Глава 3 ЛАГЕРЬ КОКФОСТЕРС
Глава 3
ЛАГЕРЬ КОКФОСТЕРС
На следующее утро я выглянул в окно. Передо мной простирался красивый парк с небольшим озерцом и великолепным старым дубом. Стоял ноябрь, но на дереве все еще красовалась золотая листва. Месяц спустя, когда я покидал этот лагерь, листья с дуба уже облетели и паутина его ветвей ясно вырисовывалась на фоне серого декабрьского неба. Я часто сидел у окна, любовался этим дубом и вспоминал картину немецкого художника Каспара Дэвида Фридриха, на которой изображено очень похожее дерево.
В первый же день пребывания в лагере для военнопленных Кокфостерс мне велели заполнить стандартную карточку Красного Креста. Ее должны были отправить ближайшему родственнику – моей жене – в подтверждение того, что я жив и здоров. Меня заверили, что не пройдет и нескольких дней, как карточка окажется в Германии, однако минуло целых четыре недели, прежде чем моя жена получила ее. Я так и не узнал, почему это заняло так много времени. Сначала я подумал, что британцы не стали отсылать наши карточки, чтобы скрыть случившееся с субмариной «U-32», но потом я узнал, что в британских новостях прошло сообщение о гибели нашей подлодки и о пленении опытного немецкого подводника.
Разумеется, отсутствие регулярных рапортов вскоре навело наше командование на мысль, что с нашей субмариной что-то случилось, а когда подлодка перестала отвечать на радиограммы, на бульваре Суше, где располагалась штаб-квартира нашего командования, пришли к выводу, что субмарина «U-32» погибла. Когда это предположение подтвердилось, нашим ближайшим родственникам было направлено обычное извещение о том, что мы пропали без вести.
Между прочим, в новостях Би-би-си всегда сообщались имена уцелевших немецких солдат и офицеров. Без сомнения, это делалось для того, чтобы заставить немцев настраиваться на волну Би-би-си, хотя в Германии за это полагалось суровое наказание. Но многие немцы все равно слушали британские новости, чтобы узнать о судьбе своих родственников, служивших на флоте.
В то время моя жена ожидала нашего первенца и жила со своими родителями. Когда из адмиралтейства пришло извещение о том, что я пропал без вести, тестю удалось спрятать его от моей жены, и я рад, что он сделал это, – женщине, которая вот-вот должна родить своего первого ребенка, не годится слышать о возможной гибели его отца. В течение четырех недель мой тесть хранил молчание, надеясь, что я вот-вот подам весточку. Обман дался ему тем легче, что в своем последнем письме, которое я отправил жене перед тем, как мы вышли из Лорьяна, я призывал ее не беспокоиться, если она не получит от меня известий в течение нескольких недель, так как наш поход мог затянуться на неопределенное время.
Мой сын родился 2 декабря под аккомпанемент британских бомбардировок. С гордостью продемонстрировав младенца своим родителям, моя жена весело заметила, что теперь самое время объявиться и отцу ребенка. В этот самый день пришла карточка Красного Креста, и моя жена сделала то, что в этой ситуации делали миллионы других женщин, – она от всей души возблагодарила Бога. Теперь она знала, что я жив и здоров и в один прекрасный день снова вернусь домой. Не многие женщины в те дни могли похвастаться подобной уверенностью. Моя жена прокляла тот день, когда меня перевели в подводный флот. Позже она призналась мне, что каждую ночь молила Бога о том, чтобы меня взяли в плен во время первого же похода. Когда я спросил жену, стала ли бы она просить Бога о том же, зная, что меня ждет семилетний плен, она, не колеблясь, ответила утвердительно.
В военную пору на долю моей жены выпали тяжкие лишения. Она пережила бомбардировки Берлина, а когда дом ее был разрушен, она эвакуировалась в Восточную Германию. Когда зимой 1945 года туда вошли русские войска, жена моя вынуждена была бежать. В течение шести недель она скиталась по обледеневшим дорогам с четырехлетним мальчиком на руках и остатками наших пожиток, уместившихся в детской коляске. Наконец, она благополучно добралась до Мекленбурга, где ее приютили друзья. Но тревоги ее на этом не закончились. Британские войска приближались к Мекленбургу с востока, а русские – с запада. Кто первым вступит в город? Жители города часами с тревогой вслушивались в сообщения по радио. В конце концов, прошел слух, что Мекленбург полностью оккупируют британцы, поэтому большинство жителей города, в том числе и моя жена, решили остаться. А в одно прекрасное утро в город вошли русские.
Вряд ли вы можете себе представить, что это означало.
Моя жена скрылась из города вместе со своей матерью и маленьким сыном, и в течение нескольких недель они прятались в лесу, пока в городе не утихли первые беспорядки. Молодая голландка, работавшая на заводе Хейнкеля, пыталась уверить мою жену, что русские совсем не так страшны, как все думают, и что рассказы об их зверствах всего лишь пропаганда. В тот самый день, когда русские вошли в город, голландка была изнасилована целой группой русских солдат, и на следующий день она сделала то, что до нее сделали многие немецкие женщины, – покончила с собой.
Моей жене довелось увидеть и пережить много ужасных событий. Это она, а не я, должна была бы написать книгу, и книга эта была бы поистине печальной. Конечно, я не знал о страданиях, выпавших на долю моей жены, но я предполагал, что она терпит лишения, и мучился от того, что ничем не мог помочь ей.
На третий день моего пребывания в лагере Кокфостерс дверь комнаты неожиданно открылась и вошел не кто иной, как мой старый приятель лейтенант Ганс Энгель. Всего лишь десять дней назад – теперь это казалось мне вечностью – мы попрощались в Лорьяне. Мы познакомились на курсах командиров подводных лодок, а потом вместе принимали участие в подводных маневрах в Мемеле. Энгеля направили на субмарину «U-31» (командир – капитан-лейтенант Прельбург) в качестве стажера, а меня – к Йенишу на субмарину «U-32». Они вышли из Лорьяна за два дня до нас, а 2 ноября субмарина «U-31» была потоплена британским эсминцем «Энтилоуп» в тех же водах, что и наша подлодка, и большая часть экипажа была спасена. Это была поистине нежданная встреча.
Разумеется, нам было о чем поговорить, но мы подозревали, что комната прослушивается, поэтому, говоря о чем-то важном, переходили на шепот. Должен заметить, что, несмотря на самые тщательные поиски, нам не удалось найти и следа микрофонов, так что, возможно, мы чересчур осторожничали.
Ганс Энгель был моим ровесником, и мы быстро сдружились в основном благодаря тому, что у нас было много общего: мы оба были моряками, и наши отцы также были морскими офицерами. Кроме того, мы оба интересовались музыкой и искусством. Мы были так похожи, что нас часто путали, – оба высокого роста, худощавые, с темными волосами и голубыми глазами.
В лагере Кокфостерс нас кормили трижды в день. Еда была самая обычная, хотя некоторые блюда показались нам странными. Например, нам часто давали картошку в мундире. Ножи нам не выдали (должно быть, это считалось холодным оружием), так что в конце концов приходилось есть картошку вместе с кожурой. Почти каждый день нам давали мясо. На завтрак мы пили кофе, ели хлеб с маслом, а вечером нам подавали чай и снова бутерброд с маслом. В общем, пища была простая, но жаловаться было не на что, а когда в один прекрасный день к нам в комнату зашел британский офицер и сообщил, что ежедневно каждому из нас будет выдаваться по два шиллинга, чтобы мы могли тратить их в столовой на что пожелаем, все наши проблемы были решены. Первым делом мы заказали себе шоколад и бананы и незамедлительно получили требуемое.
Следующее, о чем нам стоило подумать, была наша одежда. Мы заказали себе рубашки и пижамы. На это ушло денежное пособие за несколько недель. Кроме того, мне выдали пару британских армейских ботинок и синий пиджак.
Будучи офицерами, мы в течение всей войны продолжали получать свое армейское жалованье, хотя пересчет его сначала в британские фунты стерлингов, а позже в канадские доллары ощутимо сокращал получаемую на руки сумму по причине искусственно завышенного обменного курса. К сожалению, военнопленным, не являющимся офицерами, не так повезло, как нам. Они стали получать жалованье гораздо позже и первое время сидели без денег. Конечно, им не приходилось, как офицерам, покупать себе одежду, кроме того, они получали бесплатные сигареты и табак через Красный Крест и Христианскую ассоциацию молодых людей, но всего остального они были лишены.
Эта несправедливость чрезвычайно возмущала меня, и я очень расстроился, когда остальные офицеры отвергли мое предложение разделить наше жалованье с теми, кто его не получал. В конце концов, они ведь сражались плечом к плечу с нами. В большинстве своем против выступили офицеры люфтваффе. Среди них почти не было людей, не имеющих офицерских званий, в то время как мы, офицеры-подводники, должны были заботиться о матросах из экипажей наших субмарин. Время от времени мы передавали им фрукты и шоколад, к сожалению, это все, что мы могли для них сделать. Позже ситуация коренным образом изменилась. Они имели право найти себе работу и зарабатывать деньги и, таким образом, оказались более обеспеченными, чем мы. В отличие от рядового состава нам, офицерам, работать запрещалось.
В Кокфостерсе Энгель купил себе трубку, и, поскольку недостатка в табаке мы не испытывали, он вынимал ее изо рта, только когда ложился спать. Я не курил, но не могу сказать, чтобы табачный дым сильно досаждал мне. С трубкой Энгеля и книгами, которые мы вскоре начали получать, в нашей комнате воцарилась мирная домашняя атмосфера.
Книги, как и следовало ожидать, были самого разного рода. Сначала мы вынуждены были брать все, что нам выдавали, затем я наладил дружеские отношения с одним из охранников, и у меня появилась возможность выбора, который, впрочем, был не слишком велик. Между прочим, я был весьма удивлен, обнаружив среди книг военные мемуары генерала Людендорфа.
В подобных обстоятельствах я читал все, что попадалось мне на глаза: книги немецких авторов и книги, переведенные на немецкий язык (например, некоторые произведения Джека Лондона). Позднее благодаря помощи Красного Креста, Христианской ассоциации молодых людей, а также нашим собственным семьям мы стали получать заказанные нами книги, и в конце концов у нас образовалась довольно неплохая библиотека. Чтение мое стало более систематичным. Я купил тетрадь, в которой вел учет всех прочитанных мною книг, а также заносил туда свои критические заметки. Эти записи я вел на протяжении всех семи лет моего заключения, и в конце его в моем списке было 503 книги.
Я вспоминаю, что в бытность мою младшим лейтенантом на борту линкора «Шлейзен» в 1935 году я частенько жалел, что у меня было мало времени для чтения. Что ж, теперь в моем распоряжении было все время мира. Хьюстон Стюарт Чемберлен («Основы девятнадцатого века»), Шпенглер («Закат Европы») и Альфред Розенберг («Миф двадцатого столетия») – я прочел их всех. Я взялся также и за Канта, но, к сожалению, так и не одолел его. Затем были Шекспир и Гёте. Должен сказать, что возможность читать и учиться – вот единственная польза, которую принесли мне долгие годы плена.
Не могу сказать, что в Кокфостерсе время для нас тянулось мучительно медленно. Каждый день нас выводили на свежий воздух и в течение часа мы делали зарядку. Вместо парка мы гуляли в «загонах» размером пятьдесят на тридцать футов, огороженных колючей проволокой. Мы не видели пленных из других «загонов», да, впрочем, мы и не испытывали большого желания общаться с ними. Мы были слишком недоверчивы, нам казалось, что лагерь просто кишит шпионами, которые только и ждут, чтобы вкрасться к нам в доверие.
Однажды в нашу комнату привели третьего пленного, молодого летчика. Поначалу мы держались настороженно и почти не разговаривали с ним. Точно так же вел себя и он. Позднее он признался нам, что принял нас за шпионов, чьей задачей было вызвать его на откровенный разговор. Нетрудно себе представить, что при таких обстоятельствах наши беседы трудно было назвать оживленными, и если где-то в нашей комнате действительно были спрятаны микрофоны, то те парни, чьей работой было прослушивать наши разговоры, должно быть, смертельно скучали.
В один прекрасный день меня вызвали на допрос. Это не имело ничего общего с допросами, которые проводили союзники Британии – русские и о которых мы были наслышаны от тех, кому посчастливилось вернуться домой живыми. Дружелюбный джентльмен, по виду морской офицер, повел меня в парк, где мы целый час беседовали, прогуливаясь по аллеям. Из его вопросов было ясно, что он прекрасно информирован обо мне и моих товарищах. Он хотел знать, получил ли Кречмер (мой старый приятель) субмарину и что поделывает Беренс (другой мой товарищ). В ходе нашей беседы этот достойный джентльмен так и не получил желаемой информации, но его это, казалось, ничуть не расстроило. Мы пожали друг другу руки и на этой приятной ноте расстались. Больше я его никогда не видел. Это был единственный допрос – если, конечно, можно его так назвать – за все время моего пребывания в Кокфостерсе.
Я слышал, что некоторых из пленных офицеров британцы приглашали выпить и сыграть в бридж. Уж не знаю, то ли британцы считали этих немецких офицеров особенно приятными собеседниками, то ли надеялись узнать от них что-то, но в любом случае ни с Энгелем, ни со мной такого не случалось.
1 декабря нам велели купить себе по картонной коробке, что мы и сделали. На следующий день мы сложили в эти коробки все наши пожитки и вышли на плац, где нас уже ждал армейский грузовик. В кузове кроме нас с Гансом сидели еще десять незнакомых нам офицеров. После двухчасового путешествия мы подъехали к полуразрушенному дому вблизи Гайд-парка. Нас уложили спать на дощатых нарах на верхнем этаже. В окна светила яркая луна, и я помню, как, кутаясь в одеяло, подумал, что это очень подходящая ночь для воздушного налета. Я оказался прав! Сначала завыли сирены. Когда они умолкли, наступила абсолютная тишина. Затем в отдалении мы услышали слабый гул моторов бомбардировщиков. Через некоторое время они уже были над нашей головой и принялись сбрасывать зажигательные бомбы. Мы все время ожидали, что на нас вот-вот посыплются настоящие бомбы, но этого, к счастью, не случилось, и вскоре снова воцарилась тишина.
Вот вам, пожалуйста, ирония судьбы: наши же товарищи из люфтваффе сбрасывали на нас свои бомбы. Может быть, в этом и была какая-то высшая справедливость, но никто из нас не испытывал большого желания погибнуть от немецких бомб.
Утром британский офицер привел нас с Гансом в соседнюю комнату, вручил нам ведро с водой и щетку и велел заняться уборкой. Мы тут же поставили его в известность, что пусть мы и выглядим как пугала в своих потрепанных брюках и синих пиджаках, но мы – офицеры и нас нельзя заставлять заниматься уборкой. Наше заявление было принято к сведению.
Нет, мы вовсе не чурались грязной или тяжелой работы и в лагере Кокфостерс всегда сами убирали свою комнату. Нашу службу на флоте мы начали рядовыми матросами, и в этом качестве нам приходилось чистить палубу, драить медяшку и таскать уголь. К тому времени как наша муштра закончилась, на военном корабле не было такой работы, какую бы мы не умели делать. Вдобавок ко всему мы сами стирали и чинили свою одежду. Эта подготовка сослужила нам в плену хорошую службу.
В доме у Гайд-парка мы провели всего одну ночь, на следующее же утро нас снова посадили в грузовик и отвезли на вокзал, где мы сели в поезд, следующий на север. Единственным знакомым мне человеком из группы пленных, сидевших в грузовике, был лейтенант фон Г., худощавый молодой человек, с которым мы вместе служили на подлодке «U-32». Он происходил из аристократической южнонемецкой семьи и получил образование в школе, в которой учился также и герцог Эдинбургский.
Йениша с нами не было, прошел год, прежде чем мы снова увидели его. После долгих допросов его отправили в Канаду.
На этот раз наше путешествие было недолгим и закончилось возле Дерби. У вокзала нас ждал автобус, и мы отправились в наш первый настоящий лагерь для военнопленных в Суонвике.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.