ГЛАВА III. ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПЕСТАЛОЦЦИ

ГЛАВА III. ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ПЕСТАЛОЦЦИ

“Вечерние часы отшельника”. – Сочинение о сторожах. – “Липгардт и Гертруда”. – Успех этой книги. – Ее идеи. – “Швейцарский листок”. – “Христоф и Эльза”. – Мелкие сочинения. – Продолжение “Липгардта и Гертруды”. – Частная жизнь Песталоцци

В тяжелые дни, последовавшие за закрытием приюта в Нейгофе, Песталоцци написал “Вечерние часы отшельника”. Сочинение это прошло почти незамеченным при своем появлении. Между тем в нем уже скрываются основные начала новой педагогики, провозглашенной Песталоцци. Книга представляет собою ряд афоризмов, посвященных разным вопросам и преимущественно вопросам воспитания. Приводим здесь некоторые из этих афоризмов:

“Все люди по природе своей равны и имеют один путь к достижению своего назначения. Природные дары всех и каждого должны быть развиты до возможной человеческой мудрости. В этом состоит общее человеческое образование, и оно должно предшествовать всякому специальному, всякому сословному образованию”.

“Духовные силы ребенка не должны быть увлекаемы в далекие, чуждые пространства, прежде чем они не окрепли и не просветлели, упражняясь на близком, окружающем, родном”.

“Люди сами губят в себе свою силу и нарушают покой и равновесие своего существа, если они, не образовав своего духа реальным знанием действительных предметов, не доведя его до истины и мудрости, пускаются в бесконечный сумбур словесных уроков и мнений и в основу первого развития своих сил кладут, вместо истины, добытой из наблюдения над реальными явлениями, – звук, слова и речь”.

“Словесному учению, болтовне должны предшествовать реальные знания”.

“Способ обучения, сообразный с природой, не имеет в себе ничего насильственного”.

Такие воззрения и в наше время еще очень и очень далеки от того, что делается на практике в деле воспитания и обучения, а в то время, когда они были высказаны, шли уже совсем вразрез не только с постановкой школьного обучения, всецело основанного на изучении одних “слов” и всего “чуждого”, знать не хотевшего “реального” и близкого, “родного”, но также и с крепко державшимися в обществе рутинными, схоластическими взглядами на цели и средства воспитания. Теперь мнения, подобные вышеприведенным, имеют за собой если не школу, то общество; тогда же против них были и школа, и общество. Неудивительно, что на книгу Песталоцци не было обращено внимания, и мнения, высказанные в ней, показались разве только одним из проявлений чудачества Песталоцци.

Неудача “Вечерних часов отшельника” была для Песталоцци предостережением против вступления его на путь литературной деятельности. Однако в нем слишком силен был зуд писательства, чтобы он мог удержаться от дальнейших попыток на этом пути. Вскоре по выходе “Отшельника” Цюрих произвел реформу своих военных сил. Реформа эта состояла в том, что несколько десятков инвалидов, составлявших “войско” Цюриха и одевавшихся дотоле в обычное удобное платье, перерядились в крайне неудобные мундиры, испещренные кантами и позументами. Песталоцци по этому поводу набросал небольшое сочинение, в котором, смеясь над этим переряживанием старых сторожей, доказывал необходимость серьезных, действительных реформ всех сторон швейцарской жизни. Рукопись этого сочинения лежала у Песталоцци на столе, когда к нему, в его отсутствие, зашли упоминавшиеся выше книгопродавец Фюсли и его брат – художник, приехавший из Лондона и пришедший познакомиться с Песталоцци. В ожидании Песталоцци братья стали просматривать рукопись, причем художник пришел в восторг от оригинальности мыслей и талантливости изложения. Он наговорил Песталоцци кучу похвал по поводу его беллетристического таланта и убедил своего брата настаивать, чтобы Песталоцци взялся за перо беллетриста, говоря, что здесь вся его будущность.

Восторженный отзыв художника Фюсли и настояния его брата-книгопродавца заставили Песталоцци сесть за сочинение рассказов. Брался он за это дело единственно с целью приобретения средств для своей семьи, дошедшей в это время до последней степени нищеты. Понятное дело, что такая “голодная” беллетристика оказалась не из успешных. Песталоцци написал в самый короткий срок шесть повестей; но все они показались ему настолько слабыми, что он уничтожил их. Наконец, седьмое произведение, носившее название “Липгардт и Гертруда”, показалось ему удовлетворительным, и он снес его Фюсли. Книга была напечатана и имела необыкновенный успех, сразу сделавший автора ее знаменитостью.

В настоящее время нельзя без улыбки читать это сентиментальное произведение, в котором действуют злодеи с черной, как у дьявола, душою и добродетельные люди ангельской чистоты. Содержание книги довольно наивное. Вот оно в нескольких словах. Старшина деревни Боннал, Гуммелъ, – вместе с тем кабатчик, ростовщик и подрядчик. Он забрал в свои руки все население, которое задолжало ему и пьянствует едва ли не без просыпа. Между должниками Гуммеля и посетителями его кабака есть каменщик Липгардт, имеющий добродетельную жену Гертруду и кучу детей. Эта-то Гертруда и есть центр всей повести. Долго она терпела последствия того положения, в которое поставил Гуммель всю деревню, в том числе и ее мужа, пока не решилась бороться с представителем зла. Добродетельные нравоучения ее спасают от кабака мужа и нескольких соседей. Но ей этого мало. Она хочет спасти всю деревню от пут, наложенных Гуммелем. Борьба с последним, однако, ей не под силу, она ищет союзника и находит его в лице соседнего помещика Арнера, необыкновенно добродетельного господина. В конце концов добродетель торжествует, порок посрамлен и запрятан в тюрьму, и в деревне начинается совсем новая жизнь, полная добродетелей, в которых обыватели изощряются наперерыв друг перед другом.

Без сомнения, книга с таким наивным содержанием в наше время едва ли имела бы успех. Но XVIII век в этом отношении представлял совсем иное. Именно сентиментальная литература тогда и пользовалась успехом, и, например, знаменитый роман “Павел и Виргиния”, неестественнейшая сентиментальность которого теперь может заставить только смеяться, тогда выходил в сотнях изданий и заставлял проливать слезы всех читавших эту забавнейшую книгу. Неудивительно, что и книга Песталоцци пришлась по вкусу тогдашней публике, и автору должно быть поставлено в заслугу, хотя, быть может, и невольную, то обстоятельство, что он избрал для пропаганды своих идей именно такую форму, благодаря которой они сделались известными громадному числу читателей.

Успех книги превзошел даже ожидания Фюсли художника. Все газеты и журналы заговорили о Песталоцци как о выдающемся писателе. Он стал получать от разных обществ адреса, медали и премии за столь полезный труд. Сильные мира сего стали интересоваться Песталоцци и его идеями, и он получил приглашения от соседних государей переселиться в их владения и начать там осуществление своих идей. Книга переводилась на разные языки. Приобретя громадную популярность среди образованных классов населения, книга проникла и в народную среду, чего особенно желал Песталоцци, так как он предназначал книгу именно для народа.

Когда прошел первый пыл восторга от успеха книги, Песталоцци был глубоко опечален. Он убедился, что книга его не понята весьма и весьма многими, которые видели в ней только художественное произведение и совсем не замечали положенных в основу ее идей. Еще больше печалило его отсутствие практических результатов от выхода книги. Хотя Песталоцци в это время было уже 35 лет, он был наивен, как ребенок. Он мог воображать, что после появления его книги страна закишит Гертрудами и Арнерами, а Гуммели немедленно повсюду исчезнут, – и так как этого не произошло, он считал свою книгу бесполезной. Польза, однако, от книги была огромной – и для самого Песталоцци, и для общества. Песталоцци сам не подозревал, что он формулирует в книге целую новую педагогическую систему, и догадался об этом только тогда, когда стал просматривать написанное уже в печати. “Я даже не думал, – пишет он, – что моя книга представляла удачное изображение того идеала и тех основных положений и взглядов, которыми я руководствовался еще гораздо раньше в моей неудачной воспитательной попытке у себя в деревне. А между тем она изображала как то, так и другое с удивительною правдивостью. Я даже не знал тогда такого выражения: “народное образование” и ни от кого ничего на эту тему не слышал. Но мое сознание и понимание сущности этой идеи, и способ практического ее приложения в массе народа при отсутствии какой-либо народно-образовательной организации вполне олицетворены в образе Гертруды”.

Важнейшей стороной книги именно и являются идея важности и необходимости народного образования и совершенно новые воззрения на задачи и способы начального образования и воспитания. Ознакомление тогдашнего общества с этими воззрениями, пропаганда идеи народного образования и составляют бесценную заслугу книги Песталоцци.

Источник зла в народе, причина, по которой Гуммели господствуют в деревне, – это невежество. Дайте народу свет образования – и он заживет счастливейшей жизнью. Заботиться о распространении этого света есть долг всех образованных людей, которые должны идти по следам Арнера. Главным очагом начального воспитания и образования должна быть семья. Как должно вестись это воспитание и образование, о том говорит Гертруда, воспитывающая и обучающая своих детей. Дети ее с ранних лет учатся, но прежде они учатся выполнять домашние и полевые работы и затем уже приступают к грамоте. При этом дети Гертруды не столько учатся, сколько развиваются. Знания их не обширны, но то, что они знают, они знают основательно, потому что эти знания восприняты их внешними чувствами, проверены ими на опыте, получены из жизни, а не из книг. Обучение Гертруда ведет именно не по книге, а пользуясь обстановкой и жизнью. Различные знания дети Гертруды приобретают сами из жизни, а Гертруда только обращает их внимание на различные явления природы и жизни и дает им объяснения. Дети, таким образом, учатся, сами того не замечая. Одна из глав “Липгардта и Гертруды” так и озаглавлена: “Не искусство, не книга, а жизнь должна быть основанием всякого воспитания и образования”.

Неудивительно, что подобные идеи, совершенно новые для того времени и основательно расходившиеся со всем строем школьного обучения и с тем порядком, при котором образование являлось достоянием лишь небольшого меньшинства, – казались многим странными, а иным были просто непонятны. Точно так же нашлись люди, которые увидели в книге Песталоцци яркое изображение внутренней порчи сельского населения. Это очень огорчило Песталоцци, и он решил написать новую книгу, в которой, с одной стороны, развивались бы и выяснялись идеи, изложенные в “Липгардте и Гертруде”, а с другой – было бы указано, что причина порчи сельских нравов и печального положения сельского населения заключалась в несправедливости тогдашних порядков. Эта новая книга носила название “Христоф и Эльза”. К сожалению, в печати появилась только первая часть книги, так как она вызвала такой ропот в высших классах Швейцарии, что издатель не решился печатать ее продолжение.

Одновременно с сочинением “Христофа и Эльзы” Песталоцци издавал газету “Швейцарский листок”. Газета выходила только один год (1782). Песталоцци издавал свою газету, так сказать, кустарным способом. Он был и редактором, и издателем, и единственным сотрудником, и корректором, и экспедитором, и конторщиком. В газете подвергались обсуждению все стороны швейцарской жизни, и притом в тоне, меньше всего нравившемся швейцарской буржуазии, которая одна только и могла тогда составлять контингент подписчиков. Сам Песталоцци понимал, что газета его придется не особенно по вкусу публике, и в первой же статье с горечью говорил, что для тогдашней читающей публики истина – “слишком сильное лекарство” – и что перед этой публикой нужно являться, “непременно облачаясь в парадную одежду и предъявляя ученый диплом”, чего он, Песталоцци, отнюдь не намерен был делать. Само собою разумеется, больше всего места Песталоцци уделял в “листке” вопросам воспитания, причем настойчиво пропагандировал свои излюбленные идеи о предоставлении детям свободы, о внушении им правил и знаний путем сознательного усвоения, о пагубности “превращения человека в машину”.

После издания “Швейцарского листка” Песталоцци написал два сочинения на премии, объявленные местными учеными обществами. Темой первого было: “Нужно ли ограничивать роскошь граждан небольшого государства, благоденствие которого основано на торговле”, а второго – “Законодательство и детоубийство”. В последнем сочинении (1783 г.) Песталоцци доказывает, что никакие – хотя бы самые суровые – угрозы закона не могут искоренить детоубийства, являющегося результатом социальных условий, и что для борьбы с этим злом необходимо поднятие общего уровня общественной нравственности, повышение ценности жизни человеческой в понятиях населения и распространение сознания того, что истинным виновником детоубийства является обыкновенно не непосредственная совершительница этого преступления, которое может совмещаться с совсем детской наивностью этой несчастной. Подобные идеи, высказываемые в жестокий век, дают нам высокое понятие об уме и нравственном развитии Песталоцци.

Несколько лет спустя после издания “Швейцарского листка” Песталоцци написал продолжение “Липгардта и Гертруды”. Эти новые части книги предназначались уже исключительно для интеллигенции, тогда как первую часть книги Песталоцци любил называть “народной книгой”. В продолжении уже яснее и подробнее выражаются те мысли, которые были положены в основу первой части. Содержание книги остается по-прежнему наивно-идеалистическим. Речь идет о благоденствии деревни после свержения ига Гуммеля. Кроме прежних героев, крестьянки Гертруды и помещика Арнера, появляются еще несколько подобных же личностей не от мира сего. Здесь и священник Эрнст, живущий для ближних и забывающий о себе; и фабрикант, разбогатевший исключительно благодаря своему труду и скромному образу жизни и устраивающий для деревни школу и сберегательную кассу; и необыкновенный учитель из отставных офицеров, ведущий дело согласно воззрениям Песталоцци; и сестра фабриканта, которая приносит огромную пользу деревне тем, что… говорит всем правду. Слава о прекрасной жизни и прекрасных порядках, установившихся в деревне благодаря всем перечисленным деятелям, распространяется так далеко, что в деревеньку приезжает министр учиться, как управлять государством. Дело кончается тем, что, с одной стороны, учреждения нашей деревеньки вводятся повсеместно в том удивительном государстве, где эта деревенька находится, а с другой, – в самой деревеньке население начинает сознательно относиться к порядкам и учреждениям, созданным Арнером и другими, после чего существование этих учреждений делается прочным и не зависящим от наличности нескольких хороших людей…

Еще позднее, когда Песталоцци опять выступил на поприще практической педагогической деятельности (о чем ниже), он написал как бы еще одну часть все той же книги, озаглавив ее: “Как Гертруда учит детей”. Здесь систематизированы взгляды Песталоцци на задачи и способы начального воспитания и обучения.

Кроме упомянутых книг, Песталоцци написал еще множество других сочинений, из которых мы назовем лишь некоторые. В 1797 году он издал: “Фигуры к моей азбуке, или Основы моего мышления”. Это просто собрание басен – числом более двухсот. Около того же времени были напечатаны “Наблюдения над ходом природы в развитии человечества”. Книга эта произвела сильное впечатление на серьезные умы оригинальностью высказываемых мыслей, касающихся философии истории; в массе публики книга, конечно, успеха не имела. Затем должен быть упомянут целый ряд чисто педагогических сочинений Песталоцци, среди которых особенно выделялась “Книга для матерей”, написанная уже в последующий период практической педагогической деятельности. В этот же период Песталоцци составил ряд учебников и руководств для учителей. Среди этих руководств были крайне оригинальные, как, например, “Словарь имен существительных”, “Книга слогов” и “Книга цифр”. О них мы еще упомянем при изложении педагогических взглядов Песталоцци. Наконец, чтобы закончить перечень литературных работ Песталоцци, упомянем еще “Лебединую песнь” и “Судьбы моей жизни”, автобиографические сочинения, написанные уже в последние годы жизни, когда все его начинания погибли и существование его было печальнейшим во всех отношениях.

Период жизни, в течение которого Песталоцци занимался по преимуществу литературным трудом, продолжался около двух десятков лет – до 1798 года. Внешние условия жизни Песталоцци в это время были очень тяжелы. Его постоянно теснила материальная нужда. Нейгофское имение не только не приносило никаких доходов, но не покрывало и процентов по лежавшим на нем долгам. Что касается литературного заработка, то он в те времена и вообще был невелик, а для Песталоцци делался и совсем ничтожным вследствие особенностей его характера и особенностей его литературной деятельности. Те из его произведений, которые имели успех, приносили немалые барыши его издателям, но последние, пользуясь непрактичностью Песталоцци, платили ему чуть ли не гроши. Впрочем, произведений, имевших значительное распространение, у Песталоцци было не так много. Всего чаще его книги не приносили ему никакого дохода. Затруднительность положения Песталоцци еще более усиливалась благодаря его чрезвычайной щепетильности, побуждавшей его отклонять все попытки друзей помочь ему. Один из друзей предлагал Песталоцци купить у него Нейгофское имение за весьма значительную сумму с тем, чтобы сумма эта была положена в банк и Песталоцци мог жить на проценты с нее; но так как имение далеко не стоило предложенной за него суммы, то Песталоцци отказался от сделки. Некоторые другие друзья, пользовавшиеся влиянием в тогдашнем управлении Швейцарии, предлагали ему какую-нибудь общественную должность, жалованье от которой могло бы обеспечивать его и его семью; но Песталоцци, не считая себя способным к исполнению административных обязанностей, отказался и от этого предложения. Единственная должность, которую он был готов принять и о которой даже усиленно просил, – была должность народного учителя. Положение народного учителя в то время в Швейцарии было самым безотрадным: ничтожнейшее содержание, отсутствие общественного уважения и тяжелый труд – таковы были преимущества этого положения. Неудивительно, что друзья Песталоцци смотрели на желание его сделаться народным учителем как на проявление безумия и отказывались содействовать ему в этом. Надо вообще заметить, что характер отношения общества к Песталоцци, сделавшийся после издания “Липгардта и Гертруды” благоприятным для него, вслед за появлением других его произведений снова стал прежним. На Песталоцци начали по-прежнему смотреть как на помешанного или чудака, который, будучи всем недоволен, все критикуя, предлагая планы преобразования общественных отношений, в то же время не способен устроить своих собственных дел, несмотря на то, что обладает недюжинными способностями. Многие относились к Песталоцци весьма благосклонно; личность его действовала настолько обаятельно, что он имел множество друзей, горячо любивших его. Но все эти друзья были согласны в том, что для практической жизни Песталоцци был человеком потерянным, что он ни к чему решительно не способен, ни на что не годен и что ему нельзя ничем помочь.

Тяжелые лишения этого периода не могли не отразиться на Песталоцци. Он преждевременно постарел, осунулся и в 50 лет выглядел совершенно дряхлым человеком. Лицо его, всегда некрасивое, теперь, будучи покрыто глубокими морщинами, казалось суровым и угрюмым, и нужно было внимательно всмотреться в него, чтобы увидеть, какою добротою веет от этих морщин. Нелюдимый и прежде, застенчивый, неловкий, Песталоцци под влиянием 20-летней жизни голодающего бедняка совсем одичал, сторонился всех и производил на незнакомых весьма невыгодное впечатление. Но в душе этого угрюмого человека таились сокровища, которые тотчас же засветились и привлекли к нему снова общее внимание – даже в несравненно более широких размерах, нежели ранее, – лишь только представился случай применить эти сокровища к делу. Случай этот явился в 1798 году, когда Песталоцци оказался во главе оригинального педагогического учреждения в Станце.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.