Глава шестая. Ракеты Карибского моря
Глава шестая. Ракеты Карибского моря
1
Кастро радостно теребил бороду: на Кубе есть ядерное оружие! Понятно — советское…
И не страшны ему гордые гринго. Герой «Огненного континента» держит под прицелом Вашингтон.
Хрущев довольно потирал лысину: операция «Анадырь» — тайная переброска ракет средней дальности, ядерных зарядов и войск на территорию «форпоста социализма в Западном полушарии» — идет успешно. Теперь под боком у мальчишки Кеннеди — наши Р-12 и Р-14. Плюс — бомбовозы Ил-28А. Плюс — истребители МиГ-21и Ф-13, в целом, способные вести бой с F-4. Вертолеты Ми-4, радары, танки, другая техника. Везем на остров 54 тысячи солдат и офицеров.
Есть на что разменять Западный Берлин и американские базы.
Рассказывая в мае 1962 года Анастасу Микояну[188] об этом плане и слушая возражения, он знал, знал: все пройдет успешно! И потом, обсуждая идею в кругу ближайших соратников, — знал, знал: они не станут спорить. А военные вообще поддержат. Так и вышло.
* * *
Тогда же — в мае 1962-го — Хрущев принял на даче пресс-секретаря Сэлинджера.
Они говорили за обедом и гуляя в парке. Хрущев был доволен, что после Берлинского противостояния напряженность пошла на спад. Но сетовал на американского журналиста Стюарта Олсопа, который привел в статье слова Кеннеди: «Хрущев не должен быть уверен, что, защищая свои интересы, Соединенные Штаты никогда не нанесут первый удар». Он возмущался: «Этот поджигатель войны Олсоп — он что, ваш государственный секретарь? Даже Эйзенхауэр и Даллес не делали таких заявлений… Он вынуждает нас пересмотреть политику». В ответ Сэлинджер заверил, что подход США «остается неизменным. Мы не применим ядерное оружие, если мы и наши союзники не станем целью массированного коммунистического нападения».
Хрущев подчеркнул, что СССР не смирится с войсками союзников в Западном Берлине. (Сэлинджер вспоминал: «Берлин стал для Хрущева идеей фикс…») Он говорил: «Неразумно грозить нам войной, неразумно пытаться помешать нам подписать мирный договор с ГДР… Вы что, начнете войну из-за Западного Берлина с его населением в два с половиной миллиона? Сам Аденауэр заявил, что нет дураков, готовых сражаться за Западный Берлин. Если так говорят немцы, то США, конечно, не будут воевать за Берлин, который им нужен как собаке пятая нога».
И продолжил: «Не знаю, как будут развиваться наши отношения с США при президенте Кеннеди. Это зависит от него. Для нас важное испытание — Западный Берлин. Для нас это — Рубикон. Если мы пересечем его без войны, все пойдет хорошо. Если нет — плохо. Ключ — в руках Кеннеди. Он собирается стрелять первым. Ведь он заявил, что… США первыми нанесут атомный удар… Мы готовы встретить этот удар. Но… мы не будем медлить в нанесении ответного удара».
* * *
И он мог так говорить!
Решение о размещении ракет на Кубе было принято.
Хрущев был доволен. 4 и 6 сентября, когда Штаты (за месяц до того обнаружившие на Кубе зенитные комплексы и решившие, что там готовят позиции для ракет) сообщили ему через посла Добрынина, что размещения не потерпят, правильно он — правильно! — велел ТАСС заявить, что, мол, не намерен размещать на Кубе наступательное оружие. А теплоход-то «Омск» уже пришел в порт Касильда! Привез заветный груз. Прибыли и 42 ракеты Р-12. Сработал план «Анадырь»!
Утвержден и план «Кама». Вот развернем в Карибском море 5-й Флот вице-адмирала Георгия Абашвили — крейсера «Михаил Кутузов» и «Свердлов»; эсминцы «Гневный», «Бойкий», «Светлый» и «Справедливый» да бригаду торпедных катеров «Комар» с кораблями поддержки — утрется тогда адмирал Андерсон[189]! А с ним — вся агрессивная военщина! То-то почует этот самонадеянный Кеннеди, чем она пахнет — наша кузькина мать…
* * *
Кеннеди смотрел на облака. Он летел в Вашингтон из Чикаго. 19 октября, прервав турне по Среднему Западу под предлогом сильной простуды. Но все было куда хуже. Речь шла о жизни и смерти. Миллионов советских и американцев. А то и всего человечества.
Три дня назад помощник по национальной безопасности Макджордж Банди вошел в спальню президента и положил перед ним снимки, сделанные при облете Кубы. Сомнений нет: на острове есть ракеты, способные поразить цели в США. И монтаж установок завершат очень скоро.
Банди узнал об этом накануне от заместителя директора ЦРУ Рэя Клайна, но доложил, лишь когда шеф отдела аэрофотосъемки бригадный генерал Артур Лундал все ему подробно объяснил.
Кеннеди распорядился созвать Исполнительный Комитет Совета по Национальной Безопасности — чрезвычайный орган, название коего по-русски звучит кратко «Исполком».
Вечером на банкете в честь отъезда в Париж посла Чарльза Болена президент был мрачен. Он увел Болена — знатока СССР — в сад и долго с ним беседовал. А вернувшись, погрузился в думы. Залив Свиней научил его не доверять экспертам. Но решить проблему с ракетами на Кубе можно было только коллективно. Затем и понадобился Исполком.
* * *
Впрочем, Исполком звучит слишком по-советски. Так что назовем этот орган Экском.
В него вошли те самые лучшие и блистательнейшие, с кем он одолел Никсона и кто теперь вместе с ним вел корабль «Америка» к новым рубежам. Кто-то видел его торговым судном. Кто-то — авианосцем. Сам же президент предпочитал образ роскошного круизного судна, сияющего человечеству волшебными огнями великой мечты. Но плывущего не по привычному маршруту из порта А в порт Б, а к неведомым берегам, полным богатств и открытий.
Пока Джек был в отъезде, Экском работал. «Ястребы» — генерал Максуэлл Тейлор и его бойцы из Объединенного комитета начальников штабов — как им и положено, предлагали удар. И Бобби пришлось смирять их пыл, вдыхая энтузиазм в «голубей», коих возглавил сам. Джек же как всегда разруливал ситуацию в высших сферах. Два часа говорил с министром иностранных дел СССР Громыко, его замом Семеновым и послом Добрыниным. Его заверили: наступательного оружия на Кубе нет и СССР не намерен его иметь. Но разве ракеты средней дальности не наступательное оружие? — спрашивал Джек. Нет, отвечали ему: их назначение — защита наших союзников, а не атаки на Штаты. И никто — подумать только! — не заметил предложения гарантировать ненападение на Кубу в обмен на вывод ракет. Даже в Москву не сообщили!
А в Москве тем временем увлеченно резвились с кузькиной матерью.
Играли по-крупному в соревнование систем.
2
За этим состязанием Джек следил с юности. А теперь в нем участвовал. Шло оно не только в политике и военном искусстве, но и во всех прочих сферах. Пятидесятые годы стали временем нового расцвета модернизма в живописи, ваянии, поэзии. Возникал новый роман. Строились другие системы отношений полов, поколений, классов. На Западе социологи считали: динамичное развитие искусства говорит о таком же развитии общества.
Эта гипотеза во многом опиралась на советский опыт 20-х годов XX века, когда Советская Россия была примером поисков в искусстве и архитектуре, одновременно являя заинтересованному миру увлекательный эксперимент в социальной и политической жизни.
Похожие процессы шли и в Штатах, и в Германии, и во Франции. Русский конструктивизм, германский баухаус, озарения Корбюзье увлеченно перекликались через океаны и границы. Меж тем, в Италии футуристические порывы быстро покрывала квази-римско-имперская размазня. А после 1935-го пора колонн и мраморномордых монументов настала и в СССР, и в Германии. После 45-го сложно было ждать великих творческих прорывов в обескровленной Европе, но Штаты — наряду с технологическими чудесами в бытовой повседневности — принялись являть и живейшее творческое бурление в управлении, рекламе, дизайне, кино, живописи, скульптуре, архитектуре, литературе. Западная Европа примеряла американское видение, попутно растя и вынашивая свои удивительные плоды в тех же самых областях.
В итоге, к рубежу 50-60-х годов культуры по обе стороны Атлантики пришли в состоянии бурления, обретшего еще и внятные организационные и финансовые очертания.
Нечто сходное — причем самобытное, но настроенное на диалог с Западом — наблюдалось и в СССР, и в Восточной Европе. И хрущевская «оттепель» рубежа десятилетий дала поискам мощный импульс. Но литературные, скульптурные, театральные открытия Аксенова, Ахмадулиной, Вознесенского, Высоцкого, Гладилина, Евтушенко, Ефремова, Неизвестного, Рождественского, Тарковского и ряда их коллег натыкались на такие надолбы мракобесия, что в итоге одни ушли на кладбище, другие — на Запад, а третьи поиски почти оставили.
Общественная жизнь и политика отражали ситуацию в культуре: полет и разбой Пикассо, Уорхолла, Дали, Феллини, Висконти, Кремера и сотен художников, режиссеров, музыкантов и всех-всех-всех служили как бы зеркалом перемен в образе жизни и баталий во власти…
И тут важно понять Твардовского: «толпа» по западную сторону железного занавеса не противостояла «колонне» по восточную. Она, сменяя пророков и вожаков, шла своим — часто сложным и путаным — путем. А колонна упорно и успешно топталась на месте. А над ней все сильнее бронзовели лики членов различных политбюро.
И так было во всем. В науке и образовании; в архитектуре и скульптуре; в выставочных залах, на сцене и экране. Плюс в универмагах, гастрономах, спальнях и кухнях Востока и Запада.
3
В споре аргументом было все: спутник и бомба, одежда и кухонная утварь. Бывало, спорили на кухне и лидеры. Скажем, Хрущев и Никсон — 24 июля 1959 года в Москве, куда Дик прибыл на Американскую выставку в Сокольниках. Джон читал об их дебатах, смотрел кино…
В парке устроили кафе-стекляшки на манер штатовских: «Сирень», «Пирожковая», «Шашлычная»… Поставили потрясающие автоматы с газировкой. Иностранцы дивились: что за антисептик льют русские в баки для ополаскивания стаканов? Не иначе — продукт oboronk’и. Наивные, не знали: стаканы моют технической водой. Впрочем, москвичи пьют ее из-под крана. И стаканы в автоматах не воруют. Интересный народ! Взять хотя бы их вождя Никиту.
На выставке он, как и все гости (около миллиона), пил «пепси» не из граненого, а из бумажного стакана с эмблемой компании. Глядел, как разбирают подарки — значки-баттонз и яркие пакеты. Как глазеют на супер-«кадиллаки» и мини-тостеры. Как, разинув рот, взирают на американский дом в натуральную величину и на его невероятную бытовую «начинку».
«Именно устройство быта рядовой американской семьи поражало посетителей… рассказывал переводчик Хрущева Виктор Суходрев, — им показали холодильники, посудомоечную и стиральную машины, массу бытовой техники, о которой советские граждане и не подозревали».
Граждане дивились. А вождь серчал. Это Никсон подвел Хрущева к дому. А тому разинутый рот строителей коммунизма не понравился. Тут-то и пошли «кухонные дебаты».
Никита Сергеевич заявил, что такой быт чужд советскому человеку. Зачем строить дом для одной семьи, если в многоквартирных зданиях можно дать жилье сотням?
Никсон просек подкоп под фортецию индивидуализма, и едва Хрущев сказал: «Ваши внуки, господин вице-президент, будут жить при коммунизме!», парировал: «Нет, это ваши — при капитализме»[190]. В ответ Хрущев заявил: «В нашем распоряжении имеются средства, которые будут иметь для вас тяжкие последствия. Мы вам еще покажем кузькину мать!» Переводчик донес смысл: We shall show you what is what: «Мы покажем вам, что есть что (что почем)».
Вождь повторил выражение в 1959 году… Он долго смотрел на окружающую сытую жизнь, а потом вдруг снова вспомнил про Кузьку с матерью. Но пришел переводчику на выручку: «Я лишь хочу сказать, что мы покажем Америке то, чего она никогда не видела!».
«Кузькина мать» родила легенды. Скажем, о том, что на «кухонных дебатах» выражение перевели дословно: «Мы вам покажем мать Кузьмы!» — и удивили мир. Этот слух восходит к 12 октября 1960 года, когда Хрущев снова использовал эту идиому на Ассамблее ООН. И ее перевели: «Kuzma’s mother». Мир вздрогнул: это что еще за новый советский кунштюк?
И вспомнил другую фразу: «Мы вас закопаем!». На приеме 18 ноября 1956 года, указывая на обреченность Запада, Хрущев пытался привести тезис Маркса о пролетариате — могильщике капитала. Но изложил его на своем языке: «Мы вас закопаем!». Суходрев перевел точно. We’ll bury you. И многие решили: рано или поздно он перейдет от слов к делу.
4
Они не ошиблись. Но чтобы действовать, нужны силы.
Слова о «славе труду», «единстве народа и партии», «деле Ленина, что живет и побеждает», и об «учении Маркса, непобедимом, потому что верном», надо было подкреплять делами.
Ну, а что до мощи хозяйств, то ее тогда считали тоннами — стали, чугуна, золота, мяса, зерновых, угля и нефти. По этим показателям Хрущев и мечтал догнать и перегнать Америку.
Но не по уровню жизни. В Штатах личная машина была нормой, в СССР — роскошью. Средний американский дом (что стоял на выставке) имел площадь 1100 квадратных футов[191], а в СССР отдельная квартира была редкостью. Не хватало множества вещей, покупатели искали заграничный товар, а поэт Михалков клеймил семейки, где «наше хают и бранят» и «с умилением глядят на заграничные наклейки, а сало русское едят»[192].
Впрочем, гордиться Востоку было чем: Sputnik, боеготовность и наличие войск (СССР, Польша, Венгрия, ГДР, Куба), число орудий, самолетов и танков. Но недавно возникли новые ключевые показатели: число ядерных зарядов и средств доставки. И здесь Союз отставал. Зря, бренча во дворах гитарами, призывники напевали:
Ракета межконтинентальная,
Лети в Америку, лети…
Ты баллистическая, дальняя,
Их мать ети!
Пора прикрыть поток полемики
И в небеса ее поднять.
И курсом — прямо на Америку!
Ядрена мать…
СССР говорил о ракетном паритете. Но к 1962 году Штаты в области баллистических были впереди. Вождь требовал: догнать! Ему не перечили — пахали. Конкуренция конструкторских бюро Сергея Королева и Михаила Янгеля порой порождала ошибки, а то и трагедии.
* * *
Пламя рвет из сопла второй ступени. Первая неподвижна на стартовом столе.
Гибнут люди, готовящие ракету к старту. По одним данным 78 человек, по другим — 126.
Михаил Янгель бросается вон из бункера. Спасать. Обгорает и возвращается. Его замы Лев Берлин и Василий Концевой превратились в прах. Главком Ракетных войск стратегического назначения маршал Митрофан Неделин — в пар. Нашли только оплавленную Звезду Героя.
Янгель звонит Хрущеву. Тот хрипит в трубку: что ж ты сам не сгорел?
Испытания ракеты Р-16 завершились. При проверке электроцепей сработал двигатель второй ступени, огонь прожег баки первой. Итог: катастрофа. Этот и другие факты, связанные с разработкой ядерной бомбы и ракет в СССР, описал Виктор Суворов в книге «Кузькина мать».
За два года до Карибского кризиса рухнули расчеты на пополнение советских РВСН новой межконтинентальной ракетой. А задачи перед войсками стояли серьезные. В Европе — уничтожить базы авиации, флотов стран НАТО и атомных подлодок, командные пункты и узлы связи. В США… А там целей не было.
Потому что поражать их было нечем. Главком РВСН маршал Кирилл Москаленко, сменивший Неделина, узнал, что в состав вверенного ему рода войск входят две армии, отдельный корпус, полигоны, НИИ и учебные заведения, командные пункты и Главный штаб. РВСН имеют ракеты средней дальности Р-5 и Р-12, неспособные достичь США (это их, в том числе, потом разместили на Кубе). А межконтинентальных ракет нет. Есть Р-7А. Космическая. Едва ли годная для войны. А, кроме того, как пишут эксперты, всего одна.
А у Штатов сорок баллистических. И 8 октября 1960 года испытали новую — «Атлас».
Кремль отставал.
5
Спор систем — это спор идей. Отношение к ним — показатель отношения граждан к стране. Современные российские ученые Ирина Савельева и Андрей Полетаев, готовя книгу «Социальные представления о прошлом, или Знают ли американцы историю», спросили их: «Если… Америка преуспела в истории, то благодаря чему?», и большинство ответило: благодаря свободе и равенству возможностей.
Вот результат внедрения клише в массовое сознание — скажет кто-то. Что ж, хорошо, «свобода» — клише. Но не в большей мере, чем в советском языке: «Братский союз и свобода — вот наш девиз боевой…» И его философская многозначность не мешает видеть суть. И не только американцам. Ведь «свобода неделима; когда один порабощен, все несвободны…».
Граница между Западным и Восточным Берлином, «тоталитарным Востоком» и «агрессивным Западом» пролегала в мире не только инфраструктур, но и ультраструктур — не только по земле и картам, но и в сфере целей и идей. Шла по людям. По жизни. И смерти.
«Вы живете на… острове свободы, — говорил Кеннеди, обращаясь к западным берлинцам. — Но ваша жизнь — часть общей жизни. Поэтому… позвольте попросить вас обратить взгляды… за пределы свободы Берлина или Германии к свободе везде…».
О том же он говорил народу Кубы: «Цена свободы высока, но американцы всегда платили ее». И ждал того же от кубинцев: «Народ Кубы часто восставал против тиранов. И я не сомневаюсь, что и сегодня большинство кубинцев с нетерпением ждут, когда они обретут подлинную свободу — свободу от иностранной зависимости, свободу выбирать лидеров и подходящую систему… свободу говорить, писать и молиться, ничего не опасаясь», — скажет Кеннеди 22 октября в одной из самых трудных своих речей.
И не потому, что говорил он об угрозе войны. А потому, что говорил с миром, включая и возможных завтрашних врагов. А полем их битвы могла стать вся планета.
* * *
Но Джек скажет эту речь через три дня. А сейчас он летит в Вашингтон. Слушать лучших и блистательнейших: Соренсена, О’Доннелла, Банди, Макнамару, Тейлора, директора ЦРУ Маккоуна, прибывшего из Европы, откуда он уже предупреждал о возможном размещении ракет.
В Экском входил и госсекретарь Дин Раск с замами и экспертами по России, министр финансов Диллон, доверенные лица президента Ачесон и Стивенсон, вице-президент Джонсон.
Экском собрался 16 октября 1962 г. за круглым столом в кабинете Джека. Но начать вовремя не удалось. Вбежала малютка Кэролайн, и все ждали, когда Джек попрощается с Быть может, «вторжение» крохи, а то и настрой президента создали непринужденную атмосферу: замы министров и эксперты спорили с начальством, гражданские — с военными, каждый говорил что думал. А Кеннеди выходил, чтобы сделать дискуссию еще свободней. Там, где работают the best and the brightest[193], должен царить дух открытости, считал он.
6
Его фабрика мысли стремительно, но не спеша двигалась к стратегическим узлам сложнейшей проблемы национальной безопасности, которой стало размещение на Кубе советских ядерных ракет. Не зря термин think-tank — дословно «танк мысли» — пришел из американского английского. Понятно, что tank здесь уместней перевести как «резервуар», но таков язык: подчас слова в нем сочетают веер смыслов, хоть и не слишком близких, но сопряженных… Члены Экскома трудились в закрытой среде, своего рода резервуаре, где в крайнем напряжении, как экипаж танка, могли либо погибнуть, либо победить. Причем — в обстановке строгой секретности.
Не будь Экском тайным, вряд ли удалось бы отыскать нужный набор решений в обстановке паники прессы, общественности и республиканцев, готовых использовать любую сложность Джона для ослабления позиций соперников. Отсюда и закрытость.
И потом: Кремль, хоть на первых порах, не должен был узнать, что его план раскрыт.
Главным образом Экском обсуждал две вещи[194]: чего хотят русские и что делать? Что касается мотивов, то предложили ряд версий:
(1) В Кремле считают, что Кеннеди, столкнувшись с угрозой Америке, выступит лишь с дипломатическим протестом. Ряд партнеров США расценят это как слабость и примкнут к СССР, чего и ждет Хрущев. Если «проба сил» пройдет успешно, Москва сделает ход в Европе. Скорее всего — в Берлине. Эту версию назвали политикой «холодной войны».
(2) Кремль ждет, что США применят силу, в ООН начнется буря, в НАТО суета. Меж тем они молниеносно займут Берлин. Вариант назвали «Отвлекающая ловушка».
(3) Куба важна для СССР. И он готов на все ради Кастро. Впрочем, суждение об «Обороне Кубы», как о главном мотиве, быстро сочли неубедительным.
(4) Советы хотят сделать ракеты предметом торга при решении «берлинской проблемы». Или — проблемы американских баз в мире. Назвали «Выигрыш позиций для торга».
(5) («Соотношение ракетных сил»), Хрущев понимает: дальше блефовать нельзя. Скоро мир узнает, что паритета нет, и США в 17 раз превосходят СССР в сфере ракетно-ядерных стратегических вооружений[195]. Что у Союза против них есть пять баллистических ракет Р-7А — в Тюра-Таме и Плесецке. А также девятнадцать Р-16, уже выпущенных, но не принятых на вооружение. А у США -253 межконтинентальные ракеты, включая новейшие «Минитмен». Плюс — 105 установок средней дальности в Турции и Европе. Хрущев знает, что здесь ему Штаты быстро не догнать. Поэтому он решил ликвидировать отставание, разместив у их границ ракеты среднего и промежуточного радиуса. И спешит показать: да, у нас мало баллистических, но паритет есть.
Кеннеди, пишет Тэд Соренсен, принял версии три и пять, как возможные. Но склонялся к первой. Он был напряжен. Несколько раз повторил: «Не понимаю, почему Кремль так рискует».
7
Но таков был Кремль. Там все решал Президиум ЦК. А точнее Хрущев. Споры времен «коллективного руководства» (1953–1957) ушли в прошлое. Внутрипартийная борьба заставила вернуть принцип: вождь всегда прав. Спорил лишь Микоян. А при обсуждении ракетного кризиса вообще никто. Военные, дипломаты, спецы из ЦК и КГБ молчали перед партийным начальством. Записи заведующего общим отделом ЦК КПСС Владимира Малина и сына Микояна Серго, говорят о том, что на заседания допускали немногих представителей МИДа, КГБ и Минобороны, «чтобы дали справку, если попросят».
Дебатов не было. Между тем, пишет Микоян, «обстановка свободной дискуссии была необходима», но «никто не мог подвергнуть сомнению… штампы пропаганды» и, тем более, мнение Хрущева.
А Хрущев, отправляя ракеты на Кубу, был готов рисковать. Он считал, что Джек и его люди, обнаружив их, испугаются. И был прав.
Атмосфера в Белом доме сложилась не только непринужденная, но и нервозная. Лучшие и блистательнейшие впервые столкнулись с угрозой не просто атаки на свою страну, которую только что считали неуязвимой, но атаки смертельной. Атаки на себя. На свои семьи.
В клане проблема вызвала не совсем обычную реакцию. Внезапно в Кремль доставили письмо от некоей Роуз Фицджеральд Кеннеди. Как сообщила в 2006 году New York Times, мать президента просила лидера СССР подписать и выслать ей снимки, где он запечатлен с ее сыном. И, говорят, изумленный Хрущев выполнил просьбу.
Джек отреагировал на поступок матери подобающим образом: «Мне бы хотелось, чтобы впредь ты всегда извещала меня о своих контактах с главами государств, — написал он на Белого дома 3 ноября 1962 года, когда пик кризиса был позади. — Просьбы такого рода становятся поводом для интерпретаций, поэтому я бы хотел знакомиться с ними до отправки».
Роуз невозмутимо ответила: «Дорогой Джек, я рада твоему предупреждению насчет контактов с главами государств. А то я уже было собралась писать Кастро»[196].
Записки нашли в ее архиве — в 250 коробках писем, фото и заметок.
Эдвард Кеннеди описывает эту историю иначе. «В разгар противостояния… в кабинет к Хрущеву ворвался глава КГБ с письмом… Госпожа Кеннеди просила премьера подписать и прислать… несколько экземпляров его книги.
Трансатлантические кабели мировых телеграфных агентств загудели пересудами о новом повороте событий. Узнав новость, Джек позвонил матери и раздраженно спросил:
— Что ты творишь?!
Роуз с достоинством ответила:
— Можно подумать, ты не знаешь!
Каждый год на Рождество мама дарила детям книги, подписанные главами иностранных государств. В том году настала очередь Хрущева, и наша мать стала действовать по плану.
— Но русским-то и в голову не придет, что все столь невинно! — сказал Джек, заикаясь.
— Они это истолкуют по-своему! А цэрэушникам теперь придется гадать, как они это истолкуют! Положительные моменты! Отрицательные моменты! Наши действия!
Самое смешное, что… Хрущев прислал маме надписанные экземпляры своих книг»[197].
Как видим, версии не совпадают. Но как все было? О чем просила Роуз? О снимках? О книгах? О том и другом сразу? Чего хотела? Не знаю, но… Она бесконечно любила детей, дорожила ими. И видела: сын вступил в опасную борьбу с соперником. Может, интуиция матери велела ей попытаться смягчить конфликт двух мужчин, обладавших неслыханной властью?
Может, она ждала, что ее письмо, без единого слова о политике, но — о снимках, книгах и детях, напомнит одержимому жаждой мирового господства коммунисту, каким она, похоже, видела Хрущева, о его жене и детях? О миллионах женщин и детей. О том, что нет в мире идеи, ради которой надо губить их с дорогими им книгами и фото…
Как бы то ни было, письмо Роуз Хрущеву — факт. Такой же, как и тягостная тревога, пережитая в те дни американцами. Об этом пишет Тэд в мемуарах. В Экскоме с самого начала понимали: даже если «красные» не собираются ударить по Штатам, само размещение ракет на Кубе, скрыть которое не удастся, вызовет в стране ужас и нестабильность.
И пусть Макнамара говорит, что превосходство США по боеголовкам — семнадцать к одному, а первый удар с Кубы невероятен. Пусть ясно: ракеты — это средство давления. Пусть ответный удар по СССР неизбежен и страшен. Но… ядерная война начнется. И тотальная смерть, что вчера была лишь угрозой, завтра может стать реальностью. Это знание было почти невыносимо. А любая операция против Кубы повышала вероятность атаки на США.
За столом Кеннеди сидели холодные игроки. Умеющие мыслить, считать, угадывать ходы соперника. Но Хрущев не ошибся. Им было страшно.
Но все же кое-чего вождь не учел. Например, разницы между способом принятия решений в Белом доме и Кремле. «Модель политики правительства, — пишет Грэм Аллисон в книге «Эссенция решения»[198], - предполагает не одно-единственное действующее лицо, но множество актеров… Ряд участников обязателен; другие могут быть приглашены или включаются сами. Борьба… помогает оформить обстановку принятия решений игроками, способными влиять на выбор правительства и действия в связи с вопросом, стоящим на повестке дня».
Экском работал так. И это снимало напряжение, гасило страх, открывало путь к решениям.
8
В Белом доме разработали три версии поведения. Их приводит в мемуарах Тэд Соренсен.
Первая: воздержаться от действий. Ее предлагал Макнамара, опиравшийся на военные и технические доводы. Но она не устроила Джека. Он видел проблему не военной или технической, а политической. Ни один президент, как скажет после Микоян, лично работавший над урегулированием, не потерпел бы ничего подобного. Ведь впереди были выборы в Конгресс! И дай Кеннеди слабину в вопросе о ракетах, демократы проиграли бы их. Нужно было действовать.
Вторая: давить на Москву. Этого требовал Госдеп. Только в давлении видел решение недавний посол в СССР Льюллин Томпсон. Пусть Кеннеди шлет Хрущеву тайный ультиматум. Потребует убрать ракеты. Иначе — война. Схожий вариант, но мягче, предлагал посол США в ООН Эдлай Стивенсон: подготовить от имени Организации американских государств (ОАГ) или ООН предложение об инспекции Кубы, с дальнейшим саммитом. Где были бы возможны взаимные уступки. Скажем — ликвидация базы в Гуантанамо или вывод из Турции ракет «Юпитер» (все равно их пора убирать) взамен вывода с Кубы советских ракет.
Джек отверг эти варианты. Они ставили Штаты в положение оправдывающейся стороны. И потом, он, всегда сверявший политические события с соразмерными историческими примерами, увидел в саммите по Кубе сходство с Мюнхеном. И принять его не мог.
И впрямь, такая дипломатия позволяла Хрущеву обсуждать и Берлин, и базы вне Турции, получая все больше уступок в обмен на отказ от своей авантюры.
Версия третья (автор Дин Раск): тайное обращение к Кастро. США грозят ему вторжением в расчете на то, что тот порвет с Москвой, столкнувшись с реальностью атаки. Кеннеди не принял этого варианта. Ведь ракеты разместил не Кастро! И вывести он их не мог. Вряд ли мог и присвоить… Значит, говорить надо не с ним.
Оставалось…
9
…воевать?
Глава Объединенного комитета начальников штабов генерал Тейлор доложил, что планы атаки на Кубу разработаны, учения проведены, а масштабы операции сильно превосходят попытку десанта в заливе Свиней. В ней примут участие четверть миллиона солдат. Впрочем, может хватить и 90 000… Бить надо внезапно. Либо — сперва ввести блокаду. А потом сразу — бить.
Участвуют все рода войск. Авангард — десант и морская пехота. Прикрывают флот и ВВС. Из фортов Беннинг и Худ подходят танки, и пехота из Джорджии, Оклахомы и Кентукки[199].
Тейлора поддержал генерал Кертис Лимэй (ВВС): «У нас нет другого выбора, кроме прямой военной акции». Кеннеди спросил: а не ответят ли нам Советы в Берлине? Генерал утверждал: нет. Но вот блокада Кубы без удара как раз приведет к войне в Европе.
Но Джек не принял план штурма. Он напомнил, что воевать предстоит не с Кубой, а речь идет о «глобальной борьбе с советскими коммунистами, в частности — за Берлин». И о том, что уже через год Москве хватит дальних ракет, чтобы угрожать 80 — 100 американским городам. Тейлор ответил: «И мы никогда не сможем совершить вторжение, потому что их пистолет будет приставлен к нашему затылку». «Что ж, — молвил Кеннеди, — нам и не нужно вторгаться на Кубу. После всех заявлений они просто не смогут позволить нам уничтожить их ракеты, убив множество русских, и ничего не сделать в ответ». И был прав.
22 октября Хрущев сказал: «…Они могут напасть, мы ответим. Может вылиться в большую войну». А 28-го: «Если будет… нападение, у нас отдан приказ — нанести ответный удар»[200].
Джек не слышал этих слов. Но читал советские заявления. Знал Хрущева: на удар он ответит ударом. И принял решение: переговоры. Но — не прямые. А в письмах.
Он и Хрущев. Лично. Один на один.
Но сначала он шлет телеграмму семьям военных на базе Гуантанамо с призывом вернуться в США: «.. Кто-то из вас оставляет мужа, кто-то — отца, а гражданские служащие оставляют работу… Я искренне надеюсь, что обстоятельства позволят вам вернуться. Шлю самые теплые приветствия и наилучшие пожелания вам и тем, кого вы покидаете. Джон Кеннеди».
Пока гражданский персонал базы и семьи военных грузились на корабль, оказалось, что более чем двумстам детям на борту памперсов может хватить не более чем на три дня. Запас сразу пополнили. За счет флота.
22 октября он сообщил лидерам Конгресса о ситуации и стремлении избежать вторжения на Кубу, объяснив его нежеланием довести конфликт до столкновения в Берлине, чреватый войной.
Гувер, Трумэн и Эйзенхауэр одобрили его подход.
В шесть вечера госсекретарь Раск вручил послу Добрынину текст обращения Кеннеди к народу, которое он произнесет через час. Посол США в Москве Колер переслал его в Кремль. Незадолго до выступления там началось заседание Президиума ЦК, где впервые за долгий срок возникла полемика между сторонником жесткого курса маршалом Малиновским и прагматиком Микояном. Когда Кеннеди выступил, объявили перерыв: Президиум ЦК знакомился с речью.
Опытные функционеры легко увидели в ней главное — карантин на доставку Кубе вооружений. И отвергли подход Малиновского. В Кремле тоже заседали матерые политики. Хрущев знал: если Штаты атакуют Кубу и уничтожат ракеты до ядерного залпа, то, как пишет Серго Микоян, «был бы нанесен, возможно, непоправимый урон всем антиимпериалистическим силам, могло произойти ключевое изменение соотношения сил между двумя системами». Уже вскоре Анастас Микоян сказал об этом Кастро. Также и Кеннеди, беседуя с президентом Алжира Ахмедом бен Беллой, пояснил: «Вопрос Кубы… уже не является вопросом кубинско-американским, а перерос в международную проблему…».
Каждый знал: идти ва-банк можно. Но страшно.
Хрущев был готов рисковать и блефовать до введения карантина. Но не теперь. Не хотел рисковать и Кеннеди. Он уже сделал свой предельно смелый ход. Все поставил на карту, заявив Америке и миру: «…Для защиты нашей безопасности и безопасности Западного полушария, властью, данной мне конституцией… ввожу строгий карантин на все поставки наступательного военного оборудования на Кубу. Все суда любого вида, направляющиеся на Кубу… перевозящие оружие массового поражения, будут возвращены в порт отправки….».
Джек окружил Кубу кораблями. И он имел на это право. Его дала ему ОАГ.
С 10 утра 23 октября пошел отсчет самого опасного кризиса времен «холодной войны».
В тот день возобновилась его переписка с Хрущевым.
10
В конце октября в Вашингтоне краса. В багрец одеты парки и леса. Тяжкая влажная жара позади. Эй, промозглая зима, погоди! У нас сейчас индейское лето. Суббота. 27 октября. И все еще крутится эта планета. И, наверно, не зря.
В колоннаде Белого дома двое мужчин. Молчат. Кончен еще один раунд совещания, идущего почти неделю. Ни президент Кеннеди, ни министр обороны Макнамара не знают, доживут ли до утра. Как и миллионы людей на Кубе, в США и СССР.
СССР и США могут вмиг и без счета уничтожить Soviets — советских и Americans — американцев. В том числе президента и министра. Сделать это или нет — чему быть: последней войне или трудному миру, — решает дюжина парней в Вашингтоне и десяток в Москве. И там, и там есть сторонники разных версий. Москве трудно отказаться от размена: вывод ракет с Кубы — за уход США из Берлина. А Вашингтон не может пойти на это. Логика такая:
— Не хотите под боком ракеты — пустите нас на Курфюрстендам.
— Не хотим. Но не пустим.
25 октября на экстренном заседании Совета безопасности ООН американская сторона представила снимки советских ракет на Кубе. Эдлай Стивенсон дал пояснения. В ООН прилетел Микоян. Из Гаваны. Дипломаты, шпионы, братец Бобби начали трудные консультации. Кеннеди и Хрущев слали письма друг другу.
Меж тем над Кубой сбит американский U-2. Что это значит? Советы выбрали силовой вариант? А в это время какой-то пилот-идиот с Аляски залетел на Чукотку. Thanks God, чудом ушел до начала боя. К линии карантина идет красный флот. Танкер «Грозный» ближе всех к 500-мильной черте. Близ берегов США — «красные» подлодки. Их пугают учебными бомбами. Использовать настоящие запретил президент. Напряженность растет. Советы давят. Штаты держатся. Грузят на суда Пятую бригаду морской пехоты. Еще не вечер! Но что он готовит? Что завтра?
А Джон-младший лежит с температурой под сорок. Но главнокомандующий не знает об этом. Он вершит мировую политику.
И вот — 28 октября. Москва. 17.00. Радио. Хрущев обращается к Кеннеди.
«Уважаемый господин президент! Отдано новое распоряжение о демонтаже вооружения, которое Вы называете наступательным, упаковке его и возвращении в Советский Союз. Мы убеждены, что народы всех стран, как и Вы, господин президент, правильно меня поймете. С уважением к Вам, Н. Хрущев»
Письмо вручено посольству США в 17.10 по Москве.
«Уважаемый г-н Председатель! Я приветствую Ваше послание… Джон Ф. Кеннеди». Ответил немедленно.
11
«Грозный» пошел домой.
Но это — еще через дни. Или — часы. В них напряг спаял цепочку суток.
А сейчас Джон летит в Вашингтон. С чашкой томатного супа в руках. Кто сказал, что спасители мира не любят супа? Ведь и партнер в этом деле, Хрущев, предпочитает кулеш яствам в блестящих судках… И очень даже не глуп он.
Воевать не решился, ракеты увез, но не признал, что они были наступательными. Так и писал: «средство, которое Вы называете наступательным» или «так называемое наступательное оружие». Причем писал не без сарказма: «Мы, коммунисты, вообще против всяких войн между государствами и отстаиваем дело мира с тех пор, как появились на свет» или «Я вижу, г-н Президент, что Вы не лишены чувства беспокойства за судьбы мира… Что вам война даст?»[201]
Кеннеди, как и Хрущев, знал, к чему ведет война. И умело торговался, не веря, что партнер по «адской игре» готов к крайним мерам. Эта тактика себя оправдала: удавалось избежать силового сценария, удержать в узде генералов. А главное — добиться вывода ракет до 6 ноября — выборов в Конгресс, и теперь у демократов были хорошие шансы.
Но и после заявления Москвы кризис не был разрешен. Предстояли переговоры военных, политиков и спецпосланников — достаточно мудрых, прозорливых и влиятельных, чтобы согласовать компромисс и довести дело до конца. Москву представляли Анастас Микоян и замминистра иностранных дел Василий Кузнецов, Вашингтон — Эдлай Стивенсон и Джон Макклой — личный представитель Джека. После включились Бобби, Дин Раск и министр внутренних дел Стюарт Юдолл. А в финале появится он — Джон Кеннеди, президент США.
* * *
Участвовала в торге и Куба. Кастро, раздраженный решением о выводе ракет, принятом без консультаций с ним, бился за то, чтоб ему оставили ядерные заряды и самолеты Ил-28, и — против международной инспекции на своей территории.
Прибывший договариваться с ним Генеральный секретарь ООН У Тан отбыл ни с чем. Все сделал Микоян. Объяснил: в СССР есть закон, запрещающий передавать или оставлять ядерные заряды другой стране, даже дружественной. Юрист Кастро знал: закон есть закон. И смирился. Разобрался Микоян и с Илами, обещав, что взамен убедит США прекратить полеты разведчиков.
А вот в инспекции Кубы и судов в ее портах пламенный команданте отказал наотрез. Но и тут справился Анастас Иванович — договорился с американцами об инспекции с их кораблей.
Пока Микоян толкует с барбудос, в США проходят выборы. Побеждают демократы — теперь у них две трети мест в Сенате и большинство — 258 голосов — в Палате представителей. Демократы торжествуют на Холме, Кеннеди — в Белом доме.
20 ноября он отменяет повышенную боевую готовность. 21-го снимает карантин.
26-го в Нью-Йорке на обеде у У Тана Стивенсон и Макклой сообщают Микояну, что если бы Куба не угрожала странам Южной Америки, то Штаты помогли бы ей в развитии экономики.
Через три дня Микоян прибыл в Белый дом. Кеннеди встретил его в дверях. И сразу задал тон беседе. А о чем спорить? Кризис ликвидирован за счет уступок Хрущева. Джек гарантировал безопасность Кубы, сохранил и укрепил авторитет США, обеспечил успех своей партии на выборах и знал, что его популярность в стране и мире растет.
Он вел беседу ровно, но не без пикировок. В частности — о наступательном характере ракет. Дал понять, что да — кризис исчерпан, но он не доверяет Москве и Гаване, помня ложные заявления советских дипломатов и ТАСС, что ракет на острове нет и не будет.
— Что мы имеем сейчас? — спросил он. —.. Противостояние из-за Кубы. Кто может сказать, что это не повторится… через полгода? Или такое же оружие не доставят китайцы?
Он знал: Микоян не снимет его опасений. Он не может сказать «Да, мы вас обманули, поступили плохо», а лишь спросить: «Придерживаются ли США… формулировок, закрепленных в обмене мнениями[202], или нет?» Он хочет подтверждения гарантий безопасности Кубы.
— США не нападут на Кубу, — отвечает Кеннеди. — И не позволят сделать это другим.
Впрочем, ближе к концу встречи он заявил, что «пока СССР считает революции в других странах своим делом, договоры не помогут», и шутливо спросил: а «вы бы спали спокойно, если бы, скажем, в Финляндии вдруг обнаружилось сто ракет, нацеленных на Советский Союз». А услышав, что в СССР спят спокойно, зная, что в Турции есть ракеты США, пояснил, что вопрос об их выводе изучается. Прозвучали главные слова. Прощаясь, Микоян сделал комплимент переводчице Натали Лэттер — в прошлом советской гражданке Наташе Кушнир: мол, видите, какие у нас красивые и способные женщины. Джек рассмеялся.
Кстати, сама Лэттер сообщает, что все три часа пятнадцать минут собеседники говорили без дипломатических ухищрений, внимательно слушали друг друга, ясно отвечали на вопросы.
Спустя 30 лет, когда рассекретили послания лидеров друг другу, New York Times так озаглавила статью об этом: «Кубинский ракетный кризис: Кеннеди оставил лазейку…».
Кому? Хрущеву? А, может быть, — детям? В том числе — своим…
Через 40 лет в библиотеке его имени впервые встретились Кэролайн и Сергей — дочь президента и сын премьера. Когда они обменялись воспоминаниями и документами, Кэролайн сказала: «Эмоционально это очень сильный момент, когда понимаешь, что наши отцы перевели стрелки с опасности войны на мирный процесс, они сделали это для нас и всех детей…».
С тех пор многое изменилось. Сергей Никитич стал американцем. Если бы об этом мог знать его отец (ну, хотя бы, когда спорил с Никсоном), он, вероятно, изменил бы свою жизнь. И, возможно, сократил бы бред холодной войны. Ведь приятней жить в мире, где войны, жертвы и лишения не мешают строить полезные отношения.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.