Глава 24

Глава 24

Гипотеза Менделеева с точки зрения психологии, Высказывания профессора Лазурского. Вспомните фамилию: Шуровский! Да полно, был ли у Губкина талант? Почему нефть нравилась герою больше, чем свинец и олово, а также другие спорные истины.

Возвращаясь в сентябре 1876 года из Филадельфии на родину и обдумывая отчет свой перед научной общественностью (и министерством финансов, разумеется), Дмитрий Иванович не сомневался, что на вопрос, буде ему такой задан: что, по-вашему, есть нефть? — ответит, не моргнув; «Органика». Вышло же, как в древней притче о пророке Валааме, которого призвал царь Моавитский Валак, чтобы проклясть с горы народ израильский. И в первый, и во второй, и в третий раз противу воли собственной Валаам вместо проклятия произнес благословение.

В декабре семьдесят шестого Дмитрий Иванович докладная о виденном в Соединенных Штатах на заседании Физико-омического общества и вкратце нарисовал возможность полудня углеводородов при реакции карбидов металлов с водой; через несколько месяцев вышла в свет его книга «Нефтяная промышленность в Северо-Американском штате Пенсильвания и на Кавказе» с главой о происхождении нефти, основное содержание которой было повторено в знаменитых «Основах химии». Так оформилась абиогенная гипотеза.

Никому, конечно, не придет в голову упрекнуть великого химика в поспешности или недодуманности своих построений. Другое дело, что создание гипотезы не потребовало, может быть, тех нечеловеческих напряжений, которыми постигался периодический закон. Гипотеза Менделеева сама по себе, как уже отмечалось, производит впечатление виртуозности и легкости; не будет неправдоподобным предположить и легкость возникновения ее: вдруг блеснула в сознании; рука торопливо и нервно записала латинские индексы элементов… И только закончив уравнение реакции, мог Дмитрий Иванович вспомнить о недавних своих противоположных убеждениях… Скорость в перемене взглядов, коробящая педанта в науке (человека с репродуктивным мышлением, по психологической терминологии), может быть отнесена к пластичности мышления (по той же терминологии), прекрасному качеству ума.

В определении понятия «талант», данном главою русской психологической школы А.Ф. Лазурским, есть некая сторона, весьма пригодная нам для развития нашей повести. «В то время как бедно одаренные индивидуумы обычно всецело подчиняются влияниям среды, ограничиваясь, в лучшем случае, чисто пассивным приспособлением к ее условиям и требованиям, натуры богато одаренные стремятся, наоборот, активно воздействовать на окружающую их жизнь, приспособляя и переделывая ее сообразно своим запросам и стремлениям; начиная, подобно более примитивным натурам, с подражания и пассивного приспособления, они затем по мере своего духовного роста превращаются постепенно в творцов и преобразователей жизни».

К этому определению (из обобщающего труда Лазурского «Классификация личностей») примыкает определение современных советских психологов А.Г. Ковалева и В.Н. Мясищева («Психические особенности человека», т. 2): «Следовательно, способности имеют решающее значение в приспособлении. Психический уровень личности определяется мощью психической энергии. С увеличением запаса нервно-психической энергии, т. е. ростом способностей, повышается психический уровень и возможности приспособления».

И Лазурский и Ковалев с Мясищевым вкладывают в понимание одаренной личности некую способность отражать пагубное воздействие среды и даже подчинять среду себе.

Творческий процесс, по Лазурскому, «далеко не ограничивается так называемым творческим воображением (свойственным по преимуществу художественным натурам), а, наоборот, может относиться одинаково ко всем без исключения основным психическим функциям, ко всякого рода душевной деятельности и душевным проявлениям. Люди, высокоодаренные в каком бы то ни было отношении, проявляя интенсивно те черты, которые им наиболее свойственны (например, волевую энергию, или чувство симпатии, или обобщающую деятельность мышления и т. п.), продолжая обнаруживать их даже в совершенно неблагоприятных новых и необычных условиях, создают, иногда помимо своей воли, совершенно новые роды проявлений, пробивая дорогу, по которой потом пойдут другие».

Чрезвычайно полезно разработанное Лазурским понятие об общем запасе психической энергии («психический фонд»). Авторы «Психических особенностей человека» в основном согласны с этим учением, но ставят под сомнение врожденность таланта — в противоположность профессору Ленинградского университета (между прочим, доктору физико-математических наук) Н. Толстому, который в занимательной статье «Прицельный поиск таланта» («Неделя», 27 ноября — 3 декабря 1966 года), рассмотрев положительный зарубежный опыт, ратует за развитие новейших психологических дисциплин: квалификационной психологии, психотопологии, психологии профессий и др. Он приводит убедительный пример: в США, применив специальные тесты, выявили природные наклонности ста «спичечников» (так там называют нищих, побирушек). После направленного обучения многие из них добились поразительных успехов в излюбленной (об этой любви еще недавно они сами не подозревали!) отрасли знаний, защитили докторские диссертации и т. д.

Покончив на этом с общими рассуждениями, вернемся к Ивану Михайловичу Губкину. Герой наш мчится в поезде, он переменил позу и смотрит сейчас не в окно, а, предположим, на блондинку, подсевшую на ближайшей остановке. Очень скоро ему удается узнать, что она из села Верхние Пески, едет к бабушке с гостинцем. Кто ты, Ваня Губкин, человек из прошлого века? Не тебе ли предстоит, едва закончив Горный институт, открыть тайну рукавообразных залежей? Значит, ты талантлив уже сейчас? И талантлив, конечно, как геолог, иначе ты бы не мог, расставшись с одной профессией, так скоро добиться успехов в другой. Но что ответишь предполагаемой блондинке, если поинтересуется специальностью собеседника? «Учитель!» — с гордостью объявишь ты и, может быть, скромно помянешь и об успехах своих на благородном поприще народного просвещения. «У, да вы не простой учитель, вы талант!» — промолвит восхищенная блондинка, и кто же не согласится с ней? Талант, безоговорочный талант! (Мы привели обширные выписки из юношеских сочинений Губкина, они подтверждают это.)

Не относится ли дарование Ивана Михайловича к разряду многосторонних? (Таковы Леонардо да Винчи, Ломоносов, Гёте. Наоборот, Дарвин был «рыцарем одной страсти»; примеры общеизвестные.)

Едва ли. Став геологом, Губкин забыл учительство, которым, кстати говоря, уже тяготился в последние годы петербургской своей жизни до поступления в Горный институт. Обратимся к примерам иного рода.

В начале 30-х годов прошлого века Париж с любопытством следил за полемикой между Кювье и Сент-Илером. Еще в 1812 году Жорж Кювье обнародовал — в виде приложения к одному из томов своих исследований Парижского бассейна — новый взгляд на геологическую историю Земли: «Рассуждения о переворотах на поверхности земного шара». Переворотов, повсеместных катаклизмов, сопровождавшихся полным уничтожением всего живого, знаменитый зоолог насчитал сначала три; затем число их возросло; церковники, которым новейшая гипотеза напоминала легенду о Ноезом ковчеге, ничего не имели против нее.

Э. Жоффруа Сент-Илер резко, иногда грубовато спорил с темпераментным Кювье, бурно переживавшим перипетии полемики. Внезапно он скончался. Друзья Кювье обрушились на оппонента с градом упреков. «Жоффруисты» подверглись гонениям в прессе.

Этот неприятный оборот научной дискуссии получил совершенно неожиданный отклик в Москве. Некий врач, проживавший в ней, Григорий Шуровский, бросился скупать по книжным лавкам свою брошюру «Органология животных».! В ней он высказывал откровенно эволюционистские идеи. Сирота, выросший в воспитательном доме, он с трудом добился приема на медицинский факультет университета; в студенческие годы перебивался частными уроками (между прочим, некоторое время преподавал Ивану Сергеевичу Тургеневу!). Двадцати пяти лет от роду выдержал экзамен на диплом доктора и акушера, через год защитил диссертацию, еще через год занял кафедру на медфаке. Жизнь наладилась, все беды позади, карьера ясна! Приятно, что строит ее своими рукам! И тут — на тебе… Чудовищные слухи из Парижа… у нас ведь при нашем-то подражательном характере тотчас кинутся избивать отечественных эволюционистов. А у него вышла недавно злосчастная эта брошюра!

Шуровский уничтожил все какие смог достать экземпляры, но страха в себе не подавил; он подал прошение о переводе на кафедру геологии и минералогии. Благо этими науками интересовался и раньше. Три года прилежно и отчаянно штудирует литературу; наконец чувствует себя в состоянии пуститься в экспедицию. «Уральский хребет в геогностическом, физико-географическом и минералогическом отношениях» — так называлась первая работа Шуровского в качестве геолога. Специалистов поразила легкая и горячая манера изложения. Видно, большой любви к путешествиям экс-врач не испытывал (кстати, потихоньку вернулся он и к лекарскому пользованию, осматривал детишек в том самом воспитательном доме, в котором сам вырос; его назначили старшим врачом, и звание это он за собой сохранил до смерти). Кроме поездки на Алтай, где им очень цепко схвачены были главные черты строения края, он в дальний путь никогда не пускался; зато неторопливо, долго и обстоятельно изучал Московскую губернию. Двухтомник, посвященный геологии Московского бассейна, до наших дней не утратил привлекательности. Все же ценность научного наследства Григория Ефимовича не в перечисленных трудах; он оставил нечто иное — неосязаемое; дарование его проявилось не в самобытных исследованиях, глубоких анализах, а в блестящих толкованиях накопленных предшественниками знаний и в популяризации их. Согласитесь, в этом есть предопределенность. На лекции Шуровского собиралась «вся Москва», шли люди и слыхом не слыхавшие о земной коре, но вдосталь наслышанные об ораторском даре профессора с такой необычной судьбой. Сорок пять лет заведовал Шуровский кафедрой геологии в Московском университете, приведя ее многотонные и хаотические коллекции в образцовый порядок; он передал кафедру любимому ученику А.П. Павлову, предварившему своими маршрутами открытие Второго Баку; Алексею Петровичу довелось властвовать на ставшей знаменитой кафедре даже чуть дольше учителя.

Воистину, думается иногда, что искус страданиями придает таланту, как микродоза редкоземельных элементов, добавляемая в сталь, внутреннюю кристаллическую структуру прочности. Иван Дементьевич Черский, сын курляндских аристократов, семнадцати лет от роду был взят жандармами под стражу в аудитории Вильнюсского дворянского института, где воспитывался. Ему предъявили тягчайшее обвинение: участие в мятеже, развязанном польскими повстанцами. Так ли было дело, соответствовал ли истине обвинительный акт — сказать наверняка нельзя, но обвинительный вердикт был ужасен. Сибирь — солдатом в стрелковый батальон. И нервный, болезненный и до смерти перепуганный мальчишка бредет по этапу в Омск, где дислоцируется его часть. Утонченная натура, он не выдерживает грубых шуток казармы, заболевает нервными припадками, которым — о ужас! — унтер-офицер не верит! «Знаем! Притворяется!»

Через пять лет Ивану Дементьевичу удается освободиться от солдатчины. В Омске образовалась небольшая колония ссыльных поляков, в которой выделялся остроумием и образованностью В.И. Квятковский. Проездом останавливался известный путешественник Г.Н. Потанин. Общение с ними вызывает у болезненного юноши интерес к природе, к спокойным, вековечным, несуетливым сменам времен года и ритмам тверди и хляби. Вдруг наука становится смыслом, единственной страстью, оправданием исковерканных лет, вбирает в себя все честолюбивые надежды и все жизненные устремления; он с жадностью, с чахоточным исступлением читает книги, собирает минералы, совершает палеонтологические экскурсии по Иркутскому краю, куда переезжает на жительство. Выбирает маршруты самые недоступные, страшно опасные; пускается вплавь по бурному Байкалу на утлом карбасике — один — для изучения западного берега; лето 1881 года проводит в забайкальских хребтах. Ему доставляет наслаждение служить науке с болью, подвергая себя смертельному риску, невзирая на нездоровье, на отчаяние близких. Его статьи начинают появляться в петербургских научных журналах, но нищета не оставляет его. Он устраивается приказчиком в мелочную лавку. В 1885 году приходит разрешение на въезд в столицу.

Последняя экспедиция его на Колыму — одна из самых! героических страниц в истории науки. С ним отправляются жена и сын. Они не чают вернуться с ним обратно. Он слишком тяжело болен. Отговаривать его бесполезно — уйдет один… Записи в дневнике отрывисты, беспокойны; наблюдения и замеры чередуются с жалобами на головокружение и боли. Иван Дементьевич не в силах сжать карандаш. «Боюсь, что муж сегодня умрет», — выведено крупными дрожащими буквами. Черский берет с жены клятву, что, похоронив его, они с сыном доплывут до конечного пункта похода.

На берегу Колымы, под кустом бузины, в неглубокой яме вырытой слабыми руками несчастной женщины и мальчика, нашел успокоение этот человек, сумевший вымолить у судьбы нечто большее, чем талант.

«Способности — это определенная структура достаточно стойких, хотя, конечно, и изменяющихся под влиянием воспитания, обучения и тренировки свойств (черт) личности, определяющая успешность освоения определенной деятельности и совершенствования в ней», — пишет профессор К. Платонов, заключая цепь своих рассуждений о природе способностей.

Вдумываясь в это определение, мы, пожалуй, откажем в способностях и нашему Губкину, и Шуровскому, и Черскому. Были ли у них свойства (черты), определяющие успешность освоения определенной деятельности? Попробуем, чтобы поближе подобраться к узловой точке данной 24-й главы нашего повествования, взять пример из области, из которой охотно черпают свои примеры специалисты-психологи и которой мы до сих пор не касались, предпочитая опираться в своих построениях на «действительно бывших» героев. Художественная литература! Но разве выписанные герои, как давно замечено, вторгаясь в умы, не плодят примеры подражания или осмеяния, не становятся явлениями жизни?

Так вставим же в нашу главу напоминание о юном выходце из маленького городка Веррьера, одного из самых живописных во всем Франш-Конте. «Белые домики с островерхими крышами красной черепицы раскинулись по склону холма, где купы мощных каштанов поднимаются из каждой лощинки. Ду бежит в нескольких сотнях шагов пониже городских укреплений; их когда-то построили испанцы…»

Напоминание о стройном юноше, сыне плотника; подобно нашему герою, он начинал учителем, и дети были привязаны к нему. «Красное и черное». Книга, сочиненная за полгода стареющим малоизвестным литератором, переехавшим из Марселя в Париж. Скажите, Жюльен Сорель был талантлив?

Тысячу раз — да! Но кто возьмется определить — в чем? Не может ведь быть таланта «вообще»? Жюльен превосходит всех, с кем сводит его судьба, даже маркиза де ла Моля. Но в чем? Конечно, иные его свойства сами по себе относятся к числу выдающихся: необъятная и безотказная память, мучительная тщательность самоанализа, но они сопутчики таланту или его предтечи. Сорель обожал Наполеона, чей портрет приходилось прятать; он считал, что в его время, когда храбрость проверялась в бою, он быстро смог бы стать генералом. Может быть, настоящее его призвание было в другом, он бы стал выдающимся дипломатом, оратором, проповедником, министром? Кто знает, он отказался бежать из безансонской тюрьмы…

Перед нами талант (тысячу раз — да!), описанный, схваченный в той своеобразной фазе, которой не минуют, может быть, даже вундеркинды: в стадии неопределенности. Общественная функция таланта ярче (иногда трагичнее всего) проявляется в пору его зрелости, наивысшей активности — ив стадии неопределенности. Перечтите «Исповедь» Руссо; неопределенная талантливость автора, увлекавшегося до одури то музыкой, то шахматами, выворочена наружу (в книгах 2–6) и служит причиной многих фантастических поступков.

«Этапность» в развитии дарования не отрицают и авторы «Психических особенностей человека»: «Очевидно, следует признать, что актуализирующиеся способности вначале проходят «инкубаторный», скрытый от наблюдателей период развития. Необходима внутренняя работа по переструктуированию психических свойств, их приспособлению к деятельности, чтобы способность проявлялась во всей своей полноте». Иван Губкин тяжелее и дольше многих других перенес инкубаторный период вызревания таланта; об общественных причинах этого говорено немало. Талант в стадии неопределенности еще не дорос до осознания себя; он мечется, кружится, застывает; так водный поток, неожиданно низвергнувшийся из бокового языка снежника в слишком жаркий июльский день, долго бьется с недоуменным бешенством о выступы крепких пород, пока пророет или отыщет себе русло.

Богатый «фонд» психической энергии, познавательская жилка, честолюбие, наблюдательность, умение приспосабливаться к среде и, возвышаясь над ней, подчинять ее себе (не в банальном «иерархическом» смысле, а в том, который вкладывает в это понятие профессор Лазурский) — все это с несомненностью свидетельствует об одаренности Губкина. Добавить сюда нужно его трудолюбие. В.Е. Сыркина в интересной работе «Развитие способностей и характер» проследила влияние труда на развитие способностей. Она считает, что, открывая новые стороны в труде, человек «открывает и новые возможности в самом себе». (Поиски новых сторон в трудовом процессе, по-видимому, тоже показатель одаренности. У некоторых гениев эта черта перерождается в странность. Они испытывают отвращение к самому ходу работы по-старому. Леонардо составлял рецептуру красок, он не мог писать красками такими же, какими пишут все художники. К великому для потомков сожалению, он переоценил свои химические познания. Большинство его картин разрушило время.)

Конечно, судить об одаренности Губкина можно было бы, исходя по меньшей мере из конечного результата. Лучшее доказательство его одаренности! Но одно оно не может удовлетворить биографа, задача которого раскрыть, как герой шел к своему призванию. В главе 14 мы сетовали на скудость биографических материалов «догеологического» периода жизни Ивана Михайловича. Однако, как показано там же, скудость эта не случайна; Тейяр де Шарден обосновал теорию «исчезновения черешка».

Оказывается, можно примерно вычислить скорость протекания психических процессов и передать особенности восприятия природных явлений у личностей, склонных к геологическому мышлению. В главах 16 и 21 мы пытались реконструировать душевную жизнь героя, зарождение интереса к скрытым движениям земной коры. Снегопад в главе 21 по-разному, естественно, виделся бы художнику, композитору или крестьянину. Для геолога падение снежинок суть живой процесс пластообразования. Но так воспринимает снег лишь юный геолог (воображение которого к тому же подогрето чтением Спенсера!). Мы и пытались это показать. Старый геолог, навидавшийся на своем веку пластов, склонен видеть, точнее, ищет видеть игру снежинок и мелодию теней.

Мы реконструировали душевную жизнь, накладывая на представления о психотипе реальные факты биографии и подлинные пейзажи. (Настал момент отчитаться перед читателем в выбранной «методике разведки». «Методика» — обязательная глава геологического отчета. Труд геолога оценивается не количеством пройденных километров или осмотренных точек, а обобщениями, изложенными в отчете. Как правило, это пухлый том, который нужно защитить на особом совете. Больше всего вопросов и споров вызывает глава «Методика разведочных работ». От выбранной методики зависит точность реконструкции формы рудного тела и его размеров, без чего нельзя подсчитать запасы.)

Сделав это откровенное признание, мы теперь можем с облегченной душой высказать несколько психологических гипотез, касающихся причин, повлиявших на формирование характера нашего героя. Кажется, это нужно, чтобы правильно понять последующие его успехи.

Праздный ли вопрос, почему именно нефть стала источником самой сильной его страсти. Не будем, правда, забывать, что ему принадлежит честь открытия курской руды, что на посту начальника Главного геологического управления СССР, который он много лет занимал, он заботился об обнаружении всех полезных ископаемых; все же в пантеоне советской науки на его памятнике выбито: «Основоположник нефтяной геологии».

Вглядимся в почерк его — несуетливый, прямой, скорый; ясная ровная посадка букв, спокойно и с суховатой плавностью перетекающих одна в другую. Они округлы, невысоки и похожи. Вчитаемся в любую его статью. Мысль разгоняется неторопливо и плавно и последовательно забирает все вширь и вширь. Отклонений, резких поворотов почти нет.

Губкин — житель равнины; серебристое дребезжание маленькой Теши и грустный простор Оки; ленивые изгибы зеленых холмов, манящая темь лесов, ядовитая сочность болотных трав — вот его детский мир. Настал момент отчитаться перед читателем и в наших злоупотреблениях пейзажными зарисовками; сейчас без них невозможно было бы обосновать гипотезу; подчеркнем еще раз жирной чертой это слово: не более как рабочая «психогипотеза», с помощью которой попытаемся вторгнуться в загадочное сплетение причин, приведших Губкина к осознанию своего таланта. Защищаем методику разведки!

Нефть — тоже «житель» равнины; как ни причудливы ее залежи, но — жидкость! — она сохраняет плавность контуров, пропитывая осадочные отложения. Геометрия одного нефтяного тела всегда проста: приближение к сфере. Конфигурация же рудного тела всегда вычурна. Кроме того, обитают металлы в горах, красота которых тоже не для всякого глаза.

Далее. Нефтяные залежи, связанные между собой общностью зарождения, возрастом или химическим, составом, захватывают колоссальные территории и мощные пачки пород; учение о нефтегазоносных бассейнах, выдвинутое И.М. Губкиным, объясняет это. Подобной «масштабностью» не может похвастать ни одно полезное ископаемое; это качество присуще только нефти и, думается, должно увлекать умы, склонные к широким обобщениям.

Иван Михайлович слишком долго шел к своему таланту, мучительно его выращивал, и надо ли удивляться энергий, страстности и гневливости, с которыми вставал он на защиту его плодов — от нападок. Первые открытия Губкина поражают тонкостью сопоставлений, увязок и тою дальнозоркой наблюдательностью и скрупулезностью, с которыми сопоставления сделаны. Однако по-настоящему крупных событий в нефтяной геологии он поначалу произвести не мог. Для этого нужны тысячи помощников, тысячи буровых станков, машин и, наконец, громадные неисследованные земли, предоставить которые не может ни одна нефтяная фирма. И ни один зарубежный геолог и ни один наш дореволюционный геолог не могут даже и близко сравниться с Губкиным по «крупности» открытий. Он открывал не месторождения (самое большее, на что могут рассчитывать геологи, работающие в фирме), он открывал и прогнозировал открытия громадных регионов с десятками месторождений; он, если угодно, бессознательно стремился к тому, чтобы другим поисковикам ничего не оставить. Выявление сибирской нефти, полярного газа и бухарского газа (крупнейшие открытия современности) были уже запрограммированы в его трудах.

Незаметно подобрались мы к тому надличному, что связано с именем Губкина. Широчайшая научная осведомленность, широчайшее геологическое мировоззрение, самодисциплина, воспитанное годами искусство работать, полемический дар — вот качества, предопределившие успехи Губкина. Но одних этих качеств могло оказаться недостаточно или они могли бы даже втуне пропасть, если бы революция не положила доверчиво к ногам его миллионы гектаров неисследованных земель, не предоставила технику, лаборатории, помощников. Счастливое сочетание обстоятельств дало жизнь явлению — Губкин.

Значит, не праздный вопрос, почему именно нефть полюбилась нашему герою. Только она (поиски ее, наука о ней) могла помочь проявиться некоторым сторонам его натуры. Путь к своему таланту определяет и отношение к нему; мы привели краткие жизнеописания Шуровского и Черского. Мучительный путь Губкина в конце концов тоже вошел в счастливое сочетание обстоятельств, давших жизнь явлению — Губкин. Оппонентами Ивана Михайловича выступили академики «классического» толка; по правде говоря, сейчас можно утверждать, что ни один из них не справился бы с необычными и громадными задачами, поставленными революцией. Они не обладали той дерзостью, которая необходима была для выдвижения новых поисковых идей, захватывающих колоссальные пространства; они были слишком медлительны, привыкли ходить в маршруты с одним коллектором, а требовалось отправлять в маршруты тысячи людей и обобщать материалы, собранные тысячами людей.

Мы видим, что научные и научно-прикладные открытия, сделанные Губкиным, обязаны диалектическому сочетанию экономических, политических и «личных» обстоятельств, в котором даже своеобразие прихода Губкина в науку сыграло свою определенную роль. Талант как бы отчуждается от владельца своего — даже тогда, когда он не признан обществом, — становясь достоянием общественным, и это трудное, гордое и светозарное свойство таланта переворачивает иногда и жизнь владельца и душу его.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.