27 Смерть Есенина. Вечера и сборники его памяти. Всеволод Иванов о Есенине. Два слова о «Романе без вранья»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

27

Смерть Есенина. Вечера и сборники его памяти. Всеволод Иванов о Есенине. Два слова о «Романе без вранья»

29 декабря я сдавал мой очерк заместителю редактора «Вечерней Москвы» Марку Чарному. Он сказал мне, что в «Англетере» покончил жизнь самоубийством Есенин. Я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги, и плюхнулся на диван. Марк подал мне стакан воды. Слезы подкатывали к горлу, я с трудом добрался до раздевалки и там, забившись в угол, заплакал.

Мне пришло в голову, что, может быть, Сергей только покушался на самоубийство, и его спасли. Я вышел из редакции, бежал до первого извозчика, и он, понукаемый мной, быстро довез меня до «Мышиной норы». Я застал там Мариенгофа. Услыхав страшную весть, он побледнел. Мы решили ее проверить, стали звонить по телефону в «Известия», но не дозвонились. Мы отправились по Неглинной в редакцию газеты и по пути, в Петровских линиях, встретили Михаила Кольцова. Он подтвердил, что «Правда» получила то же самое сообщение о смерти Есенина. Я увидел, как слезы покатились из глаз Анатолия…

Тяжело и больно писать о Мариенгофе: от стихов он перешел к пьесам, сохранив лицо своего лирического героя — шута, искателя правды. Он был способный, острый драматург, но сбылись слова Есенина: литературная удача повернулась к Анатолию спиной. К несчастью, и в семейной жизни его постигло величайшее горе, которое выпадает на долю отцов: его любимый сын шестнадцатилетний Кир, который писал стихи, рассказы, пьесу «Робеспьер» и т. п.,[112] покончил с собой буквально таким же способом, как Есенин в «Англетере»…

Дальше все шло, словно в кошмарном сне. Мои записи становятся отрывистыми, сумбурными.

После похорон Сергея по всей стране начались посвященные его памяти вечера. В Минске выступили еврейские поэты Харик, Аксельрод, Ауслендер, Бронштейн и др. В Москве один из первых организовал вечер памяти Есенина Всероссийский союз поэтов. Он состоялся в Политехническом музее, вступительное слово говорил нарком просвещения А. В. Луначарский. Мне пришлось заехать за ним и его женой артисткой Н. А. Розенель. Анатолий Васильевич спросил, почему произошла трагедия с Сергеем в Ленинграде. Я объяснил.

Во вступительном слове Луначарский охарактеризовал Есенина как поэта большой душевной тонкости. Анатолий Васильевич сказал, что Сергей «убил в себе хулигана, чтобы сохранить в себе поэта». Луначарский с большой искренностью объяснил, что все в большей или меньшей степени виноваты в гибели Есенина, нам следовало крепко биться за него.

На этом вечере с воспоминаниями выступили В. Шершеневич, А. Мариенгоф и пишущий эти строки.

Такой же вечер под председательством Г. А. Шенгели состоялся в аудитории Коммунистической академии.

Подобные же вечера устроили Всероссийский союз писателей в МХАТе, Дом печати, Камерный театр под председательством А. Я. Таирова. «Крестьянская газета» организовала доклад С. Городецкого о Есенине.

Каждый понедельник в «Мышиной норе» артисты читали стихи Есенина. И в тот же день имажинисты выступали в кинотеатре «Лилипут» с воспоминаниями о Сергее, которые потом были опубликованы.

Первой книжкой об Есенине в 1926 году была «Памятка» о нем, которую с хроникой, иконографией и автобиографией Сергея срочно выпустило издательство «Сегодня», во главе которого стоял писатель С. И. Вашенцев. Составил ее В. Вольпин, но дополнял и редактировал И. Грузинов. В его комнате от сильных морозов лопнула батарея парового отопления, и он работал за моим письменным столом.

Всероссийский союз поэтов выпустил сборник памяти Есенина. Так же поступил Госиздат, наконец-то, после смерти Сергея, начавший издавать его четырехтомное собрание сочинений…

В июне того же года я встретил Всеволода Иванова на Тверском бульваре, поздоровался, а он, не выпуская моей руки из своей, подвел меня к лавочке, и мы сели на нее. Наша беседа шла о причинах трагического конца Есенина. Поглощенные скорбью, мы несколько минут сидели молча.

Было жарко, мимо нас проходили женщины, подняв над головой белые зонты; военный с двумя шпалами на петлицах провел на поводке вывалившую язык овчарку; карапуз в красном картузике проехал на трехколесном велосипеде. Он налетел на камень, упал, заревел. Всеволод подбежал к нему, взял на руки, успокоил, дал ему конфетку, мальчонка снова закрутил педали.

— Есенин до последней поры был веселым человеком, — проговорил Иванов, снова садясь на скамейку. — Когда я ему про это сказал, он ответил: «Не я веселый, а горе мое веселое!»

Однажды, рассказывал мне Всеволод, Сергей пришел и нему домой и застал у него красивую женщину. Не успела она уйти, как Есенин заявил, что теперь Иванов обязан его вызвать на дуэль. Но Всеволод не видел для этого повода и наотрез отказался. Однако Сергей стал заходить чаще, настаивать на своем и доказывать, какой это будет примечательный случай в истории советской литературы, как об этом будут говорить и писать современники и потомки. Иванов отделывался шутками, а Есенин пересказывал ему кодекс дуэли пушкинских времен и уговаривал быть спокойным: как оскорбленный, Всеволод будет иметь право первого выстрела.

Я припомнил, что несколько лет назад акмеист Осип Мандельштам, автор прекрасной книги стихов «Камень», и имажинист Вадим Шершеневич, автор нашумевшего сборника «Лошадь, как лошадь», поспорили друг с другом о достижениях своих поэтических школ и разругались. Рассерженный Мандельштам вызвал на дуэль хладнокровного Шершеневича, а тот отчеканил: «Жду ваших секундантов». Есенин немедленно вызвался быть главным секундантом, ходил и ездил по знакомым, разыскивая два старинных пистолета для дуэлянтов. Кто-то посоветовал ему обратиться в Большой театр, где раз в неделю именно из таких пистолетов стреляют друг в друга Евгений Онегин и Владимир Ленский. В театре Сергею указали адрес любителя-коллекционера старинного оружия. Он нашел два желанных пистолета. Однако, думая о том, как торжественно обставить дуэль, Сергей совсем забыл о дуэлянтах. В назначенное утро поединка наши герои проснулись, позавтракали и, одумавшись, уехали из Москвы, да еще в разном направлении.

— Есенин часто говорил со мной о Пушкине, — сказал Всеволод. — Вы видели на его руке кольцо с сердоликом? Перстень с таким же камнем носил Александр Сергеевич (Перстень-талисман, подаренный Пушкину княгиней Воронцовой).

Каждая строка Есенина и о нем будет дорога для поколений нашей страны и всего мира.

В конце 1926 года «Общество имажинистов» подсчитало свои денежные запасы и решило издать сборник, посвященный Есенину: его еще не опубликованные стихи и частушки, письма, записки, хранившиеся у нас. Кроме того, стихи, так или иначе связанные своим появлением, переработкой с его именем и сопровождаемые комментариями; воспоминания о нем, которые следовало расширить. Анатолий сказал, что дополнит свои «Воспоминания».[113]

Когда в следующем году сборник был составлен, вышел «Роман без вранья» Мариенгофа.

…Заседание «Общества имажинистов» происходило в клубе Союза поэтов, вел его Рюрик Ивнев. Присутствовали все, кроме Мариенгофа, у которого был болен сынишка.

Георгий Якулов сказал о «Романе без вранья»:

— Я был в Париже и читал статью Ивана Бунина о «Романе». «Это они сами пишут о себе? — задавал он вопрос. — Что же напишут о них другие?»

Георгий отказался оформлять сборник, в котором будет участвовать Мариенгоф.

Шершеневич начал с очередного каламбура:

— «Роман» Мариенгофа не книга воспоминаний, — сказал он, — а воз поминаний Есенина, творящего неприглядные дела. Я выступлю по поводу «Романа» с лекцией «Этика поэтика». В остальном присоединюсь к Жоржу.

Грузинов заявил:

— «Роман без вранья» написан под влиянием Василия Розанова. В нем разлиты ушаты цинизма. Участвовать в сборнике не буду.

Рюрик Ивнев говорил:

— Ради сенсации Мариенгоф писал о невероятных эпизодах из жизни Есенина. Очень много злых карикатур на живых людей. События искажены!

Борис Эрдман присоединился к мнению Георгия Якулова. Николая Эрдмана на заседании не было, поэтому, когда я писал эти воспоминания, спросил его мнений о «Романе».

— По-моему, Мариенгоф иначе писать не умеет! — ответил он.

В этом есть зерно истины. Посмертные воспоминания Анатолия тоже написаны, правда, в меньшей степени, в том же стиле, что и его «Роман». И все же нашелся умный, с хорошим вкусом редактор, который сумел из рукописи отобрать страницы и опубликовать их в журнале «Октябрь».[114]

Значит, еще дело было и в редакторе издательства «Прибой», выпустившего «Роман». Как тут не вспомнить рассуждения Есенина о редакторе!

Но все-таки причину неудачи «Романа» надо искать и в другом: в «Романе» и в опубликованных посмертных воспоминаниях в «Октябре» Мариенгоф пишет об одном и том же: «Прошу прощения, хронологию я не соблюдаю».[115]

Ах, если бы вопрос шел только о хронологии!

Помню, он заболел и прислал мне записку с братом его жены, художником, прося занести сборники воспоминаний о Сергее, какие у меня есть. Потом, прочитав их, стал задавать мне вопросы, и я понял, что он просто-напросто забыл некоторые факты или сохранил в памяти какие-то части их, своеобразно преломленные. Приведу только один пример из «Романа без вранья».

Доцент Московского университета Николай Львович Шварц больше десяти лет писал «Евангелие от Иуды», но ни одно издательство не одобрило рукопись. Он постучался в двери «Ассоциации вольнодумцев». В 1920 году на читке «Евангелия» присутствовали Есенин, Мариенгоф и наши издательские работники.

Мариенгоф пишет, что

«приват-доцент Шварц кончил читать и в необычайном волнении выплюнул из глаза монокль. Есенин дружески положил ему руку на колено… и разнес его «Евангелие от Иуды» в пух и прах. И безнадежно махнув рукой, продолжает Анатолий, Есенин нежно заулыбался. Этой же ночью Шварц застрелился».[116]

Далее Мариенгоф рассказывает о том, как голубоглазый красноармеец, ехавший в теплушке, застрелил из винтовки бегущую по насыпи собаку и добродушно заулыбался.[117]

И ниже строкой Анатолий пишет, как водопроводчик сел со своим юродивым сынишкой в поезд, а когда ребенок заснул, вышел из вагона и поехал в обратную сторону. При этом Мариенгоф подчеркивает, что все это ему рассказал сам водопроводчик-отец «с тою же улыбкой, в ласковости своей хорошо мне знакомой».[118]

Одним словом, улыбающиеся убийцы, в том числе и Есенин!

Что же на самом деле произошло со Шварцем? В двадцатые годы с ним была в дружеских отношениях поэтесса Нина Леонтьевна Манухина, ныне вдова Г. А. Шенгели.

Я написал ей письмо, прося рассказать о кончине Н. Л. Шварца. Вот ее ответ:

«Уважаемый Матвей Давидович!

На Ваше письмо о Николае Львовиче Шварце могу ответить следующее: многие годы я была дружна с ним и, уехав на полгода из Москвы, переписывалась с ним.

Кстати, этот «приват-доцент» Московского университета всегда носил пенсне и никогда не «выплевывал» монокль!

Я в 1920 г., живя в Кашине, получила от Николая письмо, в котором он сообщал о чтении «Евангелия от Иуды» Есенину и Мариенгофу. Он писал, что их резко отрицательный отзыв не произвел на него никакого впечатления…

Через месяц (подчеркнуто мною. — М. Р.) после этого «памятного» чтения Шварц не застрелился, а отравился кокаином, которым в последние месяцы он сильно злоупотреблял.

Олег Леонидов, в квартире которого Н. Л. занимал комнату, рассказывал мне, что Шварц мучился несколько дней, но спасти его было уже невозможно.

Никаких «предсмертных» записок Николай Львович Шварц не оставил.

Сердечный привет

Н. Манухина-Шенгели

4 мая 1963 г.».

В 1925 году я был избран в члены правления «Литературного особняка», председателем которого был Олег Леонидов, и он рассказывал мне то же самое…

Я говорил об этом эпизоде и о других фактах Мариенгофу летом 1927 года, и он обещал во втором издании «Романа» все исправить, но резко встреченная критикой книга не была переиздана.

Встретился я с Анатолием потому, что в это время мы решили ликвидировать «Общество имажинистов» и передали нашу «Мышиную нору» и кинотеатр «Лилипут» государству.

Да, по чести, неказисто выглядели мы, имажинисты, без Сергея Есенина, молодого советского Пушкина, который покинул воспетую им родину в полном расцвете своего великолепного дарования.

Москва, 1963–1970 гг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.