НОВАЯ ГВИНЕЯ

НОВАЯ ГВИНЕЯ

То, что я честно признался в полном отсутствии опыта для работы в качестве бармена, а Труда открыто сказала, что, хоть готовить пищу она и умеет, но поварского свидетельства у неё нет — всё это не послужило препятствием для нашей поездки в Новую Гвинею.

В городе Маданге, на северо-восточном побережье этого огромного острова, был довольно большой отель, который также носил название «Маданг». Владельцы отеля были уже в летах, и им была нужна пара, таких, как мы, новоавстралийцев (говорили, что мы работаем лучше, чем «старые» австралийцы) для выполнения всех тех работ, что им были уже не под силу.

Вставая в пять утра, мне надо было привести помещение ресторана и бар в порядок. У меня была команда чернокожих аборигенов человек в двадцать. Вымыть полы, отполировать паркет, вымыть и отполировать с обеих сторон замызганные стеклянные столы и поменять чуть ли не всё, что находилось в помещении бара. В то время в Австралии действовали суровые законы для пьющих — бары открывались только в полдень, и последний заказ пива или чего другого можно было сделать не позже, чем в четверть шестого, а в семь вечера бары были уже пустыми. Но в Новой Гвинее, а особенно в отеле «Маданг», таких ограничений не существовало.

Последних посетителей бара я вытаскивал наружу часа в четыре ночи и валился в постель до пяти утра, чтобы опять привести всё в порядок для ранних гостей бара, забегавших за стаканом пива уже рано утром. Тогда, в 1953 году, употреблять спиртные напитки разрешалось только белым, аборигены или гнали свою «самогонку» или покупали спиртное у китайцев-лавочников с заднего хода.

Около девяти утра отель просто блестел как внутри, так и снаружи. Первые гости уже занимали столики в ресторане и табуретки в баре. В одиннадцать было уже трудно протиснуться внутрь, пили прямо на ступеньках у входа. Самыми верными клиентами бара были те, кто должен был блюсти порядок, — начальник полиции и администратор всей северной части острова. Когда у меня от усталости и недосыпания закрывались глаза, хозяйка отеля заменяла меня на несколько часов. В пять, после обеда, одетый в белый смокинг и в галстуке-«бабочке», «выходил опять я на дорогу», то есть в ресторан и бар, здоровался с гостями и начинал работать опять до утра. Моя улыбающаяся морда вызывала, наверное, доверие, и через примерно месяц я уже знал всех, и все знали меня. Это привело к тому, что моя репутация оказалась под угрозой.

«Этого русского не перепьёшь!» — такая слава ходила обо мне в городе. «Он пьёт виски, как воду»! Эх! Все мы «были рысаками» когда-то, но пить виски, как воду, я не мог никогда. Именно эта слабость и вынудила меня пойти на обман моих верных друзей по бару. По австралийскому обычаю, если кто с тобой хочет познакомиться или подчеркнуть свою дружбу к тебе, тот ставит тебе стакан того напитка, который ты любишь. Чёрт потянул меня за язык сказать в самом начале моей карьеры бармена, что я предпочитаю виски. С того момента каждый постоянный посетитель предлагал мне выпить с ним. Оправдания, что я на работе и мне пить нельзя, не вызывали ни у кого сочувствия. «Пей, а то обижусь!» — говорили мне угощавшие. Для сохранения моей работоспособности пришлось прибегнуть к уловке (я подсмотрел её в американских ковбойских фильмах). Под прилавком стояли бутылки из-под виски, и в них был обычный, довольно слабый чай, заваренный под цвет виски.

«Да, этого русского наше виски не берет», — говорили обо мне посетители бара, видя, как я, рюмка за рюмкой, опустошал за вечер пару бутылок. Деньги за выпитое мной «виски» я, конечно, не брал, отговариваясь, что угощение идёт за счёт отеля. Этот дружеский обман продолжался пару месяцев, но, в конце концов, раскрылся. Меня позвали на кухню открыть кладовку (по ночам ключи были у меня). Второпях я забыл убрать мою бутылку с чаем подальше и в моё отсутствие нетерпеливый гость, положив деньги на прилавок бара, налил себе из неё стакан жёлтой жижи. Опрокинув ее, как говорят у нас, «на посошок», он не поверил своим ощущениям и налил себе ещё стаканчик. Убедившись, что вместо виски в бутылке чай, он тут же разгласил свое открытие всем собравшимся в баре, и когда я вернулся из кладовой, на меня все смотрели, как на мошенника! Пришлось мне давать объяснения, особенно напирая на тот факт, что я никогда не брал денег с угощавших меня. Посмеявшись, мне это простили. Но мой прежний героический ореол исчез — я стал обыкновенным барменом.

Так прошло шесть месяцев. Платили нам за нашу работу, по продолжительности рабочего дня нарушающую все нормы трудового законодательства, очень мало. Наше первые восхищения тропиками прошли, и мы поняли, что нас просто нагло эксплуатируют. Но как уйти? Если мы нарушим контракт, то будем высланы обратно в Австралию за наш же счёт. Помог случай! Всегда полупьяный старенький муж хозяйки отеля почему-то обвинил Труду в пропаже ящика масла. Чувствуя себя ни в чём не виноватыми, мы зацепились за это оскорбление как за возможность порвать контракт без штрафа. Это нам удалось. И хоть пропажу масла объяснили потом потерей его на аэродроме во время разгрузки самолёта, и муж хозяйки отеля публично извинился за своё поспешное обвинение, мы использовали этот инцидент для того, чтобы порвать с отелем.

К счастью, заместитель администратора нашего района Том Эллис знал о моей профессии фотографа. Он как раз получил указание подготовить отчёт о том, что было сделано Австралией для Новой Гвинеи как своей подмандатной территории. И вот он предложил мне приготовить (по его указаниям) фоторепортаж на эту тему. Я согласился. Труда устроилась заведующей кухней маленького госпиталя в самом городе, а я, заказав из Австралии плёнки, бумагу и химикаты, отправился с заместителем администратора в трёхмесячный путь по горам и долинам Новой Гвинеи. Сначала мы ехали на старом американском джипе, потом летели на маленьком самолёте и приземлились на взлётно-посадочной полосе у католических миссионеров, а оттуда двинулись пешком с туземцами-носильщиками. На длинных жердях таскали эти чернокожие наши ящики с провиантом, палатки и прочий скарб по почти вертикальным склонам гор, поросших тропическим лесом.

У меня было несколько «личных» носильщиков. К моим фотоаппаратам и плёнкам, упакованным в водонепроницаемые металлические ящики, аборигены относились, как к магии. Меня прозвали «Маета билонг пикча» (то есть фотограф на «пиджин инглиш»), и слава о моем «колдовстве» неслась вперёд с горы на гору звуковыми сигналами, звучавшими, как рог пастуха, но передаваемыми лишь с помощью гортанных мышц и кистей рук.

Том Эллис был личностью легендарной, внушавшей не только почёт, но и просто страх аборигенам. Во время войны, когда японцы воевали в болотах и горах в Новой Гвинеи с американцами и австралийцами, «канакас» (прозвище аборигенов), разделились на два лагеря. Одни помогали австралийцам, другие японцам.

После войны, Тому Эллису поручили провести расследования тех происшествий, которые стоили австралийским солдатам жизни. Как я слышал от людей, знавших его довольно близко, Том словно железной метлой прошёлся через поселения, которые отличились коварными действиями против австралийцев.

Это было в 1945-46-х годах, но и не только в 1953, но, я уверен, и до сих пор, коренное население Новой Гвинеи всё ещё помнит Томаса Эллиса! Пишу об этом с целью объяснить то, что я сам понял только после возвращения из этой поездки. За многие часы до нашего прибытия в поселение, всё его мужское население выстраивалось в шеренги и ждало прибытия Тома, как на параде. Этому он их научил во времена своих проверок.

Том Эллис — олицетворение закона и власти в Новой Гвинее

Так называемый «хаус кияп» (постройка из жердей и банановых листьев в каждом селении, резервированная для посещения представителей администрации), был чисто выметен и подготовлен к приёму гостей. Носильщики менялись в каждом селении, так как уходить далеко от дома они боялись. В Новой Гвинее господствовала тогда межплеменная вражда, и случаи людоедства не были особенными исключениями. Надо отдать должное местным блюстителям порядка и законности — «кияпам» (по-туземному).

Кияп — это «патруль-офицер», представитель австралийского Правительства. Обычно кияпами становились выпускники школы административной и политической подготовки. Вот эти молодые парни, служившие без отпуска в среде, вовсе не соответствующей их молодости и воспитанию, были страшно рады увидеть белого человека, владеющего их родным языком. Беседы с ними были очень полезны! Кияпы рассказывали нам о новых «ЧП», о свидетельствах прогресса у аборигенов, подсказывали мне темы для фоторепортажа.

Вернувшись домой в Маданг с сотнями плёнок и звуковых записей, я сделал неприятное открытие — негде было проявлять плёнки и печатать фотографии размера 6х8 дюймов! Пришлось переселиться на маленький остров, лежавший всего в метрах 400 от пристани городка. Там во время войны помещалась американская база горючего, там раньше жили американские солдаты. На противоположном берегу островка все ещё стояла постройка, служившая в дни войны столовой, кинозалом и баром. Вот ее-то и облюбовал я как дармовую жилплощадь для нас с женой и как место для первоначальной обработки привезённого мной из экспедиции материала.

В первую очередь пришлось позаботиться о средствах сообщения с городом. Переплывать через пролив на туземном каноэ можно было только при очень спокойной погоде. Уже при лёгком ветерке по проливу начинали гулять метровые волны, заливавшие наше каноэ. Потеряв из-за этого не один раз результаты моих ночных занятий (работать я мог только ночью, поскольку наша постройка не имела стен, только крышу), решил я перенести мою студию на большой остров. Сговорившись с Лютеранской миссией об аренде старого грязного склада, я привёл его в порядок с помощью пожарной машины, которую мои друзья-пожарные одолжили мне на пару дней (пожары были редкостью в этом влажном климате тропического побережья). Приложив свои руки, я смог превратить старый склад в привлекательное (по тем временам) помещение, половину которого я сдал в аренду молодому бухгалтеру, начинавшему свое дело. За эту услугу он помогал мне составлять бухгалтерские балансы, и благодаря его умению манипулировать цифрами я долгое время не платил налога на прибыль!

«ДИЧБАЛИС ФОТО-СЕРВИС», гордо возвещала вывеска большими буквами на стене моего сарая. Дело пошло. Оказалось, что я был первым фотографом, рискнувшим открыть студию в таком ужасно влажном климате, где и плёнки, и бумага, и даже фотоаппараты покрывались плесенью через пару дней. Выходом из этого положения были сконструированные мною из жести ящики, в которых день и ночь горела лампочка малой мощности, поддерживая нужную степень влажности.

Закончив заказанный репортаж и получив за него не только солидную плату, но и похвалу за качество работы, я смог расширить сферу обслуживания. Заказав из Австралии всё, что было нужно, я занялся портретами и выпуском простых чёрно-белых открыток. Это вызвало неожиданный наплыв клиентов. Не только белые, но и туземцы хотели запечатлеть свои личности с помощью «Маета билонг пикча». Пришлось заказывать плёнку и бумагу авиапочтой, целыми ящиками. Мне было досадно, что у меня только две руки. Работать приходилось ночами, так как днём я только фотографировал и проявлял. На помощь жены рассчитывать было нельзя. Жена ожидала первого ребёнка, и чтобы избежать беды (настоящего госпиталя в Маданге не было), мы решили, что будет лучше, если она полетит домой в Германию, где будет под надзором настоящих врачей. Там она пробыла целый год!

В Германии её начала трясти лихорадка. Врачи не могли понять, что за недуг отнимает все её силы. (Сказать честно, мы и сами не думали, что мы можем подхватить тропическую малярию, никто нам об этом не говорил!). К счастью, посетившая госпиталь монашка, разговорилась с Трудой, когда она была в сознании, и узнала, что та была в тропиках. Монашка, бывшая миссионерка, подсказала врачам болезнь. Врачам с помощью переливания крови и новейших лекарств удалось сохранить Труде жизнь. Наш сын Ян родился в положенное время и вполне здоровым.

В отсутствие жены я спал либо в студии, либо под открытым небом, благо было тепло, но женщине с ребёнком так жить и спать не полагается. Надо было строить дом!

Мне удалось взять в аренду участок земли на самом берегу океана. Он принадлежал большому торговому обществу «Бэрнс Филлип». Никто этим участком не интересовался — он был маленьким и узким, лежал между дорогой и океаном. Подписав контракт на 90 лет, я начал планировку нашего будущего дома, студии и магазина. Да, магазина! Появился спрос на фотоаппараты и плёнки.

Я буквально разрывался на части, но при этом старался «не потерять лицо», выполняя заказы как европейцев, так и туземцев.

Вспомнив своё увлечение аквалангом, я заказал и получил из Германии и Англии последние модели подводно-дыхательных систем вместе со специальным компрессором. Был основан «Кружок подводных исследователей». Мой бюджет не позволял приобрести бывшие тогда в ходу подводные фотокамеры. Чтобы преодолеть это препятствие, я изготовил из гильзы стосемидесятипяти-миллиметрового снаряда, что-то вроде водонепроницаемого цилиндра с внешним управлением для камеры. Успех был полный! Выставив снимки акул в моей студии, я получил заказ от одной страховой компании сфотографировать детали затонувшего на глубине 15 метров судёнышка. Со своими снимками мне потом пришлось выступать в качестве свидетеля, отвечая на разные каверзные вопросы судьи. Мне это не очень понравилось, но моя слава как «подводника» полетела впереди меня самого. Два крупных контракта позволили мне подправить мои финансовые дела.

Согласно первому мне надлежало найти и подцепить на трос около 300 метров тяжёлой корабельной якорной цепи с огромным якорем. Мне были даны компасные пеленги и обещание выплатить 300 фунтов стерлингов за прикрепление троса к потерянной цепи. Первый раз пришлось мне нырять на глубину в пятьдесят три метра (а это уже опасная глубина!). Прочитав всё, что я смог по теме глубоководных погружений, и подстраховав себя несколькими запасными цилиндрами сжатого воздуха, я бросил якорь на месте предполагаемого падения цепи, привязал себя верёвкой к плоту, с которого нырял, и бухнулся в воду. Это было в узком, но глубоком проливе между островом и гаванью. Течение во время приливов и отливов было таким сильным, что мне, чтобы опускаться вертикально, нужно было держаться за мой якорный трос и, болтаясь, как флаг на сильном ветру, подтягиваться в глубину, где движение воды не было таким сильным. Несколько дней ушло на попытки достичь дна и, оставаясь там не более одной минуты (у меня не было возможности для декомпрессии после более длительного пребывания на такой глубине), подниматься назад вверх так медленно, чтобы не обогнать выдыхаемые мною пузырьки воздуха.

Неделю спустя мне повезло! Я нашёл под илом цепь и прицепил её к моему тросу. Оставив на поверхности хорошо заметный поплавок, пошёл я домой, предвкушая полагающуюся мне награду. Да не тут-то было! Через пару дней мой помощник-туземец доложил мне, что поплавок исчез! О, Боже, опять в этот водоворот! Да, пришлось нырять опять. Корабль общества «Бенк Лайн», уронивший якорь и цепь, вот-вот должен был зайти в порт.

Всё повторилось, как и раньше, только лишь с одной разницей — поднимаясь наверх после зацепки цепи, на глубине около двадцати метров, мне показалось, что мимо стекла моей маски проплывает что-то вроде двухсотлитровой бочки грязно-серого цвета!

Эта «бочка» была очень длинной. Целых три секунды проплывало мимо моей головы что-то, чего я не мог охватить взглядом, так это было близко! Начиная соображать, что китов в наших водах нет, и что это должна быть акула метра четыре длиной, я действительно увидел удаляющийся от меня огромный хвост.

«Вот, сейчас она развернётся, и мою награду за нахождение якоря получит кто-то другой!» — подумал я. Забыв все правила возвращения на поверхность, начал я подниматься к плоту, не дыша от страха.

И вот на этот раз, вернувшись и медленно проплыв между мною и плотом наверху, эта акула спасла меня от тяжёлого кровотечения в лёгких. Это было бы наказанием мне за слишком быстрое возвращение на поверхность из глубины, где давление вдыхаемого сжатого воздуха превышает две атмосферы. Мои лёгкие просто бы разорвало. Остановившись на глубине 5 метров, держась за трос и следя взглядом за уплывающей акулой, я начал вдыхать воздух уже нормальной степени сжатости. Акула проплывала мимо без единого движения плавников или хвоста — ну прямо, как торпеда. Если бы мне не было так страшно, можно было бы любоваться и её обтекаемостью, и величиной, и грацией! Но мне было не до этого. Как я преодолел последние пять метров до плота, не помню. Ждавший меня на плоту туземец подхватил меня за пояс и вытянул меня и всё, что было на мне, на плот. Снимать тяжёлые цилиндры в воде уже не было времени.

Работа под водой

Плавник акулы был виден на поверхности и делал большой круг вокруг плота. Моего помощника трясло от происшедшего — он видел всё через ведро со стеклянным донышком, которое мы употребляли для осмотра дна.

Он рассказал мне, как акула ходила кругами, как бы рассматривая меня — пригоден ли я на закуску, задолго до того, как я её заметил.

От мысли, что его недельная зарплата может пропасть (дело было в пятницу), если что случится со мною, он хотел, было, прыгнуть мне на помощь в воду с моей крупнокалиберной винтовкой, заряженной взрывными патронами для такой цели, но побоялся. Уж больно велика была эта акула!

Причалив к мостику у дома (я строил его на самом берегу), мы занялись менее опасными делами. Я решил, что такие подводные вылазки не позволят мне дожить до старости. Но говорят же, что «человек предполагает, а Бог располагает». Так и случилось. Второе подводное задание предложил мне наш местный начальник порта. Нефтяная компания «Шелл» намеривалась проложить нефтепровод через узкую гавань города Маданга. Огромные нефтеналивные судна не могли разворачиваться в гавани без опасности наскочить на рифы, которых было здесь хоть отбавляй. Но так как во время войны американцы побросали в гавань не только джипы, грузовики и самолёты, но и огромное количество боеприпасов и взрывчатки, чтобы не тащить всё это назад в Америку, прокладывать нефтепровод было опасно. Мне было предложено сделать что-то вроде подводной карты с нанесением на ней мест с кучами снарядов, боеприпасов и всего другого, что может быть опасным для землечерпалки. Предложили мне за эту работу четыреста фунтов стерлингов. Отказаться я просто не мог, это было целое состояние! Проведя под водой целый месяц (от четырёх пополудни и до темноты, когда все акулы выходят на охоту), я ни одной акулы не видел. Нанёс все, как было надо, по квадратам, на морскую карту и получил честно заработанные деньги.

Сообщение в местной газете об инцидентах с акулами

Говорят, дуракам счастье! Да, тут мне повезло! А деньги мне были нужны позарез. В Германии лежала в госпитале моя жена, ожидавшая нашего ребёнка. Мне не хотелось, чтобы родители Труды содержали мою супругу на свои средства. Каждый месяц я высылал тридцать фунтов стерлингов для покрытия расходов. Доставались эти деньги мне с трудом (это было ещё до того, как я заработал 700 фунтов на двух заданиях, чуть ли не стоящих мне жизни). На мои не очень жирные доходы от фотографии мне надо было постоянно заказывать новый материал из Германии, Японии или США, строить дом и студию и платить зарплату четырём туземцам. После того, как месячная сумма для содержания жены в госпитале высылалась в Германию, на еду оставалось очень мало — слава Богу, я не пил! После моей работы в баре я смотреть не мог на спиртное, даже чай мне не так уж нравился!

В гавань Маданга заходили корабли с грузом из Австралии, Англии и Японии. Разгружать их можно было лишь примитивным способом — без кранов, только с помощью корабельных лебёдок и множества туземных рук. По ночам работал я помощником подрядчика по погрузке и разгрузке судов. В полночь — «обеденный» перерыв.

Я получал для распределения между грузчиками-туземцами несколько вёдер варёного риса и пару ящиков мясных консервов в жестяных банках. На пристани выстраивались мои работяги — с мисками или с банановыми листьями вместо тарелок. Каждому я давал по банке консервов, а рису столько, сколько он сможет съесть. Всегда много оставалось, рис варили в три смены. Этот рис поддерживал и меня!

Работали мы в трюме. Жара, вонища, пыль… Нередко происходили несчастные случаи от падающих вниз мешков, ящиков. Иногда и сами туземцы от усталости и недосыпания сваливались с узких трапов, ведущих в трюм. Утром меня ждали душ и пара часов сна. Днём я занимался фотографией, а вечером, когда приходили корабли, надо было опять в трюм, считать нагруженные мешки с копрой (ядрами кокосовых орехов) и составлять акты о ЧП. Так проходило время у меня — тридцатичетырёхлетнего парня, вступившего на путь капитализма. Денег было мало, а жить хотелось!

Но скоро наступил перелом в моем «бизнесе». Нырянием заработал я хорошую сумму денег. Вложил их в новую аппаратуру — фотоаппараты, магнитофоны и т. п. Удалось закончить первый этаж моей постройки, где помещалась студия и магазин. Второй этаж был тоже под крышей, но без стен, только столбы по углам.

Как-то под вечер, растирая уставшие в тёмной комнате глаза, увидел я остановившийся автобус общества авиалинии «Квантас». «Вот злая шутка! — подумал я, — кому-то что-то понадобилось в этот поздний час, просто некогда отдохнуть». Из автобуса вышла женщина с грудным младенцем. «Ах, — мелькнуло у меня в голове, — наверное, фотографии на паспорт». Дверь открылась, и вошла… Труда!

— Здравствуй! Я привезла тебе твоего сына!..

Эти слова потрясли меня сильнее, чем встреча с акулой, о которой я уже рассказывал. Не предупредив меня (хотя и уверяла меня жена, что выслала телеграмму), прилетела она с ребёнком, не дав мне возможности подготовиться к такой встрече. То, что я — отец, знал я, но как-то не мог осознать это полностью. Я долгое время был один, работал, не покладая рук, вот и отвык чувствовать себя семьянином. Смотрел я на жену и ребёнка, не зная, что сказать!

Придя в себя и расцеловав жену, я взглянул на то, что должно было быть моим сыном. Ему было жарко в пелёнках и его кулачки (вижу, как сейчас) старались сбросить всё то, что мешало ему приблизиться к материнской груди. Не будучи по натуре очень сентиментальным, я повёл жену с ребёнком на верхний этаж и, показывая на двуспальную кровать под сеткой от комаров с одной простыней и одним одеялом, развёл руками. Всё остальное, упакованное в ящики и мешки, осталось на том острове, где мы жили с Трудой после ухода из отеля. Без маленького Яна (так назвала жена нашего сына в память моей матери) сели бы мы в каноэ и погребли бы к нашему острову, но с ним так поступать было нельзя.

Одно лишнее движение — и пришлось бы, держа младенца одной рукой, другой поддерживать жену на поверхности. Мы решили устраиваться на ночь, как сумеем.

Но — «не имей сто рублей, а имей сто друзей», а я всегда добавлял: «И возьми с каждого по пятёрке!» Вот так я и поступил. Напротив, через дорогу, стояло двухэтажное здание банка. Наверху жили шесть молодых парней — банковские служащие, мои друзья по взводу Добровольной армии Новой Гвинеи. Отряды Добровольной армии формировались с санкции правительства и были как бы в запасе, на всякий случай! Этих ребят я учил снайперскому делу и «борьбе без оружия». Ребята меня очень уважали за мою меткую стрельбу и приемы, которые стоили им нескольких вывихнутых рук и не поворачивающихся шей. Вот к ним-то я и пошел. Возвращаясь назад с охапкой простыней и одеял, я чуть не уронил бутылку холодного шампанского и коробку с сыром, хлебом и икрой, насильно врученной мне ребятами из банка.

Одеяла были не для теплоты, а для уединения! Стен-то у меня ещё не было! Со мной пришли двое парней, и, поздоровавшись с Трудой, они натянули верёвки и на них навешали одеяла. С трёх сторон стена одеяльная, а с севера — открытый морской пейзаж. Ну, просто прелесть и идиллия! Так оно и было, до двух часов ночи.

Откуда ни возьмись, налетел тропический шторм. Одеяла унесло ветром через улицу, прямо к банку, а Труда и я, схватив малютку, перебрались вниз в студию, и, пока жена кормила сына грудью, мне удалось устроить что-то вроде ложа прямо в помещении магазина.

А утром — вокруг тишина. Всё блестело, как бирюза. Мы забыли все происшествия и начали создавать на верхнем этаже хоть какие-то жилищные условия. Пришлось закрыть лавочку на пару дней, закупить материал и срочно достраивать недостроенное. Очень помогли мне друзья, работавшие в частной строительной фирме. Услышав от ребят из банка, как нашего сына чуть не унесло в море, они пришли после работы, человек десять, и к темноте у нас опять были три стены, но на этот раз ветроустойчивые! Даже удалось вставить рамы для двух окон и застеклить их. Вот вам и сказка на тему «Сто друзей»!

Сын вёл себя прилично, не загружая мать работой. Через короткое время, приведя всё в относительный порядок, накупив лоханок, ведёр, мыла и всяких пудр, Труда могла уже начать помогать мне в обслуживании клиентов. Я же усилил свою трудовую и предпринимательскую активность — надо было зарабатывать на троих! Заботясь только о сыне, жена и я жили настолько скромно, по-спартански, что привлекли внимание заведующего банком. Он объяснил нам, как можно заложить наш дом и моё дело, получить кредиты в банке и использовать их для расширения бизнеса. Всё было понятно, но опасно.

У меня в то время появились какие-то боли в животе. Врачи не могли определить причину. Меня пригласили участвовать как фотографа в одной из экспедиций новогвинейской компании «Голд энд Петролеум». Сперва на пароходе, потом на огромных каноэ с подвесными моторами и, под конец, пешком добралась экспедиционная группа через непроходимые болота и тропический лес с его зарослями и лианами аж до самой границы с голландской частью Новой Гвинеи.

Сертификат Нью-Йоркского института фотографии, выданный мне как профессиональному фотографу в 1954 г.

На последнем этапе нас окружили местные туземцы с определённым намерением — пресечь наш путь в их владения.

Так как Австралийский мандат ещё не имел силы в этих отдалённых местах, нам можно было надеяться только на наши собственные силы. Мы предприняли свои меры для внушения туземцам уважения к нам. Почти все наши двадцатилитровые канистры из-под бензина были пустыми, и мы решили использовать их для демонстрации силы нашего огнестрельного оружия. Наполнив канистры водой до самой шейки, выстроили мы их на разных дистанциях и открыли по ним прицельный огонь. Так как вода не сжимается, то, по законам физики, пуля разрывает ёмкость, наполненную доверху, с очень большим эффектом. Туземцы были под большим впечатлением от этих взрывов. Приняв наши подарки, такие как ножи, табак и бусы, они ушли восвояси, оставив нас с чувством, что нам бояться нечего. Да, как бы не так!

Под вечер после дневной жары градусов в 30 начинает холодать — хоть и относительно, но чувствительно. Перед сном нам надо было собрать развешенное утром для просушки бельё и одежду.

Наше разочарование в честности туземцев не имело границ, когда мы увидели, что во время показа нашей мощи аборигены украли (а может, просто одолжили) не только всю нашу вывешенную одежду, но даже и верёвку, на которой она висела!

Здесь, конечно, невозможно передать приличными выражениями нашу тогдашнюю реакцию на это воровство. Скажу только — атмосфера вокруг нас стала просто раскалённой!

Началось сверление скважин. Геологические разведки уводили геологов (и меня с ними), на несколько дней от лагеря. Помню, как однажды пришлось мне и моему туземцу-носильщику переночевать под открытым небом. Темнело в тропиках рано и сразу. Мы выбрали огромное дерево с корнями, начинавшимися над поверхностью земли на высоте двух метров и образовывавшими как бы стенки вокруг ствола. На ночь мы улеглись, съёжившись от прохлады, за такой стенкой из корней. Под утро нас разбудило движение лиственного настила многолетней давности под нами. Землетрясение?! (Они были частым явлением в Новой Гвинее).

Но нет, это было не землетрясение!.. Огромный удав чёрно-зелёного окраса и толщиной с бутылку, а то и толще, выползал из-под нас, не выдержав веса наших тел. Нас как бы парализовало! (Наш дух с перепуга был уже вне досягаемости!) Мы остались сидеть неподвижно и только смотрели вслед уползающей огромной змее — не ядовитой, но укус которой из-за накопления всяких бацилл в пасти всегда грозит заражением крови.

Ни золота, ни нефти я не успел найти. Меня сковала боль в животе.

Подозревая аппендицит, начальник экспедиции отослал меня назад «к цивилизации». Был вызван самолёт, но из-за отсутствия посадочной площадки в нашем районе приземлиться он мог только в последнем патрульном пункте, а до него было более ста километров. Было снаряжено маленькое каноэ, мне дали туземца-попутчика, и мы, усевшись поудобнее, поплыли вниз по течению, обходя упавшие стволы деревьев, огромные камни и водовороты. Течение было около десяти километров в час, и к ночи доплыли мы до места, где должна была быть тропа, ведущая к патрульному посту. Беда была в том, что тропы, как таковой, не видно было. Было время половодья, и пространство шириной примерно в 5–6 км было превращено разлившейся рекой (а это была одна из главных рек Новой Гвинеи — Сепик) в болото глубиной до двух метров. Для того чтобы избежать встречи с крокодилами, а их там было хоть отбавляй, патруль-офицер распорядился соорудить что-то вроде длинной плавучей дороги из брёвен, связанных одно с другим. В сырости и под дождём это хитрое изобретение обросло слизью и стало труднопроходимым даже днём. Но ждать было нельзя, чуть свет самолёт должен был прилететь за мной. Да и как ночевать в болоте с крокодилами?!

От прыжков с бревна на бревно и постоянного погружения по пояс в воду боль у меня в животе дошла до степени уже совершенно невыносимой. Но остались лишь пара километров, и начинало светлеть. Стиснув зубы, запрыгал я дальше по брёвнам. И вдруг! После очередного моего промаха и погружения в воду боль исчезла.

Вспотев от натуги, выбрался я на высокий берег реки и увидел уже ждавший меня двухмоторный самолет «Сессна». Дойдя до поста, я был окружён людьми, ожидавшими увидеть полупокойника, а тут он улыбается, шутит и на боль не жалуется. Я рассказал, всё как было. Покачав головой, доктор, который прилетел с самолётом по настоянию моей супруги (она получила по радио известие, что дела мои плохи), сказал, что если мне придется за все платить, так уж будет лучше, если я использую эту возможность и полечу в Маданг повидать жену и ребёнка. Так я и сделал!

Так выглядел тот дом в Маданге

Такими мы с Трудой были в молодости

А такими мы с Трудой были в «среднем возрасте»

Я — отец! Сын — физкультурник!

Это те самые туземцы, которые нас обокрали!

В самолёте мне стало плохо. Когда приземлились на аэродроме в Маданге, меня уже ждала вызванная по радио «скорая помощь» (Это был старый американский джип с прицепом и матрацем). Не помню, как я прибыл в госпиталь. Главный врач (а там был только он один, с помощником-студентом на практике) поставил диагноз: «Лопнула слепая кишка». Врач был венгром, без права практики в Австралии, но допущен как медик для работы в захолустье Новой Гвинеи.

Сказав Труде, что положение моё почти что безвыходное, но попытаться спасти меня не будет противозаконным ни морально, ни юридически, он предложил моей жене подписать какую- то бумагу, которая освобождала его от каких-либо претензий в случае неудачи. Я был под его ножом на кухонном столе «госпиталя» через минуту, и мои внутренности перемывались в эмалированной миске с чуть заржавевшим дном. Жаль мне, но я не могу рассказать вам, как шла операция.

На моем лице лежал ком ваты с хлороформом. Я узнал лишь после операции, что хирург и его помощник-студент заключили пари — выживу я или нет! Врач надеялся, что да, а студент, проигравший в результате ящик пива хирургу, был уверен, что нет! Несколько раз встречал я этого студента, теперь уже тоже хирурга, в Брисбене. Никак не мог он «простить» мне его проигрыш. «Видишь ли, — рассказывал он мне, — ты же был в безнадёжном состоянии!» Ну, так что же? Дуракам счастье!

Надо сказать, что период с 1956 до 1961 года был для меня очень непростым. Мне пришлось пережить три операции, месяцами трястись от тропической малярии, и в конце 1960 года я чуть ли не «загнулся» окончательно.