1.18 В Англию, в Америку… на Луну
1.18 В Англию, в Америку… на Луну
В конце 1990 года я встретился с академиком Р. З. Сагдеевым. Он только что вернулся из Америки, куда переехал к своей новой американской жене. Роальд Зенурович сравнил свой переезд в Новый Свет с полетом на Марс. Мне не пришлось улетать так далеко, но первая поездка за рубеж оказалась как?то связанной с первым полетом человека на Луну. Было что?то общее в этих предприятиях, таких, на первый взгляд, далеких и несравнимых.
В июле 1969 года туманная чопорная Англия встретила нас солнечной жаркой погодой, раскованной толпой и мини–юбками. Мы поселились в «Imperial college» («Колледж Империал») рядом с Гайд–парком, недалеко от центра. Это было удобно: за несколько дней нам удалось очень многое увидеть и услышать, осмотреть почти все достопримечательности (places of interest) Лондона, начиная с Вестминстерского аббатства и парламента, кончая ночными Пиккадилли и Сохо. Как типичные советские специалисты, выехавшие за границу, мы стремились как можно больше увидеть и услышать из того, чего, «по определению», были лишены у себя в стране, стараясь вслушиваться в речи странных людей, белых и черных, на углу Гайд–парка, глазея на витрины роскошных магазинов на Пиккадилли–стрит, с недоступными для нас ценами шикарных товаров, и на более доступный «Woolworth» (торговая фирма), со стеллажами, заставленными непонятными предметами, и прилавками с более понятным «навалом». Яркие киоски глядели на нас газетами и книгами с таинственными английскими названиями, на которых иногда мелькали знакомые имена и картинки. Наконец, нас манили, завлекали кинотеатры с почти недоступными тогда на Родине притягательными кинофильмами.
Начало 70–х было для Запада, как, впрочем, и для нашей страны, с ее российской самобытностью, переломным временем, прежде всего по части морали. Литература, искусство и кино чутко реагировали на сдвиг в человеческих взглядах и поступках, наверно, опережая их. В 1969 году в Лондоне мы не могли увидеть того, что стало широко доступным уже в 1970 году на нью–йоркском Бродвее. Помню себя и своих спутников в кинотеатре на Орчард–стрит, смотрящих на экран: себя с вытянутой шеей, Колю Трубникова с полуоткрытым ртом и Инну Викторову с полузакрытыми рукой глазами. Демонстрировался простенький учебно–семейный фильм о том, как разнообразить половые отношения. Сегодня средний московский школьник посмеялся бы, глядя на нас, ошарашенных дядей и тетю, а самое большое удовольствие — это, как известно, наблюдать за наблюдающими.
Так получилось, что когда я писал об этом, моя приятельница рассказала мне о своем 11–летнем сыне, вернувшемся из школы с «детским» анекдотом об идеальном муже и идеальном любовнике. Оказывается, идеальный муж — это тот, кто, возвратившись из командировки и застав жену с любовником в постели, говорит: «Ну, вы тут кончайте, а я пока сварю кофе»; а идеальный любовник — тот, кто после этого сможет кончить.
Что значит современная школа!
Я намеренно начал с внешней картины нового мира, с первого восприятия, потому что оно оказалось самым ярким, разительным, особенно общение с коллегами — англичанами и американцами, немцами и французами. Запомнились коллективные завтраки, на которых я даже пытался рассказывать русские сказки и простенькие анекдоты по–английски; сказка о русском солдате, который варил суп из топора, имел успех, хотя я никак не мог вспомнить английское слово ахе («топор»). Почему?то меня, сдержанного, даже несколько застенчивого по природе, английский язык расковывал, делал почти развязным. Не хочу вникать глубоко в природу этого феномена, но для освоения разговорного языка подобная внутренняя трансформация под действием внешней среды имела огромное значение.
Мне удавалось беседовать с коллегами после докладов на конференции, в кулуарах. Помню, как во время вечернего коктейля мы нашли общий язык со студентами колледжа, которые принимали активное участие во всех мероприятиях конференции. Похоже, они умели вместе работать и вместе отдыхать. Юноши и девушки по–настоящему «гудели», их манеры нельзя было назвать слишком чопорными. Помню, как в конце вечера, ближе к полуночи, я сказал юноше, с которым познакомился: «Listen, your girl?friend is already in horisontal position, just on a table now, on the second floor («Послушай, твоя девушка уже в горизонтальном положении, прямо на столе, на втором этаже»). Не моргнув глазом, парень, взяв меня за руку, стал тащить наверх со словами; «I see you like her, no problem». Чувство реальной опасности сделало меня находчивым: «Извини, — я здесь с женой», — и взялся за руку Инны Викторовой, она не возражала. Тогда парень стал яростно извиняться перед моей дамой, казалось, он сразу протрезвел, этот истинно современный англичанин.
Конференция в Лондоне была посвящена трибологии, науке о трении, но сообщений о проблеме трения в вакууме было не так много. Пожалуй, наибольшее внимание привлек доклад Д. Бакли, ученого–физика из Центра Эймса (НАСА). Он исследовал физико–химические явления при трении в очень разряженной среде и при определенных условиях действительно обнаружил увеличение коэффициента трения на порядок по сравнению с нормальными, земными условиями. Мы познакомились, когда произошли исторические события космического масштаба.
С мыса Канаверал на побережье Флориды, на которое почти 500 лет назад высаживались первопроходцы Нового Света, 16 июля стартовал космический корабль «Аполлон-11». Через четыре дня весь мир в прямом эфире наблюдал прилунение Нила Армстронга и Эдвина Олдрина. Оставшийся на окололунной орбите Майкл Коллинз жаловался, что он не видит своих. Ничего, успокаивали его из Хьюстона, русские и китайцы их тоже не видят.
Мы в Лондоне оказались теми немногими русскими, которые стали свидетелями уникального события в истории всего человечества. Я всматривался в экран телевизора через головы студентов и других молодых людей, набившихся в небольшой холл. Видно было плохо, мы с трудом различали элементы лунной кабины, лунных камней, тени от косого солнечного света, который пробивался сквозь лунную пыль, поднятую струей ракетного двигателя. Все сработало «как учили», радостные крики огласили холл. Должен признать, что в апреле 1961 года наша молодежь реагировала на запуск первого человека в космос гораздо активнее, более бурно, несмотря на то, что народ узнал об этом лишь через несколько часов после приземления Гагарина. Днем я решил поздравить своего нового коллегу Бакли, стараясь не выдать излишнего интереса к космической технике. Заикаясь на слове congratulation («поздравление»), я все же произнес нужные слова в этаком приподнято–дипломатическом стиле. Это был первый опыт общения со специалистом из НАСА, и он, как мне кажется, прошел успешно.
На свои небольшие деньги я накупил газет с фотографиями лунной кабины, со статьями, в которых описывался первый полет землянина на другое небесное тело. Они могли стать хорошим пособием по изучению английского языка с уклоном в космическую тематику, так сказать, lunar sight seing topics («темы по осмотру лунных видов») для нас и для нашей Люси. О том, что из этого получилось, будет рассказано ниже.
Когда основная часть лондонской конференции закончилась, вся советская ученая команда, как и было запланировано, выехала в Шотландию, в Глазго. Там намечалось посещение университета и лаборатории, где разрабатывались узлы трения. Нас в нашем МОМе предупредили заранее, чтобы мы не смотрели в сторону, так сказать, «чистой науки», а возвращались не позже установленного срока, как бы ни складывалась программа основной делегации. Случилось то, чего мы опасались: академики отложили свой отъезд на два дня, а нам с Николаем Трубниковым пришлось действовать по индивидуальному плану и испытать значительные трудности. Возвращение из Глазго в Лондон оказалось интересным, но изматывающим. Мы попали в сидячий вагон, заполненный шумной ватагой молодых и немолодых людей. С нами в купе ехал какой?то рыжий шотландец. Как, видимо, и полагалось, у него с собой была большая бутылка шотландского виски, к которой он прикладывался через каждые полчаса всю ночь напролет. Я это хорошо запомнил, потому что всякий раз он толкал меня в плечо и гостеприимно предлагал приложиться «к горлу», несмотря на все мои предыдущие отказы.
Когда мы, наконец, прибыли в Лондон, дождь лил как из ведра. Представители фирмы «Кук» нас не встретили, хотя мы заранее заплатили за весь «round trip», то есть за всю поездку, включая последний важный отрезок от вокзала до аэропорта Хитроу. Денег у нас оставалось в обрез, и мы сумели на такси добраться только до своих, до советского посольства. Там любезная вышколенная молодая дама пыталась нам помочь, связавшись по телефону с «Куком». Всемирно известная туристическая фирма почему?то не нашла нужных документов. До отлета оставалось меньше двух часов. В конце концов другой любезный советский дипломат образца 1969 года согласился помочь своим совсем «зеленым» соотечественникам, попавшим в беду, и сквозь дождь довез нас на своей машине до Хитроу как раз тогда, когда регистрация заканчивалась. Мы отдали ему последний по какой?то случайности оставшийся сувенир — бутылку «Столичной»; он отказывался, но мы сунули ее в открытый багажник.
Еще одна небольшая проблема — превышение веса нашего багажа, еще одна любезная женщина, симпатичная негритянка, махнувшая рукой на нас, двух мокрых взмыленных русских, что?то невнятно объяснявших на смеси русского и английского, и вот мы уже в самолете, а еще через три с половиной часа — в Москве. Но на этом наши испытания не закончились.
Паспортный контроль, получение багажа, таможня… Офицер с погонами подполковника предложил нам открыть ручную кладь. В портфеле лежали газеты с фотографиями и статьями о посадке «Аполло–на-11» на Луну. Публикации привозить из?за границы не полагалось. На вежливый вопрос: «Зачем вам эти газеты?» — я ответил, почему они мне дороги. «Ну что же, возьмите нужные страницы, остальное оставьте», — сказал офицер и к нашему удивлению не стал осматривать чемоданы, где лежал журнал «Girl Illustrated» («Девушки в иллюстрациях»), предназначавшийся нашим молодым парням в качестве специального сувенира «оттуда».
Только через два дня, когда вернулись настоящие ученые, мы узнали причину усиленного таможенного шмона. В день нашего отлета из Лондона средства массовой информации объявили о том, что известный советский писатель Анатолий Кузнецов, автор нашумевшего в 60–е годы романа «Бабий Яр» о массовых расстрелах евреев немецкими фашистами в Киеве, остался в Англии, попросив политического убежища. Наши академические возвращенцы рассказывали подробности, которые они узнали из английских газет. Для советских средств ограниченной массовой информации эта новость была куда сенсационнее, чем высадка человека на Луну.
Ровно через год, в июле 1970 года, я, уже умудренный заграничным опытом и продвинутый в английском языке, в составе небольшой делегации советских ученых, вместе с Д. Охоцимским и А. Платоновым вылетел в Новый Свет. И вот она — Америка, Нью–Йорк, город «желтого дьявола», как нам внушали с самого детства, город глубочайших контрастов, как это я постепенно понял, попав туда первый, потом второй и еще много–много раз. Другой, не наш, мир с такими же и в то же время другими людьми, другими интересами и взглядами. Мы тоже были другими, из другого мира. Нас не испортил «желтый дьявол», денег у нас практически не было. Нас отлучили и от Бога, и от этого дьявола. Нам навязали иную догму, лишив выбора. В конце концов это сделало нас какими?то полулюдьми. С одной стороны, мы были ничем не хуже жителей из Нового и Старого Света, чем?то лучше, наверно — образованнее и духовно богаче. С другой — нам запрещалось очень многое, прежде всего, — покупать и читать книги, в которых писалось по–другому, не по–нашему. К тому же денег на них все равно не оставалось: 11 долларов 40 центов в день на все: на еду, на метро, на заграничные подарки для родных и друзей. По официальному советскому курсу за доллар тогда давали 70 копеек. «И что мне с ними делать — сказал нам один нью–йоркский торгаш, — в очереди у вас стоять?»
Политика — это концентрированная экономика, учила нас марксистско–ленинская философия. По–настоящему мы убедились в этом, только попав в мир другой политики и другой экономики. Мы прозревали, осознавая свое место у себя в стране и отношение к нам Запада, не сразу, постепенно. Даже попав в зрелом возрасте в самое «логово капитализма», мы не могли резко измениться. Трудно было изменить нашу социалистическую природу, которую мы всосали с молоком матери. Через 17 лет моя дочь Катерина, зачатая сразу после возвращения из Америки, попала в эту страну, еще не окончив среднюю школу. Это была поездка под лозунгом «Дети — посланцы мира!», организованная академиком Е. П. Велиховым, можно сказать, на высшем научно–техническом уровне. «Дети мира» под руководством жены академика объехали всю страну с востока на запад и участвовали в целом ряде мероприятий. Организаторы даже устроили телемост с Москвой. В конце диалога, на который пригласили родителей, моя Катерина, обратившись к жене, вдруг стала говорить: «Мама, я должна тебе сказать, что здесь очень хорошо». Светлана пыталась сдержать порыв дочери: «Ты все расскажешь, когда вернешься». «Нет, мама, я должна сказать тебе это сейчас, потому что ты даже не представляешь, как здесь хорошо». Еще несколько лет спустя, поступив на истфак МГУ и проведя девять месяцев в Принстоне, дочь почему?то изменила свое мнение: «Да, там хорошо, но я хочу жить в России: там скучно, там все есть». Что она скажет еще через несколько лет? Я бы не хотел, чтобы она часто меняла свое мнение. Однако это порой мало зависит от нас, родителей.
Председатель симпозиума по аэрокосмическим механизмам доктор Джордж Херцл обошелся с нами сурово. Почему?то он смотрел на нас как на лазутчиков, заброшенных к нему в тыл, чтобы разведать все американские космические секреты. Естественно, мы приехали поучиться, зачерпнуть в пригоршни что?то новое, прикоснуться к американской космической технике, которая уже обошла нас, сделав гигантский скачок вперед и достигнув недостигаемых вершин — высадив человека на Луну. С другой стороны, мы выполнили основное требование организаторов симпозиума. Как стало понятно самому Херцлу, в моем докладе излагались основы нового направления в создании космических механизмов, детально рассказывалось об использовании электромеханического демпфирования, о системах, которые к этому времени успешно слетали в космос на корабле «Союз» и имели перспективу дальнейшего развития. Несмотря ни на что, Херцл остался недовольным: в докладе отсутствовали конструктивные детали. После моей презентации организаторы устроили своеобразное шоу. Продемонстрировав слайд с кораблем «Союз», сфотографированным на какой?то выставке, Херцл стал задавать мне вопросы. Не получив точного ответа на вопрос, где установлен солнечный датчик, доктор прокомментировал это как мою некомпетентность в космической технике. Вот, мол, каких специалистов направляют нам Советы. В трудах симпозиума эта дискуссия была представлена в совсем уж искаженном свете.
Симпозиум проводился в НАСАвском Центре Годдарда, где разрабатывались беспилотные космические проекты. Кроме того, это был один из центров глобальной космической связи, в том числе для пилотируемых программ, в качестве запасного ЦУПа. Нам это очень ярко продемонстрировали во время экскурсии по Центру, быстро связавшись сначала с Хьюстоном, а потом с Сиднеем и Мадридом, Мы также увидели не только офисы ученых и инженеров, но и действующие лаборатории.
На симпозиуме конструктор фирмы «Норт Америкен Рокуэлл» («North American Rockwell Corporation») Джордж Кэмпбел представил доклад о стыковочном механизме корабля «Аполлон». Мы познакомились. Было интересно встретить коллегу, одного из немногих в мире работавших в этой же области. К сожалению, нам не пришлось сотрудничать. Позднее, когда началась работа над проектом «Союз–Аполлон», это были уже новые люди.
Остальные доклады тоже оказались интересными. С ними мне пришлось познакомиться глубже тогда, когда я взялся перевести их на русский язык. Это была хорошая школа во всех отношениях.
В программу нашей поездки входило посещение Массачусетского технологического института в Бостоне, где у Охоцимского была договоренность с одним из его коллег. Проблема заключалась в том, что наша виза истекала на два дня раньше. После обсуждения этих планов с Херцлом еще в Вашингтоне коллега из МТИ стал отвечать на наши звонки уклончиво, а потом телефон вообще замолчал. На наш вопрос Херцлу, знает ли он что?нибудь о ситуации в Бостоне, тот ответил очень образно, показав, как нас просят покинуть страну: не то чтобы изобразил пинок в зад, а так — жестом двумя руками, но на том же уровне. Правда нам удалось договориться о продлении визы без права выезда из Нью–Йорка. У нас фактически не было другого выхода: «Аэрофлот» летал в Америку только два раза в неделю, а наши «рублевые» билеты на других авиалиниях не котировались.
В результате негостеприимство нашего хозяина позволило нам еще три дня пробыть в городе великих контрастов, обойти многие достопримечательности Манхеттена, посетить его магазины и «шопы». Тогда я впервые попал в специальный торговый район «даунтауна» на улице под названием Орчард, которая почему?то называлась у нас «Яшкин–стрит». В советском представительстве при ООН, где мы прожили эти дни за очень умеренную плату, нам объяснили, что у Яшки–еврея отоваривались все народные демократы, включая приезжавших министров и космонавтов.
Улетая из Нью–Йорка, я еще не знал, что меньше чем через год этот главный американский город, что лежал на полпути между Москвой и Хьюстоном, на несколько лет станет нашим перевалочным пунктом. Почти каждый наш маршрут туда и обратно (в общей сложности более десятка раз за пять лет работы над проектом «Союз» — «Аполлон») лежал через Нью–Йорк, с остановкой в «ооновском» представительстве, с прогулками по Манхеттену, со всем его своеобразием, почти недоступном для нас, космических пришельцев из другого мира.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.