Между боями — о боях

Между боями — о боях

Середина марта 1945 года. Восточная Померания. Впереди — Одер, до него не более сорока километров. Позади — многодневный напряженный марш с берегов Балтики. Ранним вечером 420-й истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион 207-й Краснознаменной стрелковой дивизии, свернув с дороги, сосредоточился в густом сосновом бору западнее немецкой деревни Геллен. Лесная тишина тотчас наполнилась голосами, тихим журчанием моторов: батареи выбирали места на ночлег. В гуще деревьев царил полумрак, тянуло прохладой. Терпко пахло смолой, перепревшими листьями. Умудренные боевым опытом, артиллеристы умело и расчетливо устанавливали автомашины и пушки, чтобы в случае тревоги быстро, без особых хлопот выбраться на дорогу. Задымили походные кухни: повара во главе со своим шефом ефрейтором Ф. Доновым начали готовить ужин.

Я и начальник штаба дивизиона капитан В. Ф. Братчиков, только что возвратившийся из дивизии, разложили карту и принялись наносить районы расположения штаба соединения, артиллерийского и стрелковых полков, дивизионных тылов. Вся карта этого района была залита зелеными пятнами лесных массивов, по западному краю которых с севера на юг пролегала асфальтированная дорога. Тут и там пестрели синие кляксы больших и малых озер. На запад от шоссе до самой голубой ленты Одера тридцатикилометровой полосой раскинулись поля, темнели редкие многоугольники небольших населенных пунктов. Только в одном месте, неподалеку от реки, паутиной распластался город Кенигсберг-на-Одере.

Орудуя карандашом, Братчиков докладывал, что в штабе артиллерии дивизии, расположенном в Геллене, приказали устраиваться основательно, так как стоять на подступах к Одеру будем долго. Через два дня начало боевой учебы. Приказ об этом получим сегодня. Основное содержание его заключается в том, что части соединения после пополнения должны форсировать Одер, а затем наступать на запад, быть может, даже на Берлин...

— Ну что ж, — заметил я, — задача пока не очень определенная, но нас и это устраивает: после нелегкого напряженного марша люди порядком устали и отдохнуть им не лишне.

Покончив с делами, поужинали. Капитан Братчиков снова подошел ко мне:

— Товарищ майор, у дороги, в четырехстах метрах отсюда, стоит совершенно пустая усадьба дорожного мастера. Разрешите разместить там штаб? Надо готовить документы, оформлять наградные листы. Здесь, в лесу, делать это не сподручно, да и людей у меня будет занято многовато.

Начальника штаба нередко тянуло расположиться в комфортабельных условиях, но я лишь иногда разрешал ему размещаться вне лагеря. На этот раз пришлось уважить его просьбу: работы у Василия Федоровича было действительно много. После обхода батарей я и мои заместители по политической и строевой части майор Н. Ф. Пацей и старший лейтенант А. А. Голобородько остались ночевать в лесу, в штабной машине.

Утро следующего дня выдалось солнечным и безоблачным. Настроение было превосходное: впервые после двухмесячных непрерывных боев удалось выспаться вволю. В полдень посыльный вручил пакет — боевое распоряжение командующего артиллерией дивизии. Оно слово в слово повторяло указания, полученные накануне капитаном Братчиковым. Новым было лишь строжайшее предписание соблюдать тщательную маскировку: противник не должен заметить сосредоточения наших войск.

До вечера никто не беспокоил. Весь день я провел в дивизионе — следил за оборудованием жилых помещений, автомобильного и орудийного парков. В лесу без умолку стучали топоры, визжали пилы. Повсюду спорилась работа. К вечеру между толстыми стволами сосен ровными рядами встали бревенчатые полуземлянки, вдоль них протянулись аккуратно расчищенные дорожки. Орудия и машины разместили в парках в строгом порядке, побатарейно. Вокруг лагеря под вековыми деревьями оборудовали для часовых посты с дощатыми навесами.

Поздним вечером капитан Братчиков принес ворох бумаг, и для меня, Н. Ф. Пацея и парторга дивизиона старшого лейтенанта Г. С. Шленскового наступили напряженные часы. Командиры и парторги подразделений накануне горячо обсуждали прошедшие бои и решили, кого и за что следует представить к правительственным наградам, подготовили донесения о боевых подвигах красноармейцев, младших командиров и офицеров. Теперь надо было во всем этом основательно разобраться.

Работали допоздна, а разобрали не более половины бумаг. Усталые, легли спать. Но сон долго не приходил. В растревоженной памяти всплывали картины недавно отгремевших боев. Невольно вспомнились мартовские бои нашей 3-й ударной армии, освобождение Варшавы, разгром большой померанской группировки немецко-фашистских войск, угрожавших правому флангу 1-го Белорусского фронта. Позади, в развалинах сгоревших городов и селений, осталась растерзанная фашистами Польша. Разбитые и преследуемые, гитлеровские части разбегались по лесам. Наши войска гнали их на север — к побережью Балтийского моря.

Здесь уже была Германия, разбойно утвердившаяся на отнятых у поляков землях. Повсюду по соседству с ветхими, покосившимися от времени и нищеты жилищами польских крестьян — добротные из жженого кирпича постройки бюргеров и сельских бауэров, особняки прусских юнкеров. Гаражи и легковые автомобили почти в каждом дворе, даже в деревнях. В домах роскошь, богатая мебель из красного дерева. В шкафах полным-полно одежды, белья, в сервантах и горках — фарфоровые и хрустальные сервизы, золотые и серебряные столовые приборы французских, бельгийских, русских, польских мастеров... Все это краденое добро второпях бросили сбежавшие жители. На улицах и в придорожных канавах — чемоданы, книги, среди которых множество экземпляров «Майн кампф» Гитлера, брошюры Геббельса...

Погода не благоприятствовала наступлению. С Балтики подул теплый северо-западный ветер. Снег растаял, дороги размокли, стали вязкими. Сырость пронизывала насквозь, особенно по ночам. И все-таки наступление наших войск было успешным.

Правда, пришлось пережить и горькие минуты. С особой остротой и болью вспоминалась гибель двух орудийных расчетов при отражении танковой атаки врага. Случилось это западнее Дейч-Кроне; на участке соседнего 12-го стрелкового корпуса. Там шел тяжелый бой с немецкими «тиграми», не хватало противотанковой артиллерии. Мне приказали снять дивизион с позиций и отправиться на помощь одной из дивизий корпуса. Увести с переднего края удалось лишь батарею старшего лейтенанта П. К. Глущенко. Остальные из-под носа у противника должен был снять с наступлением темноты старший лейтенант Голобородько.

Совершив сорокакилометровый бросок, мы прибыли на западную окраину небольшого населенного пункта и по указанию командующего артиллерией поддерживаемой дивизии заняли позиции в поле, на двух курганах. Слева и позади нас, на огородах, расположился противотанковый дивизион этого соединения. Вокруг стояла чуткая тишина. Только где-то у самого горизонта надрывно завывали моторами «юнкерсы» — они бомбили передний край.

Вместе с замполитом Пацеем я поднялся на башню кирхи, где располагался КП командующего артиллерией дивизии. Офицеры группы поддержки пехоты передавали команды на огневые позиции; командир дивизиона «катюш», молодой белокурый капитан, вымаливал у своего «семьдесят седьмого» еще несколько залпов; какой-то майор зло отчитывал своего начальника штаба за медлительность. Лицо его показалось мне знакомым. Я не удержался и заметил:

— Друг, не круто ли? Говорил бы поспокойнее. И твой начштаба поймет, и нам заодно больше пользы будет.

Майор умолк, недовольно посмотрел на меня и вдруг с волнением воскликнул:

— Саша! Бессараб! Ты ли это?! — И бросился на шею. Это был мой однокашник по артучилищу Андрей Яковец. Мы не виделись почти восемь лет.

— Чем командуешь? — спросил я.

— Дивизионом 152-миллиметровых пушек-гаубиц РГК. Сейчас увидишь нашу работу.

Вдруг кто-то закричал:

— Танки! Смотрите, сколько танков!

Все бросились к окнам. Я посмотрел в бинокль. Там, откуда мы только что пришли, по всему полю под напором двух-трех десятков немецких танков, сопровождаемых автоматчиками, отступала наша пехота. Не успев окопаться, батарея Глущенко открыла огонь с дальней дистанции. В бой вступили и орудия противотанкового дивизиона поддерживаемой дивизии. Пехота, ободренная помощью артиллеристов, прекратила отступление. Все чаще и нетерпеливей поглядывали мы с Пацеем назад, на опушку леса и выбегавшую из него дорогу. По ней вот-вот должен был прибыть Александр Голобородько с двумя батареями и ротой противотанковых ружей.

Тем временем расчеты батареи Глущенко, находясь далеко впереди основных сил пехоты, вели по вражеским танкам прицельную стрельбу прямой наводкой и одновременно продолжали зарываться в землю. Немецкие танкисты, немного помедлив, сосредоточили огневую мощь нескольких машин по позициям наших батарейцев. Мы поняли: именно там, у двух курганов, господствующих над окружающей местностью, разгорится жестокий бой именно там необходимо остановить неприятеля.

На башне кирхи установилась напряженная рабочая обстановка. Раздавались короткие команды. Артиллеристы и минометчики непрерывно вели заградительный огонь по подступам к высотам и по глубине боевых порядков наступавших гитлеровцев. Немецкие автоматчики так и не преодолели сплошную стену разрывов, полукольцом окаймившую курганы. Я нервничал: батарея Петра Глущенко оказалась в тяжелом положении. Мой однокашник Андрей Яковец, понимающе посмотрев на меня, сказал:

— Не беспокойся. Не пропустим «тигров» к твоим орудиям. — И снова передал команду на позиции своего дивизиона.

Среди танков и пехоты врага тотчас взмыли гейзеры пламени и дыма. Несколько бронированных машин завертелось на месте, одна из них задымила. Ожили расположенные на огородах минометы — все поле покрылось частыми низкими разрывами. Автоматчики противника залегли. Командир дивизиона «катюш» радостно сообщил, что ему разрешили еще один «залпик», и быстро начал передавать давно готовые установки для открытия огня.

Натиск фашистов на какое-то время ослаб. Маневрируя на поле боя, танки и подразделения автоматчиков начали перестраивать свои боевые порядки. Было видно, что враг готовится с новой силой ринуться в атаку.

Но и на нашей стороне на теряли времени. С тыла к населенному пункту прибывали свежие подкрепления и скрытно занимали рубежи слова от шоссейной дороги: командование дивизии накапливало силы для нанесения удара по правому флангу противника. В боевых порядках подтянутых подразделений находился и мой взвод управления под командованием младшего лейтенанта Лунева. Вместе с дивизионными саперами луневцы оборудовали огневые позиции для батарей Кандыбина и Шевкунова, которые должны были прибыть с минуты на минуту.

Вскоре гитлеровцы вновь открыли интенсивный огонь, а затем по всему фронту перешли в атаку. Тотчас среди вражеских танков и пехоты взметнулись мощные султаны разрывов. Даже полковник, командующий артиллерией дивизии, подобрел и был восхищен точностью огня гаубиц Андрея Яковца:

— Молодчина майор! Спасибо!

Однако через полчаса гитлеровским танкистам удалось выдвинуться к позициям батареи Глущенко и охватить ее с трех сторон. Подтягивать заградительный огонь поближе к высоткам стало опасно. На поле боя наступил критический момент. Несколько танков прорвались к правофланговому взводу и подмяли сначала одно, затем другое орудие. То были пушки старшины Ивана Ильина (в этом бою его расчет поджег уже одного «тигра») и младшего сержанта Федора Винокурова. В отделении Ильина, кроме него, в живых остались только двое. Раненные, они продолжали вести огонь из автоматов. Под брюхом немецкого танка, который утюжил позицию орудия Федора Винокурова, тоже взметнулись клубы черного дыма — кто-то из уцелевших номеров расчета бросил противотанковую гранату. Резкий металлический скрежет слетевшей с траков гусеницы, ослепительная вспышка. Волна горячего воздуха свалила Винокурова на дно окопа. Это и спасло ему жизнь: тотчас же над головой, плотно накрывая окоп широкой гусеницей, проползло немецкое самоходное орудие. Два других танка, медленно переваливаясь через воронки и траншеи, спустились с гребня и двинулись к стоявшим в неглубокой лощине арттягачам.

«Почему мешкают шоферы?» — подумал я, и в ту же минуту три доджа сорвались с места и помчались к городу. А четвертый неизвестно почему продолжал оставаться на месте. Глядя в бинокль, я искал водителя, но тщетно — его не было поблизости. Фашистский танк немедля расстрелял машину в упор.

Вскоре на выбегающей из лесу дороге показалась долгожданная колонна дивизиона. Я сообщил по телефону Пацею, незадолго перед этим ушедшему к Луневу, чтобы он встретил ее, и через четверть часа оба комбата доложили о готовности к бою. Я поставил им задачу. Батареи открыли огонь. Н. Ф. Пацея и А. А. Лунева со взводом управления пришлось вызвать на командный пункт.

Прорвавшиеся танки угодили теперь под удар пушек всего дивизиона, загорелись. Экипажи высадились и попытались уйти, но их тут же уничтожили. По сигналу командира дивизии командующий артиллерией организовал по пехоте и танкам врага мощный огневой удар внакладку из всех систем: «катюш», тяжелых гаубиц, орудий дивизионной и полковой артиллерии, минометов. Обстановка на поле боя резко изменилась. Наши стрелковые подразделения перешли в контратаку и нанесли удар во фланг противника. Остатки гитлеровцев в панике кинулись назад, а некоторые из них поспешили сдаться.

Мы с Пацеем поторопились к батарейцам Глущенко. У подножия высотки, которую оборонял правофланговый взвод, валялись немецкие автоматчики. На самом гребне ее застыл огромный танк, подбитый винокуровским расчетом. Те, кто не успели как следует окопаться, понесли потери. В живых остались лишь командиры орудий Ф. Винокуров и И. Ильин, наводчик А. Мищенко и еще несколько раненых красноармейцев. Их сразу же отправили в медсанбат.

Командир поддерживаемой дивизии прибыл на позицию и объявил благодарность личному составу батареи за неоценимую помощь в бою, стойкость и мужество.

...И вот только здесь, в лагере под Гелленом, нам удалось наконец выбрать время, чтобы обсудить и принять решение, кого из отличившихся представить к правительственным наградам, на кого оформить наградные посмертно.

К вечеру второго дня батареи полностью завершили оборудование лагеря. Подготовили «зеленые» классы для занятий. Вдоль широкой линейки выстроились жилые домики-срубы. Рядом разместилось хозяйство старшего фельдшера дивизиона Вали Жолобовой. Пищеблок оборудовали метрах в пятидесяти от основных сооружений. Здесь властвовал шеф-повар ефрейтор Федор Донов. Хозяйство моего помощника по автотехнике, крупнолицего, с широкими мохнатыми бровями ефрейтора Германа Михеля было в образцовом порядке. Старательно вычищенные автомобили стояли ровными рядами: сначала доджи, потом трофейные оппель-блицы и несколько отечественных грузовиков. Замыкали строй две автолетучки, в одной из которых был установлен токарный станок — по тому времени редкая роскошь для передовых технических подразделений обслуживания. Безупречно выглядел и отлично спланированный, с площадками для каждой пушки, орудийный парк.

После осмотра у меня не было замечаний, и командиры батарей, с нетерпением ожидавшие оценки своей работы, повеселели.

Кстати сказать, у комбатов было очень мало сходства. Петр Глущенко появился у нас полгода назад. Спокойный в любой обстановке, он с завидной легкостью охлаждал пыл своих горячих командиров взводов младших лейтенантов Григория Еременко и Виктора Мухортова, часто предостерегал их от неверного шага. Но и командиры взводов в свою очередь подстегивали его своей кипучей энергией и непоседливостью. Я был доволен таким сочетанием характеров — оно вносило добрый настрой во всю жизнь батареи.

Два других комбата были ветеранами части, воевали с осени 1941 года. Ладно скроенный, подвижный крепыш, Георгий Кандыбин был горяч. Подчиненные побаивались его. Нам с Пацеем и Шленсковым иногда приходилось сдерживать экспансивную натуру этого офицера. Николай Шевкунов, невысокий и худощавый, казался замкнутым. Говорил мало, двигался степенно, без суеты. Но на поле боя был смел и находчив. Многие младшие командиры стремились попасть в его батарею и при всякого рода перемещениях неохотно уходили из нее. Шевкунов был старше Кандыбина на шесть лет, но, несмотря на это, оба командира были неразлучными друзьями, часто советовались между собой, вовремя помогали друг другу на поле боя.

Ротой противотанковых ружей, включенной в штат дивизиона в конце сорок четвертого года, командовал младший лейтенант Василий Носов. Это подразделение использовалось для борьбы с танками противника на предельно близких дистанциях, когда огневым взводам необходимо было совершать маневр в составе батарей и дивизиона. Рота одновременно считалась как бы нашим резервом и учебной артиллерийской командой. По нештатному расписанию она была разбита на боевые орудийные расчеты-дублеры, прикрепленные к батареям и взводам. Ответственность за качество их подготовки возлагалась не только на командира роты, но и на комбатов. Каждый взвод ПТР имел один пулеметный расчет, вооруженный «максимом». Он предназначался для борьбы с танковыми десантами и автоматчиками противника. Роте часто приходилось действовать рассредоточенно, придавая каждой батарее по одному взводу. Такое использование полностью оправдывало себя в боевой обстановке, помогало лучше разить врага.

...Вот так всегда: не прошло и двух дней, а лагерь в густом сосновом бору уже и благоустроен, и обжит. Закончив работы, красноармейцы и командиры принялись так же деловито приводить себя в порядок. Кто попроворней, тот уже писал домой, а кто и вновь перечитывал пожелтевшие письма. Никто не торопился, но и не прохлаждался — время солдатское коротко, его всегда в обрез!

Вскоре мы получили приказ — приступить к боевой подготовке. Основные задачи: сколачивание орудийных расчетов, изучение материальной части оружия, правил стрельбы прямой наводкой и с закрытых позиций, обеспечение взаимозаменяемости номеров, — словом, дальнейшее совершенствование того, что уже делалось раньше в промежутках между боями.

Организацией и качеством учебы личного состава дивизиона интересовались не только офицеры штаба дивизии, но даже и сам полковник В. М. Асафов. Помнится, числа 20 марта комдив приехал к нам в сопровождении командующего артиллерией полковника В. И. Курашова. Ознакомившись с программой и расписанием занятий, комдив одобрил их. Затем он обошел учебные классы, побеседовал с офицерами, сержантами и солдатами. За обедом в довольно непринужденной обстановке полковник Асафов вспомнил о боевых действиях в Померании и дал высокую оценку нашему дивизиону (а я-то думал, что он тогда видел все издалека...).

Уезжая, полковник заметил мне:

— Вот мы с Владимиром Ивановичем по пути к вам заглянули в тот дом, где разместился твой начальник штаба. Стоять здесь будем долго. Перебирайся-ка и ты туда со своими заместителями и комбатами. Поживите хоть немного по-человечески. А в отношении боевой учебы скажу одно — пока есть возможность, не теряйте ни одного часа.

207-ю стрелковую Краснознаменную дивизию полковник В. М. Асафов принял под Каллисом — на второй или третий день прорыва обороны померанской группировки немцев. За этот короткий промежуток времени мы встречались с ним много раз. Впервые я увидел комдива на дороге в районе города Лабеса. Высокий, круглолицый, как говорится, косая сажень в плечах, он стоял у «виллиса» в окружении офицеров штаба дивизии. На нем была короткая темная венгерка, неопределенного цвета старая папаха. Новому командиру меня представил начальник штаба дивизии полковник Н. В. Андрианов. Я доложил, что дивизион следует на выручку 594-му стрелковому полку подполковника А. П. Чекулаева, окруженному в небольшом городке восточнее Лабеса. Пришлось чистосердечно признаться, что обстановки точно не знаю, но вперед выслал взвод ПТР с одним станковым пулеметом и расчет с пушкой. Продвигаясь вслед за ними, жду донесений. Комдив выслушал внимательно и, переговорив с начальником разведки дивизии подполковником В. А. Какаевым и полковником Н. В. Андриановым, вскоре отпустил меня.

В Лабес мы прибыли беспрепятственно. Оборону заняли в огородах на северо-восточной окраине города. Сведения об окружении полка оказались ложными — просто армейских связистов обстреляли немцы, пытавшиеся пересечь шоссе и прорваться на запад. Увидев нашу пушку и красноармейцев взвода ПТР, гитлеровцы сами сдались в плен.

Чекулаев с нескрываемым удивлением узнал от меня, что его полк окружен и что я прибыл спасать его. Он от души рассмеялся. Связавшись с комдивом по радио, мы доложили обстановку. Полковник Асафов сообщил, что, по имеющимся сведениям, на наш городок с востока движется большой отряд гитлеровцев с танками. Чекулаеву и мне было приказано разбить эту группу врага.

Спустя час все батареи, выполнив первоочередные окопные работы, подготовились ко всяким случайностям. В полукилометре от нас на опушке лесного массива стояла противотанковая батарея Войска Польского. Вечером, когда орудийные расчеты более основательно оборудовали свои позиции, я разрешил личному составу отдохнуть. Бодрствовали только часовые. Около полуночи позвонил А. П. Чекулаев и передал, что к нему прибыл Асафов и вызывает меня к себе.

Комдив приказал Чекулаеву оставить в городе стрелковую роту, а весь полк двинуть вперед — на север. Командный пункт дивизии перемещался сюда под защиту этой роты и пушек нашего дивизиона. Полковник Асафов тут же решил выехать со мной на позиции дивизиона.

Артиллеристы отдыхали. Шоссейную дорогу, по которой прошли стрелковые батальоны чекулаевского полка, прикрывали батареи П. К. Глущенко и Н. Е. Шевкунова. Кандыбинцы окопались на восточной окраине города.

Под утро пошел мелкий моросящий дождь. На дне траншей и щелей образовались лужи. Стало неуютно, сыро и холодно. Комбаты распорядились усилить наблюдение: в поле потемнело от нависших тяжелых туч. Кое-где пришлось выставить дополнительные посты.

Во второй батарее часовым был двадцатилетний ефрейтор Михаил Грибушенков. Коренастый, нос пуговкой, паренек уже успел повоевать около двух лет в роте подрывников-разведчиков партизанского соединения. Пустил под откос не один немецкий эшелон, несколько раз взрывал мосты. В армии партизанская смекалка всегда выручала Михаила. Так случилось и в эту ненастную ночь.

Дождь перестал, но от леса потянуло резким холодом, сыростью. Вокруг стоял прелый запах недавно освободившейся от снежного покрова земли.

Со стороны леса, как раз оттуда, где стояла польская батарея, донесся шорох. Грибушенков присмотрелся повнимательнее и почувствовал неладное: к позиции орудия осторожно двигались люди. По бряцанию автоматов и едва заметному очертанию отдельных фигур ефрейтор распознал гитлеровцев и, не колеблясь, поднял тревогу.

Батарея изготовилась к бою. Капитан Братчиков предупредил командиров других подразделений об опасности и сообщил, что к Шевкунову и Глущенко выехал командир дивизии.

Шевкунов встретил нас в тот момент, когда пушки уже вели огонь и бой разгорался. Виллис остановился, комдив спокойно вышел из машины и зашагал в поле — к орудию старшего сержанта А. И. Кучина. Мы спустились в траншею и вплотную подошли к расчету. В полусотне шагов вел огонь станковый пулемет взвода ПТР. Мимо нас двое несли ящик со снарядами. Своей крупной фигурой комдив помешал солдатам.

— Э, черт, хотя бы посторонился, — недовольно проворчал один из артиллеристов, но комдив промолчал и, освобождая дорогу, отступил назад.

Я тихонько предупредил:

— Товарищи, здесь находится командир дивизии.

Несмотря на грохот боя, мой голос услышали, и все засуетились.

— Не обращать внимания! Всем заниматься делом! — так же тихо произнес комдив.

На восточной окраине города вдруг открыла огонь молчавшая до этой минуты батарея Кандыбина. Ее снаряды прокладывали огненные трассы к лесу. Там тоже строчил «максим». Значит, и туда пробрались немцы. Я доложил об этом Асафову. Он велел передать на КП дивизии приказ, чтобы полковник Гребнев, его заместитель по строевой части, немедленно прислал сюда два взвода стрелков.

К четырем часам утра немцы заметно приблизились, поэтому часть орудийного расчета Аркадия Кучина и петеэровцы вели огонь из автоматов короткими очередями. Вскоре гитлеровцы подошли так близко, что палить в них из пушек не было никакого смысла — необходимо защищать орудия. Положение становилось критическим. Открыли огонь из автоматов, приготовили гранаты. Рядом с орудийными номерами встали ординарцы и связисты. Впереди, в ровиках петеэровцев, раздалась команда: «Гранаты к бою!» И тотчас же заговорила «карманная артиллерия».

Бой продолжался с прежним ожесточением. Рвались гранаты, земля покрылась светящейся паутиной трассирующих пуль, раздавались вопли и стоны раненых врагов. К нам подоспело подкрепление, и огонь гитлеровцев заметно ослаб. По одному и небольшими группами они начали отступать к лесу. Снова открыли огонь пушки. Кое-где красноармейцы преследовали бегущих и брали их в плен.

Старший сержант Кучин тоже увязался за немцем, но догнать его никак не мог. Сзади Аркадий услышал прерывистое дыхание, оглянулся — его обгонял рядовой Иван Бокжа.

— Командир, назад! Свои пристрелят, — кричал он Кучину.

— Догоняй фрица! Этот гусь — офицер, а может, и генерал...

В два-три прыжка длинный Бокжа настиг гитлеровца, с размаху ударил его прикладом в спину. Пленный оказался майором.

Уже совсем посветлело, когда комдив приказал прекратить преследование врага. Объявив бойцам и командирам батарей благодарность за смелые действия, он уехал на КП.

На побережье Балтийского моря я еще несколько раз встречался с полковником Асафовым и всегда видел его неизменно спокойным, внимательным, обходительным в обращении с подчиненными.

Частым гостем в нашем дивизионе был командующий артиллерией дивизии полковник В. И. Курашов. Владимир Иванович лично знал всех офицеров и большинство сержантов. И все они с большим уважением относились к этому замечательному артиллеристу, высокообразованному человеку, который охотно передавал свои знания другим, учил офицеров и командиров орудий огневому мастерству.