Пшикер

Пшикер

"Непобедимая и легендарная,

В боях познавшая радость побед…"

(Из песни)

Наши мне про Пшикера все уши прожужжали — Пшикер то, Пшикер это, но посмотреть его в деле все никак не удавалось.

А дело было вот какого рода. Значит, отбывал у нас воинскую повинность один такой солдат — Пшикер. Фамилия ему была Афиногенов, а Пшикером его солдаты прозвали за особую военную манеру выражаться.

Вот, например, идет старшина, все солдаты прячутся — как бы от него какой приказ не вышел, и как на грех Афиногенов из-за склада N 3 по своим делам выходит. Ну, старшина натурально:

— Воин, ко мне, аллюр 3 креста.

Афиногенов, делать нечего, подходит, ест глазами начальство. Старшина говорит:

— Слышь, Афиногенов, так тебя растак, значит, сейчас пойдешь к Парфенову, так его растак, возьмешь это белье долбаное с каптерки, так ее растак, и шмелем к майору Сурову, так его растак, в его замудонскую контору (так ее ростак. Прим. авт.). Там берешь 6 комплектов и пулей ко мне, так меня растак. Понял, собака?!

У Афиногенова глазки голубенькие, вытянулся молодцевато:

— Есть, никак нет, виноват, так точно, товарищ командир!

И пошел курить анашу.

Старшина для порядку ему еще вслед крикнул:

— Смотри у меня, черт немытый! Некоторое время постоял и сам пошел обедать.

Прошло дней десять. Ни старшина, ни сам Пшикер о белье (так его растак), естественно, и не вспомнили.

Потом встретились случайно. Тут за мной прибегают:

— Идем быстрее. Капитан, — там Пшикер со старшиной разбирается.

В самое время поспели. Старшина ноги расставил, собой любуется, говорит грозно:

— Афиногенов, так тебя растак, ты не советский воин, ты враг, я в 44-ом своей рукой таких к стенке ставил. Где белье? ЧМО ты китайское?

У Пшикера глазки небесные, бровки домиком, весь такой складненький:

— А я, товарищ старшина, все как вы сказали. Пошел, значит, белье, пшикер, лежит где. Там, пшикер, он ой! Страшное дело, какой пшикер. А я как на духу, пшикер. Белье пшикер, Парфенов, Парфенов и Парфенов пшикер, пшикер, товарищ, пшикер, старшина, пшикер. В общем все, как вы сказали.

Старшина подумал минутку, осмотрелся, потом говорит:

— Чего?!!

Афиногенов с готовностью:

— Ну я же вам объясняю! Пошел я, пшикер, туда сюда пшикер, белье-то надо, как вы приказали, пшикер. Вот какие дела, а пшикер он там… Я говорю: "Сам товарищ старшина, пшикер 6 комплектов пшикера", — а майор, пшикер, так точно, согласно уставу, белье пшикер, в общем благодарю пшикер за службу пшикер и пшикер.

И пошел курить анашу.

Старшина немного постоял, кулаком загрозился для страху и опять вслед крикнул:

— Ну я твоему майору… — махнул рукой и пошел обедать. Подошли ко мне мои орлы однополчане, рот закрыли, говорят:

— Понял службу, салага?

— Понял, — говорю, — более или менее, а почему у старшины "Растак" кликуха?

И вообще Пшикера все офицеры почему-то очень сильно избегали.

Капитан-то это не звание у меня было, а прозвище, и родилось оно так.

Попал я однажды в военный госпиталь по подозрению на дизентерию — тогда половина полка животом мучилась. Ну, привезли меня ночью, положили в палату до утра. Лежу, сильно удивляюсь: палата на двух человек, на второй койке кто-то спит, одеялом укрывшись, на полу — ковер, на подоконнике — цветы, на тумбочке — небольшой телевизор! Ну, думаю, наконец-то наши солдатики дожили до нормального отношения. Уснул сладко, знамя полка снилось.

Утром будит сестричка — халатик крахмальный, каблучки-туфельки, лезет теплой ладошкой за пазуху:

— Товарищ капитан, поставьте градусничек.

Я говорю:

— Ошибочка вышла: рядовой я. Она улыбается:

— Никакой ошибочки, у нас все четко. Вот у меня написано: Капитан Овский.

В общем, через 20 минут я уже на 3-ем ярусе в бараке с ребятами за дембель базарил.

А до этого у меня вообще кличка была — ВРАГ. Я до армии в "Машине времени" играл на барабанах. Очень уже известная тогда была группа, хотя и официально не признанная. И вот уже после того, как меня предательски забрали буквально в один день, в одном ГДРошном журнале FREI WELT появляется статья и крупная фотография "МАШИНЫ": А.Макаревич, А.Кутиков, М.Капитановский, С.Кавагоэ — по немецки написано, но все ж даже после военной академии прочитать можно. И вот ребята меня решили порадовать в моем далеком пограничном районе: выслали бандерольку с журналом.

Через каких-то два с половиной месяца вызывают меня в штаб. Большинство солдат за два года ни разу даже близко к штабу не подходят, а я еще на четвертом месяце — довольно страшновато. Какая-то комната: сейф, шкаф у двери, стол и еще шкаф в углу. Двое очень крупных мужчин в форме. На столе какой-то немецкий журнал. Мужчины — замполит майор Криворот и капитан-пропагандист (была такая специальность). Они курят. Я стою. Потом спрашивают ласково:

— Кто будете? Я приободрился:

— Воин советской армии и флота Максим Капитановский, по вашему приказанию прибыл.

— Что же ты, сукин кот, не поставил нас в известность, что был в ФРГ, у их же Бундесвер. Второй говорит:

— Саш! Позвони-ка в дивизию прокурору. Я в страхе говорю:

— Товарищи маршалы, какая ФРГ? Я в немцев только в детстве играл и то на стороне русских.

— Не надо петь военных песен, — это капитан-пропагандист.

— ФРАЙ ВЕЛЬТ — это свободный мир, как сам думаешь, Николай Иваныч?

Тут шкаф в углу говорит:

— Я тя научу Родину любить, ты — не советский воин, ты — враг; я таких в 42-ом своей рукой к стенке ставил и… — выходит из тени на середину комнаты — чистый Вий. — Хорошо, что мы почту проверяем, а то мамаши несознательные то колбасу пришлют, то фотку бабскую, а враги тут как тут притаились.

Вышел к столу: косая сажень в плечах, ремни поскрипывают

— командир полка Рэкс. Штаны на библейском месте топорщатся

— я его тут же прозвал Эрекс, но не прижилась шутка: тонко очень.

Ничего мне за это не было, даже журнал через полгода отдали, только бывало Рэкс около оркестра (я тогда уже в оркестре служил) пройдет:

— Как, — говорит, — Враг, совсем империалистам продался?! Мы, конечно, все "Ха-ха" включаем.

— Рады стараться, товарищ полковник.

Так вот, я сначала Врагом был, а уж потом Капитаном.

О Рэксе — особо. Потрясающий мужик был. "Рэкс" — это тоже кличка — (уж не знаю за что!). У нас с ним отношения на короткой ноге. Не моей конечно; у него-то на два размера больше, чем тот год, когда он якобы всех к стенке ставил.

Я вообще-то его возраст прикинул: получалось, что в 42-ом ему было от силы года четыре, так что своей рукой к стенке он мог ставить разве что ночной горшок. Но я привык людям верить, поэтому на всякий случай его побаивался.

И вот вызывает он однажды в ту комнату. Там майор Криворот и полный набор шкафов и сейфов. Рэкс говорит:

— Ты, Враг, знаешь "Комсомольский Прожектор"? Я мысленно упал в грязь его лицом, но говорю:

— А как же, не у Пронькиных на даче (но в уме).

— Тут комиссия, так ее растак, через два дня. Замполит говорит, что ты рисуешь, как мороз на оконном стекле. Вот тебе фотоаппарат старлея Митрохина, ему жена из Новосибирска привезла, ну та, которая потом с прапором Акишиным сбежала, но ты этого знать не можешь. Так вот 2 пленки, аппарат, иди и снимай недостатки, потом пойдешь в клуб к Антсу Аарэ, к этому чухне, к врагу, которого я в 42-ом ставил и не поставил. Он фотки напечатает и вообще, а ты — "Комсомольский Прожектор"… Одна нога здесь — другая там.

Я:

— Есть, никак нет, виноват и служить легче будет!

— А щит стоит возле КПП — ржавая такая железяка, а то я тя своей рукой…

Впервые работа по нутру, иду с фотоаппаратом, как кинооператор Кармен, радуюсь, навстречу Пшикер.

— Ну, что, — говорю, — Пшикер, как оно белье-то? — настроение у меня хорошее. Он посмотрел холодно:

— Пшикер, — говорит и пошел курить анашу.

Я потом с ним после дембеля встретился, ни разу этого чудного слова от него не услышал. Правда, он тогда вообще молчал.

Так вот, перво-наперво я достал два листа ватмана, склеил, пошел на КПП на "Прожектор" посмотреть: на двух столбиках стоит неправильной формы металлический лист. Ничего не понимаю. Покурил! Ага, вижу: контур Воина с прожектором просматривается, и еще место для недостатков. Достал краски, освежил — Воин классный, красномордый, в одной руке прожектор, другая на недостатки указывает.

Ну что вам сказать? Недостатки хорошие. И овощехранилище, где картошка гниет, и коровы на территории, и женщины гражданские с авоськами через полк на автобус дорогу срезают. А на КПП приказ вышел: баб не пускать; часовые РОДИНЫ насмерть стоят, правда, пять метров в сторону забор кончается и бабы там вперемежку с коровами проходят.

Я пал на колено, как перед невестой, сфотографировал.

Увлекся, два дня не обедал, наконец, эстонский рыболов Аарэ — "печальный пасынок природы" — выдал мне 32 фотографии (из 64 совсем неплохо). Очень хорошо они легли на ватман — приклеил, отошел, как художник Куинджи от полотна "Ночь на Днепре", посмотрел: текста явно не хватает. А я же еще и поэт. Мне стихи написать — что Рэксу двух дембелей отоварить. Под каждой фоткой подписываю фломастером. Про баб:

С авоськой женщин от прохода

Гоняет смелый часовой.

А вся рогатая порода

Проходит за его спиной.

Фото: около генштаба в канаве лежит пьяный мужик, гражданский. Стихи:

Совсем недалеко от штаба,

Там, где стоит наглядный щит,

Лицом к забору — к людям задом

Мужчина выпивший лежит.

И дальше — больше. Так я в недостатках поднаторел, что уже устно готов был комиссии докладывать. Ну ладно, поставил последнюю точку, полюбовался.

— Жалко, — думаю, посмотрит прохожий или какой-никакой китаец и плохо подумает, а ведь и достоинств полно. Вот, к примеру, два месяца назад была жестокая и бескомпромиссная борьба за чистоту. Рэкс так и сказал:

— Как увижу окурок на территории, так сразу его своей рукой и так далее, в общем хоронить будем.

Не совсем было понятно, кого хоронить, но все равно по тону неприятно.

На следующий день окурок был сразу найден Рэксом прямо на ступеньках штаба. Хороший окурок, от "Явы" с фильтром — такой на солдатской кухне целую луковицу стоит. Сразу тревога — свистать всех наверх, а некоторых вниз, построение полка, парадный взвод с оружием. Короче: четыре сержанта держат простыню, посередине лежит многострадальный окурок, весь полк похоронным шагом (Рэкс впереди) выходит в сопки на 4 км и хоронит усопший окурок под оркестр и выстрелы парадного (он же погребальный) взвода.

Отличные достоинства.

Постоял у "Прожектора" минут 20, труба пропела — святое, пошел обедать.

Как потом выяснилось, комиссия прибыла через час, и, хотя полполка два дня для их банкета грибы в сопках собирало, дальше "Прожектора" не пошла: аккуратно сняли и удалились.

Дня через три сидим с ребятами в каптерке, курим — кто анашу, кто так, всякую дрянь. Разговоры ленивые. "Три П" — Петр Петрович Пунтусов говорит:

— У нас в Барнауле строго. Вот меня под 8 Марта женщины из нашего барака послали за водкой. Я купил две бутылки, еду обратно на автобусе, бутылки в сетке — все видят; а в автобусе один мой знакомый с приятелем, я схожу, они за мной, здоровые черти: "Петь, дай бутылочку!" Я говорю: "Не, женщины просили". Они: "Мы твоих женщин…" Потом этот приятель хвать у меня сетку, хрясь об землю — одна вкусная вдребезги. Я: "Вы чего?". Тут мой знакомый как даст мне в рыло и челюсть сломал.

Мы посочувствовали, как могли, спрашиваем: и все? Так и кончилось?

А Петя встает (он приноровился отруби в столовой забирать и в деревню продавать, наверно, уже пора было отрубя везти) и пошел, зевнул так жизнеутверждающе:

— Ну почему? Ребятам знакомым сказал…

— Ну и как, набили едало-то? Петя потянулся, говорит:

— Да не, убили на фуй. Тут как раз прибегают:

— Капитан, тебя Рэкс со товарищи ужас как ищут, давай ремень. Рэкс, значит, был подполковник, но требовал чтобы полковником звали. Говорят, раньше, когда учил кого-нибудь из солдат Родину любить, то мог свободно дать в курятник или даже ногой пнуть, чтоб служба медом не казалась.

Вот только однажды дал он одному прапору в зубы, между прочим выпускнику консерватории, факультета военных дирижеров, руководителю хора жен офицеров, а тот потом по запарке в хоре жене командира дивизии в песне "Красная гвоздика — спутница тревог" вместо первой партии вторую предложил. Тут-то все и открылось. Комдив вызвал Рэкса и сказал: "Нехорошо". С тех пор Рэкс прямого рукоприкладства избегал.

Но вызовет бывало какого-нибудь замудонца к себе в кабинет и начинает: "Я тя своей рукой… враг…" и т. д. А как доведет себя до состояния, что прямо из сапог выпрыгивает, то тут уж хватает за ремень и то об сейф приварит, то об схему трехгодичного победоносного рейда полка от деревни Козловки до пункта N (всего 5 км) — в общем, приятного мало.

Но на каждое командирское действие есть свое солдатское противодействие.

Вот они мне и говорят: "Давай ремень". Я уже все знаю, ремень даю. Ремень солдатский имеет одну особенность: его длину можно менять в зависимости от того, где служишь. К примеру, если хлеборезом, то — во, а если кочегаром, то — во.

Вот мне и делают ремень длиной сантиметров тридцать, потом два мордоворота его на мне застегивают и синего, как альпиниста от кислородного голодания при покорении Монблана, ведут под руки к Рэксу.

У Рэкса на ковре стою, ну ничего не соображаю. Воспринимаются только отдельные слова: Родина, 42-ой год, моя мать, прожектор, снова моя мать.

Пальцы у него толстые, кулаки, как бочонки: эх, с каким бы удовольствием он меня по бивням звезданул, но вроде как нельзя, так он хвать за ремень. А у меня талия, как у балерины Плисецкой, когда она только что шесть лишних кг сбросила. За ремень-то никак и не ухватишь.

— Вон, — кричит, — отсюдова до утра, а там я тя своей рукой…

Я, конечно, потом подумал как следует, понял, что у него, наверное, неприятности из-за недостатков были. Долго потом совесть мучила, что не дождался комиссии у "Прожектора". Рассказал бы хоть на словах и про достоинства, ну хоть про те же похороны окурка.

Я вот все — анаша, анаша. Не подумайте, что в армии наркоманы все. Просто она, конопля эта самая, прямо на территории росла — Дальний Восток все-таки, так что идешь с политзанятий, руку протянул и пожалуйста. Гораздо легче, чем любого другого курева достать.

Ее и в газеты заворачивали в виде самокруток и пыльцу собирали, а однажды Пионер из медсанбата трубку клистирную принес; мы кальян сделали — все честь по чести. Сидишь, как эдакий Турумбайбей, кальян потягиваешь, только одалисок с баядерками и не хватает.

Пионер, между прочим, тоже интересный фрукт был. Сначала-то обыкновенным солдатом обретался, а потом как-то отрабатывал отдание чести начальству и умудрился не то сломать, не то как-то там сложно вывихнуть руку. А накладывал ему гипс такой же болван, как он сам, и загипсовал руку в положении пионерского салюта (типа всегда готов). Получился вылитый пионер — всем солдатам пример.

Больным он считался ходячим, вот и шатался, где ни попадя, — всех приветствовал. Красивое зрелище — правой рукой человек всем салют отдает, а левой анашу курит или там вафли ест, вот до кальяна и додумался — все способнее. Он, вообще, все время вафли ел, где доставал — уму непостижимо, может, из дома присылали?

— Ты, — говорит, — Капитан, осознаешь хотя бы силу вафлей. Вот сколько, к примеру, думаешь, мне лет? Я прикинул слегка:

— Ну, полтинник.

— Дурак ты, — говорит, — и сволочь…

И пошел с Пшикером курить анашу и вафли есть.

В общем эти вафли, тьфу черт, ну анаша эта, вреда большого не приносило, потому как листики сырые, необработанные. К такому куреву и не привыкаешь, а настроение маленько улучшается.

Вот у нас подсобное свинское хозяйство было, так свиньи этой конопли нащиплются, ходят потом, улыбаются.

А один раз анаша даже косвенную пользу принесла в политическом смысле.

Была неподалеку от нас погранзастава. Стояла она от других застав несколько особняком и считалась образцово-показательной. Короче говоря, если на других заставах действительно наши рубежи охраняли, то на этой образцово показывали, как это нужно делать.

Личный состав состоял сплошь из спортсменов-разрядников и здоровяков, а командир был дважды или трижды мастер по разным видам спорта.

Проходил там службу один воин с Украины, которого в образцово-показательные взяли за человеческую красоту и природную силу. Солдаты его со свойственным армии юмором метко прозвали Хохол.

Парень был он огромный со зверской выправкой, и некоторое время им сдержанно гордился командир, но не разглядел вовремя в нем человека. А человек этот сошелся близко с одним узбеком и ну, самозабвенно курить анашу, которую из дома в письмах узбеку брат присылал. Анаша фирменная, узбекская — не чета нашей, и они очень сильно от нее дурели.

Потом узбеку дембель вышел. Грустно им, богатырям, расставаться было. На прощанье накурились "до дерева"; узбек Хохлу тюбетейку и запас анаши на шесть месяцев подарил, а тот ему тоже семечек насыпал.

Сильно скучал Хохол без этого узбека. Накурится в хлам и бродит по заставе, как зомби, в дорогой тюбетейке и без ремня.

Потом ему этого показалось мало, и начал он тогда всех окружающих бить. Не то чтобы уж очень крепко собратьев по оружию поколачивал, а так уныло как-то: то кому ногу вывихнет, то глаз закроет. Все равно прямому начальству это вроде не понравилось, хотели было под трибунал отдать, а потом думают, зачем сор из избы выносить, показатели портить; пять месяцев оставалось терпеть-то, ну и приставили к нему шесть человек сержантов; как полезет всех бить — они навалятся, скрутят и в каптерку молодца под бушлаты. И спит он там, своего любимого узбека во сне видит.

А были мы — полк поддержки пограничников. Это значит, если китайцы через границу попрут, то мы пограничников поддерживаем.

Поэтому нам отцы-командиры старались привить сильную бдительность, и на политзанятиях в большом ходу была леденящая кровь история о том, как коварные китайцы похитили зазевавшегося тракториста и подвергли его зверским пыткам, а потом нагло заявили, что он де сам перебежал.

Китайцы иногда в пределах прямой видимости (в бинокль конечно) махали приветственно руками, но знающий замполит сказал, что на китайском языке жестов это означает угрозу, ну как бы, когда мы друг другу кулак показываем.

Так что я лично китайцев сильно боялся, особенно, когда один приятель из батальона связи шутки ради рассчитал, что если их пустить через границу в колонну по четыре, а в районе Барнаула поставить пулемет, который будет все время стрелять и их убивать, то все равно они будут идти ВЕЧНО. Очень уж их много.

Но служба службой, а дружба дружбой.

Раза 2–3 в год наши пограничники встречались с китайскими дружить.

Осуществлялась дружба в основном на той самой образцово показательной заставе, где последнее время бесчинствовал Хохол.

Делалось это обычно так: китайцы приезжали, человек 30–40, тоже, наверно, не простые, а специальные, потому что уж больно раскормленные; споют свое мяу-мяу, затем наша самодеятельность из выпускников Московской и Ленинградской Консерватории грянет "Полюшко-поле" или "Непобедимая и легендарная", а иногда уж вытаскивался на свет божий такой монстр как "Русский с китайцем — братья навек", но без слов — инструментально.

Далее следовал совместный обед, естественно, составленный из обычного рациона советского воина — ну, там, фрикассе всякие, почки-сотэ и бульон с профитролями; затем два часа для общения.

Перед каждой такой встречей устраивался инструктаж в том смысле, что плохие китайцы в Пекине сидят, а те, которые приедут, вовсе даже и ничего, а может среди них и вообще нормальные имеются. Очень важно было это внушить, чтобы наши орлы сгоряча сразу всех не постреляли. Но и переусердствовать тоже нельзя, а ну как целоваться бросятся.

Вот после обеда общение началось. Сидит наш увалень сержант, а китаец ему всякие штуки показывает: вот, мол, воротник — китайский барс, а вот нож специальный пограничный — 32 лезвия: и патрон застрявший из патронника выковырять, и операцию на глаз сделать. Смотрел на него наш, смотрел. И показать-то, и похвалиться-то ему нечем. Хотел сначала китайцу в лоб дать для убедительности, потом инструктаж вспомнил:

— Давай, — показывает, — на руках бороться. Китаец с удовольствием. Раз! И к столу нашу руку припечатал. Сержант губу закусил:

— Давай еще!

Китаец и второй раз его легко уложил — сидит улыбается, сволочь. Вокруг них собираться стали, дело начало принимать политический оборот. Подошел замполит, гиревик и кандидат, пнул сержанта под столом сапожищем, отодвинул.

— Он у нас больной, недоношенный, — говорит по-китайски. Китаец — ничего, понял, опять улыбается, даже поклонился немного.

Замполит, конечно, не то что сержант, за два дня до этого гаубицу об колено на спор согнул. Китайцу-бедолаге несладко пришлось. Целых 6 секунд понадобилось, чтобы замполита завалить.

Командир заставы сразу понял: его черед пришел престиж страны спасать, а то китайцы веселятся, а наши того и гляди затворами защелкают. И дело то в сущности простое, а то ведь как его начальство за замполитову гаубицу ругало, пришлось тут же на месте выпрямлять.

Наши-то все приободрились, смотрят соколами: сейчас старлей этому покажет.

Что такое?! Китаец опять — бац! — и улыбка до ушей. Видно приноровился гад к нашей манере.

Старлей запястье потирает, бледный, как полотно, говорит в сторону:

— Хохла сюда, живо.

Притащили Хохла из-под бушлатов. Он со сна ни по-русски, ни по-китайски не понимает; засадили кое-как за стол, он только тюбетейку поправил — хрясь! — и сломал китайцу руку, открытый перелом, даже косточка через рукав вылезло.

Хохол тут же на него кинулся, все норовил совсем руку напрочь оторвать, полумеры его уже никак не устраивали. Ну, отобрали китайца с трудом, утащили Хохла в каптерку, но он еще долго по дороге продолжал всех его волокущих бить. Каков молодец!!

Китаец за руку держится, зубами скрипит, стойкость азиатскую демонстрирует, но когда узнал, что сержант под шумок ножик у него тот чудный спер, тут уж заорал в голос.

Так анаша помогла Хохлу его подвиг совершить, а стране нашей честь свою не уронить.

Потихоньку-полегоньку прошло более года, я из салаги и "фазана" превратился уже почти в "старика" и имел полное право начать систематическую и всепоглощающую подготовку к тому, что для солдата важнее всего — к дембелю. Не зря под огромным плакатом на плацу "Все, что создано народом, должно быть надежно защищено" прилепилась надпись от руки — "Дембель неизбежен, как крах капитализма." В.И.Ленин.

Подготовка к дембелю заключалась в изготовлении и разрисовке дембельского альбома и в подгонке и придании наиболее молодцеватого вида дембельскому обмундированию.

Все зависело от материальных возможностей и художественного вкуса демобилизуемого.

Обложка альбома, желательно бархатная (вот почему в клубе были вынуждены заменить занавес на тряпочный), обычно украшалась тигриной мордой: все-таки уссурийский край, а содержание варьировалось в зависимости от фантазии и настроения полкового фотографа, в мое время — прапорщика Антса Аарэ, который по примеру своих братьев эстонцев, поднаторевших в европейской культуре, сделал нечто вроде солдатского фотоателье с декорациями. Он также изготовил из дерева макет автомата, который большинство солдат после присяги и в глаза не видали, покрасил его чернилами, и за два рубля или банку тушенки вы могли послать любимой или друзьям свою фотографию с закатанными рукавами и автоматом, или благодарственную фотографию мамаше около невразумительного флага, исполняющего обязанности полкового знамени.

В большом ходу была и такая сценка: на фоне сопок воин с автоматом и со зверским выражением лица охраняет рубежи, а вдалеке видны две-три китайские рожи.

Что касается дембельской формы, то это — особый разговор.

Начнем с пилотки. Тут дело сложное. До сих пор ученые всего мира не могут придти к согласию. Мир разделился на две части, как у писателя Свифта по поводу очистки вареного яйца — на остроконечников и тупоконечников, только в нашем случае — на "затылочников" и "лбешников"."3атылочники" упорно считают, призывая в свидетели военно-морской флот, что наиболее залихватски пилотка сидит на затылке, почти на шее,

куда она прибивается специальным гвоздиком, а "лбешники" в свою очередь предлагают опускать пилотку на нос и, в крайнем случае, придерживать языком.

Есть еще немногочисленная и всеми презираемая экстремистская партия "височников", рекомендующая носить убор на ухе, но, как уже говорилось, их всерьез никто не принимает.

Все это относится и к фуражкам, только в фуражку вставляют специальную металлическую конструкцию, с помощью которой тулья в профиль образует почти прямой угол, вызывающий нездоровые ассоциации с немецким рейхом. Звездочка в обоих случаях сгибается под тем же прямым углом.

К такому идеалу стремились почти все защитники Родины, за исключением некоторых воинов-кавказцев, чьи состоятельные родители присылали им на "дембель" заказные фуражки диаметром до полутора метров; злые языки утверждают, что был случай, когда на такой убор сел пограничный вертолет.

Ниже головы у дембеля обычно находится китель, борта которого украшены белым электрическим проводом, бархатом и медными заклепками. Погоны должны были быть маленькими и армированы 3 мм сталью; из-под левого погона к третьей пуговице должен спускаться аксельбант, свитый из красивой веревки. Некоторые дураки, несведущие в аксессуарах, перепоясывались аксельбантом на манер портупеи, другие засовывали свободный конец в карман, а красавец Пионер, с которого гипс так и не сняли, уехал на "дембель", держа конец аксельбанта в правой пионерской руке.

Хорошо иметь молодцеватую грудь, осмотреть всю ширину которой можно только повернув голову на 180 градусов. Тогда на груди свободно умещается целая коллекция воинских значков. Тут и военный специалист 3-его, 2-го и 1-го класса, и бегун-разрядник, и парашютист-затяжник, и чемпион-стрелок из всех видов оружия, включая торпеды. Приятно освежает наличие значка "Гвардия" и малопонятного "Береги Родину", а при удаче можно рассмотреть притаившегося подмышкой "Донор СССР".

Хороший пример в этом смысле тогда подавал глава нашего государства, поэтому, чтобы заявиться в родной колхоз при "полном параде", значки начинали собирать и выменивать задолго до демобилизации.

Брюки ушивались до состояния колготок, так что стрелки отглаживать было бессмысленно, и они рисовались шариковой ручкой.

К сапогам пришивались вторые голенища, и по длине они были похожи на обувь Фанфана-Тюльпана или певицы Ларисы Долиной; после чего при помощи утюга геометрически сплющивались, становясь в четыре раза короче и мучительно напоминали куплетную гармошку "Концертино".

Прибавим сюда каблуки-рюмочки, кропотливо выточенные холодными дембельскими вечерами из тяжелой армейской резины, алюминиевую ложку с наборной "финской" рукояткой и затейливой военной вязью "Ищи мясо, сука!", а также ремень, свисающий до положения "Покорнейше благодарю", — вот приблизительный собирательный портрет дальневосточного дембеля.

Два раза в год, в начале лета и зимы, полк начинало лихорадить. Приходило пополнение, и уезжали домой отслужившие.

Замполит полка, майор Криворот доставал из сейфа свою верную, острую как бритва, саперную лопатку, ладно пристегивал ее к поясу и выходил на свободную охоту.

Ушлые дембеля старались, конечно, ему на глаза не попадаться, шарахались по каптеркам, но майор обладал незаурядным сыскным нюхом и сноровкой, так что каждый его рейд заканчивался успешно.

Происходило примерно так:

Увидев разодетого в пух и, конечно же, в прах красавца-дембеля, майор зычным командирским голосом командовал:

— Воин! Ко мне!

Несчастный издали уже начинал ныть:

— Ну, товарищ майор… два дня до дома осталось. Ну, товарищ майор…

— Я сказал — ко мне, капельдудкин фуев.

Убранство дембеля с аксельбантами и т. д. действительно могло напоминать километров с трех форму военных музыкантов на параде, так что замполит, слабо представлявший себе тонкую разницу между капельдинером, и капельмейстером, открыто щеголял своим остроумием.

— Три приседания, живо.

Место вообще-то сильно было похоже на Гревскую площадь, а сцена — на "Утро стрелецкой казни".

Приговоренный делал три приседания, после чего его колготки причудливо рвались по всем швам; а майор гробовым голосом приказывал:

— На колени, — и вынимал лопатку.

Когда я увидел все это в первый раз, мне показалось, что я сплю. Я отчетливо представил, как покатится буйная головушка осужденного, как осядет, повалится вбок обезглавленное тело.

Широко, как профессиональный палач, расставив ноги, замполит высоко поднял лопатку (как принято в таких случаях писать), ярко сверкнувшую на солнце, рубанул на выдохе и… покатились в сторону каблучки, и осело, повалилось вбок голоногое, укороченное на 8 см тело.

Каблуки, конечно, подбирались сочувствующими зрителями, а колготочность в брюках вечером восстанавливалось первым попавшимся салагой, и полностью реанимировался лихой дембельский облик.

Ничто и никто, даже товарищ майор Криворот, не может убить в человеке тягу к прекрасному.

Рэкс вообще-то крепко уважал себя за красноречие. Обычный вечер смеха — вечернее построение.

Стоим в полукаре (это как квадрат с тремя сторонами — четвертую-то дизентерия выкосила), Рэкс — в середине.

Ну, как водится первая шеренга — одни молодые, недавнего призыва воины, и хоть накурившиеся, но одеты по форме: в сапогах и воротнички застегнуты. Вторая — уже по полгодика прослужили: и стоят посвободнее и разхлыстаны поболе;

третья и четвертая — уже кое-кто без ремней и в кепках. Пятая и шестая — стоять, видимо, не могут, так, в трениках да в кедах, с транзисторами на травке Японию слушают. Рэкс неожиданно докладывает:

— Вы — не советские воины, вы — враги. Я таких в 42-ом своей рукой к стенке ставил.

— Вот дизентерия напало. А почему? Гигиены нету. Вам для чего в частях газеты выписывают, а?! По три-четыре газеты на взвод, а некоторые враги, которых я в 42-ом сами знаете, куда ставил, всё жопу пальцем вытереть норовят, а потом в рот тащат. — И ногой топнул два раза для убедительности.

— Я эти дела знаю. Мне этот палец в рот не клади! — И дальше в том же духе выступает.

Смешно, конечно, очень, но ничего, стоим, внимаем.

— Где дисциплина, я вас спрашиваю? Вот позавчера пошли два замудонца по самоволке в Козловку за водкой, я ее в 42-м… А как пошли?! Через танковый полигон, а там новые огнеметы испытывают. Вот убьют такого дурака, а он потом скажет: "Я не знал!.."

В это время к Рэксу со спины подходит здоровенная свинья, их много обжевавшихся конопли у нас шаталось, останавливается метрах в полутора, стоит, слушает зачарованно.

Свинья, надо сказать, отменная: пятак большой, глазки смышленые, хвостик витка три насчитывает.

Рыло-то разинула, с копытца на копытце переминается заинтересованно, по всему видать, очень ей по свинскому сердцу эта рэксова речь приходится.

Конечно, уже первые ряды волноваться начали, отдельные всхлипы раздаются, кое-где рыданья сдержанные.

Рэкс радуется: настоящее искусство всегда найдет дорогу к сердцу слушателя.

Тут к нашей свинье подходит здоровенный хряк — матерая ветчина, и, натурально, вступает с ней в половой свинский секс, воспетый в павильонах свиноводства.

Свинина покосилась недовольно: чего, мол, слушать мешаешь? — но ничего, похрюкивает. Ну, чистая свинья! В общем не очень сильно они этому делу предавались, лениво так, чтобы времени зря не терять.

Тут уже среди воинства закричал кто-то, тонко так, по-звериному; повалились некоторые, а кто до этого лежал, встали.

Рэкс, наконец, резко повернулся. Он и всегда-то лицом красен был, а тут вообще багровым сделался и дальше менял колер по принципу "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан".

Сказать ничего не может, только тычет толстым пальцем в ближайшего сержанта, а другой рукой в сторону новобрачных удаляющие жесты делает.

Молодчага-сержант сразу понял. Подошел, печатая шаг, и как пихнет Джульетту в грудь сапожищем. Они, оскорбленные в своих худших чувствах, опешили, тогда сержант, решивший не останавливаться на достигнутом, нанес влюбленным такой прицельный "марадоновский" удар, что парочка вылетела с противоположного конца плаца на пять метров впереди собственного визга.

Рэкс дух перевел, вытер пот, говорит:

— Молодец!!! А сержант:

— Служу Советскому Союзу!!

Мне на гастролях часто снятся дорогие моему сердцу Пшикер, Хохол, Пионер, старшина Растак, Рэкс. И даже прапорщик Митрохин, которого я никогда не видел, но с которым убежала жена старлея Акишина, тоже, видимо, хорошего человека. Но видение двух военных свиней, наверняка уже жестоко съеденных, навевает неизъяснимую грусть. Тогда я наливаю стакан водки и пью за их светлую память.