ни этот феминизм, ни этот марксизм мне не нравятся – такой вульгарный социологизм был у нас в 1920-х годах, возвращаться к нему незачем. Первые феминистские работы в антропологии действительно были наивно декларативными, но в них ставились серьезные вопросы, следующее поколение ученых стало обсуждать их предметно, после чего игнорировать их стало уже невозможно.

Примерно так же было и в постсоветской науке. Первые «женские» школы и семинары в значительной степени сводились к жалобам на бедственное положение женщин, жалобы были справедливыми, но теоретически неинтересными. Однако очень скоро эти исследования, которые из «женских» переименовали в «гендерные», стали профессиональными и интересными для всех. Посещение гендерных летних школ и семинаров, особенно в замечательном Форосе, и полугодовое пребывание в Центральноевропейском университете в Будапеште (1999), куда меня «сосватал» Сергей Ушакин, показали мне, что здесь есть чему учиться. Надо только терпеливо слушать, не обращать внимания на неизбежные во всяком новом деле благоглупости и птичий язык (любой язык, которого ты не знаешь, кажется птичьим) и не думать, что содержимое твоих штанов автоматически гарантирует тебе интеллектуальное превосходство над теми, кто носит юбку.

Разумеется, меня раздражают разговоры о «мужской» и «женской» науке, игнорирование данных психологии, биологии и т. п., что особенно заметно в трактовке сексологических сюжетов. Какое-то время я даже возражал против слова «гендер», опасаясь, что оно вызовет путаницу и схоластические споры о словах (что действительно имеет место). Однако «гендер» позволяет деконструировать биологический эссенциализм, который, хотя бы в силу своей привычности, легче усваивается обыденным сознанием. В последние годы я посвятил несколько статей разъяснению соотношения понятий «пол» и «гендер», пытаясь сделать его понятным не только психологам, но и представителям медико-биологических дисциплин, до которых эта терминология еще не дошла. Эти темы освещаются и в моих учебных пособиях «Ребенок и общество» (2003) и «Сексология» (2004).

По сути дела, в этом вопросе, как и в других, я занимаюсь наведением мостов между берегами, обитатели которых имеют друг о друге смутные представления, но одни убеждены, что на противоположном берегу живут люди лихие, так что от них лучше держаться подальше, а другие не прочь познакомиться с соседями поближе. Первым моя деятельность кажется вредной и подрывной, а вторые считают ее полезной.

В самих гендерных исследованиях меня занимают не столько общие, сколько специфически мужские проблемы. С точки зрения социолога классической формации, для которого социальная реальность не сводится к дискурсу, гендерный порядок – явление не только психолингвистическое, но и – прежде всего – макросоциальное. Чтобы понять исторические изменения во взаимоотношениях мужчин и женщин, нужно начинать не с психики, которая во многом производна от характера жизнедеятельности, а с социально-структурных процессов, общественного разделения труда, властных отношений и т. д. В этом духе написана моя статья «Мужчины в изменяющемся мире» (1999), опубликованная в нескольких гендерных учебных пособиях.

Первоначально я хотел посвятить мужским проблемам одну книгу, но тема оказалась слишком сложной и многогранной. Неожиданно для меня самого, сначала на первый план вышла такая локальная и даже вроде бы не совсем социальная тема, как репрезентация обнаженного мужского тела.

До последней трети ХХ в. человеческое тело считалось природной данностью, интересной только для биологии и медицины. Общественные и гуманитарные науки затрагивали телесность лишь попутно, в связи с философской проблемой соотношения духовного и материального или в контексте истории искусства и физической культуры. Пренебрежительное отношение к телесности, тесно связанное с антисексуальностью и принижением чувственности, ярко проявлялось и в советской науке. В последние десятилетия положение резко изменилось: телесность, в самых разных аспектах, стала предметом многочисленных философских, социологических и гуманитарных исследований.

Телесность имеет и свой гендерный аспект. Чем и почему мужской телесный канон отличается от женского? Чья нагота шире представлена в изобразительном искусстве? Как соотносятся друг с другом бытовая культура и художественная репрезентация мужского и женского тела? Можно ли говорить об исторической эволюции и этнокультурных вариациях образов мужской и женской красоты, или же они полностью детерминированы законами эволюционной биологии? Что меняется в этом отношении в современной культуре? Сохраняется ли в ней традиционное правило «мужчина действует, женщина показывает себя», или появляется нечто новое?

На первый взгляд, тема – сугубо искусствоведческая и, следовательно, не моя. Но за эстетическими проблемами скрываются социокультурные. Феминистская искусствоведческая литература, с которой я познакомился в Будапеште, стимулировала появление новых вопросов. Я подумал, что представленная визуально, «в картинках», история художественной репрезентации мужского тела может дать для понимания канона маскулинности не меньше, чем социальная статистика и динамика гендерного разделения труда. Этой теме я посвятил несколько научных статей и большую книгу «Мужское тело в истории культуры» (2003).

Это была очень тяжелая работа. Я писал книгу на свой страх и риск (получить грант на такой экзотический для России проект – «образы голых мужиков!» – невозможно, я и не пытался это сделать) и даже без надежды на издание. Все свое свободное время в 1999–2003 гг. я тратил на посещение музеев (в эти годы я много ездил и кроме московских и петербургских музеев сумел побывать в музеях Вашингтона, Нью-Йорка, Парижа, Берлина, Геттингена, Будапешта и Хельсинки), причем делал это заведомо неправильно. В молодости знакомые художники научили меня, что не нужно пытаться осмотреть большой музей целиком, в этом случае все впечатления остаются в ногах. Посещая тот или иной музей, я обычно заранее определяю, что смотреть, оставляя остальное до следующего раза (или до следующей жизни). На сей раз я проходил музей из конца в конец, подходя только к тем картинам, где было изображено обнаженное мужское тело. Конечно, это дикость. Но таким путем я нашел немало произведений, которые в джентльменский набор тематических альбомов и монографий не входили.

Еще сложнее было с литературой. Хотя я основательно поработал в библиотеке Геттингенского университета и Библиотеке Конгресса, этого было недостаточно. В книжной лавке любого хорошего музея представлены книги и каталоги, которые до библиотек еще не дошли и дойдут не скоро. Купить их я, естественно, не мог, да и по весу они были недоступны. Значит, надо было просматривать их на месте. В американских книжных магазинах обычно удается найти стул, а то и стол, где можно читать без помехи. В музейных магазинах такие удобства не предусмотрены, но в американских музеях можно сесть на пол. В Лувре это не принято, а лучшей выставки новых книг по искусству я нигде не видел. Приходилось просматривать и читать тяжелые книги на весу или аккуратно положив их на стенд, чтобы не мешать другим посетителям и не повредить дорогую книгу. А если в придачу в Париже стоит тридцатиградусная жара (правда, в музее работает кондиционер) и у тебя болят колени, это становится многочасовой пыткой, которая по моей субъективной шкале неприятных воспоминаний идет сразу же за ездой в теплушках в военные годы. Зато я относительно уверен, что не пропустил ничего существенного.

Нелегко далось и издание книги. Поначалу я вообще не рассчитывал на это (без иллюстраций такая книга немыслима, а где ты их возьмешь?) и собирался просто поместить свой текст в Интернете. Но друзья познакомили меня с президентом издательства «Слово» Наталией Александровной Аветисян, которая сразу поняла замысел необычной книги и решила ее печатать. Начались поиски редактора. Первый редактор, интеллигентная дама средних лет, сказала, что книга интересно и хорошо написана, но нужно убрать все про пенис и фаллос, а «сексуальность Христа – это вообще неприлично». Объяснять, что на эту тему существует серьезная и более чем благопристойная искусствоведческая и религиоведческая литература, было бесполезно, в России о ней никто даже не слышал. Ничего не вышло и с двумя следующими кандидатами. Зато Ирина Владимировна Шадрина вникла в замысел книги и стала мне бесценной помощницей. О трудностях с подбором иллюстраций я уже не говорю, это была целая эпопея.

Разумеется, написать систематическую историю художественной репрезентации мужского тела я не мог и не собирался, у меня была другая задача. Если бы меня спросили, как следует читать эту книгу, я бы посоветовал начать с первой главы «Нагота как культурологическая проблема», где популярно, но, как мне кажется, грамотно изложены философские и культурологические предпосылки исследования (сущность телесного канона, происхождение стыда и диалектика нагого и голого, философия взгляда, особенности конституирования образов мужского и женского тела и т. д.), затем внимательно прочитать последнюю главу «Мужское тело и современная массовая культура», ради которой и было задумано это исследование, и лишь после этого читать исторические главы, посвященные конкретным эпохам. Не будучи искусствоведом, я хотел, опираясь на специальную литературу (липовых сносок, чтобы образованность показать, у меня не бывает), выделить самые общие, социально и культурно значимые черты каждой эпохи, будь то идеальная мужская красота античности, средневековый конфликт духовности и телесности, ренессансная реабилитация плоти, эстетика мужественности классицизма и хрупкая мужская субъективность, открытая романтиками, переход от нагого к голому в реалистическом искусстве XIX в., мускулистая маскулинность атлета и милитаризованное «фашистское тело» и т. д. Особенно интересен для меня был женский взгляд на мужское тело, а также образы мужской наготы в русском искусстве (в последнем вопросе у меня не было предшественников, я довольствовался фиксацией фактов, с минимумом обобщений).

Книга вызвала много откликов. Некоторые критики, не утруждая себя чтением, увидели в ней просто шикарный альбом красивых картинок. Галина Юзефович, по мнению которой вся моя прошлая научная деятельность сводилась к подведению «простенькой, но эффектной теоретической базы» под сексологические сочинения В. Шахиджаняна, не нашла в книге ничего, кроме «многочисленных курьезных ошибок» (ни единого примера она не привела), хотя высоко оценила качество неизвестно откуда взявшихся иллюстраций (хорошо хоть, что не сочла их порнографическими)[69]. Напротив, специалисты в области гендерных исследований признали книгу «важным академическим событием»[70]. Искусствоведов из Государственной библиотеки иностранной литературы она подвигла на организацию семинара и выставки, а философ и историк искусства М. С. Каган, который никогда не писал рецензий на непрочитанные книги, выразил «пожелание, чтобы книга эта обрела возможно более широкого читателя-зрителя – она может восполнить существенный пробел в его общем и художественном образовании»[71]. К сожалению, для выполнения просветительской функции книга слишком дорого стоит – 450 цветных иллюстраций и соответствующая полиграфия дешевыми быть не могут.

Иконография мужского тела для меня – всего лишь интерлюдия. На самом деле я хочу понять, что происходит с мужчинами в современном мире. Для этого нужно:

а) рассмотреть глобальные тенденции изменения нормативного канона маскулинности и гендерного порядка, в котором господствующая роль принадлежит мужчинам;

б) выяснить, как изменяются в связи с этим важнейшие свойственные (или приписываемые) мужчинам психологические черты, и

в) проследить, как эти процессы проявляются в современной России.

Сделать это я хотел не как теоретик, формулирующий ряд умозрительных и логически последовательных идей, а путем обобщения массы более или менее достоверно установленных, но разрозненных социологических, антропологических, исторических и психологических фактов. Такой подход сегодня крайне непопулярен, все предпочитают обсуждать не разнородные факты, а методологические принципы. Как философ, я вполне разделяю этот пафос, обсуждать идеи интереснее, чем факты, но в данном случае мне важен эмпирический материал, который я собирал не абы как, а на базе нескольких общих принципов.

Первый принцип – максимальная опора на данные специальных наук. Как специалист в области истории и методологии общественных и гуманитарных наук, я хорошо знаю слабые стороны научного и тем более – гуманитарного дискурса, но, при всех ограничениях, научные факты все-таки более солидны, чем неотрефлексированные и категоричные суждения обыденного сознания, даже если они облечены в философскую форму.

Второй принцип – меж– или полидисциплинарность. Интересующие меня вопросы с разных сторон изучаются и обсуждаются в рамках социологии, антропологии, истории, психологии, гендерных исследований и многих других наук, каждая из которых имеет свой собственный понятийный аппарат и логику исследования. Нередко то, что считается достоверным в одной науке (например, в эволюционной биологии), категорически отвергается в другой (например, в гендерных исследованиях). Чтобы перебросить между ними логические мосты, нужно иметь солидные профессиональные знания в каждой из них, что заведомо невозможно. Единственное, что может сделать автор обобщающей книги, – показать эвристическую ценность и одновременно границы того или иного монодисциплинарного подхода. Минимальные методологические требования здесь: а) никогда и ни при каких условиях ничего не утверждать о мужчинах и женщинах «вообще», без учета социально-экономических, этнокультурных и иных средовых параметров и б) никогда не сводить и не выводить индивидуально-личностные свойства людей из социально-средовых или биологических факторов.

Третий принцип – всемирно-исторический контекст. В последние полвека взаимоотношения между мужчинами и женщинами, а следовательно, и их психология существенно изменились и продолжают меняться. Хотя межполовая конкуренция или, как ее иногда называют, «война полов», существовала всегда, в прошлом ее рамки и возможности были жестко определены культурой, и эти ограничения воспринимались как универсальный биологический закон. Мужчины и женщины должны были «покорять» и «завоевывать» друг друга, используя для этого специфические, веками отработанные приемы и методы, но сравнительно редко конкурировали друг с другом на макросоциальном уровне. Соперником мужчины, как правило, был другой мужчина, а соперницей женщины – другая женщина. Сейчас, впервые в истории человечества, сложилась ситуация, когда мужчины и женщины начали открыто и жестко конкурировать друг с другом не только в семейно-бытовой сфере, где многое зависит от индивидуальных особенностей партнеров, но в самом широком спектре общественных отношений и деятельностей. На первый взгляд, это отвратительно и ужасно. Однако конкуренция – не только соперничество, но и способ кооперации, в результате которой у представителей обоих полов образуются новые социальные качества. Какие именно, как им нужно учиться и как преодолевать возникающие при этом конфликты?

Поскольку интересующие нас новые черты взаимоотношений мужчин и женщин возникли, достигли определенной степени зрелости и были осознаны на Западе значительно раньше, чем в России, изучать их нужно опять-таки на западном материале и только после этого смотреть, действуют ли те же самые закономерности в России, и если да, в чем их специфика, а если нет – то почему и какова альтернатива? Кроме того – это прямо вытекает из предыдущего – на Западе гораздо больше научных исследований, что, в свою очередь, способствует повышению их качества. Если у вас мало молока, откуда возьмутся сливки? Наличие противоречивых научных данных стимулирует рождение новых гипотез, которые тут же подвергаются эмпирической проверке. Обобщений, основанных на плохих выборках и самодельных методиках, никто всерьез не воспринимает. Поэтому необходимо сначала изучить, что сделано «за бугром», а потом уже сравнивать с этим отечественные данные, если таковые имеются.

Задача еще больше усложняется наличием двух взаимосвязанных, но тем не менее разных факторов:

1) нормативный канон маскулинности – как разные культуры и общества представляют себе «настоящего мужчину», что зафиксировано в историко-антропологических и социологических исследованиях, и

2) типичные свойства индивидуальных мужчин, зафиксированные психологическими исследованиями и статистически обобщенные и отфильтрованные метаанализом.

Итоги этой работы я подвел в книге «Мужчина в меняющемся мире» (выйдет в 2008 г.). Это своеобразное «введение в мужиковедение» открывается анализом современного так называемого «кризиса маскулинности», возникновения «мужского вопроса» и мужских «освободительных движений». Далее я критически рассматриваю основные мифы, метафоры и парадигмы маскулинности, соотношение полового диморфизма и гендерной стратификации и что конкретно измеряют психологические тесты маскулинности и фемининности. После того как прояснилась историческая природа гендерного порядка, на первый план выступает проблема соотношения разделения труда между мужчинами и женщинами и характера существующих в обществе властных отношений. Это можно предметно обсуждать только на базе историко-антропологических данных. В результате выясняется, что хотя понятие «маскулинности» обладает некоторыми универсальными, транскультурными чертами и претендует на монолитность, так называемая гегемонная, властная маскулинность, или маскулинная идеология, никогда и нигде не является единственной; в каждом обществе и каждой культуре существуют разные типы мужчин и маскулинностей, и без изучения этих альтернативных маскулинностей (например, воина, священника или земледельца) понять гендерный порядок и его эволюцию невозможно.

Следующий раздел книги, «Мужчины в постиндустриальном обществе», посвящен тому, что происходит с гендерным порядком и нормативными представлениями о маскулинности в современном обществе. Прежде всего речь идет о разделении труда и прочих социальных ролей и функций между мужчинами и женщинами. Сначала я прослеживаю эти процессы – что меняется, что сохраняется и как это воспринимается общественным сознанием – на западноевропейском, а затем на российском материале. Никаких оригинальных, собственных эмпирических данных по этим вопросам у меня нет. Но если рассмотреть в едином комплексе, с одной стороны, количественные данные массовых опросов Левада-центра и Фонда «Общественное мнение», а с другой – результаты качественных гендерных исследований, какие проводит, например, Ирина Тартаковская, то историческая динамика «старых» и «новых», «состоявшихся» и «несостоявшихся» российских маскулинностей выглядит значительно более выразительно и нюансированно, позволяя судить как о долгосрочных глобальных тенденциях, так и о сходствах и различиях между Россией и Западом.

Однако изменение нормативного канона маскулинности (каким должен быть мужчина?) не позволяет ответить на вопрос, насколько реальные мужчины из плоти и крови готовы к принятию новых социально-исторических вызовов. В главе «Мужчина в зеркале психологических исследований» я перехожу от анализа нормативной культуры к обобщению психологических данных (прежде всего на основе метаанализов) по таким животрепещущим вопросам, как умственные способности и интересы современных мужчин, их агрессивность и соревновательность, сексуальность, отношение к своему телу и внешности, самоуважение и чувство субъективного благополучия и, последнее по счету, но не по важности, состояние их здоровья. Обсуждение этих вопросов заставляет меня обращаться не только к разным отраслям психологии, но и к психобиологическим исследованиям. Например, насколько биологически универсальна самцовая агрессивность, как взаимосвязаны друг с другом тестостерон, агрессия и соревновательность, каковы нейробиологические корреляты и предпосылки любви к риску, новизне и острым ощущениям и т. д. Я не открываю здесь ничего нового и не позволяю себе ни малейшей отсебятины. Я только пытаюсь, на базе специальных исследований, оценить, происходят ли в этих сферах мужской жизнедеятельности и соответственно в психических свойствах мужчин какие-то перемены, позволяющие мужчинам справляться с возникшими перед ними задачами, и где, какие и у кого (мужчины – разные) в связи с этим возникают трудности и узкие места, требующие общественного внимания и профессиональной помощи?

И наконец, последний сюжет этой книги, в котором сфокусированы все мужские проблемы и интересы всех наук о человеке и обществе, – это отцовство и отцовские практики.

Имеет ли смысл такая меж– и наддисциплинарная рефлексия, если все ваши эмпирические данные заведомо вторичны и строгому количественному анализу вы их не подвергаете (зачастую это вообще невозможно)? На мой взгляд, имеет.

Историко-социологическое изучение гендерного порядка приводит к выводу, что в современном мире происходит беспрецедентная, но подготовленная всем предшествующим развитием человечества ломка традиционной системы разделения общественного труда и прочих социальных функций между мужчинами и женщинами.

В сфере трудовой деятельности и производственных отношений налицо постепенное, но все более ускоряющееся разрушение традиционной системы гендерного разделения труда, ослабление дихотомизации и поляризации мужских и женских социально-производственных ролей, занятий и сфер деятельности.

Женщины постепенно сравниваются с мужчинами по уровню образования, от которого во многом зависят будущая профессиональная карьера и социальные возможности, и даже превосходят в этом отношении мужчин.

Параллельно этому, хотя со значительным отставанием, в политической сфере меняются гендерные отношения власти. Мужчины постепенно утрачивают монополию на политическую власть. Всеобщее избирательное право, принцип гражданского равноправия, увеличение номинального и реального представительства женщин во властных структурах – общие тенденции нашего времени. Это не может не изменять социальных представлений мужчин и женщин друг о друге и о самих себе.

С еще большим хронологическим отставанием и количеством этнокультурных вариаций в том же направлении эволюционируют брачно-семейные отношения. В современном браке гораздо больше равенства, понятие отцовской власти все чаще заменяется понятием родительского авторитета, а «справедливое распределение домашних обязанностей» становится одним из важнейших условий семейного благополучия. Психологизация и интимизация супружеских и родительских отношений, с акцентом на взаимопонимание, несовместимы с жесткой дихотомизацией мужского и женского. Образованные и экономически самостоятельные женщины не могут жить по древним домостроевским формулам.

Существенно изменился производный от социальной структуры общества характер гендерной социализации детей. Более раннее и всеобщее школьное обучение, без которого невозможно подготовить детей к предстоящей им сложной общественной и трудовой деятельности, повышает степень влияния общества сверстников по сравнению с влиянием родителей, а поскольку школьное обучение большей частью является совместным, оно объективно подрывает гендерную сегрегацию, создавая психологические предпосылки для более равных и кооперативных отношений между взрослыми мужчинами и женщинами в разных сферах общественной и личной жизни. Одновременно это делает проблематичными традиционные представления о гендерных различиях способностей и интересов, актуализируя споры о плюсах и минусах совместного или раздельного обучения и т. д.

Изменения в содержании и структуре гендерных ролей преломляются в социокультурных стереотипах маскулинности и фемининности. Хотя массовому сознанию нормативные мужские и женские свойства часто по-прежнему кажутся альтернативными, принцип «или/или» уже не является безраздельно господствующим. Многие социально-значимые черты и свойства личности считаются гендерно-нейтральными или допускающими существенные социально-групповые и индивидуальные вариации. Идеальный тип «настоящего мужчины», который всегда был условным и проецировался в воображаемое прошлое, окончательно утратил свою монолитность, а некоторые его компоненты, например агрессивность, стали проблематичными и дисфункциональными, уместными только в определенных, строго ограниченных условиях (война, соревновательный спорт и т. п.).

Масштабы, темпы и глубина изменения гендерного порядка и соответствующих ему образов маскулинности очень неравномерны а) в разных странах, б) в разных социально-экономических слоях, в) в разных социально-возрастных группах и г) среди разных типов мужчин. Однако ломка традиционного гендерного порядка отражает глубинные изменения в характере общественного производства и является закономерной и необратимой.

Поскольку движущей силой этого процесса являются женщины, сдвиги в их социальном положении и характере жизнедеятельности опережают соответствующие изменения в поведении и психике мужчин. Некоторые мужчины воспринимают происходящие перемены как угрозу со стороны женщин, что проявляется, в частности, в негативном отношении к феминизму. На самом деле новые вызовы, с которыми сталкиваются и на которые вынуждены отвечать мужчины, имеют объективную природу. Никаких шансов вернуться в патриархальное прошлое человечество не имеет.

Противоречия маскулинности особенно ярко проявляются в трактовке отцовства. Интерес к этой теме для меня не нов. Первую статью об отцовских функциях в семье я опубликовал в 1970 г., а в 1973 г. выступал с докладом «Зачем нужны отцы?» на Всесоюзной этнографической конференции. «Кризис отцовства», о котором сейчас много говорят и пишут, выступает одновременно как аспект кризиса власти, кризиса маскулинности и кризиса семьи. Если разграничить а) отцовство как социальный институт и б) конкретные отцовские практики, – становится ясно, что последние никогда не были и не могли быть одинаковыми, а противопоставление отцовской власти и материнской любви имеет весьма ограниченную эвристическую ценность. Замена авторитарного родительства авторитетным, соответствующая переходу от монархического правления к демократическому, в равной мере касается и отцов, и матерей.

Историческая эволюция института отцовства тесно связана с изменением характера политической власти. Я даже сформулировал это в виде притчи:

Отцовство как вертикаль власти. И наоборот

Когда-то в мире существовала вертикаль власти. На небе был всемогущий Бог, на земле – всемогущий царь, а в семье – всемогущий отец. И всюду был порядок.

Но это было давно и неправда. Именем Бога спекулировали жуликоватые жрецы, именем царя правили вороватые чиновники, а отец, хоть и порол своих детей, от повседневного их воспитания уклонялся.

Потом все изменилось. Богов стало много, царя сменила республика, а отцовскую власть подорвали коварные женщины, наемные учителя и непослушные дети. И теперь мы имеем то, что мы имеем.

Многим людям кажется, что раньше было лучше, и они призывают нас вернуться в прошлое. Какое именно?

Если говорить о реальных социально-педагогических проблемах, трудности современных отцов обусловлены не мужской безответственностью и женской агрессивностью, а ростом социальной мобильности и тем, что к мужчинам предъявляются новые требования, которых раньше не было или они были факультативными. Отсюда – целый ряд социально-психологических задач, связанных с подготовкой мужчин к отцовству и осознанием места отцовства в мужской идентичности.

Ломка традиционного гендерного порядка и плюрализация маскулинностей неизбежно дополняется и сопровождается изменением приписываемых мужчинам и женщинам социальных и психологических черт. Однако это приводит не к уничтожению половых и гендерных различий, часть из которых находится под биологическим контролем и связана с нашим филогенетическим прошлым, а только к ослаблению их поляризации и абсолютизации.

Поскольку Россия – часть мировой цивилизации, в ней в полной мере проявляются все глобальные процессы и тенденции, связанные с изменением гендерного порядка и канонов маскулинности. Наивное желание вернуться назад, в идеализированное, а точнее – воображаемое домостроевское прошлое отрицательно влияет на состояние общественного сознания, способствуя поддержанию сексизма и мужского шовинизма, превращению нормальной мужской сверхсмертности в избыточную, игнорированию реалий сексуальной революции и т. д. и т. п.

Возродить древнерусский канон гегемонной маскулинности невозможно по социально-экономическим причинам. Во-первых, страна не может обойтись без участия женщин в общественном производстве, а это автоматически меняет структуру гендерных ролей. Во-вторых, российская семья не может – и не захочет – существовать на одну мужнюю зарплату. В-третьих, эмансипация российских женщин, включая уровень их образования, зашла слишком далеко, чтобы их можно было вернуть к системе «трех К» (Kinder, KЯche und Kirche). Влияние консервативной идеологии лишь ухудшает социально-демографические показатели страны и субъективное благополучие ее населения.

В книге «Мужчина в меняющемся мире» речь идет о взрослых мужчинах. Однако мужской проект был бы неполон без анализа того, как нормы и свойства маскулинности создаются, изменяются и поддерживаются в процессе индивидуального развития. В рамках поддержанного РГНФ проекта «Особенности развития и социализации мальчиков» я несколько лет интенсивно изучал эти вопросы. Книга «Мальчик – отец мужчины» давно уже была бы закончена и опубликована, но, читая по ходу своей работы новейшие зарубежные исследования, я то и дело обнаруживал глобальные проблемы, которыми в России никто всерьез не занимается, или же их трактуют примитивно-идеологически.

Челябинская трагедия (дело Андрея Сычева) заставила меня пристальнее взглянуть на проблемы мужского группового насилия. Дедовщина, которую по-английски называют хейзингом, оказалась не только российским и не только армейским феноменом, а обзор мировой научной литературы по этому вопросу вывел меня на еще более общую проблему школьного насилия (буллинг), которая давно уже заботит психологов и педагогов всего мира, за исключением нашей прекрасной страны. Пришлось разбираться с этим всерьез.

Не менее актуальным оказался вопрос о плюсах и минусах совместного и раздельного обучения. У нас он обсуждается преимущественно в идеологическом плане, причем так, будто все определяется врожденными способностями мальчиков и девочек, на которые ни одна историческая система образования на самом деле никогда не опиралась, да и сами эти способности остаются проблематичными. Мой доклад эту тему на Отделении психологии РАО в 2005 г. неожиданно – за время моего членства в академии ни одна моя работа не вызывала там отклика – вызвал интерес и одобрение даже со стороны тех коллег, с которыми мы обычно расходимся. Мне предложили повторить доклад на Президиуме РАО, и там его тоже официально одобрили. Значительный интерес к этой теме возник и в СМИ. Чтобы разобраться в ней профессионально, пришлось углубиться в новые для меня проблемы истории и социологии образования, а также в изучение метаанализов когнитивных способностей мальчиков и девочек.

Стоило задуматься о психологии силового юношеского спорта, как выяснилось, что его влияние на социальное поведение подростков крайне неоднозначно, и об этом есть увлекательные специальные, даже международные, исследования. Проблематичным оказалось и телесное «Я» мальчиков, от которого во многом зависит их субъективное благополучие и даже психическое здоровье.

Все это, естественно, отсрочило окончание книги, зато, я надеюсь, сделало ее информативнее и глубже. Думаю, что к осени 2008 года я ее все-таки закончу.

Профессионально книга «Мальчик – отец мужчины» адресована прежде всего психологам, социологам, педагогам, специалистам в области гендерных исследований и социальным работникам, но фактически рассчитана на более массовую аудиторию, включая учителей и родителей.

Место предисловия в ней занимает «Обращение к читательницам». Как бывшему, давнопрошедшему мальчику, мне, естественно, хотелось бы, чтобы мою книгу читали мальчики, юноши и молодые мужчины, которым она могла бы помочь познать себя. Но современные мальчики мало читают, эта книга покажется им сложной и скучной. По тем же причинам мало надежды и на взрослых мужчин, за исключением профессионалов, читающих книги не для удовольствия, а по долгу службы. Так что доверительного разговора «в мужской компании», по которому ностальгирует едва ли не каждый мужчина, у меня не получится, главными читателями этой книги окажутся женщины.

Во-первых, женщины вообще значительно больше читают.

Во-вторых, они абсолютно преобладают во всех гуманитарных науках и психологии, не говоря уже о педагогике.

В-третьих, независимо от своей профессии, они живо интересуются мальчиками и мужчинами в качестве их матерей, жен и возлюбленных.

Так что если моя книга поможет женщинам лучше понять мальчишескую психологию, мужчины и мальчики от этого только выиграют.

Книга открывается очерком исторической антропологии мальчишества как социокультурного проекта: что значит быть мальчиком в разных человеческих обществах, есть ли здесь какие-то транскультурные универсалии и какие именно? Затем рассматриваются современные психологические теории гендерного развития и взаимодействия его биологических, социализационных и когнитивных элементов, а также конкретные данные, касающиеся развития умственных способностей и интересов мальчиков, их эмоциональной культуры, агрессивности и сексуальности. Глава «Какими они себя видят?» посвящена возрастным процессам формирования мужской идентичности, личных критериев маскулинности, самоуважения и образа «Я» и тому, почему мальчики часто чувствуют себя самозванцами. Далее речь идет об особенностях и типичных проблемах семейной социализации мальчиков. Глава «Между нами, мальчиками» посвящена причинам и социально-психологическим последствиям универсальной гендерной сегрегации, закономерностям формирования и функционирования однополых мальчишеских групп, характерной для них внутригрупповой и межгрупповой иерархии.

В главе «Мальчики в школе» современная школа рассматривается не просто как институт социализации (так ее видят учителя и родители), но и как институт конструирования маскулинности (так ее переживают мальчики). В связи с этим подробно рассматриваются главные формы школьного насилия – буллинг и хейзинг – и возможные стратегии их преодоления или минимизации. Подробно, на базе конкретной международной и отечественной социальной и педагогической статистики, обсуждается часто дебатируемый вопрос: «Кому, мальчикам или девочкам, больше благоприятствует современная школа?» Почему многие мальчики не любят школу и что с этим можно сделать? Заодно возникает и еще один глобальный вопрос: куда исчез мужчина-воспитатель и можно ли вернуть его в современную школу? И наконец, каковы плюсы и минусы совместного и раздельного обучения?

Развитие и социализация мальчиков никогда, а тем более теперь, не замыкались рамками семьи и школы. Поэтому последняя глава, «Мальчики в социуме», возвращает читателя к макросоциальным процессам социализации и индивидуализации, которые находятся вне сферы прямого педагогического контроля взрослых. Речь идет о таких явлениях, как подростково-юношеские субкультуры, тусовки и группировки, спорт и физическая культура, массовая культура и Интернет. В этой связи меня особенно занимает проблема соотношения более или менее всеобщего, нормативного для любой мальчишеской/молодежной культуры тяготения к экстремальным занятиям и развлечениям и опасного как для общества, так и для самих мальчиков социально-политического экстремизма.

Книга «Мальчик – отец мужчины» не замыкается на Россию, речь в ней идет об общих, зачастую глобальных проблемах, причем все они, включая даже буллинг, касаются не только мальчиков, но и девочек. Готовых социально-педагогических рецептов в ней нет. Однако вдумчивому читателю она может дать полезную пищу для размышлений. Мое личное послание к читателю выражено в названии заключения книги: «Берегите(сь) мальчиков!». Мальчики, со всеми их проблемами и острыми углами, – замечательные, бесценные существа, которых надо всячески беречь и лелеять, но если вы не найдете к ним правильного подхода, они в состоянии причинить вам массу серьезных неприятностей.

Книга о мальчиках завершает мой «мужской» проект, но некоторые его мотивы я собираюсь продолжить.

Если ничто не помешает, моей следующей темой станут телесные наказания.

Вопрос о неправомерности и неэффективности телесных наказаний – важная социально-педагогическая и политическая проблема. Осенью 2007 г. Совет Европы начал широкомасштабную кампанию, целью которой является запрещение в странах – членах организации телесных наказаний и изменение менталитета родителей в области воспитания детей. На сегодняшний день только 16 стран – членов Совета предприняли ограничительные меры в области наказания детей.

В целом, отрицательное отношение к телесным наказаниям – важный индикатор общего уровня культуры человеческих взаимоотношений, включая отношение к детям. В России этот показатель исключительно низок, а общественное мнение неоднозначно. При репрезентативном опросе фонда «Общественное мнение» в 2004 г. свыше половины (54 %) россиян признали телесные наказания детей допустимыми, против высказались 46 %. На вопрос Левада-центра (2004): «Имеют ли право родители подростка 13–14 лет наказывать его физически?» 37 % (в 2000 г. было 27 %) ответили «да», 61 % – «нет». Многие люди оправдывают телесные наказания, ссылаясь на национально-религиозные традиции и собственный опыт. Факты домашнего насилия и жестокого обращения с детьми зафиксированы во многих, даже социально благополучных, семьях. Телесные наказания считают вполне приемлемыми не только многие российские родители, но и сами дети.

По поводу телесных наказаний существует обширная педагогическая, психологическая, историческая, медицинская и антропологическая литература, однако данные одной отрасли знания, как правило, неизвестны в другой, а политические проекты зачастую оторваны от фундаментальной науки, что делает их выводы недостаточно убедительными.

Сегодняшняя педагогика уверена, что телесные наказания отрицательно влияют на самосознание и чувство собственного достоинства ребенка. Для условий, в которых порка выглядит исключительным, чрезвычайным событием, это заключение, вероятно, справедливо. Но ведь было время, когда порка была массовой. Можно ли сказать, что в таком обществе индивидуального достоинства вообще не было? В Англии официально санкционированная порка сохранялась в школах, в том числе аристократических, вплоть до самого недавнего времени. Тем не менее никто не упрекал английских джентльменов в отсутствии чувства собственного достоинства, напротив, указание на развитое личное достоинство и гордость присутствует в любом иноземном стереотипе англичанина.

Не совсем однозначны и данные о стилях воспитания в конкретных семьях и средах. Сравнительно-исторические (как и психологические) исследования показывают, что конечный эффект воспитания зависит не от отдельных мер воздействия, а от общего социокультурного и личностного контекста, в котором эти меры применяются и – немаловажное дополнение – воспринимаются ребенком.

С точки зрения социальной педагогики, здесь также есть вопросы. Прежде всего: как соотносятся друг с другом а) телесные наказания вроде порки или шлепанья и 2) насилие над ребенком, злоупотребление его зависимостью (child abuse)? Во многих случаях эти понятия совпадают, но всегда ли? Общественное мнение не склонно автоматически подводить телесные наказания под категорию «насильственных действий», «жестокого обращения с детьми» и «злоупотребления детьми».

В общем, тут есть над чем подумать, даже безотносительно к российским реалиям. И все это органически связано с моими прошлыми работами, начиная с 1970-х годов. Разбросанность моей тематики не так велика, как кажется со стороны. Если это и безумие, то в нем есть своя логика.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.