Вечера памяти
Вечера памяти
1
После кончины Галича большинство западных средств массовой информации стало уделять ему значительную часть своего времени, однако в Советском Союзе на официальном уровне долгое время публиковались лишь разгромные статьи и выпускались такие же разгромные фильмы. Поэтому поминали Галича в основном частным образом — как, например, Александр Мирзаян: «Кто-то слушал “Би-би-си”, и сказали [о смерти Галича]. Народ собрался в лаборатории, мы подняли поминальную чарочку за упокой души. На работе! У меня работа была хорошая — Институт теоретической и экспериментальной физики все-таки»[2079].
В годовщину смерти Галича на квартире его мамы Фанни Борисовны, которая жила на Малой Бронной, собралось человек пятьдесят отметить эту дату. Среди них были Александр Мирзаян, Владимир Бережков, Николай Каретников и другие.
Однако ни о каких публичных вечерах, а уж тем более об официальном признании Галича не могло быть и речи. Поэтому вечера проводились исключительно подпольно, да и они были сопряжены с серьезной опасностью, так как стукачи могли проникнуть повсюду.
В декабре 1977 года на квартире у Петра Старчика состоялся концерт памяти Галича, который упомянул диссидент Вячеслав Игрунов: «Галич только-только погиб, и буквально через день или два, самое большее — через несколько дней, у Петра Старчика состоялся вечер Александра Галича, где я и познакомился с Валерой Абрамкиным»[2080] (последний был одним из создателей КСП, а с 1978 года — членом редколлегии самиздатовского альманаха «Поиски», за что в 1979 году ему дали шесть лет лагерей, а после освобождения — еще три года ссылки).
Однако находились смельчаки, которые, вопреки запретам и очевидным последствиям для себя, публично исполняли песни Галича. Автор-исполнитель Ибрагим Имамалиев в своей книге «Барды» описал вечер, непосредственным участником которого был он сам. Этот вечер состоялся менее чем через год после гибели Галича: «Однажды утром, на одном из горслетов КСП, ко мне подошел Боря Гольдштейн и сказал: “Ибрагиша! Понимаешь, какое дело… Сашка (Ткачев) давно не появлялся на слетах, и народ просто жаждет услышать его песни, попроси его. Тебе, как другу, он не откажет…”
Отвечаю — “Запросто!” Как только я обратился — Ткач тут же взял в руки гитару. Мы с ним сидели у самого входа палатки. После того как Саша взял 2–3 аккорда, невесть откуда набежала толпа в 200–250 человек, и среди них было человек 15 магнитофонщиков. Увидев эту катавасию вокруг нас, Ткач протянул мне гитару, — “Вот ты и начнешь”. Но я, помня просьбу Бори, возразил — “Ты начинай, а я подхвачу!”
— А что петь?
Я наклонился к нему и сказал на ухо:
— Посвящение Галичу, — и добавил, — конечно, без объявления…
<…> Саша пристально посмотрел мне в глаза, потом развернулся к
слушателям и, чеканя каждое слово, произнес: “Памяти Александра Аркадьевича Галича посвящается!”
Это было “приглашение к танцу” для меня. Тут же, поняв, какую сейчас программу песен мы с Ткачем “выдадим”, в середину круга вышел Гольдштейн и сказал: “Обращаюсь к совести и чести магнитофонщиков! Запись категорически запрещена!!!” (Нас — авторов — тогда берегли!)
Вздох разочарования вырвался одновременно из 15-ти уст… Мы в то утро пели с Сашей так, как будто соревновались, кто из нас двоих быстрее попадет на собеседование в ГБ (!) Потом я этот импровизированный концерт назвал “Утро диссидентского романса”!»[2081]
2
С началом перестройки ничего кардинально не изменилось. Несмотря на объявленную гласность и все прочие замечательные вещи, чиновники и сотрудники следственных органов хотели «перестраиваться» меньше всего — первые два года КГБ продолжал изымать все, что связано с Галичем. Так, например, в 1986-м органы пришли с обыском домой к журналисту Марку Дейчу: «…у меня забрали то, что называется самиздатом, забрали мою работу об Александре Галиче, с его правками и автографами. И потом, когда я, спустя несколько лет, пытался это найти, написал запрос в КГБ, мне ответили, что все это было сожжено. Хотя это неправда, поскольку дата сожжения была та же, что и дата обыска. А этого никак не могло быть. Поскольку если они намеревались на меня возбуждать какое-то дело, то как же можно было сжигать улики? Но потом я понял, что, скорее всего, их библиотека таким образом и пополняется».
Другой яркий пример. Одессит Петр Бутов в 1982 году был осужден областным судом за хранение целого ряда изданий. Их перечень начинался со сборника стихов «Поколение обреченных», в котором, как утверждало обвинительное заключение по его уголовному делу, «А. Галич с антисоветских позиций возводит грубую клевету на коммунистов, органы правосудия и управления СССР, извращает политику партии и Советского государства в области внешней политики. Вся книга проникнута ненавистью к Советской власти»[2082].
В феврале 1987 года Бутов вышел из лагеря, а в начале 1989-го ему на глаза попался свежий номер газеты «Вечерняя Одесса» за 21 января, в котором была напечатана статья Евгения Голубовского «Возвращение А. Галича». Статья была посвящена готовящейся премьере спектакля «Матросская тишина» в Одесском украинском музыкально-драматическом театре имени Октябрьской революции. В связи с этим 6 февраля Бутов написал письмо главному редактору газеты — мол, как же так: мне было инкриминировано по статье 62 ч. 1 УК УССР хранение антисоветской книги Галича, и этот приговор до сих пор не отменен, а творчество Галича по-прежнему официально запрещено. Вы же публикуете о нем статью, то есть, получается, занимаетесь антисоветской пропагандой и вводите в заблуждение читателей, так как с точки зрения правоохранительных органов творчество Галича до сих пор является преступным и за него легко можно привлечь к уголовной ответственности.
Отправив это письмо, Бутов через некоторое время зашел к своему другу Борису Херсонскому, и тот спросил его, как должна поступить с письмом редакция газеты и правильно ли будет, если она отправит его в областную прокуратуру. Бутов согласился и вскоре получил оттуда потрясающий ответ за подписью прокурора В. В. Дацюка: «Сообщаю, что в связи с поступившим от Вас заявлением, адресованным в редакцию газеты “Вечерняя Одесса”, по делу, по которому Вы были осуждены в 1982 году, проведено расследование.
Установлено, что в процессе предварительного следствия нарушений законности не допущено, все процессуальные действия проведены в соответствии с требованиями Уголовно-процессуального кодекса УССР.
По делу имелись достаточные основания для привлечения Вас в 1982 году к уголовной ответственности и осуждения в соответствии с действующим законодательством».
Вот так. Один — про Фому (то есть про законность публикации статьи о Галиче), другой — про Ерему (о том, что Бутов был осужден правильно).
Тем не менее переломным в отношении Галича стал 1987 год. «В марте провели конкурс песни, заключительный концерт которого прошел в ДК МИСиС[2083], — вспоминает Игорь Каримов. — В начале вечера я показал слайд-программу, в которой звучали песни ушедших авторов, и среди них впервые за двадцать лет открыто прозвучал голос Александра Галича. Он пел “Когда я вернусь”. Для всех для нас это была победа. Правда, в МГСПС[2084], идя на компромисс, уговаривая разрешить показ, я пообещал, что имя Галича при этом звучать не будет. <…> Но достаточно было только появления фотографии Галича на экране, как в зале раздались аплодисменты (его фото было не первым, там были и другие авторы, но аплодисменты — только Галичу)»[2085].
Официально его творчество все еще находилось под запретом, но уже подул ветер перемен, и его дыхание ощущали все. Вместе с тем чиновники на местах по-прежнему не решались взять на себя ответственность за проведение вечеров памяти поэта. Атмосфера этого переходного времени лучше всего показана в письме Александра Сопровского Бахыту Кенжееву от 6 мая 1987 года: «Думал ли я, например, что буду ходить по исполкомам и общаться с героями Галича, пробивая вечер памяти Галича в зале на 900 мест?.. Пока неясно, выйдет ли, никто не спешит брать на себя ответственность — но, что характерно, никто не хочет и запрещать, а частным порядком все партийные и советские чиновники хором твердят: любим, знаем, как замечательно. Вот какие времена. Месяца уже четыре только и делаю, что бегаю, звоню по телефонам, пишу речи да толкаю их с кафедр»[2086].
Но вскоре ситуация начала меняться. «Лето 1987 года, — вспоминает Елена Вентцель, — первые попытки ввести Галича в круг упоминаемых. Нет. Запрещение. Запрещали впрямую. Но и те, кто склонен был “разрешить”, тоже колебались: “Мы-то не против, но там-то… Понаведайтесь туда-то…” Нигде разрешения на вечер памяти Галича не давали. Первые вечера памяти проводились под какими-то туманными заголовками, вроде “Из театрального прошлого”. И все равно люди узнавали об этих вечерах»[2087].
Между тем первый полуподпольный вечер состоялся 11 июня 1987 года. Своими воспоминаниями на нем делились: Владимир Соколовский (полковник, школьный товарищ Галича)[2088], Елена Вентцель (И. Грекова), Фазиль Искандер, Юрий Карабчиевский, Юлий Ким, Александр Мирзаян, Александр Сопровский. Некоторые участники (Петр Старчик, Сергей Чесноков, Дмитрий Межевич, Максим Кривошеев) исполнили песни Галича.
По иронии судьбы, это мероприятие проводилось в Доме культуры типографии «Красный пролетарий», который располагался по улице Делегатской, дом 7 (метро «Цветной бульвар»). Как сообщает первый выпуск информационного бюллетеня «Гласность» (июнь 1987 г.), выступали «“неофициальные” литераторы Карабчиевский и Сопровский, Юлий Ким и П. Старчик со своими песнями[2089].
В некоторых выступлениях были заметны попытки “оправдать” Галича, отрицалось, что его можно считать эмигрантом, заявлялось, что он “не был антисоветчиком”[2090].
Предыдущие попытки организовать вечер не удавались из-за отказа отдела культуры Мосгорисполкома и других инстанций разрешить вечер, хотя, по словам их представителей, сейчас такое время, что и запретить они не могут[2091]».
В 1980-е годы в типографском клубе «Красный пролетарий» часто проходили подпольные вечера — в том числе рок-певцов. Художественным руководителем этого клуба был Владимир Зубрилин. Он и организовал вечер, посвященный Галичу (вскоре Зубрилина сняли с должности), так как, по словам Юлия Кима, «имел право устраивать концерты на этой сцене. И он договорился, что после какого-то местного районного административного совещания вечером будет вечер песен 60-х годов. Так он назывался[2092]. Хотя все исключительно знали, что это будет вечер памяти, будет вечер песен Галича. Это не было нигде широко объявлено. Реклама шла только по телефону от знакомого к знакомому»[2093]. Кроме того, проведению этого вечера сильно противился член Политбюро Егор Лигачев, который в то время был секретарем ЦК КПСС по идеологии[2094].
Однако вечер состоялся, и зал был забит до отказа. Как вспоминает Валерий Гинзбург, «в зале, вмещавшем человек двести, собралось в два-три раза больше людей. Причем вечер не афишировался, но, как известно, беспроволочный телеграф работает обычно у нас в России значительно лучше, чем, так сказать, официальный. Сидели по двое — по трое на одном стуле. И этот первый вечер, на котором выступали многие люди, вела Нина [Крейтнер]»[2095]. Другие сведения о количестве зрителей назвал Юрий Карабчиевский: «Первый вечер памяти Галича прошел в 1987 году, в июне, в маленьком зале на шестьсот человек. Набилось человек девятьсот. Сидели, стояли, чуть не лежали. Вечер провели в девять часов, как бы чтобы никто не знал. Нигде ничего не объявляли, никаких билетов, никаких афиш»[2096].
В этом мероприятии принимал участие и Юлий Ким: «Я присутствовал при первом вечере, посвященном Галичу, в Москве. Дело было в июне. Стояла жара отчаянная. Забыл, к сожалению, фамилию этого человека — Володя, помню, его звали, — который заведовал бардами в некотором клубе, по-моему, Крупской, за спиной театра Образцова (был такой шикарный клуб), и он первый осмелился провести вечер памяти Галича, его так специально не объявляя, а назвав его скромно: “Вечер, посвященный бардам 60-х годов”, но вся Москва знала, что это будет о Галиче, и поэтому весь президиум уже был из тех, кто близко знал Галича, — там, в частности, сидел и Сережа Чесноков, и сидел Фазиль Искандер, и сидела писательница знаменитая Грекова, которая тоже очень хорошо знала Галича. И вечер начался в девять часов вечера, и битком был народ[2097], все окна были нараспашку, и шло это без перерыва, потому что перерыв было невозможно объявлять — так было тесно и много народу. Этот вечер так три часа подряд и прошел»[2098].
А вот что рассказывал Ким на самом вечере 11 июня 1987 года: «По моим данным, этот вечер должен был состояться сначала 12 мая, потом 17-го, потом 20-го, но все откладывался и откладывался». А когда организаторы захотели выяснить, в чем дело, чиновники им сказали: «Вы подождите. Должна быть публикация, а после нее будет концерт»[2099]’. Имелось в виду упомянутое Кимом интервью Булата Окуджавы газете «Московские новости», где тот сказал: «Александр Галич был поэтом, в творчестве которого появились две струи: “вообще” поэтическая струя и струя разоблачительная, где он был очень силен»[2100]. Вскоре было опубликовано еще одно похожее высказывание Окуджавы: «Был я, был Шпаликов, был Галич, чья судьба так трагически оборвалась — на чужбине, среди чужих людей; а он был весь из нашего языка, нашей поэзии, Корней Чуковский называл его преемником гневной музы Некрасова. Десять лет прошло с его смерти, и сегодня мы, я думаю, обязаны объективно оценить его поэзию — дух нашего времени таков…»[2101]
Этими двумя публикациями чиновники как бы подготовили почву для первого («пробного») вечера Галича.
Следующий большой вечер также был проведен в Москве, но лишь четыре месяца спустя — 14 октября. Согласно воспоминаниям Юрия Карабчиевского, прозвучавшим на первом в Советском Союзе вечере издательства «Посев» и журнала «Грани» 10 января 1990 года в Большом зале ЦДЛ, на афише второго вечера Галича было написано: «Вечер, посвященный 125-летию К. С. Станиславского»[2102]. Обстановку вокруг этого события обрисовал писатель Руслан Киреев: «Елена Сергеевна [Вентцель] позвонила 13 октября. Это был вторник. Деловым, непривычным для моего слуха тоном осведомилась, свободны ли мы с женой завтра вечером. Разумеется, мы были свободны. Тогда она тем же суховатым тоном сообщила, что завтра, если ничего не произойдет, состоится вечер памяти Галича. Организует его Политехнический музей, но в целях конспирации проводит подальше от центра, во Дворце культуры завода имени Владимира Ильича. До последнего момента не было известно: запретят? не запретят? Не запретили… Выступали Фазиль Искандер, Юлий Ким, ну и, конечно, Елена Сергеевна»[2103].
Во время своего выступления Елена Вентцель говорила о совместной работе с Галичем над пьесой «Будни и праздники»: «Я не драматург. Все, что было драматургического, было галичевское, а не мое. Я стесняюсь несколько, но когда говорю, что это была великолепная пьеса, то отношу это только на счет Галича; у меня был рассказ, и не больше…»[2104]
В тот же день — в среду, 14 октября 1987 года — состоялся первый вечер памяти Галича в подмосковном Троицке, в клубе Физического института. На этот вечер ездила Елена Боннэр[2105]. И вообще подобные вечера стали проходить уже по всей стране.
А 13 октября в Большом зале московского ДК имени Зуева состоялось открытие Театра авторской песни, который организовал автор-исполнитель Юрий Лорес вместе со своими друзьями Иосифом Фишманом и Сергеем Ходыкиным. В декабре, к 10-летию со дня гибели Галича, на сцене этого театра был проведен большой концерт, где выступили Владимир Бережков, Виктор Луферов и Александр Мирзаян. «Декабрьская программа называлась по строчке В. Бережкова “Своих ушедших оживим”, — вспоминает Лорес. — В ней звучали песни и стихи В. Высоцкого, Ю. Визбора, Л. Губанова, Н. Матвеевой и посвящения им. Но главное — песни и стихи еще остававшегося под запретом А. Галича. И оттого, что все неугодные уже разрешены, а он еще нет, фигура А. Галича в программе вырастала до гигантских размеров или, может быть, становилась центром, вокруг которого все движется. И, несмотря на то, что Володя, Витя и Алик рассказывали про А. Галича, которого знали лично, главной песней в программе было посвящение М. Кочеткова “Русский барин в норвежском кафе”. Может быть, именно эта песня выражала идею программы?
После этой премьеры мы с С. Ходыкиным были вызваны “на ковер” сначала в районный Отдел культуры, потом в РК КПСС, потом в МГК КПСС. С нами беседовали, делали строгие лица, но напрямую наложить запрет никто уже не смел»[2106].
А чуть позже состоялся вечер в Доме медиков на Большой Никитской, где только что обосновался литературный клуб «Московское время». Руководитель этого клуба Александр Сопровский приложил максимум усилий для проведения вечера Галича. За подробностями обратимся к рассказу Юлия Зыслина, чья родная тетя Пера Исааковна Зыслина (ее мужа звали Михаил Борисович Гинзбург) была знакома с мамой Галича, Фанни Борисовной, и близко общалась с ней и с Аркадием Самойловичем Гинзбургом вплоть до своей кончины в 1961 году: «На моих глазах та же поэтическая галичевская бомба взорвалась и в 1988 году в популярном Московском клубе ЦДМ — Центральный Дом Медиков, что расположен на улице Герцена (ныне снова Большая Никитская) недалеко от Московской консерватории и совсем рядом с Театром имени В. В. Маяковского. Отмечалось десятилетие со дня смерти Галича. <…> И вот вечер памяти Галича, как я теперь понимаю, — для узкого круга. Показывали редкие киносъемки. Центральными сюжетами были “Баллада о Януше Корчаке” и песня “Памяти Пастернака”. Съемки не очень качественные, но голос и гитара звучали отчетливо и воздействовали очень сильно. Атмосфера была тоже соответствующая — торжественная, эмоциональная, наэлектризованная. <…> Небольшой уютный зал ЦДМ, заполненный, по-моему, наполовину, просто замер»[2107].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.