Глава 3. Семья и школа
Глава 3. Семья и школа
Мария Владимировна была не просто главой семьи, а её кумиром, центром мироздания, вокруг которого вращались все и вся. Всегда, в любой ситуации она была уверена в своей правоте и требовала беспрекословного подчинения. Муж и сын подчинялись. Потому что любили, потому что сами верили в её непогрешимость, потому что боялись её гнева.
О, гневаться Мария Владимировна умела! Порой доходило и до битья посуды, хотя можно себе представить, насколько валяющиеся на полу осколки не вписывались в её концепцию безукоризненного порядка. Впрочем, как это часто бывает, яростный гнев её был недолгим. Выплеснет эмоции, убедится в том, что власть её над домашними по-прежнему незыблема, и успокоится.
Трудно сказать, кому доставалось больше – мужу или сыну. Наверное, всё-таки сыну, ведь на него, единственного и поистине ненаглядного, изливалась та самая материнская любовь, от которой нет спасения…
Московская средняя школа № 1278 на Петровке, отметившая уже семидесятипятилетний юбилей, славится своими учениками. Здесь учился не только Андрей Миронов, но и Василий Ливанов, Евгений Светланов, Эдвард Радзинский, Марк Розовский, Илья Рутберг, Элла Леждей, Борис Мессерер, Александр Леньков, Людмила Петрушевская, Анастасия Вертинская… Если перечислять всех, то список может растянуться на несколько страниц. Правда, в 1948 году, когда Андрей Миронов (тогда ещё Андрей Менакер) пошёл в первый класс, это была обычная, ничем не знаменитая школа, выпускники которой ещё не успели прославиться. Разве что расположена удобно – серое здание школы находилось рядом с домом Андрея.
«Построенная в тридцать пятом году по тогдашнему типовому проекту, – вспоминал Анатолий Макаров, учившийся вместе с Андреем, – наша школа ни в прежнем, ни тем более в нынешнем понимании привилегированной не была. Вместе с детьми артистов в ней учились в подавляющем большинстве пацаны из проходных дворов, с Бахрушенки, из Дмитровского и Кузнецкого, лихая послевоенная безотцовщина. И всё же школа, несомненно, слыла престижной, хотя к современному смыслу этого слова та её престижность не имеет ни малейшего отношения. Заключалась же она в особой атмосфере художественных интересов и разнообразного творчества, которая то ли сама собой, силой обстоятельств, сложилась в этих стенах, то ли особо и осознанно возделывалась преподавателями. Сценическим искушениям, к примеру, были подвержены все поколения, едва ли не в каждом классе что-то ставилось, разыгрывалось, изображалось. Это было, так сказать, нормой здешней духовной жизни»[3] .
1948-й год. Страна на подъёме. Залечиваются нанесённые войной раны, недавно отменили карточную систему, жизнь день ото дня становится лучше, правда не все так веселы, как утверждают в Кремле, но тем не менее… Кстати, в этом же году началась пресловутая «борьба с космополитизмом», проще говоря – государственная антисемитская кампания. Именно она послужила причиной превращения Андрея из Менакера в Миронова. Боясь осложнений, родители сменили еврейскую фамилию сына на исконно русскую, не вызывающую ни подозрений, ни опасений.
Мария Владимировна искренне верила, что её сын – самый одарённый и самый талантливый ребёнок на свете. Это закономерно – мать есть мать, и свой ребёнок, каким бы он ни был на самом деле, для неё всегда лучше других. Интересно то, что родители поначалу не разглядели в Андрее ни актёрского, ни музыкального таланта. В своих мечтах они видели сына дипломатом и надеялись, что он поступит в институт международных отношений.
«У нас дома стоял рояль „Блютнер“, – вспоминал Андрей, – но до четырёх лет я был убеждён, что это фамилия рояля. Дело в том, что к нам часто приходил композитор Матвей Исаакович Блантер. Я был уверен, что Блантер, Блютнер – это одна и та же фамилия. Вообще, мои родители очень музыкальные люди, и они мечтали, чтобы я стал пианистом. Ещё буквально в грудном возрасте меня подносили к инструменту, я бил по клавишам и уже тогда произносил фамилию великого композитора: „Бах, бах, бах“. Ну и родители сочли это достаточным основанием, чтобы пригласить ко мне учителя музыки. Это был очень пожилой человек с печальными глазами. Он сыграл мне что-то и попросил меня повторить. Как мог, я повторил. Глаза его стали ещё печальнее. Он сказал: „К сожалению, у этого мальчика нет слуха“. Тогда вмешалась бабушка, она была очень энергичная женщина, и сказала: „Я не понимаю, а зачем мальчику слух, он же будет играть, а не слушать. И потом, его отец великолепно играет на рояле, разве это не передаётся по наследству?“ А музыкант был такой интеллигентный человек, он сказал: „Не волнуйтесь, мадам, рояль передаётся“. И ушёл навсегда… Леонид Осипович Утёсов, послушав моё бренчание, сказал: „Андрюша, детка, никого не слушай, играй каждый день по два часа, доставь радость папе и маме“. Вот тогда, извините, взмолился отец: „Леонид Осипович, а в чём радость?!“ Утёсов ответил: „Сашенька, радость – это когда он замолкнет“».
Быть дипломатом престижно, но тогда, в стране, жившей за железным занавесом, возможность регулярного пересечения этого самого занавеса (а стало быть, и возможность обеспечивать себя и свою семью разнообразными заграничными товарами) ценилась неимоверно. Дипломаты, пусть даже и самые нетитулованные, в негласной «табели о рангах» приравнивались к «небожителям» – высокопоставленным партийным чиновникам. Их объединяло одно – постоянный доступ к «дефициту», к тому, что было недоступно простым советским людям.
Разумеется, Андрей должен был учиться хорошо, чтобы не позорить своих родителей. Он и учился – носил домой пятёрки и четвёрки. Когда в четвёртом классе набрал троек, получил строгую выволочку от матери и снова взялся за ум. По свидетельству одноклассников, Андрей учился ровно, успевая по всем предметам, но не питая ни к одному из них особого пристрастия. Разве что английский учил он с удовольствием и говорил на нём куда лучше своих сверстников. Оно и верно – будущему дипломату без знания английского никак нельзя. Застрянешь где-нибудь в Софии и всё, конец всех песен. Конечно, атташе в советском посольстве в Болгарии быть гораздо лучше, чем токарем на заводе, но ведь есть ещё Лондон, Нью-Йорк, Сан-Франциско…
Впрочем, Андрей определился с выбором будущей профессии довольно рано. Он хотел, мечтал, намеревался стать актёром. Тем более что способности к лицедейству у него были, и неплохие. Конечно же на мальчика оказывала влияние творческая среда, в которой он пребывал с момента своего рождения. «Андрей, – вспоминал писатель Григорий Горин, бывший другом семьи, – весь отсюда, из этой ухоженной московской квартиры, где тесно не только от обилия книг и картин, но прежде всего от весёлых и талантливых людей, которые постоянно собирались здесь».
Театр, актёры, спектакли. Всё это было так знакомо, всё это так манило… «В детстве он ничем не увлекался, – вспоминала о сыне Мария Владимировна, – собирал марки, но потом бросил. Пожалуй, больше всего его всё-таки привлекало лицедейство. Он обожал играть в войну. Обычно он закрывался в комнате, и оттуда доносились самые разные звуки. Он за всех стрелял, за всех отдавал команды, погружаясь в игру с головой. Мне кажется, что ему нравилось лицедействовать, но что из него получится артист, я не думала. Как-то я ему купила коньки. А рядом с нашим домом был динамовский каток – Петровка, 26. И он каждый вечер, сделав уроки, ходил на каток. И один раз думаю, дай я посмотрю, как он катается. Прихожу и вижу: мой Андрюша стоит, заложив руки за спину, совершенно ничего не касается, просто смотрит, как другие катаются, как падают, ему нравится, он хохочет. Он смотрел на это как на зрелище».
Всей семьёй летом традиционно отдыхали в подмосковном Пестове, в доме отдыха Московского Художественного академического театра (когда-то это была усадьба героя Отечественной войны 1812 года генерала А. П. Ермолова). Здесь одиннадцатилетний Андрей чуть было не снялся в кино.
Летом 1952 года режиссёр Александр Птушко снимал в окрестностях Пестова фильм «Садко». Для массовки режиссёру потребовались дети, одним из которых оказался и Андрей. Вот как впоследствии сам он вспоминал о своём несостоявшемся дебюте: «Что такое кино и киносъёмка в то время! Масса света, техника, все бегают, кричат. Приехали пользовавшийся невероятной популярностью Сергей Столяров, молодая Алла Ларионова, другие киноартисты. Я с завистью смотрел на мальчика, игравшего одну из главных ролей. У него был велосипед, и он ощущал себя кинозвездой. Конечно, наше мальчишеское любопытство было возбуждено до предела. Лёша Хмелёв, я и другие устремились в самую гущу происходящего. Тут же мне пришлось столкнуться и с первым конфликтом в моей жизни, связанным с закулисным миром. Естественный пиетет, всегда ощущавшийся по отношению к Лёше как к сыну Хмелёва[4] , проявился незамедлительно. Ему дали какой-то неслыханный боярский костюм, а меня одели драным парубком в лаптях. А я был очень аккуратный мальчик. И когда мне дали страшную дерюгу, какую-то грязную мосфильмовскую с крупным синим номером шапку, я решил всю эту рвань надеть поверх своей тенниски на „молнии“. А поскольку я нищий, то дерюга должна была просвечиваться, на что я совсем не обратил внимания. Короче, я полез в кадр, всё время держась Лёшки. А Лёшку – боярчонка в роскошных сапогах с загнутыми носами – всякий раз ставили на первый план. Упорно пробираясь через бояр, я наконец оказался перед самой камерой, и когда я уже практически влез в объектив и попал в свет, под дерюгой прямо перед Птушко „заиграла“ моя „молния“. Киносъёмочную группу огласил его исступлённый крик: „Что это?! Кто выпустил этого парубка с ‚молнией‘ на первый план? Я не вижу Садко, я вижу только ‚молнию‘ на рубашке этого хулигана!“ Меня выбросили с площадки, как драного пса. Я так расстроился, что больше уже туда не лез и только со стороны, откуда-то из кустов с дикой обидой наблюдал за дальнейшим ходом событий. Вот такая была моя первая интрига с кино, которую я проиграл».
Ах уж эта тенниска на «молнии»! Андрей всегда был щёголем. Не просто одевался с иголочки, но и умел носить любой наряд, выглядеть в нём элегантно. Он не был записным красавцем, этот упитанный рыжий мальчик, но он был чертовски обаятелен. Миронов обращал на себя внимание сверстниц не только иностранными вещами, которые покупали ему родители. Было в нём что-то такое особенное, притягивающее взоры…
Полнота не лишала Андрея ловкости. Он рос спортивным ребёнком. По примеру всех сверстников обожал футбол, отлично защищал ворота. Любил музыку, только не классическую, а джазовую. Довольно опасное, надо сказать, по тем временам пристрастие. Вот отрывок из книги критика Ирины Образцовой «О музыке и музыкантах», вышедшей в издательстве «Молодая Гвардия» в 1952 году: «Звучность джаза построена на неестественных звуках, насилующих природу этих инструментов, и уродливых способах игры на них. Инструменты джаза скрежещут, взвизгивают, гогочут, скрипят. ‹…›
Такова музыка современного капиталистического мира, она калечит и слушателей, и исполнителей. Её осудил советский народ, и это записано в постановлении ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 года и в решении I Всесоюзного съезда советских композиторов».
Многие помнят крылатую фразу той поры: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!»
Андрей с детства отличался хорошими манерами, которые ему привили родители, в первую очередь мать. Мария Владимировна вспоминала, как однажды Андрей сказал в её присутствии матерное слово: «Помню, раз он вернулся домой и, снимая калоши, сказал: „Фу, б…ь, не слезает!“ Сказал и очень победоносно на меня посмотрел. Я не кричала, просто спокойно спросила: „Ну и что?“ – „У нас так ребята говорят“. – „Скажи, пожалуйста, а от отца ты это слово слышал? Или от меня? Или от тех, кто у нас бывает?“ – „Нет“. – „Так вот, у нас это не принято“».
В 1948 году «театр двух актёров» прекратил существование. В рамках «борьбы с космополитизмом» Театр эстрады и миниатюр избавлялся от евреев. Менакеру пришлось уйти, вслед за ним ушла и Миронова. Дуэт распался. Супруги начали выступать самостоятельно. Мария Владимировна возобновила свои знаменитые «телефонные разговоры», а Александр Семёнович вернулся к любимому жанру музыкальных фельетонов.
Сольные выступления пользовались успехом у зрителей, но успеху этому всё же было далеко до того фурора, который производил дуэт. Довольно скоро, в 1954 году, Менакер и Миронова воссоздали свой «Театр двух актёров» под сенью только что открывшегося Московского театра эстрады. Спектакль «Говорящие письма», обозрение «В нашем доме», спектакль «Дела семейные», спектакль «Слушается дело о разводе»… Они почти не бывали дома, проводя всё время на гастролях – отечественных и зарубежных. Так, например, в Париж они отправились в качестве участников эстрадной программы «Большой Мюзикл-холл СССР».
Поздравляя Марию Владимировну и Александра Семёновича с успехом их спектакля «Мужчина и женщины», драматург и сценарист Вадим Коростылёв особо поздравил Менакера с исполнением ещё одной роли, уже не сценической, а жизненной, постоянной – роли Менакера. «Это ведь тоже, – сказал он, – очень жизненная роль, истинного мужчины, который всегда пропускает женщину вперёд». И добавил, поясняя свою мысль сидевшим в зале: «Менакер умеет „подать“, „преподнести“ Миронову, отступая при этом в тень кулис».
Андрей активно участвовал в спектаклях школьного драмкружка. Он дебютировал на сцене в седьмом классе, сыграв немца фон Краузе в спектакле «Русские люди» по пьесе Константина Симонова. Сыграл хорошо – заслужил одобрение сверстников. Когда при школе организовали театральную студию (тот же драмкружок, только классом выше), сразу же записался туда. Кроме того, Андрей занимался в студии при Центральном детском театре и часто бывал в театрах как зритель, не пропуская ни одной мало-мальски стоящей премьеры. Несмотря на юные годы, он был серьёзным зрителем – вдумчивым, наблюдательным ценителем подлинного искусства. Родители привили ему хороший вкус, иначе и быть не могло.
Душой школьного театра был другой Андрей – Вейцлер, тоже из актёрской семьи. Он хорошо играл, но больше всего любил сочинять, сочинять всё – фельетоны для стенной газеты, стихи и даже целые поэмы, диалоги, пьесы. Много позже, в 1977 году, по сценарию, написанному Андреем в соавторстве с его другом Александром Мишариным, снимут известную советскую кинокомедию «Усатый нянь».
Заканчивая школу, Андрей Вейцлер сочинил пьесу на школьную тему, в которой участвовал и Андрей Миронов. Его партнёрами были юная актриса Наташа Защипина, успевшая сняться в фильмах «Первоклассница» и «Слон и верёвочка», а также много детей из известных актёрских семей, например Елена Санаева, дочь актёра Всеволода Санаева (и мать Павла Санаева, автора книги «Похороните меня за плинтусом»). Музыкальную часть написал Василий Немирович-Данченко, внук великого реформатора сцены и будущий композитор, а также заведующий музыкальной частью в Московском Художественном театре.
К слову, Андрей Миронов неплохо рисовал, пробовал свои силы в поэзии, но театр и музыка привлекали его больше всего. Времена менялись, умер «отец народов», и жить стало посвободнее. Во всяком случае, слово «джаз» можно было увидеть на концертных афишах.
1957-й год стал годом небывалых свершений и больших успехов. Запуск первой межконтинентальной ракеты, запуск искусственного спутника Земли и спутника с собакой Лайкой на борту, спуск на воду атомного ледокола «Ленин»…
Летом 1957 года, а если точнее, то с 28 июля по 11 августа в Москве проходил 6-й Всемирный фестиваль молодёжи и студентов! Небывалое, неслыханное событие. Гости со всего мира! Всего в Москву приехало тридцать четыре тысячи человек из сто тридцать одной страны. Приезжали не только из социалистических, но и из капиталистических стран. Разумеется, «капиталистические» гости в большинстве своем были «правильными» – представляли угнетённые народы и классы.
Фестиваль состоял из бесчисленного количества разнообразных мероприятий – от концертов до дискуссий, призванных доказать всем преимущества социалистического образа жизни. По вечерам гости гуляли по центру Москвы, наполняя город весёлым многоголосым шумом. Было весело, было ново, было здорово! Многим казалось, что пройдёт ещё немного времени и железный занавес рухнет. Увы, он рухнул много позже, спустя тридцать с лишним лет. Пока что ненадолго приоткрыли форточку, но люди радовались и этому…
Конечно же, школьники не могли остаться в стороне от столь грандиозного события – в ожидании «большого» фестиваля повсюду проводились свои, местные, маленькие фестивали и фестивальчики.
Андрей с товарищем придумали и поставили эстрадный номер, посвящённый сдаче экзаменов школьниками из разных стран. Номер удался – зрители оценили и мимику артистов, и вдохновение, с которым они разговаривали на несуществующих языках, и саму комичность разыгрываемых ситуаций. Такой блестящий номер просто не мог удержаться в школьных стенах – юных артистов приглашали выступать в разных местах. Так, постепенно, добрались и до общегородского концерта, проходившего на сцене Центрального детского театра. Сорвали очередную порцию аплодисментов и даже (вот она – слава!) удостоились малюсенькой заметки в «Учительской газете».
После окончания школы Андрей сообщил родителям, что намерен стать актёром, но никакой радости это заявление не вызвало. Резкая на язык Мария Владимировна заявила сыну, что то кривляние, которое он демонстрирует в школе, нельзя назвать театром. То ли она и впрямь не верила в актёрские способности Андрея, то ли, изрядно хлебнув лиха на сцене, пыталась уберечь сына от беспокойной актёрской стези.
Однако мальчик уже вырос. Он не послушал родителей и поступил по-своему. Самые правильные решения большей частью принимаются не по чьему-то совету, а по велению собственной души…
Вот отрывок из интервью, которое мать и сын Мироновы дали в 1983 году корреспондентке журнала «Работница»:
«– Наверное, это неправильно, многие матери считают, что детей надо больше хвалить, – говорит Мария Владимировна, – но мы с мужем, Александром Семёновичем Менакером, поступали иначе. У нас вообще был строгий дом – никакого баловства, все чётко знали свои обязанности и много работали. Но при этом старались уважать вкусы и интересы друг друга. Андрей рос свободно, никто на него не давил, не помню, чтобы я когда-нибудь шлёпнула его или дёрнула за ухо. Об отце и не говорю, он вообще был человеком добрейшим и всегда становился на сторону того, кому в данный момент приходилось туго.
Корр. Вы хотели, чтобы сын стал артистом?
М. М. Ни за что! Мы слишком серьёзно, я бы даже сказала, свято относились к актёрской профессии и понимали, как страшно в ней ошибиться – принять юное обаяние и некую „нахватанность“, неизбежную в актёрской семье, за талант. Неудачники, конечно, есть в любом деле. Но в искусстве ничем не возместишь отсутствие таланта: ни трудолюбием, ни знанием, ни умом, ни профессиональной выучкой. Он или есть, или его нет.
Корр. И вы не видели таланта сына?
М. М. Нет. Рос обыкновенный мальчишка, в меру ленивый, в меру легкомысленный. Пятёрки легко уживались с тройками, даже двойками. Правда, читал много и обожал смотреть, как мы репетируем. Бывало, выставишь из комнаты, так из-за двери подглядывает круглый любопытный глаз. Но ведь все дети любопытны!»[5]
И в этой же статье приводятся слова Андрея:
«Я действительно таил от родителей свою пагубную страсть к театру: боялся их приговора, произнесённого с недосягаемой для меня профессиональной высоты. Мне надо было доказать им, себе, всему свету, что я что-то могу. Но сколько себя помню, мечтал о театре, дышал, был попросту одержим им. Не ошибся ли я в жизненном выборе? До сих пор не уверен в этом. Бывают минуты достаточно отчаянные, когда хочется всё бросить и начать сначала. Но при этом понимаю, что уже поздно менять жизнь и переквалифицироваться в дипломаты или, скажем, в управдомы, как советовал незабвенный Остап Бендер. В нашей профессии не считаются былые заслуги. Каждый раз ты проходишь проверку на профессиональную пригодность, выходишь на сцену, как на экзамен, чтобы доказать своё право заниматься этим.
Но в чём-то мне было легче, чем другим: во мне не существовало романтических иллюзий относительно того, что путь актёра усыпан цветами. Очень рано я понял, что актёрская профессия – это постоянный, ни на секунду не прекращающийся труд. Это я видел у себя дома. Если бы я вернулся из школы и застал родителей в праздности, то очень бы удивился. Они репетировали с утра до ночи, практически без выходных. Заканчивали один спектакль и тут же принимались за другой.
Мама говорит, что у нас был „строгий дом“. Верно, строгий. В выборе чтения и развлечений, в отношении к труду, к искусству.
В нашем доме бывали Зощенко, Утёсов, Уланова, Марецкая, Раневская… Я бесконечно благодарен судьбе за свои „домашние университеты“, за общение с людьми, в которых воплощён высокий смысл искусства, творческая бескомпромиссность, профессионализм такого уровня, когда он уже становится категорией нравственной».
Рассказ о школьных годах Андрея Миронова был бы неполным без рассказа о первой любви. Об Андрее можно сказать, перефразируя Лермонтова, что в ребячестве своём тоску любови знойной стал он понимать душою беспокойной довольно рано, в то время, когда многие из его сверстников больше интересовались самолётами и прочей техникой, нежели девушками. Первая любовь случилась в седьмом классе. Его избранницей стала одноклассница Галя Дыховичная. Не просто одноклассница, а дочь друга семьи – поэта, драматурга и сценариста, очень творческого человека Владимира Дыховичного.
Владимир Дыховичный родился в Москве в семье профессора геологического факультета Московского университета. Идя по стопам отца, окончил Московский геологоразведочный институт, некоторое время работал инженером-геологом в Донбассе, на Кавказе и в Средней Азии. Однако настоящим призванием Дыховичного была не геология. Он увлекался танцами, декламацией, даже некоторое время учился в театральной студии.
Во время советско-финской войны Дыховичный выступал во фронтовом эстрадном ансамбле. Когда началась Великая Отечественная война, много выступал на передовой, писал песни, пьесы, диалоги. Ещё во время войны он стал постоянным автором диалогов дуэта Мироновой и Менакера, откуда, собственно, и пошла их дружба.
Владимир Дыховичный написал для Леонида Утёсова песню «Одессит Мишка», в одночасье ставшую популярной. Правда, народное признание не спасло Дыховичного от обвинений в идейно-эмоциональной ограниченности, мещанских представлений о жизни и сентиментальности, чуждой духу времени.
Дыховичный не был подхалимом, он не умел пресмыкаться перед властью, принципиально не вступал в коммунистическую партию, говорил то, что думал и поэтому не раз подвергался нападкам свыше. Его не печатали, всячески «зажимали», фильмы, снятые по его сценариям, попадали «на полку», спектакли, поставленные по его пьесам, не всегда доходили до зрителей. «Неудобный» человек был Владимир Дыховичный. Его бескомпромиссность и честность как нельзя лучше характеризует случай, рассказанный сыном Иваном, известным кинорежиссёром.
В день смерти Сталина, когда всем было положено выказывать великую скорбь, Владимир Дыховичный собрался покататься на лыжах. Оделся, взял лыжи и стал спускаться по лестнице. Жена попыталась остановить его, опасаясь, что подобный поступок будет иметь крайне плохие последствия. Дыховичный остановился, обернулся к жене и сказал: «Я его ненавижу, ненавидел и буду ненавидеть». И пошёл дальше.
Андрею Миронову, тогда ещё маленькому Андрюше, Владимир Дыховичный на правах друга семьи (а также соседа по дачному посёлку писателей на Пахре), посвятил несколько шуточных песенок, объединённых в цикл «Про Андрюшу».
Мальчик есть у нас Андрюша,
Года три всего ему.
Он на всех соседей рушит
Тыщу разных «почему?».
В 1954 году советская школа преобразилась – от раздельного обучения мальчиков и девочек было решено перейти к совместному. 170-ю мужскую школу, где учился Андрей, объединили с соседней 635-й женской школой, в которой училась Галя. Разумеется, подобное объединение привело к великому множеству школьных романов. Не избежал этой участи и Андрей.
С Галей Андрей был знаком и раньше, но несмотря на то что росли они вместе, полюбили друг друга лишь в школе. В седьмом классе они начали «приглядываться» друг к другу, дальше – больше… Обменивались записками, посвящали друг другу стихи, ходили в кино.
Однажды летом вместе отправились в Пестово навестить отдыхавшего там Александра Семёновича. Поездка получилась романтичной, созвучно настроению. Долго плыли на пароходе, затем шли через живописный лесок… где и признались друг другу в любви. К окончанию школы на Андрея и Галину родные и друзья смотрели как на сложившуюся пару. Родители Андрея, кажется, были не против получить Галину в невестки.
По воспоминаниям самой Галины Андрей был скромным, не развязным и совершенно не избалованным. Можно даже сказать – стеснительным. Не красавец, но обаятельный. Очень целеустремленный – готовясь к поступлению в театральное училище имени Щукина, не остался гулять с одноклассниками на выпускном вечере, так как на следующий день у него был экзамен. Галю, оставшуюся на столь торжественном мероприятии без кавалера, этот поступок сильно обидел.
Любовь закончилась внезапно, когда Галя застала Андрея с одной из его однокурсниц. Застала в весьма недвусмысленном положении и сразу же разорвала отношения. Андрей несколько раз пытался помириться, но все его попытки неизменно заканчивались провалом. Переживали все – и Андрей, и Галя, и их родители, но, что сделано, то сделано. Их пути-дорожки разошлись навсегда. Галя вышла замуж за другого, родила дочку. Она связала свою жизнь с кино, проработав сорок лет в монтажном цехе «Мосфильма», а когда появился внук, оставила работу и посвятила свою жизнь ему. Внука назвали Андреем.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.