Глава 5 «Свадебное» путешествие

Глава 5

«Свадебное» путешествие

1938 год, во время которого я стал свидетелем представления в стиле Борджиа, устроенного Гейдрихом, принес с собой целый ряд других событий, продемонстрировавших всему миру мастерство и выдающиеся способности к лицедейству ведущих актеров.

Упомяну лишь два наиболее важных события, в которых я, в качестве переводчика, участвовал сам: в мае Адольф Гитлер нанес государственный визит в Италию, во время которого его сопровождала свита таких размеров, какая была, наверное, только у русского царя, а осенью того же года Муссолини посетил Германию; и в сентябре 1938 года ведущие европейские представители искусства управления государством устроили свой гала-концерт на конференции в Мюнхене.

Но до этого в управлении немецким посольством на Квиринале произошли перемены. В конце февраля господин фон Хассель покинул Вечный город. К этому времени даже самые недогадливые из национал-социалистов поняли наконец, с каким нежеланием их принимали в посольстве, деятельность которого финансировалась из их налогов. Но даже этого было недостаточно, чтобы вызвать отзыв Хасселя – он стал неизбежен только после того, как от него отвернулось итальянское правительство. Граф Чиано, министр иностранных дел и зять Муссолини, дает подробное описание этого события в своем дневнике за 1937–1938 годы. Он пишет, что 30 октября 1938 года заместитель фюрера Рудольф Гесс, который приехал с визитом в Рим, сообщил ему в «сильном возбуждении», что фрау фон Хассель «отпускала в его присутствии резкие антиитальянские замечания». Гесс хотел потребовать от Гитлера, чтобы тот немедленно отозвал Хасселя, но Чиано, всегда бывший сторонником непрямых методов, просто заметил, что Хассель и вправду был «врагом оси Рим – Берлин и не принимал фашизм» – что было истинной правдой. Он отправился к Муссолини и попытался уладить это дело.

«Дуче тогда поговорил с Хасселем, который пожаловался ему на свою судьбу, и дуче пожалел его. Дуче велел мне немедленно связаться с Берлином, на этот раз чтобы спасти фон Хасселя». Но на этом дело не закончилось. 6 января фашистский министр иностранных дел и посол национал-социалистов имели долгую беседу, в ходе которой посол заявил, что был италофилом еще в ту пору, «когда вся Германия, включая и партию, высказывалась против союза с ней». Но это его не спасло. 25 февраля он явился к Чиано с прощальным визитом, и тот сделал в своем дневнике следующую весьма поучительную запись: «25 февраля. Попрощался с фон Хасселем. Холодный, короткий, враждебный разговор. Я не чувствую ни малейших укоров совести из-за того, что добился отзыва этого типа, который сослужил своей стране и всему делу немецко-итальянской дружбы такую плохую службу. Может быть, он пытался преодолеть в себе враждебное отношение, но не смог. По своему происхождению и образу мыслей он принадлежит к юнкерскому миру, который никак не может забыть 1914 год и, будучи убежденным противником нацизма, не испытывает к режиму никакой симпатии. Кроме того, Хассель слишком хорошо знает Данте. Я не доверяю иностранцам, которые знают Данте. Они пытаются одурачить нас с помощью поэзии».

Жаль, что я в ту пору не мог прочитать дневники Га-леаццо Чиано. Ни фон Хассель, ни я не знали, почему Чиано так не любит немецкого посла. Теперь я это знаю, но изменить уже ничего нельзя. Если бы я знал о тайных страхах Чиано, я ни за что бы не показал, что знаю Данте, но он доверял свои заблуждения и правильные представления одному только дневнику, по ночам делая в нем торопливые записи. Если бы он по-другому относился к нам, то оказал бы своей стране неоценимую услугу, поскольку положение в доме Муссолини могло бы, имей он больше смелости и энергии, обеспечить ему прочное положение. Но он выбрал другой, более извилистый путь, результатом которого стала его казнь в Вероне в январе 1944 года.

Преемником фон Хасселя стал Ганс Георг фон Макензен, бывший Государственный секретарь при министерстве иностранных дел, которое до 4 февраля 1938 года возглавлял его тесть, министр иностранных дел барон Константин фон Нейрат. За два дня до этого Адольф Гитлер крепко пожал ему руку и отказался принять его отставку со словами: «Я не могу сейчас отпустить вас. Вы для меня как друг моего отца – я не приобрел еще необходимого опыта в иностранной политике». Это была трогательная сцена, но только для прямодушного швабского дворянина. Гитлер уже подписал указ о его отставке и назначил на его место самого опасного из всех немецких министров иностранных дел после 1870 года.

Зачем Гитлер затеял этот спектакль, не известно никому, включая и семью Нейрата. Фон Нейрат возглавил специально созданный для него Секретный совет кабинета, но он так ни разу не собрался, а барону никто не посоветовал не принимать этот пост.

Его зять, фон Макензен, был сыном знаменитого фельдмаршала, который очаровал двух членов Тройственного союза – Вильгельма II и Франца-Иосифа. Для Гитлера, с его блестящим талантом актера, старый фельдмаршал представлял связующее звено с военными традициями рейхсвера, и фюрер всегда гладил его по шерстке. Макензен был стар и, вероятно, не сумел понять, что его смертный час пробил в тот день, когда генерал фон Фрич был отдан под суд, но этого не сумели понять и десятки других, более молодых генералов и старших офицеров, которые, впрочем, теперь заявляют, что сделали это.

Новый посол, очень любивший своего старого отца, был высококлассным адвокатом и прекрасным адъютантом Августа-Вильгельма, сына кайзера, который позже стал обергруппенфюрером СА и ярым сторонником национал-социализма. Макензен понимал, что дипломатия не его стезя, но он был истинным пруссаком, воспитанным в лютеранской вере и в убеждении, что приказам надо подчиняться беспрекословно. Не будучи нацистом, он до 1945 года верил в правоту Гитлера, и ничто так сильно не огорчало его, когда он лежал на смертном одре в 1946 году, как сознание того, что он служил неправому делу. Девизом его семьи было «Я служу», и любую форму оппозиции режиму он рассматривал бы, подобно своему другу фельдмаршалу Кессельрингу, как измену родине. Он прятал чувства под своей прусской броней, однако тот, кто знал его, понимал, что у него живое сердце, способное быть верным до конца. Типичный прусский дворянин, он испытывал странную страсть к самой нетрадиционной из всех императриц, Елизавете Австрийской, и это сблизило нас. Это очень удивляло всех кто нас знал, поскольку с прусской точки зрения между нами не могло быть ничего общего. Во время нескольких путешествий различной продолжительности я выполнял у Ганса Георга фон Макензена роль переводчика. Конечно, он не был ни Меттернихом, ни Талейраном, и его тесть был гораздо лучшим дипломатом, но он был именно тем человеком, который сумел проложить себе дорогу через тот благоухающий дорогими духами эротический лабиринт, в который превратилась под влиянием Чиано внешняя политика Италии. Муссолини да и король, с которым Макензен общался с почтением опытного придворного, высоко ценили его. Большинство его коллег по посольству считали себя гораздо более проницательными в политических вопросах, – возможно, они были и правы, – но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них сумел бы с таким самообладанием и достоинством погрузиться в римский ведьмин котел 1938–1943 годов.

Его жена, как я уже говорил, была дочерью министра иностранных дел фон Нейрата, который до назначения на этот пост был послом в Риме. Рожденная в Лондоне и воспитанная в семье дипломата, она сопровождала своего мужа, который был значительно старше ее, из Брюсселя в Мадрид и из Мадрида в Будапешт. Она напоминала мне богиню охоты и сумела сохранить облик Дианы, не растеряв своих исконных швабских качеств. Ей очень нравился Будапешт. Как и императрица Елизавета, она влюбилась в эту страну, в ее жителей, и в рыцарские черты когда-то великой, но теперь уже ужасающей нации, о судьбе которой она не питала никаких иллюзий. Она позволила адмиралу Хорти, бывшему адъютанту оплаканного народом императора Франца-Иосифа и императорскому управляющему королевством Венгрия, ухаживать за собой и напрасно пыталась, как добрая швабская женщина, убедить венгерских княгинь задуматься хоть немного о судьбе своих крестьян, которые жили в средневековой нищете.

Фрау Вини фон Макензен неохотно возвратилась в Берлин, куда ее отец Нейрат вызвал своего зятя, чтобы назначить его на пост Государственного секретаря при министерстве иностранных дел. В это время, то есть в годы, предшествовавшие 1933 году, путь Макензена часто пересекался с путем Адольфа Гитлера, который делал все возможное, чтобы приобрести хоть какой-нибудь вес в обществе и завести в нем связи. Фрау Геббельс пыталась создать у себя салон, который посещали бы не только кинозвезды и секретарши, где Гитлер мог бы продемонстрировать себя перед женщинами высшего света с лучшей стороны – а, будучи австрийцем, он хорошо умел это делать. Герцогиня Виндзорская обнаружила это, встретив Гитлера в Бергхофе. То же самое произошло и с графиней Аттолико, дьявольски обворожительной женой итальянского посла в Берлине. Гитлер с достоинством проглатывал недоброжелательные высказывания о нем, исходившие из кругов, где вращались обе эти дамы. К примеру, вместо того, чтобы обидеться на фрау фон Макензен за сокрушительную критику Большой галереи новой канцелярии, которую Гитлер с гордостью показал ей, он просто заявил ей, что восхищается ее хорошим вкусом. Он взял ее под свою защиту и тогда, когда у нее случилась бурная ссора с фрау фон Риббентроп во время его визита в Италию, и спокойно пропустил мимо ушей ее антифашистские высказывания, которые, вне всякого сомнения, были переданы ему. В отличие от Хасселя фрау Макензен всегда высказывала свои мысли в открытую, не стесняясь присутствием Гиммлера, Риббентропа или других высокопоставленных национал-социалистов.

В апреле 1938 года жена нового посла, которая, благодаря пребыванию ее отца в Риме, свободно владела итальянским, оказалась в самой гуще того хаоса, который воцарился во время подготовки «свадебного путешествия» Гитлера в Италию. Только после того, как все успокоилось, можно было заняться проблемами итало-немецких отношений. Министром иностранных дел был граф Галеаццо Чиано. Его министерство, занимавшее старинный дворец Киджи, в котором до Первой мировой войны располагалось австрийское посольство в Риме, занималось исключительно рутинными дипломатическими делами. Настоящие дела вершились не в золоченых залах палаццо Киджи, а на свежем воздухе, в гольф-клубе, расположенном за пределами римских ворот, выходивших на Кампанию и императорские акведуки. Однако это было совсем не подходящим местом для женщины того воспитания и стиля, которыми отличалась мадам Макензен, и она вряд ли могла предаться дипломатическим шалостям, которые процветали здесь под покровительством неутомимого Чиано. Члены римской кьяккерии, как называли окружавший его кружок, были легкомысленны, безответственны и доступны и столь же очаровательны, сколь и глупы. Важнейшие вопросы улаживались во время гольфа у девятнадцатой ямки или между заплывами в бассейне, и не было ни одного государственного секрета, который не разглашался бы и не обсуждался бы здесь, словно в будуаре Марии-Антуанетты в Малом Трианоне. Нет, для фрау фон Макензен здесь места не было, о чем она открыто заявила Риббентропу, когда тот потребовал, чтобы она посещала гольф-клуб «Аквазанта». Рейхсминистр иностранных дел никогда больше не заикался об этом и попытался найти другой путь.

Фрау фон Макензен справедливо считала, что для нее гораздо важнее и приличнее поддерживать связи с королевским двором, ведь ее муж был аккредитован именно при дворе, хотя Берлин всячески пытался игнорировать этот факт. Удивительно, но ей удалось установить сердечные отношения с Виктором-Эммануилом III, обычно таким подозрительным, необщительным и неразговорчивым. Она болтала с ним на его родном языке о его хобби – уникальной коллекции монет и вовлекала в беседу за столом во время приемов при дворе с такой легкостью, какой не могла достичь ни одна из ее предшественниц. Контакт же с ее величеством королевой, урожденной черногорской княжной, воспитанной при дворе царя, чьи интересы, как и у немецкой императрицы Августы-Виктории, ограничивались тремя «К» – Kinder, K?che и Kirche[14] – был невозможен с самого начала. Зато фрау фон Макензен удалось наладить отношения с утомительной, темпераментной и очень умной принцессой Марией-Жозе. Эти отношения могли бы перерасти в настоящую дружбу, если бы в них в конце концов не вмешалась августейшая мать, но тем не менее принцесса извлекла из них некоторую пользу. В июле 1943 года, когда королевской семье грозила опасность, фрау фон Макензен сумела предупредить ее об этом – к этому приложил руку и я.

Жена посла не устраивала вечеров в гольф-клубе. Незабываемый Эдвин Фишер, старый друг семьи, время от времени давал в ее доме концерты для избранной аудитории – старых римских аристократов и личных друзей посольской семьи. По ее инициативе посольство оплатило последний прекрасный вечер немецкой оперы на вилле Массимо, где размещалась немецкая академия. Старый фонтан в стиле барокко был превращен в остров Наксос, и, когда солнце село, соловьи из соседних садов присоединились к любовному дуэту певцов. Представление «Ариадны на Наксосе» состоялось 2 июля 1940 года, вскоре после того, как Италия вступила в войну. Дирижировал Клеменс Краус, фрау Урсулек пела партию Ариадны, Пацак – партию Бахуса, фрау Хюни-Махачек – Наяду, и Луиза Виллер – Дриаду. На спектакле присутствовали все лидеры итальянского общества, и даже граф Чиано перенес на другой вечер игру в гольф.

Рихард Штраус написал послу такое благодарственное письмо:

«Гармиш, 22 июня 1940 г.

Ваше Превосходительство, позвольте мне через моего друга Клеменса Крауса, мастерски интерпретировавшего мое творение, передать Вам самую горячую благодарность за выбор для исполнения «Ариадны» прекрасного места, где я часто имел удовольствие гостить. Я особенно благодарен Вашему Превосходительству за то, что для гала-представления 2 июля Вы выбрали именно мою оперу в качестве символа культурных связей между нашими двумя странами. Искренне сожалея о том, что не смог посетить первого представления на открытом воздухе и на священной земле Рима, остаюсь самым верным слугой Вашего Превосходительства, глубоко уважающим Вас. Хайль Гитлер!

Доктор Рихард Штраус».

Это было последнее крупное событие культурной жизни Рима перед тем, как Италия оказалась вовлеченной в войну, для которой ее военных и моральных, политических и финансовых ресурсов оказалось явно недостаточно. Никогда не забуду тот исторический день, 10 июля 1940 года, когда, стоя на том же самом балконе палаццо Венеция, с которого он провозгласил создание Абиссинской империи под властью короля, Муссолини объявил о вступлении Италии в войну на стороне Третьего рейха. Но как сильно различались эти два события! Куда делись те ликующие, искренне ликующие толпы людей, которые заполнили просторную площадь и все прилегающие к ней улицы в момент провозглашения империи. На этот раз весьма неубедительную речь Муссолини выслушали полицейские, несколько тысяч которых согнали на площадь, да клакеры. Фрау фон Макензен и проницательная жена еще более проницательного президента палаты, синьора Гранди, наблюдали за церемонией из окна дворца, расположенного напротив. В глазах обеих женщин стояли слезы, и жена посла прошептала мне, что это «конец».

Свой дар пророчества она снова продемонстрировала на рождественском вечере 1941 года, когда за сверкающей елкой из Абруцци рассказала нескольким близким друзьям о том, что готовит нам будущее. Эта новая Кассандра предсказала, что фюрера и дуче, закованных в кандалы, провезут в железной клетке по улицам Нью-Йорка на потеху толпы, что немецкие и итальянские города превратятся в дымящиеся руины, а тех из нас, кто служил Третьему рейху в любом качестве, будут таскать из одного трибунала в другой. Ей только не удалось предугадать, что первой жертвой станет ее собственный отец, Нейрат, которого ей, после героической многолетней борьбы, удастся-таки вытащить из Шпандау – тюрьмы для военных преступников.

А пока шел 1938 год. В Европе царил мир, и Муссолини и фашисты готовились встретить фюрера и канцлера Третьего рейха с помпезностью и блеском, достойными императорского Рима. Им очень помог в этом климат Средиземноморья. В прошлом сентябре, во время знаменитой речи Муссолини, которую он произнес на вымученном немецком языке, Берлин поливали дожди, но лидеры Третьего рейха заставили гостя забыть о ненастье, поразив его воображение грандиозными парадами, маневрами, путешествием на заводы Круппа и гигантскими демонстрациями. Муссолини вернулся в Италию под впечатлением немецкой мощи, сгорая от зависти к сопернику, которого он всего лишь несколько лет назад считал мелкой сошкой, достойной только презрения. Мегаломания заразительна. С тех пор во владениях дуче все должно было быть более крупным, более мощным и более диктаторским, чем в Германии. Он и его помощники хотели показать нордическому жениху Италии, на что способен фашизм, если захочет.

И они взялись за работу. Официально принимали Гитлера его величество король-император и его двор – еще одно свидетельство политической мудрости Муссолини, хотя в Третьем рейхе все посмеивались в рукав, а Гитлер отпустил по этому поводу несколько самых своих бестактных замечаний. Фюрер предпочел бы посетить дуче после того, как тот свергнет монархию и станет, подобно ему самому, императором, королем, лидером партии и диктатором в одном лице. Его величество пребывал в исключительно плохом настроении; такое же настроение царило и среди его ближайшего окружения. Так что в шампанское, выпитое во время «свадебного» путешествия на юг, попала капля желчи, что хорошо видно из записи в дневнике графа Чиано от 7 мая: «Более того, король настроен против него и пытается выставить его умственным и физическим дегенератом. Он рассказал нам с дуче, что около часу ночи во время своей первой ночи во дворце Гитлер попросил, чтобы ему доставили женщину. Бесконечное удивление. Дело объяснилось очень просто: оказывается, он не может уснуть, если на его глазах женщина не разберет постель. Трудно было найти в такой час женщину; наконец проблема была решена – пригласили горничную из отеля. Если бы это было правдой, то было бы странно и интересно, но я не думаю, что это правда. Вероятно, это одна из выдумок короля, который также утверждает, что Гитлер сам колет себе стимуляторы и наркотики».

Правда ли это? Король Виктор-Эммануил III был мастером компромисса и интриги и к тому же очень недоброжелательным человеком – в Риме это хорошо знали. Но даже если он играл роль радушного хозяина против своей воли, я думаю, распространять сплетни о его высказываниях – признак дурного тона. С другой стороны, многочисленные бестактности, которые позволяли себе люди из окружения Гитлера, доводили короля до бешенства. Геббельс, к примеру, во время визита в тронный зал дворца потешил публику тем, что показал на трон и заявил, что он гораздо больше подходит для дуче, чем для коротышки короля. Среди своих Гитлер называл его величество не иначе как «король-щелкунчик», а Риббентроп заявлял, что единственная хорошая вещь, которую сделали немецкие социал-демократы, – это уничтожили монархию. Гиммлер, который уже забыл или хотел забыть, что его отец когда-то был учителем виттельбахского князя, назвал королевский дворец музеем антиквариата, пригодным лишь для аукциона, – и так далее. Стоит ли говорить, что все эти изящные высказывания по обычным каналам тут же сообщались двору. Один старый придворный, который служил еще при королеве Маргарите, сам рассказывал мне, о чем говорили немецкие гости. Он заявил, что до этого двор считал верхом бестактности поведение кайзера, но нынешние государственные деятели превзошли его по всем статьям.

Но сплетничал не только его величество. Лучший друг Гитлера Бенито Муссолини не отставал от своего зятя – он был убежден, что его гость румянится, чтобы скрыть естественную бледность лица. Гольф-клуб конечно же тоже гудел от сплетен. Говорили, что вооруженная охрана Гитлера, опасаясь покушения, в буквальном смысле слова оккупировала дворец. Согласно оценкам завсегдатаев клуба, эти господа влили в себя столько алкоголя, сколько обычно поглощает полностью укомплектованная дивизия. Что же касается эротики, то фавориты Галеаццо Чиано обоих полов были сильно разочарованы, к огромному моему удовольствию. Поскольку ни Гитлер, ни Риббентроп, ни Франк, ни Гиммлер не дали никаких поводов для слухов на этот счет, гольф-клуб в конце концов решил, что все они связаны между собой гомосексуальными узами. Здесь постоянно вспоминали Рема и его окружение.

Я стараюсь во всех подробностях восстановить то «свадебное» путешествие, и мне помогают в этом роскошно переплетенные голубые тома, которые министерство иностранных дел Италии еще до начала визита разослало всем заинтересованным лицам. С аккуратностью, более подходящей для пруссаков, чем для итальянцев, в них перечисляются участники этого мирного государственного визита – все пять сотен человек, для перевозки которых потребовалось три специальных поезда, – программы запланированных для них мероприятий на каждый день, отели, в которых они размещались, празднества и приемы, на которые их приглашали, а также форма одежды, в которой гости должны были на них являться.

Многие немецкие императоры Средних веков были бы счастливы, если бы им удалось собрать такую армию рыцарей и наемников для своих военных походов в Италию. Впрочем, во время визита никто из переводчиков не был перегружен работой, но все четверо готовы были закрыть собой брешь, если бы возникла такая необходимость. Среди них был зять его величества, принц Филипп фон Гессен, обергруппенфюрер СА, владелец золотого партийного значка. Но, несмотря на все усилия Риббентропа, серьезных политических дискуссий во время визита почти не было, а попытки министра иностранных дел рейха привязать Италию к Третьему рейху путем заключения договора холодно игнорировались. У Муссолини еще не развился фрейдистский комплекс любви-ненависти по отношению к немцам, и в его поведении не было и следа той жалкой угодливости, которая появилась потом. Он даже заявил графу Чиано, что «господин фон Риббентроп принадлежит к той категории немцев, которые приносят Германии несчастье. Он постоянно говорит о необходимости войны, не зная при этом, с кем надо воевать и с какой целью».

Единственным крупным политическим событием стала речь Адольфа Гитлера на официальном банкете, который устроил Муссолини в палаццо Венеция вечером 7 мая. На этом банкете хозяину в качестве дорогого свадебного подарка был преподнесен Южный Тироль. На этот раз фашисты и национал-социалисты пировали без посторонних – их братское единение происходило в «королевском музее». Немцы с Адольфом Гитлером во главе излучали дружелюбие, и, когда Гитлер поднялся, чтобы поблагодарить Муссолини за его приветственный адрес и преподнести свой подарок, в огромном банкетном зале дворца можно было услышать, как пролетит муха.

«Мое искреннее желание и одновременно политическое завещание заключается в том, чтобы немецкий народ считал естественные альпийские границы между нашими двумя странами навек неприкосновенными. Я уверен, что в результате этого Рим и Германию ждет славное и счастливое будущее».

Это было, как я уже говорил, единственное важное событие тех майских дней. Даже графу Чиано пришлось признать, что «фюрер добился гораздо большего политического успеха, чем я думал. Его приезд был встречен всеобщей враждебностью, а Муссолини оказывал на него определенное давление, но ему с огромным успехом удалось растопить вокруг себя лед. Речь, произнесенная вчера вечером, очень много сделала для этого».

То, что предшествовало этой речи, и то, что последовало за ней, можно назвать самой настоящей оргией лицедейства во всех слоях общества – двор, фашистская административная машина, все три рода войск, красивые женщины и, как приложение к ним, весь прекрасный итальянский народ – все играли свои роли.

Неизбежные военные празднества, а именно большой военный парад на Виа деи Трионфи и военно-морское шоу в Неаполитанском заливе, продемонстрировали – по крайней мере, для непрофессионалов – впечатляющую картину мощи фашистской Италии. Если верить официальной программе, перед Гитлером, его свитой и принимавшей его стороной прошло 30 500 солдат, 2500 четвероногих, 600 машин, 320 моторизованных средств передвижения, 400 танков и гаубиц, 400 артиллерийских орудий и соединение ливийских войск.

Ни у кого, кроме нескольких скептически настроенных немецких военных наблюдателей, не возникло и тени сомнения в военной мощи и боевой готовности соединений, участвовавших в этом параде. Но Вторая мировая война показала, что это были потемкинские деревни, а не орудия войны. Великолепные силуэты зданий старинной архитектуры, высившиеся в римском небе, ликующие толпы и красочная картина марширующих войсковых соединений произвели слишком большое впечатление, чтобы у кого-нибудь 6 мая 1938 года могли зародиться подобные подозрения – особенно если учесть, что гости только что вернулись с грандиозного парада Королевского итальянского военно-морского флота, который состоялся в Неаполитанском заливе и привел их в восхищение.

В то славное весеннее утро в прекраснейшем заливе мира, где когда-то курсировали галеры и триремы греков и римлян, парусные суда сарацин и фрегаты лорда Нельсона, Бенито Муссолини на борту «Кавура» принимал короля, наследного принца и руководителей Третьего рейха с Адольфом Гитлером во главе.

Команды кораблей двух боевых эскадр были выстроены на палубах, чтобы приветствовать немецкого гостя. Когда подошли две эскадры подводных лодок – целых девяносто субмарин, – на кораблях раздались залпы орудий. Подводные лодки провели учебный маневр, продемонстрировавший прекрасную выучку команд. Этот маневр буквально загипнотизировал нас. Девяносто субмарин одновременно поднырнули под строй тяжелых и легких крейсеров, карманных линкоров, современных эсминцев и торпедных катеров и через четыре минуты в идеальном порядке всплыли позади них. Это стало сигналом для оживленной канонады, которая придала этому маневру военное звучание.

Когда Адольф Гитлер высказывал королю-императору свое восхищение увиденным, его щеки горели от восхищения. Это восхищение не покидало его и во время заключительного парада семидесяти пяти военных кораблей и девяноста подводных лодок. Никогда еще король и наследный принц, адмиралы и морские офицеры не были в таком приподнятом настроении. Флот был роялистским до мозга костей, роялистским по традиции и убеждению, а у Адольфа Гитлера, к его сожалению, не было флота, который можно было бы сравнить с тем, который он увидел. В самом разгаре празднеств я рискнул высказать предположение, что в случае войны Муссолини и его фашисты не смогут убедить его величество отправить весь свой флот в бой. Но моей единственной наградой были насмешки, неверие и замечания о том, что я не имею никакого военного опыта. В 1957 году мне невольно вспомнился этот парад в Неаполитанском заливе, когда я прочитал самое лучшее исследование о том, какую роль сыграл во Второй мировой войне итальянский флот. Эта книга носила красноречивое название «Преданный флот». Автор, итальянский летчик по имени Триццино, рассказывает о крупномасштабной и фатальной для войны на Средиземном море подрывной деятельности среди высшего военно-морского командования Италии, которая привела к тому, что в сентябре 1943 года военные корабли суммарным водоизмещением 226 тысяч тонн сдались на милость победителя. Триццино завершает свою книгу такими словами: «Замечательный приз», – говорит Черчилль, «преданный флот, трагедия людей, сражавшихся в Африке», – говорит история».

«Я горжусь вами», – писал в тот день в приказе по флоту своего царственного господина Муссолини, и, хотя некоторые знатоки итальянского флота относились к нему весьма скептически, никому и в голову не могло прийти, какой бесславный конец его ожидает.

Тот вечер был отмечен двумя событиями: в самом красивом оперном театре Италии давали два первых акта «Аиды», после которого Адольф Гитлер устроил менее музыкальное представление по-немецки.

Тысячи белых роз наполняли воздух своим опьяняющим ароматом, когда в 9.30 король в сопровождении гостей вошел в свою ложу. Мужчины были облачены в парадную форму, а дамы – в сверкающие драгоценностями вечерние платья. Самый могущественный человек Германии поразил всех, появившись во фраке, на котором красовался один только золотой партийный значок. Он был похож на портье из отеля и чувствовал себя очень неловко. Всем было хорошо видно, с какой радостью он избавился от помпы и великолепия, которые окружали его, усадив рядом с собой своего лучшего друга Бенито Муссолини, последнего из римлян. Принцесса крови Мария-Жозе, одетая в великолепное вечернее платье, украшенное драгоценными камнями, даже не пыталась скрыть свою аристократическую и интеллектуальную антипатию по отношению к гостю с севера. Позже она привела в своей книге La mia vita nelle mia Italia («Моя жизнь в моей Италии») описание банкета, состоявшегося до оперного спектакля, на котором она, как и в течение всего визита фюрера в Италию, представляла свою царственную свекровь.

«На обеде я сидела рядом с Гитлером. Он говорил только по-немецки, и я, естественно, не прилагала никаких усилий, чтобы понять, о чем он говорит. Я плохо знаю немецкий. Он ничего не ел и не пил. Говорят, что плохие люди не пьют вина, и, судя по Гитлеру, это высказывание верно. Весь обед он только и делал, что грыз шоколад, а его скованные и чересчур почтительные манеры производили удручающее впечатление». Так дочь бельгийского короля описывала своего гостя, пребывая в ссылке на берегу Женевского озера.

У ее гостя не было причин радоваться, сидя в королевской ложе. Когда во время знаменитой арии Аиды прямо перед великой Джиной Синьей на сцену обрушилась балка, все сразу же решили, что это покушение. Однако певица мужественно продолжала петь дальше. Но ничто уже – ни чарующие голоса Педерцини в роли Амнериса и Бенджамино Джильи в роли Радамеса, ни великолепная постановка, во время которой на сцену был выведен целый зверинец, – не могло улучшить настроение Гитлера.

Все свое раздражение по поводу высокомерного и презрительного отношения к нему его соседки по столу, которое она и не думала скрывать, фюрер сорвал на бедном, ни в чем не повинном фон Бюлове-Шванте, немецком руководителе протокола. Фон Бюлов-Шванте не запланировал достаточного количества времени, чтобы его повелитель и господин мог после спектакля сменить неудобный фрак на более привычную форму. Поэтому, когда у поезда, который должен был отвезти Гитлера в Рим, выстроился почетный караул, его величество получил еще один повод для злорадства, наблюдая, как его гость, похожий на официанта, обходит этот караул. Гитлер кипел от ярости, и руководитель протокола буквально катился по красному ковру, ведущему к вагону спецпоезда.

Нет смысла говорить, что при дворе узнали об этом очень быстро и всласть повеселились – особенно принцесса Мария-Жозе, которая посчитала этот инцидент прекрасным дополнением к ее портрету фюрера, грызущего шоколад.

Но вот все преграды, оперные представления, гала-обеды, публичные празднества и минимум важных дискуссий завершились, и майский визит подошел к концу. Я хочу закончить свой рассказ о нем еще двумя событиями из официальной программы. Первым было вечернее шоу на прекрасной римской площади ди Диена, обрамленной соснами. Программа, включавшая в себя народные танцы и парад конных королевских карабинеров, завершилась кавалерийской атакой, большим салютом и «Гимном Риму» Пуччини. Парадные места, зарезервированные за Виктором-Эммануилом и Гитлером, располагались в первом ряду, а места Муссолини и итальянских министров – в ряду позади них. Возмущенный тем, что его лучший друг и коллега сидит позади «короля-щелкунчика», Гитлер пригласил Муссолини сесть рядом с ним. Однако дуче в ту пору был еще независимым и поступал как настоящий государственный муж. Он только нахмурился и покачал головой, предотвратив тем самым новый скандал.

И вот наступил заключительный день во Флоренции. Гитлер был сыт по горло былым и нынешним великолепием и императорским величием Рима. И вот, наконец, он остался один на один со своей избранной невестой – городом Медичи, и именно здесь свадебные торжества этого самого нелепого политического брака нашего времени достигли своего пика. С этого дня Флоренция стала признанной любимицей Гитлера. Ему здесь понравилось все: и дворцы, и музеи, и ликующие толпы, и улицы, вдоль которых стояли люди, одетые в костюмы ушедших эпох, и прощальный ужин в палаццо Риккарди, даже дамы высшего света Флоренции, которые пришлись ему по вкусу тем, что даже самая красивая из них имела множество детей и была лишена снобизма своих римских и неаполитанских сестер. Он искренне восхищался ими и отпустил несколько мрачных замечаний по поводу легкомысленного отношения немецких аристократок к вопросу продолжения рода.

Его нельзя было увести из Уффици, где он стоял перед шедеврами Раннего и Высокого Возрождения гораздо дольше, чем предвидели хозяева. «Когда у меня было время любоваться картинами, я был слишком беден, – с грустью заметил он, – а теперь, когда у меня есть положение в обществе, я не имею на это времени».

Муссолини, сопровождавший фюрера, воспринял его слова с недоумением. Он беспечно признался, что впервые в жизни находится в сокровищнице итальянского искусства, и предложил поскорее завершить экскурсию, поскольку потомки Липпи, Боттичелли, Гирландайо и Бронзино уже собрались на площади Синьории, чтобы приветствовать уважаемого поклонника их города и его художественных сокровищ. Из всей свиты Муссолини только граф Чиано и его юные спутники хотели бы задержаться в музее подольше, к большому неудовольствию дуче. Они с интересом рассматривали прелести флорентийских дам XIV и XV веков и долго торчали в каждом зале.

Вскоре и этот день подошел к концу, но для Гитлера Флоренция осталась самым ярким пятном его «свадебного» путешествия. Даже 30 января 1943 года, когда мысль о неминуемом падении Сталинграда наполняла тоской его душу, он завел с флорентийцами, входившими в состав итальянской делегации, долгий, полный ностальгии разговор об их родном городе. Это было единственным радостным событием на том мрачном вечернем чаепитии, которое состоялось в ставке фюрера в тот день, когда вдали от Арно его окруженные под заснеженным Сталинградом войска ожидали своей гибели.

Когда поезд шел через Альпы, донна Элеонора Аттолико, очаровательная и умная жена итальянского посла в Берлине, преподнесла всем приятный сюрприз. Донну Элеонору, с которой, казалось, Бронзино написал свой портрет Элеоноры Толедской, Адольф Гитлер выделял из всех дам дипломатического корпуса, а молодые и наиболее привлекательные холостяки в немецком министерстве иностранных дел считали ярким примером того, какой должна быть жена старшего дипломата. Гитлер всегда лучезарно улыбался этой прекрасной женщине, предлагая ей руку после приема, и она лучше всех знала, как поддерживать в нем хорошее настроение, выслушивая с ангельским терпением его разглагольствования о женщинах, образовании, продолжении рода, искусстве и театре. Я уверен, что она понимала только половину того, что он говорил, но никогда не показывала и виду.

Короче говоря, донна Элеонора предложила первым дамам Третьего рейха тоже совершить путешествие на юг, отчего они пришли в неописуемый восторг. Фрау фон Риббентроп, фрау Гесс, фрау Франк, фрау Кейтель, фрау Боулер и некоторые другие должны были участвовать в визите правительственной делегации Германии неофициально, держась в тени. Большинство из них оказались совершенно непригодными для такого дела. К счастью, мое участие в этом переходе валькирий через Бреннер было сведено к минимуму, но я имел возможность наблюдать ряд очень смешных эпизодов. Многие женщины терпеть не могли друг друга, поскольку считали, что их мужей обошли при раздаче званий и должностей. Как и все представительницы женского пола, они были любопытны, но ради удовлетворения своего любопытства не собирались ничем жертвовать. Естественно, они хотели, чтобы их приняли при дворе ее величества королевы-императрицы, но не собирались – по крайней мере, вначале – соблюдать требования этикета. Ни один комедиограф не смог бы придумать более комичной сцены, чем обучение этих дам реверансам. На этом уроке очаровательная графиня вместе с женой немецкого посла показывали им, как выполнять ритуальный поклон. Обе грациозные женщины устроили первым дамам Третьего рейха поистине незабываемую демонстрацию этого изящного ритуала, но все их усилия оказались напрасными. Во-первых, жены немецких лидеров просто физически не способны были выполнить реверанс, а во-вторых, с какой это стати они должны кланяться перед этой выскочкой из Черногории и ее недомерком мужем? В конце концов было принято компромиссное решение – дамы слегка поклонятся, подняв правую руку, и я очень сожалею, что меня не было во дворце, когда они столь курьезным образом приветствовали королевскую чету.

Не менее трудно было убедить фрау фон Риббентроп, что не она, а фрау фон Макензен была первой дамой Германии в Италии и потому должна была сидеть справа от ее величества. Они так и не смогли решить, кто из них главнее, когда их приняла, с явной неохотой, темноволосая, похожая на матрону королева. Ее величество решила проблему просто, жестом пригласив жену посла сесть справа от себя. После этого она принялась беседовать с ней по-итальянски, что никак не улучшило настроения фрау фон Риббентроп.

Немецкие дамы чувствовали себя в Италии королевами, но при этом радовались, что в Германии свергли монархию и создали Третий рейх. Как я и предполагал, во время путешествия по Неаполю их разделила толпа, и они и их сумки оказались среди неаполитанцев, встретивших их бурным ликованием. Они не знали, что предками этих людей были греки, и жители Неаполя, от которых пахло потом, рыбой и чесноком, вызвали у них отвращение. Путешествие стало самой настоящей пыткой, особенно для фрау фон Макензен, и завершилось во Флоренции грандиозным скандалом между нею и фрау фон Риббентроп, разрушившим идиллию, которой так наслаждался фюрер.

Впрочем, проблемы, созданные неофициальным визитом официальных хозяек Третьего рейха, были сравнительно легко разрешимыми. Меня гораздо больше встревожило, когда дон Артуро Боккини вскоре после прибытия Гитлера в Рим спросил меня, знаю ли я фрейлейн Еву Браун. Я ответил утвердительно, хотя встречал ее всего лишь один раз, когда пил кофе вместе с адъютантами Гитлера. Его превосходительство очень хотел знать, как она выглядит и каково ее «положение». Я сказал, что она выглядит как типичная секретарша, скромная и без претензий, белокурая и довольно красивая, – а почему его это интересует?

Ева Браун тоже приехала, но в еще менее официальном качестве, чем ее высокопоставленные соотечественницы. Ей хотелось только одного – посмотреть на красивые корабли в Неаполитанском заливе, пожить в роскошном отеле и накупить роскошных вещей. Труднее всего было выполнить первое требование. Она не могла появиться на карманном линкоре, поскольку присутствие на его борту красивой блондинки сорвало бы все маневры. Не могла она стать и пассажиром парохода, который был арендован для первых дам Третьего рейха. Впрочем, нашлась парочка кораблей поменьше, и с палубы одного из них она наблюдала своего Адольфа, находившегося на борту флагмана, во всем блеске его славы. Впрочем, ей гораздо больше понравилось ходить по магазинам. Она любила крокодиловую кожу во всех ее формах и проявлениях и вернулась в отель в таком виде, словно совершила путешествие на берега реки Конго, а не Тибра. Впрочем, общаться с ней было истинным удовольствием, в отличие от некоронованных королев Третьего рейха, а когда я во время неофициального обеда представил ее дону Артуро, он заявил, что «никогда бы не подумал, что у господина Гитлера может быть такой хороший вкус». В результате этого краткого, веселого и весьма непринужденного мероприятия Ева Браун обзавелась впечатляющей сумочкой из крокодиловой кожи.

К полуночи 9 мая все они уехали, уверенные, что Италия – мировая держава, фашизм – непобедим, а монархия – музейный экспонат. Без сомнения, на обратном пути они мечтали о создании оси Рим – Берлин, напрочь позабыв о существовании его святейшества и Ватикана. Папа Пий XI удалился на лето в свой замок Гандольфо, закрыв все музеи Ватикана. Он вел себя так, словно Третьего рейха и его режима вовсе не существует. Но виноват в этом был не он, а немецкие организаторы официального визита. В прошлом по традиции иностранные монархи или главы правительств в конце своего пребывания в Италии посвящали один день официальному визиту в Ватикан. Руководители Третьего рейха не посчитали нужным нанести визит папе, и все аргументы дона Артуро пошли прахом.

Человеком, на которого официальный визит Гитлера в Италию произвел наибольшее впечатление, была малютка Биби из пансиона Яселли-Оуэн, которой я приносил голубые, зеленые и желтые билеты на оперные спектакли, концерты и другие мероприятия. Ее поразили красота и хорошие манеры молодых адъютантов, которых ей представили, в отличие от их господ, никак не соответствовавших ее представлениям о мужской красоте и не шедших ни в какое сравнение с великолепным Муссолини или доном Джунеско Чиано.

Не будучи зятем короля, как мой коллега-переводчик принц Гессенский, я особо не утруждал себя работой. Я любовался прекрасными вещами, наслаждался превосходными обедами и винами и предавался многочисленным развлечениям, которые обошлись мне очень недорого. Когда я понял, что мои замечания по поводу итальянского безумия, которое охватило всех, были не только неправильно поняты, но и совершенно неуместны, я перестал их высказывать. Мои обязанности в качестве переводчика во время этого визита были необременительны, а будущее представлялось мне совершенно безоблачным. К сожалению, я ошибся.

Неприятные для меня последствия майского визита не замедлили сказаться. Появилась новая мода: каждый нацист, мечтающий выдвинуться, должен был посетить Италию, а итальянский фашист с аналогичными претензиями – Германию. Ежегодное паломничество в Мекку было детской игрой по сравнению с начавшимся после этого разгулом амбиций и тщеславия. Немцы жаждали итальянских медалей, итальянских подарков и путешествий по памятным местам Италии. Итальянцы, до этого почти не ездившие за границу, сгорали от желания получить то же самое в Германии; впрочем, больше всего их интересовали немецкие женщины. Идолами итальянцев стали белокурые Гретхен, и в результате этого возникло много романтических и одновременно трагикомических ситуаций.

У меня нет ни желания, ни возможности вносить свою лепту в описания этой ярмарки эмоций, по большей части довольно примитивных. Достаточно сказать, что, благодаря дружеской помощи итальянского министерства внутренних дел и лично Боккини, я был избавлен от наиболее неприятных поручений. Благодаря своему статусу «ведущего переводчика», который я медленно, но верно завоевывал, я мог отказываться от бесчисленных просьб немецких гостей совершить хотя бы одну поездку на юг Италии за государственный счет. В конце концов я одержал победу на поле итало-немецких крестовых походов, и меня стали приглашать переводить только в особых случаях, таких как, например, приезд Бенджамино Джильи и других мастеров оперного искусства.

Благодаря этому я, естественно, познакомился со многими незабываемыми людьми. Я уже описывал свою дружбу с доном Артуро Боккини, а теперь мне хотелось бы вызвать из прошлого еще одну выдающуюся личность.

Не знаю, говорит ли что-нибудь современному читателю имя Итало Бальбо, но в современной республиканской Италии свято сохраняется память о нем. Она пережила и годы войны, и падение монархии. Теперь уже мало кто вспоминает, что Бальбо был фашистом, зато все хорошо помнят, что он участвовал в колонизации Северной Африки и совершил смелый трансокеанический перелет, поразивший мир в 1928 году. Причины его гибели, случившейся 28 июня 1940 года в небе над Тобруком, вскоре после вступления Италии во Вторую мировую войну, до сих пор еще не выяснены до конца. Но это только увеличило число мифов, которыми обожающие легенды итальянцы окружили его имя. Для меня, знавшего Бальбо в течение многих лет, это был человек из того редкого племени, которое порождает героев. Он никогда не хвастался своим выдающимся перелетом через Атлантику во главе эскадрильи самолетов морской авиации, а ведь этот перелет был совершен в те годы, когда самолеты были еще технически несовершенны и мало подходили для таких опасных предприятий. Конечно, как и многие герои, он был не лишен тщеславия, но это было тщеславие мужественного человека, которое можно было простить. Завоевание прекрасной женщины – а он завоевал их целый легион – значило для него не меньше, чем победа над штормом в центре Атлантики. Он терпеть не мог немцев и любил англичан, и не скрывал этого, что тоже требовало мужества, поскольку с 1937 года неприязнь к немцам стала нежелательной. В ноябре 1937 года он пригласил в Триполи, генерал-губернатором которого был, Гиммлера и тщетно пытался, с моей помощью, убедить его в том, что в случае войны в Средиземноморье удержать Северную Африку и Абиссинскую империю будет невозможно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.