Глава IV

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IV

...О земля моя, нищей зову я тебя,

Но когда ты, грустя, улыбаешься мне,

Тихий взгляд твой ловлю, бесконечно любя,

И страданье, и нежность растут в глубине.

Рабиндранат Тагор

Границу Пенджаба поезд пересек ночью.

Навязчивый стук колес, резкие паровозные гудки, неравномерная качка бегущих по узкоколейке вагонов не располагали ко сну. Джавахарлал неподвижно лежал на спине в темном купе и, смирившись с тем, что заснуть ему в ближайшие часы вряд ли удастся, восстанавливал в памяти события последних месяцев...

...Новый министр по делам Индии лорд Э.С.Монтегю, объявив, что британское правительство намеревается расширить участие индийцев в управлении страной и в конечном счете имеет в виду «образование ответственного правительства в Индии, как неотъемлемой части Британской империи», выезжает в Индию и около полугода знакомится с положением в стране. Результатом этой поездки явился опубликованный 12 июля 1918 года проект реформ, получивших название «реформы Монтегю — Челмсфорда»41.

Официальная печать мгновенно развернула шумную пропагандистскую кампанию вокруг реформ, преподнося их как великодушное деяние британского правительства, которое от щедрот своих чуть ли не даровало самоуправление индийскому народу. Кое-кто даже поспешил провозгласить «бескровную революцию», якобы совершенную самими англичанами в Индии.

В действительности же ни о каком самоуправлении не могло быть и речи. Реформы предлагали создать при генерал-губернаторе двухпалатный законодательный орган, в который входили бы индийцы, частично назначаемые, частично избираемые. Однако любые предложенные ими законопроекты или принятые решения не имели никакой силы без согласия генерал-губернатора. Некоторые льготы, полученные индийцами в провинциальной администрации, также сводились на нет различными уловками, с помощью которых вся законодательная и исполнительная власть принадлежала губернаторам провинций. Как и прежде, правом избирать могла пользоваться лишь малочисленная группа индийской буржуазии и помещичьей верхушки. Реформы предлагали узаконить раздельные избирательные курии под предлогом защиты прав национальных меньшинств, а на деле — для разжигания религиозной вражды между ними.

Умеренные, собравшиеся в Калькутте, поспешили заявить, что реформы станут «первым определенным и реальным шагом в создании ответственного правительства» в Индии. Крайние осудили позицию умеренных. В конце августа — начале сентября 1918 года в Бомбее проходит чрезвычайная сессия Конгресса, на которой реформы оцениваются как «совершенно неприемлемые для Индии». Умеренные выходят из Конгресса и образуют Индийскую либеральную партию.

Вновь расколота самая крупная политическая сила страны — партия Индийский национальный конгресс. Реформы, разработанные хитроумными лондонскими политиками, оказались дарами данайцев...

Джавахарлал на стороне тех, кто считал реформы недостойными ни для того, чтобы быть предложенными Англией, ни для того, чтобы быть принятыми Индией. Он хорошо видел истинную подоплеку очередных уступок колонизаторов, которые были обеспокоены все более решительными и массовыми выступлениями индийцев за свободу своей страны. Джавахарлала возмущало трусливое поведение лидеров умеренных, неспособных выйти за рамки «конституционных методов» и страшившихся вспышек народного гнева, готовых удовлетвориться любыми подачками со стороны англичан.

В феврале 1919 года Мотилал Неру начал выпускать в Аллахабаде на свои средства газету «The Independent» («Независимый»), противопоставив ее издававшемуся здесь же «Лидеру», органу умеренных. Джавахарлал был одним из директоров газеты. Антиколониальная направленность «Независимого», броские, публицистические статьи обоих Неру обеспечили газете большой успех. «Независимый» прекратит свое существование в начале 1923 года по ряду причин: и из-за финансовых трудностей, и из-за отсутствия у большинства его сотрудников должных навыков в газетном деле, но, главным образом, из-за того, что Мотилал и Джавахарлал к тому времени просто не смогут заниматься газетой. Частые поездки по стране, аресты, тюрьмы — все это делало невозможным дальнейшее издание «Независимого».

18 марта 1919 года на основе законопроектов Роулетта был принят закон, наделивший колониальные власти неограниченными полномочиями. Руководство Конгресса согласилось с предложением Ганди провести в знак протеста всеобщий хартал42 — закрыть на день лавки, магазины, учебные заведения, прекратить работу на фабриках, заводах, в учреждениях. Сам Ганди призвал всех индийцев, и индусов и мусульман, оставить 30 марта свои занятия и посвятить этот день молитвам и постам. Участники созданной Ганди несколькими неделями раньше в Бомбее «Сатьяграха сабха»43 поклялись не повиноваться закону, если он будет применен к ним, и всем другим подобным законам и распоряжениям колониальных властей...

Джавахарлалу вспомнилось, какой восторг охватил его, когда он услышал о призывах Ганди: «Наконец-то появился выход из тупика, найден метод прямого, открытого и, возможно, эффективного действия». Решение пришло сразу: он должен быть вместе с Ганди, в рядах «Сатьяграха сабха». К огорчению Джавахарлала, отец не разделял его намерений.

— Какую пользу принесет заключение в тюрьму множества отдельных лиц, какое давление может это оказать на правительство? — раздраженно спрашивал он Джавахарлала.

Сын отмалчивался, понимая бесполезность споров с отцом. Мотилал слишком любил своих детей, особенно его, поэтому даже мысль о том, что сын может попасть в тюрьму, испытать невзгоды и лишения, казалась ему непереносимой. Мотилал втайне от домашних несколько ночей спал на голом полу, пытаясь таким образом узнать, каково придется его сыну в тюремной камере.

Убедившись в тщетности своих усилий повлиять на Джавахарлала, он пригласил Ганди в «Обитель радости». Их беседа длилась несколько часов, но, о чем они говорили, Джавахарлал мог только догадываться. Он в который раз мерил шагами дорожки сада, нетерпеливо поглядывая на дом. Наконец в дверях показались Мотилал с гостем. Отец остался на веранде, а Ганди, мягко ступая босыми ногами, направился к Джавахарлалу. Он подошел почти вплотную и, коснувшись маленькой сухой рукой плеча Джавахарлала, тихо сказал:

— Постарайся не причинять боли отцу, — испытующе посмотрел на растерянное лицо Джавахарлала и с улыбкой добавил: — Не стоит опережать события.

По каким-то причинам Конгресс перенес хартал на 6 апреля, однако 30 марта жители Дели, Лахора, Мултана, Аллахабада и других городов вышли на улицы и площади. Многие предпочли молитвам и постам, к которым призывал Ганди, демонстрации и митинги, начинавшиеся с осуждения закона Роулетта, а заканчивавшиеся тысячеголосым требованием к англичанам уйти из Индии. Через неделю харталом были охвачены все провинции страны; в столице, Лахоре, Ахмадабаде, Бомбее, Калькутте, городах Пенджаба произошли столкновения демонстрантов и митингующих с полицией. На помощь полиции были брошены войска. Затем последовало введение в Пенджабе военного положения, отрезавшего провинцию от внешнего мира. На несколько месяцев Пенджаб был превращен в гигантскую тюрьму, правом беспрепятственного входа в которую и выхода из нее обладали лишь тюремщики-англичане.

Сквозь пелену молчания, плотно окутавшую Пенджаб, все-таки проникали скудные, отрывочные, зачастую противоречивые сведения об ужасах военного положения, о кровавых расправах и невыносимых унижениях, чинимых англичанами по отношению к гордым пенджабцам. Все это казалось столь неправдоподобным, а рассказы тех редких очевидцев, которым неизвестно как удалось вырваться из провинции, до такой степени вопиющими, что Конгресс потребовал от властей немедленного расследования и предания огласке происшедшего в Пенджабе.

Когда стало очевидным, что замолчать события в Пенджабе невозможно, британское правительство назначило для проведения расследования официальную комиссию во главе с лордом Хантером.

В комиссию, состоявшую из восьми человек, были включены три индийца.

Учреждение комиссии Хантера народ встретил с недоверием: вынужденность этой меры британских правителей ни у кого не вызывала сомнений. Мало кто рассчитывал на то, что правительственные чиновники добросовестно и объективно произведут расследование и назовут истинных виновников случившегося. На попавших в комиссию индийцев, кандидатуры которых были подобраны в Лондоне, надежда была слабой.

В октябре в Сахаранпуре на конференции отделения Конгресса в Соединенных провинциях Джавахарлал Неру предложил обратиться к правительству с требованием, чтобы оно допустило в комиссию Хантера представителя Конгресса. Все свидетели должны быть выслушаны комиссией при полном соблюдении юридических процедур, показания должны быть тщательно запротоколированы и преданы широкой огласке. Если эти требования не будут приняты властями, заявил Джавахарлал, индийцам следует бойкотировать комиссию Хантера.

Как и следовало ожидать, правительство обошло молчанием требования Конгресса. Тогда его руководство, заявив об отказе сотрудничать с комиссией Хантера, создало собственную организацию, задачей которой, помимо расследований событий в Пенджабе, было и оказание помощи пострадавшим жителям деньгами, продовольствием. В комиссию Конгресса вошли Мотилал Неру, видный политический деятель, юрист из Калькутты Ч.Р.Дас, М.Ганди, бомбейские адвокаты Аббас Тьябджи и М.Р.Джайякар. Джавахарлалу поручили помогать Дасу, направленному в Амритсар — религиозный центр Пенджаба.

Незадолго до отъезда в Пенджаб члены комиссии собрались в доме Неру. Джавахарлал почтительно держался чуть в стороне. Не участвуя в разговоре старших, он старался не пропустить ни одного слова из их бесед. Правда, говорил больше один Мотилал. Дас и малознакомые Джавахарлалу Тьябджи и Джайякар внимательно слушали хозяина дома. Ганди, в отличие от своих товарищей в европейских костюмах, одетый в простую крестьянскую одежду из домотканого полотна — кхади, сидел молча, погруженный в размышления, и лишь изредка поднимал на Мотилала печально-рассеянные глаза.

— Нельзя оправдывать нападения на безоружных людей, грабежи, поджоги, учиненные нашими соотечественниками, но я убежден, что все эти взрывы насилия вызваны намеренными преступными действиями властей, которые уверены в своей полной безнаказанности.

Мотилал помедлил немного и, еще больше помрачнев, продолжал:

— Конгресс уполномочил нас провести тщательное расследование того, что произошло в Пенджабе. Все, что мы знаем, пока только слухи, которые надо либо подтвердить, либо опровергнуть. Кстати, не думаю, что несколько месяцев военного положения в Пенджабе сделали его жителей более разговорчивыми. Да и тамошние власти вряд ли обрадуются нашему приезду и будут охотно содействовать расследованию. Собрать интересующие нас сведения будет делом нелегким, но в том, что они докажут вину англичан, я не сомневаюсь.

Джавахарлал перехватил испытующий взгляд Ганди, брошенный на Мотилала.

— Да, да, у меня нет ни тени сомнения... Англичане не только презирают нас, не только не считают нас равными себе, но и относят индийцев к низшей расе, — гневно закончил Мотилал...

Джавахарлал задремал лишь под утро, но спал недолго, а когда проснулся, наскоро позавтракал и сел к вагонному окну.

Утреннее солнце успело позолотить горчичные поля, прорезанные сеткой каналов. Как две капли воды похожие одна на другую, проносятся пенджабские деревушки с их домами-кубиками, сложенными из красного кирпича. Вдалеке непрерывной изломанной линией тянутся голубые зубцы гор.

Спокойствием дышат плодородные равнины Пятиречья44. Лишь часто встречающиеся форты, некогда мощные, способные выдержать натиск любого врага, ныне безлюдные, кое-где разрушенные, напоминают о подвигах пенджабцев, которые из века в век первыми принимали удары неприятеля с запада. Высятся безмолвные форты-памятники мужеству тысяч героев, сражавшихся с войсками Александра Македонского, Великих Моголов.

Здесь, в Пенджабе, живут сикхи, еретики от индуизма, отвергшие сословия и касты, ратующие за простоту религиозных ритуалов, за единобожие, воинственные, храбрые, гордые, но и великодушные, отзывчивые, щедрые. Их можно легко отличить по длинным волосам, пышным, окладистым, разделенным посредине бородам, носить которые сикхам предписывает религия. И у каждого мужчины на поясе меч или кинжал — «кирпан»: в любую минуту готов сикх достойно встретить недругов. Под ударами английских колонизаторов последним в Индии пал Пенджаб, одним из первых восставал он теперь против их владычества.

По дороге, бегущей вдоль полотна, от Амритсара движется конный отряд. Впереди — черный, запыленный, открытый автомобиль, в котором сидят четыре английских офицера в защитных пробковых шлемах. Всадников около полусотни. Окутанные клубами белой дорожной пыли лошади плетутся нехотя, лениво. Понуро-сонные фигуры конников не выражают ничего, кроме усталости и безразличия. Унылую колонну замыкает пара натруженных кляч, волочивших полевое орудие. Последние подразделения колониальных войск уходят из Пенджаба.

Поезд прибыл в Амритсар около девяти часов утра. Оставив саквояж носильщику, который с поспешной готовностью подкатил свою повозку к Джавахарлалу, едва тот вышел из вагона, Неру вместе с встретившим его сотрудником амритсарского отделения Конгресса Гирдхарилалом пошли в гостиницу пешком.

— Все началось утром десятого апреля, — неторопливо рассказывал на ходу Гирдхарилал. — Тысяч тридцать горожан направились к городскому магистрату, чтобы заявить протест против ареста и высылки из Амритсара наших лидеров — Китчлу и Сатьяпала, которых власти обвинили в антиправительственной агитации и создании беспорядков в день всеобщего хартала, шестого апреля. Вот там, у моста Холл-гейт, демонстрацию поджидали солдаты, которые пытались разогнать ее. И у нас и у них были убитые и раненые. Во время столкновения пострадала английская миссионерка — врач, некая Шервуд, проезжавшая на велосипеде близ места схватки.

Кривая, пыльная, вымощенная булыжником улочка вывела Джавахарлала и его провожатого на небольшую площадь. В глаза бросилось полуразрушенное здание с обвалившейся крышей.

— Здесь во время событий размещался городской банк, — пояснил Гирдхарилал и продолжал: — Волнения этим не кончились. Толпы амритсарцев устремились к почте, вокзалу, банку, магазинам. В некоторых местах вспыхнули пожары. На стенах домов появились от руки написанные листовки, призывавшие индусов, мусульман, сикхов «бороться с европейскими мартышками». К концу дня город находился в руках восставших. Англичане успели укрыться в форту и там дожидались прибытия вызванного подкрепления. Ждать им пришлось недолго: часов около десяти вечера в Амритсар вошли войска под командованием генерала Дайера.

Многое из того, что рассказывал Гирдхарилал, Джавахарлалу было уже известно, но он не прерывал своего спутника, внимательно слушал его как очевидца и участника событий в Амритсаре. У гостиницы они расстались, договорившись встретиться после того, как Джавахарлал отдохнет с дороги.

Гирдхарилал заехал за ним на автомобиле. «Ездили по городу, — лаконично записал Джавахарлал в дневнике. — Видели развалины Национального банка, городского магистрата и почты...»

Городская площадь Джаллианвала Багх — большой пустырь, в центре которого развалившаяся гробница из белого камня. На краю ее пылятся чахлые деревца, старая высыхающая пальма. С трех сторон площадь окружена двух-трехэтажными домами, с четвертой замкнута кирпичной стеной высотой в человеческий рост. Не сразу заметишь узенькие ворота, через которые одновременно смогут пройти лишь два-три человека.

Здесь, на Джаллианвала Багх, в праздничный день встречи Нового года (в 1919 году по местному календарю он пришелся на 13 апреля) в четыре часа дня собралось около двадцати тысяч амритсарцев и жителей близлежащих деревень. На дощатую трибуну, построенную недалеко от ворот, один за другим поднимались ораторы, требовавшие от властей освобождения Китчлу и Сатьяпала и отмены закона Роулетта. Выступления начинались и заканчивались многоголосыми восклицаниями: «Инкилаб зиндабад! — Да здравствует революция!»

В самый разгар митинга — в половине шестого — на площадь ворвалось человек сорок вооруженных солдат, англичан и гуркхов45. Раздался хриплый крик краснолицего офицера: «Огонь!», и солдаты неуверенно выстрелили поверх голов собравшихся. Офицер с бранью набросился на солдат, в ярости потрясая револьвером. Второй залп — уже в толпу... Крики, стоны, мольбы, проклятия... Выстрелы звучали беспрерывно. Обезумевшие от боли и ужаса люди, подминая раненых, слабых, детей, метались по площади, ставшей для них страшной ловушкой. Тех, кто пытался пробиться к выходу, встречали острые, кривые ножи гуркхов. Люди бились о стену в отчаянной надежде перебраться через нее и сползали, падали, сраженные пулями...

Расстреляв все патроны (позднее выяснилось, что было израсходовано 1650 патронов), солдаты покинули залитую кровью площадь, на которой осталось лежать около тысячи убитых и вдвое больше раненых.

Очевидцу открывалась леденящая душу картина: «Множество тел взрослых и детей лежало у ворот и по всей площади. У некоторых были рассечены головы, у других прострелены глаза, оторваны руки, ноги, раздавлены грудные клетки...»

Новый хозяин Амритсара генерал Дайер, пославший своих солдат убивать безоружных и беззащитных людей, сразу же после расстрела на Джаллианвала Багх под страхом смерти запретил жителям города покидать дома, лишив помощи сотни раненых и умиравших на площади и на прилегавших к ней улицах.

Джавахарлал много раз приходил на Джаллианвала Багх, всматривался в ее испещренные пулями камни, стены, которые, казалось, взывали о мщении.

Конгрессисты работали с раннего утра до позднего вечера: собирали и распределяли средства для семей, лишившихся кормильцев, оказывали помощь безработным, опрашивали свидетелей событий, происходивших в Пенджабе в дни военного положения.

Перед комиссией Конгресса прошли тысяча семьсот очевидцев. По-разному — с готовностью и нехотя, сбивчиво-взволнованно и со спокойно-мрачной решимостью — рассказывали пенджабцы о зверствах солдат Дайера, об ужасах произвола и тирании властей Амритсара и других городов провинции.

Каждое свидетельство потрясало Джавахарлала, будь то немногословный рассказ молодой женщины с помертвелым лицом, у которой на глазах погибли муж и дочь, или путаное бормотание перепуганного и чудом уцелевшего пятилетнего мальчугана, забравшегося на крышу одного из домов и сначала принявшего ружейные выстрелы за хлопки петард фейерверка, устроенного по случаю праздника.

Побывал Джавахарлал и на той амритсарской улице, где генерал Дайер установил «пост возмездия» за ушибы и синяки мисс Шервуд. В течение десяти дней пикеты английских солдат, выполняя приказ генерала — «crawling order» («приказ ползать»), — заставляли всех индийцев, проходивших по этой улице, под дулами ружей ползти на животе.

Неру медленно ходил по улицам, думая о страданиях, о физических и душевных муках, которые выпали на долю пенджабцев: ведь то, что произошло в Амритсаре, повторилось затем во всех городах Пенджаба. Всюду орудовали каратели Дайера. Англичане хотели унизить, раздавить и дух и плоть гордого, сильного пенджабского народа. На площадях и улицах провинции тысячи людей были подвергнуты наказанию плетьми. Без устали заседали военно-полевые суды, вынося приговоры, зачастую без предъявления обвинений. А сколько пенджабцев было казнено, замучено? Сколько брошено без суда в тюремные застенки? И все это казалось особенно бесчеловечным, если вспомнить, что в годы первой мировой войны именно Пенджаб выделил британскому правительству наибольшее число рекрутов, многие из которых пролили свою кровь за интересы короны.

Возвратившись из Пенджаба, Джавахарлал и другие члены комиссии Конгресса подготовили отчет о проведенном ими расследовании. Опубликованный в 1920 году отчет составил несколько томов и содержал шестьсот свидетельских показаний; в него были включены только те документы, подлинность и обоснованность которых ни у кого не могли бы вызвать сомнений. Каждая страница отчета была тяжким неопровержимым обвинением английскому империализму.

М.Ганди писал, что отчет был составлен «исключительно с целью выявить истину и только истину и показать, как далеко может зайти британское правительство, какие зверства оно может учинять, чтобы сохранить свою власть».

Боль, возмущение, гнев, которые охватили всех индийцев, узнавших правду о событиях в Пенджабе, выразил Рабиндранат Тагор в письме вице-королю Индии: «Чудовищные преступления, совершенные правительством в Пенджабе при усмирении местных волнений, были жестоким ударом, напомнившим нам о беспомощности нашего положения в качестве британских подданных в Индии. Безмерная суровость наказаний, которым подвергся несчастный народ, и методы их осуществления, по нашему убеждению, не имеют параллелей в истории цивилизованных правительств».

Жестокими расправами в Пенджабе колонизаторы пытались запугать индийский народ, не допустить распространения освободительной борьбы по всей Индии, однако все их усилия дали обратные результаты. Даже пресловутая комиссия Хантера, деятельность которой сводилась к тому, чтобы максимально приглушить эхо амритсарских выстрелов и представить как можно больше подтверждений «лояльного отношения» индийцев к властям, вынуждена была отметить в своем докладе: «Мы не сомневаемся, что он (генерал Дайер. — Авт.) сумел произвести очень сильное впечатление, но совсем не то, на которое рассчитывал. Убийства на Джаллианвала Багх вызвали другие выступления... и широкое возмущение по всей стране».

Случай вскоре свел Джавахарлала с палачом Пенджаба. В декабре 1919 года Неру возвращался в Дели ночным поездом из Амритсара, где Конгресс в память жертв апрельских событий наметил провести свою очередную сессию. Внимание Джавахарлала привлекла громкая беседа двух англичан. Один из них выделялся не только своим внешним видом — немыслимо ярким халатом, из-под которого виднелась пижама в кроваво-красную полоску, — но и грубым, заносчивым голосом.

— Я мог бы превратить этот мятежный Амритсар в пепел, — услышал Джавахарлал.

Сомнений не оставалось: это был генерал Дайер. Джавахарлалу стоило больших усилий сдержать себя. Ненависть буквально клокотала в нем. Он резко поднялся, вышел в коридор и там долго стоял у темного окна, не решаясь вернуться в купе.

Позднее он вновь испытает подобное обжигающе-яростное чувство, когда прочтет в газетах слова генерала Дайера, который, давая показания комиссии Хантера о «частном карательном инциденте» на Джаллианвала Багх, цинично заявил:

— Мне пришлось выполнить ужасный долг. Я считаю, что это было милосердием. Я полагал, что должен хорошо и метко стрелять, дабы мне или другим не пришлось стрелять еще раз. Я думаю, было бы легко рассеять толпу и без огня, но она бы снова вернулась и посмеялась бы надо мной, а я остался бы в дураках.

Британское правительство оставило виновника амритсарской бойни безнаказанным. Через несколько лет Дайер вышел в отставку, получив от казны солидную пенсию, и до своей кончины безмятежно проживал в Бристоле.

Вспоминая впоследствии о событиях 1919 года, Джавахарлал писал: «В те дни я более ясно, чем когда-либо, понял, насколько жесток и аморален империализм, насколько им разъедены души правящих классов Британии».

В последние дни 1919 года Национальный конгресс проводил свою сессию в Амритсаре. Здесь собрались все видные деятели национально-освободительного движения Индии: Тилак, Э.Безант, братья Али, Ч.Р.Дас, М.А.Джинна, Ганди и, конечно, отец и сын Неру.

Сессия проходила бурно: слишком еще свежи в памяти конгрессистов кровавые побоища, учиненные англичанами здесь, на пенджабской земле. Гневным презрением к палачам индийского народа пронизано каждое выступление. Большинство делегатов с негодованием отвергает реформы Монтегю — Челмсфорда, требует создания подлинно ответственного правительства в стране в соответствии с принципами самоуправления. Конгресс обращается ко всем политическим организациям Индии с призывом объединить усилия для борьбы с колонизаторами.

Молчанием отвечают либералы: они даже не прислали в Амритсар своих представителей. Кажется еще достаточно прочным союз Конгресса и Мусульманской лиги. Один из ее лидеров, Аджмал Хан, и председательствовавший на сессии Мотилал Неру в знак настоящего и будущего единства между индусами и мусульманами вместе молятся в амритсарском Золотом храме — священном для сикхов. Однако первые трещины в отношениях между двумя партиями уже наметились. Руководителя лиги Джинну явно пугают свежие веяния в Конгрессе, привнесенные новыми лидерами — Ганди, братьями Али. К последним Джинна относится с плохо скрываемым раздражением. Явившиеся на сессию прямо из тюрьмы, из которой они были освобождены по амнистии, объявленной для участников пенджабских событий королем Георгом V, Мохаммед и Шаукат Али пользуются огромной популярностью среди индийских мусульман. Созданный братьями в 1918 году Халифатский комитет, начав свою деятельность с поддержки халифа — турецкого султана, против намерений империалистических держав расчленить Оттоманскую империю, ныне открыто выступает против британского владычества в Индии. В отличие от Мусульманской лиги халифатисты принимают в свои ряды представителей всех слоев индийских мусульман. За считанные месяцы комитет стал многочисленной мощной политической силой. В народе само слово «халифат» неожиданно приобрело другой смысл. Индийский крестьянин — «кисан» решил, что оно происходит от слова «хилаф», что на языке урду значило «против», «враждебный», и поэтому халифатистское движение расценивалось как движение против ненавистных угнетателей — колонизаторов-англичан и собственных помещиков.

В мае 1920 года Джавахарлал с женой и матерью выехал в Муссури, чтобы переждать там летнюю жару, губительную для хрупкого здоровья Камалы и Сварупрани. На этот раз Неру остановились в отеле «Савой». По соседству жили члены афганской делегации, прибывшей в Индию по окончании короткой англо-афганской войны для мирных переговоров с англичанами.

Делегацию «опекало» несколько тайных полицейских агентов, настороженно следивших за тем, чтобы афганцы не установили каких-либо контактов с деятелями антиколониального движения в Индии. Бдительных стражей не на шутку обеспокоило появление в отеле, где проживали их «подопечные», уже хорошо знакомого им Джавахарлала Неру.

Джавахарлал все время проводил с родными и не проявлял видимого интереса к афганским делегатам. Каково же было его удивление, когда однажды вечером к нему в номер зашел начальник местной полиции.

— Мне приказано получить от вас обязательство не вступать ни в какие контакты с афганской делегацией, — бесцеремонно заявил он Джавахарлалу.

Возмущенный Джавахарлал ответил категорическим отказом, после чего ему был вручен приказ, предписывавший немедленно покинуть Муссури.

Мотилал, воспользовавшись своими связями с губернатором Соединенных провинций, добился отмены приказа, но, пока он хлопотал, Джавахарлал был вынужден провести две недели в Аллахабаде. «И все же именно в эти дни у меня появились новые интересы, которым суждено было сыграть важную роль в последующие годы», — вспоминал Неру.

Он вплотную знакомится с индийскими крестьянами, об условиях жизни и труда которых имел смутное представление, встречаясь с ними разве что на берегах священного Ганга в дни религиозных праздников. «Кто понимает кисана, тот поймет Индию», — гласит старинная пословица, а Джавахарлал должен понять свою родину, и он постигнет ее через душу индийского крестьянина.

Подавляющее большинство индийцев жило в деревнях46. Тяжкая участь выпала на долю индийского крестьянина. С чем можно сравнить его беспросветно мрачную жизнь, нечеловеческий каторжный труд с рассвета до зари? Кто узнает в высохшем, сгорбленном от тягот и болезней еле передвигающем ноги, беззубом, едва прикрытом лохмотьями старике тридцатилетнего мужчину? Он живет в полуразвалившейся, открытой всем ветрам хижине, сложенной из глины вперемежку с соломой и покрытой пальмовыми листами, через которые в жилище легко проникает дождевая влага. Он спит на сыром земляном полу, ночной холод пронизывает его утомленное тело. Его еда — горсть риса. Он не знает грамоты. Мир для него ограничен близлежащими деревнями. Его бесстыдно и беспощадно унижают, зксплуатируют, обирают правительственные чиновники, помещики, ростовщики, полиция и духовенство. Существует ли предел его вековому удивительному терпению?

Вынужденно томясь в Аллахабаде, Джавахарлал узнал, что вблизи от города расположились лагерем крестьяне, пришедшие за несколько десятков километров из округа Партабгарх провинции Ауд. Они были посланы земледельцами Ауда для встречи с каким-нибудь известным политическим деятелем, чтобы поведать ему о своем невыносимом положении.

Джавахарлал с несколькими конгрессистами быстро разыскал лагерь, расположенный на берегу Джамны. Беседа с крестьянами затянулась до позднего вечера. «Они рассказали нам о непосильных налогах, взимаемых талукдарами47, о бесчеловечном обращении... — писал Неру. — Они умоляли нас сопровождать их на обратном пути, чтобы на месте провести расследование, а также для того, чтобы защитить их от мести талукдаров, которые были рассержены их походом в Аллахабад. Крестьяне не хотели слушать никаких возражении и буквально цеплялись за нас».

Спустя два дня Неру выехал в Партабгарх. Джавахарлалу и его спутникам удалось пробраться в самые отдаленные, глухие, забытые богом и людьми деревушки, где их уже ожидали толпы крестьян, невесть откуда узнавших о приезде гостей. Встречи были волнующе-сердечными, лица людей выражали такую надежду, как будто все были убеждены в том, что появление Джавахарлала и его спутников в деревне изменит жизнь кисанов к лучшему, прекратит их неисчислимые страдания.

«Нескончаемой скорбной повестью» назовет Неру все то, что ему довелось услышать во время поездки в Партабгарх.

В каждой деревне происходило одно и то же. Окружив плотным кольцом Джавахарлала, крестьяне торопились по-детски доверчиво и откровенно излить свое выстраданное, наболевшее. Они рассказывали о неведомых страшных болезнях, уносивших жизни целых семей, о засухах, год из года выжигавших дотла некогда плодородные поля, о тирании помещиков, которые самочинно увеличивали плату за аренду земли и безжалостно сгоняли с нее тех, кому было нечем платить, о коварстве и жадности деревенских ростовщиков с их кабальными процентами, о не знающем пределов произволе полиции, свирепо каравшей за малейшую провинность...

Худые, почерневшие от яростного солнца и голода лица с горевшими отчаянием и гневом глазами потрясли Джавахарлала. «Глядя на них, видя их страдания... — писал он, — я переполнился стыдом и скорбью: скорбью — по поводу упадка и ужасающей бедности Индии; стыдом — за свою легкую, окруженную комфортом жизнь и за нашу мелкую политическую деятельность горожан, игнорировавшую эти неисчислимые массы полуголых сынов и дочерей Индии».

Джавахарлал вернулся к родным в Муссури, но несколько знойных июньских дней, проведенных им у крестьян провинции Ауд, не давали покоя. Его не покидало предчувствие того, что в индийской деревне вот-вот вспыхнет огонь нового мощного движения, острием своим направленного на угнетателей-помещиков. И тут же к Джавахарлалу приходило ясное понимание необходимости организовать крестьянскую стихию, направить ее силу в русло всенародного движения за свободу и независимость родной Индии.

Предчувствия не обманули Джавахарлала. Уже осенью 1920 года в индийских деревнях начались крестьянские волнения.

В Партабгархе должен был состояться судебный процесс над группой кисанов, арестованных по незначительному обвинению. Толпы крестьян, пришедших из всех деревень округа, обступили здание суда, заполнили прилегающие улицы и образовали живой коридор вдоль дороги, ведущей из тюрьмы в суд. Перепуганные власти отложили процесс на несколько дней, однако крестьяне не расходились. Властям ничего не оставалось делать, как освободить арестованных, к бурному ликованию стоически дожидавшейся их толпы. Первая победа, одержанная кисанами Ауда в борьбе за свои права, утвердила в них веру в себя, в возможность достижения успеха, если они будут действовать решительно, сообща.

6 января 1921 года Джавахарлал, только что возвратившийся в Аллахабад из Нагпура, где состоялась очередная сессия Конгресса, получил телеграмму из Раи Барели от одного из своих знакомых — Мартанда Вайджья, который просил его немедленно приехать ввиду чрезвычайно тревожной обстановки. Неру успел попасть на почтовый поезд и к двум часам следующего дня прибыл в Раи Барели. На вокзале Джавахарлал узнал от встречавших его местных конгрессистов, что полиция и спешно стянутые войска остановили на подступах к городу большие толпы крестьян, которые, воодушевясь недавним успехом в Партабгархе, решили устроить мирную демонстрацию против ареста властями крестьянских лидеров.

Прямо с вокзала Джавахарлал направился к берегу реки Сан, где разбили свой лагерь кисаны. Он намеревался обратиться к ним с призывом не вступать в столкновение с солдатами, так как это могло бы привести к бессмысленному кровопролитию, и мирно разойтись по домам. По дороге Джавахарлала догнал запыхавшийся чиновник, вручивший записку от окружного магистрата. Пору развернул сложенный пополам бумажный листок: «Джавахарлалу Неру. Настоящим уведомляем вас, что ваше присутствие в данном районе нежелательно. Вам надлежит уехать отсюда ближайшим поездом». Джавахарлал, не задумываясь, быстро написал на обороте: «Я хотел бы знать: официальный это приказ или всего лишь просьба? Если первое, то приказ должен быть составлен с соблюдением должных формальностей, с указанием статьи, параграфа и пр. До тех пор, пока форма такого приказа не удовлетворит меня, я намерен оставаться здесь».

Когда Неру и конгрессисты приблизились к реке, на противоположном берегу раздалось несколько выстрелов. Джавахарлал решительно шагнул к висячему мостику, чтобы перейти на ту сторону, но был остановлен полицейскими. Через минуту Неру оказался в окружении встревоженных крестьян, которые укрывались от выстрелов в поле и речных зарослях. Стихийно возник митинг. Джавахарлал стал убеждать собравшихся соблюдать выдержку, не поддаваться на провокации полицейских и солдат.

Крестьяне «вели себя мужественно, спокойно и невозмутимо перед лицом смертельной опасности, — вспоминал Неру. — Я не знаю, что чувствовали они, но я знаю, какие чувства испытывал я. На мгновение кровь бросилась мне в голову, но только на мгновение, о ненасилии я почти не помнил... Я видел кисанов, которые сидели и стояли рядом, они казались менее взволнованными и более миролюбивыми, чем я; мгновение слабости миновало. Я просил их не допускать насилия, я, нуждавшийся в предостережении больше, чем они, и крестьяне послушались меня и мирно разошлись. Но на другом берегу реки лежали мертвые и раненые... Они пролили кровь своих сердец...»

Подъехавший на автомобиле правительственный чиновник отвез Джавахарлала к себе домой, где продержал почти три часа с явным намерением изолировать от кисанов и местных конгрессистов.

На следующее утро, навестив раненых крестьян в госпитале, Джавахарлал выехал в Аллахабад.

Спустя две недели «Независимый» опубликовал серию статей под общим названием «Трагедия Раи Барели». Одна из них начиналась так: «Говорят, что история повторяется. В апреле памятного 1919 года в центре Амритсара пролилась кровь индийцев, убитых без причины, жестоко... Прошли год и восемь месяцев, роковых месяцев в истории Индии и Британской империи. Британия все еще владеет Индией... Британская империя все еще продолжает свою чудовищную деятельность... И снова... льется кровь индийцев... А что же кисаны? Бедные, убогие, униженные мужчины и женщины, всегда в нужде, всегда страдающие, редко сетующие на свою жизнь. Что они? Их кровь оросила берега реки Сан, их тела лежат под тонким слоем песка или на земле, становясь добычей зверей... Но живым уготовлена худшая судьба. Полиция и приспешники талукдаров терзают их, бросают их в тюрьмы».

Статьи, разоблачавшие новые злодеяния колониального режима, принадлежали перу Джавахарлала Неру.

К середине 1921 года вся Индия была охвачена крестьянским движением. Вместе с провозглашенной Ганди массовой кампанией несотрудничества, проводимой Национальным конгрессом, движение кисанов, хотя и стихийное, носившее в ряде случаев религиозный характер, создало угрозу для британского владычества в Индии.

Джавахарлал тогда еще не знал, что в том же 1921 году в далекой Москве вождь первого в истории государства рабочих и крестьян В.И.Ленин, с болью и надеждой следивший за поражениями и успехами революционного движения в Индии, писал: «Трудящиеся массы колониальных и полуколониальных стран, составляя огромное большинство населения земли, пробуждены к политической жизни уже с начала XX века, особенно революциями в России, Турции, Персии и Китае. Империалистическая война 1914 — 1918 годов и Советская власть в России окончательно превращают эти массы в активный фактор всемирной политики и революционного разрушения империализма... Британская Индия, — с гениальной прозорливостью указывал В.И.Ленин, — стоит во главе этих стран, и в ней революция тем быстрее нарастает, чем значительнее становится в ней, с одной стороны, индустриальный и железнодорожный пролетариат, а с другой стороны, чем более зверским становится террор англичан, прибегающих все чаще к массовым убийствам (Амритсар) и к публичным поркам и т.п.»48.

Пенджабские события, общение с простыми крестьянами открыли Неру новый, в чем-то неожиданный лик Индии, не только «голой, голодной, подавленной и невероятно несчастной», но и исполненной скрытой мощи, талантливой, свободолюбивой, мужественной. Такой она казалась ему еще дороже и роднее. Он ощутил нерасторжимость и прочность уз, связывавших его с матерью-Индией, с ее прошлым и настоящим. Высокие понятия о служении родине, о борьбе за идеалы и свободу своего народа вошли в сознание Джавахарлала, навсегда определили его судьбу, стали единственной нормой его бытия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.