Актерская братия: радости и горести

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Актерская братия: радости и горести

Знаю, есть одна комедия — я ее не видела, — а называется она: «Меня хотел Стреллер». Так вот, я могу сказать: «Меня хотел Марлон Брандо».

Этот человек, кумир моей молодости, однажды, когда я была в Америке, позвонил мне и сказал: «Я хотел бы с вами встретиться». Я, естественно, согласилась. Он спросил: «Когда?» Я ответила: «Сегодня вечером». — «Где?» — «В отеле, в моем отеле».

Это был отель «Беверли Уилшир». Вместе со мной были Кристальди и Ринаудо. Весь штаб «Видес» в полном составе сидел в гостиной моего номера. Я всех прогнала: «Идите вниз, ко мне придет Марлон Брандо».

Все, конечно, начали насмехаться надо мной: «Как же, сам Марлон Брандо к тебе явится…» Но я уперлась: «Идите вниз, в бар, я хочу быть с ним одна». Они ушли и видели, как он пришел. Сами убедились. Да, так и было: Марлон Брандо направлялся ко мне.

Он пришел в мой номер. И я, не стыжусь признаться, встретила его с подгибающимися от волнения коленками. Для меня он всегда был не только актером, кинозвездой, но и символом, мужчиной моей мечты… Я пересмотрела все его фильмы до единого, по три тысячи раз.

Брандо сел на диван и стал говорить о планах, связанных с фильмом Чаплина «Графиня из Гонконга». Впоследствии с Брандо в этом фильме сыграла Софи Лорен.

Я не столько слушала его, сколько смотрела. И вела свой внутренний диалог. Я говорила себе: «Осторожнее, Клаудия, этот человек уверен, что любая женщина, которую он удостоит беседой, немедленно окажется у его ног…» Было очевидно, что он думал точно так же и морочил мне голову, разыгрывая целое шоу. Я слушала и разрывалась пополам: одна моя половина была совершенно покорена, другая — всеми силами старалась сохранить самоконтроль.

Вдруг зазвонил телефон. Кристальди спрашивал: «Ну и что вы там делаете?»

Брандо, знавший Кристальди, все понял: «Они все сидят там внизу и бдят?»

Мы переглянулись и в унисон расхохотались. Тем дело и кончилось. Больше мы с Брандо не виделись. Я и сейчас еще корю себя: надо же было так свалять дурака…

Нередко актеры бывают действительно такими же красивыми, какими мы видим их на экране. Но как часто они несчастливее, чем это можно себе представить. Несчастливы более или менее одинаково — и мужчины и женщины. Потому что и тем и другим одинаково трудно сосуществовать с мифом о себе. А если уж станешь секс-символом, то всю оставшуюся жизнь придется постоянно опасаться, что ты не на высоте, что уже утратил свою привлекательность. От страха и неуверенности до невроза, а иной раз даже до настоящей болезни и паранойи всего один шаг.

Когда я вспоминаю о своих коллегах — мужчинах и женщинах, — у меня перед глазами встает череда мрачных, молчаливых, очень некоммуникабельных людей.

Генри Фонда, например, ни с кем не разговаривал. В перерывах между съемками он что-то рисовал и всегда держался отчужденно.

Да и Чарльз Бронсон тоже… Он снимался в фильме «Однажды на Диком Западе», но вел себя так, словно случайно забрел на съемочную площадку, и никогда ни с кем не разговаривал.

Роберт Де Ниро, как и Клаус Кински, приезжая на съемки, не желал никого видеть. Больше всего он не выносил направленные на него взгляды, что бы они ни выражали.

Когда он появлялся, все операторы должны были нырять под черные накидки. Потом он говорил: «Приготовьте камеру и ждите молча… Когда я буду готов, я сам войду в кадр». Так он и делал.

Глядя на него, я вспоминала других актеров, не столь одержимых «звездной болезнью», актеров, которые работали вместе с ним, но именно потому, что они были не такими звездами, они не могли капризничать и требовать время, чтобы сосредоточиться на роли. Такое право было признано только за ним.

Де Ниро я знала довольно хорошо: по вечерам мы ужинали вместе. И тут он бывал обаятельным человеком. Все проблемы возникали на съемочной площадке. Мы подружились в Соединенных Штатах, где он снимался у Серджо Леоне в фильме «Однажды в Америке», а я у Жозе Джованни в «Богаче» с Лино Вентурой.

Но и на ужин Де Ниро являлся «замаскированный» — надевал на себя всякое тряпье, чтобы его не узнали. А потом ужасно страдал, что у меня все просили автограф, а у него — нет…

Однако все это ничуть не умаляет его личного обаяния: оно — в чудесной мягкой улыбке, освещающей все его лицо. Де Ниро общается с людьми исключительно посредством улыбки, так как, будучи робким по натуре, почти не разговаривает. Ему совершенно чужда какая бы то ни было экспансивность.

Еще одним закомплексованным моим коллегой был Питер Селлерс. Работалось с ним прекрасно, но все время приходилось сдерживать смех. В жизни же он был мрачным, трагически настроенным человеком.

Я познакомилась с ним, когда он был безумно влюблен в Софи Лорен и так же безумно несчастлив. В общем, Питер пребывал в страшном унынии и не был в состоянии наслаждаться ни своим успехом, ни своими возможностями, ни жизнью, которую ему этот успех и эти возможности обеспечивали. Едва съемки заканчивались, он садился в машину и уезжал — всегда один.

А Брижит Бардо! Вот уж действительно несчастная женщина. Она так и не смогла стать взрослой. Брижит до сих пор не умеет рассчитывать на свои силы: ей всегда нужно опираться на кого-то, кто потом этим злоупотребляет. Бедная Брижит…

Список этот можно продолжать и продолжать. Когда я познакомилась с Питером Финчем, у него тоже была уйма проблем. Я работала с ним в фильме «Красная палатка» и заметила, что он серьезно страдает алкоголизмом.

Не столько несчастным, сколько безумным был Оливер Рид — мы снимались с ним вместе в фильме Календы «День ярости». Воплощенной яростью был и сам Оливер. Он вывинчивал лампочки из люстр и жевал их. «Вы, итальянцы, — говорил он, — просто тряпки… А я смотрите что могу: лампочки есть». Он злился на нас, потому что вся труппа состояла из итальянцев, а ему хотелось быть каким-то особенным.

Мне посчастливилось знать Шона Коннери, тоже снимавшегося в «Красной палатке». О нем я могу сказать только одно: изумительный человек. Он так же очарователен в жизни, как и его персонажи на экране, — милый, веселый. Помню, как он старался исправить мою дикцию. Он совал мне что-то в рот, чтобы поставить зубы в определенное положение, и объяснял: «Ты должна говорить, не сжимая зубов… Особенно хорошо это помогает при произнесении губных звуков».

Коннери очень аристократичен. Он такой ироничный, очень приятный и потрясающе красивый. Думаю, что у него было несметное количество женщин, но, когда мы с ним познакомились, он отличался необычайной верностью жене, с которой прожил уже лет двадцать.

Что касается профессии актера, то Коннери всегда мне говорил: главное — относиться к ней как к ремеслу, не думая о том, что ты звезда. Именно так он себя и вел. Я ни разу не видела, чтобы во время работы он капризничал или устраивал истерику. К делу он относился чрезвычайно серьезно: всегда приходил на съемки первым, а уходил последним.

Еще одним спокойным и красивым до умопомрачения человеком был Пол Ньюмен. Когда я жила в Голливуде в его доме, то чувствовала его присутствие в окружавшем меня воздухе, спала в его постели и плавала в его бассейне.

Потом мы встречались довольно часто. Глаза у него как море: в них так и хочется окунуться.

А Ли Мэрвин? Мы работали с ним в фильме Ричарда Брукса «Профессионалы». Он пил. Пил постоянно и много: после окончания съемок, вечером, я провожала его в бар, а на следующее утро забирала и отводила на съемочную площадку. Он сидел в баре в одиночестве и пил. Но это не отражалось на его удивительных актерских способностях. И не делало его менее любезным.

Очень несчастной, как всем известно, была Рита Хейуорт. Я работала с ней и с Джоном Уэйном в фильме Хатауэя о цирке. Ей было тогда сорок пять лет, но в картине она играла мою мать, а Уэйн — моего отца. В то время мне было двадцать. Тогда еще Рита отличалась красотой. Но пила безбожно. Думаю, играть мать двадцатилетней девушки ей было очень обидно.

Джон Уэйн тоже был обаятелен. Он подарил мне свой стул, вернее, копию стула, который ему когда-то, во времена съемок «Красных теней», подарил Джон Форд. И еще он подарил мне кофейную чашку с надписью «Дюк»… Джон относился ко мне с большой теплотой и восхищением — как если бы я действительно была его дочерью. Он ввел меня в свой дом, познакомил со своими детьми… Его стул сопровождал меня на протяжении всей моей кинокарьеры, над каким бы фильмом я ни работала. Стул этот очень хорош: с высокой спинкой и с большими карманами по бокам — для сценариев.

Знала я и Роджера Мура, красивого, симпатичного и улыбчивого — наконец-то! — даже в жизни.

Но лучшим американцем в моей памяти остается Эллиот Гулд — не самый красивый, но, безусловно, самый обаятельный, несмотря на то что он настоящий безумец.

Когда мы с ним познакомились, все в нем было непредсказуемо: его безумие проявлялось не столько в поступках, сколько в образе мыслей… Этот человек мог говорить об одном, потом совершенно неожиданно перескочить на другое. У него острейший ум и поразительная способность удивлять собеседника. Похоже, фильм «Как невозможно быть нормальным» скроен именно по его мерке: уж сам-то он, к счастью, (потому что в этом его обаяние), действительно никак не может считаться нормальным.

Со многими из этих красавцев мне довелось играть любовные сцены. С некоторыми я играла охотно, и даже очень охотно: с Аленом Делоном или Бельмондо, например. Да и с Ланкастером и Мастроянни тоже. С другими — с Родом Стайгером или Телли Саваласом с куда меньшим удовольствием: хотя я и актриса, но все-таки всегда оставалась женщиной и все воспринимала, как любая женщина…

Что касается любовных сцен в моих картинах, то самой нелепой, насколько мне помнится, была та, в которой я снималась с Генри Фондой в «Однажды на Диком Западе». Он был ужасно скован, даже больше, чем я, еще и потому, что за всю свою долгую актерскую карьеру никогда не играл такой горячей сцены. А Серджо Леоне пришла в голову фантазия устроить пресс-конференцию, посвященную фильму, именно в тот день, когда снимался этот эпизод. И вот нам пришлось отвечать на вопросы сотни журналистов, лежа вдвоем в гамаке, приподнятом на два или три метра над «партером». Вдобавок ко всему в группу журналистов затесалась и жена Генри… А мы там, наверху, не скажу, чтобы были совсем голые, — я вообще никогда не снималась обнаженной, — но выглядели весьма «секси»…

А потом был фильм с Жан-Полем Бельмондо — «Картуш». Он — один из очень немногих моих коллег, с которым у меня была маленькая любовная интрижка, очень короткая и прошедшая без последствий.

Съемки «Картуша», особенно любовные сцены, были сплошным безумием. Бельмондо — еще один сумасшедший… Съемки велись в Песенас, и жили мы в загородной гостинице. Он постоянно придумывал всякие шутки и забавы — и на съемочной площадке, и вне ее. Чего он только не вытворял в гостинице: по ночам опустошал номера, выбрасывая из окон даже мебель. А на меня возлагалась обязанность чуть ли не каждое утро ходить к директору и вымаливать у него прощение. Жан-Поль говорил: «Иди, Клаудия, к нему с бокалом шампанского, и все уладится…»

Об Алене Делоне я слышу только отрицательные отзывы: все твердят, что он заносчив, груб с людьми, неприятен в общении.

Недавно я с ним пару раз встречалась и почувствовала в нем какую-то горечь: быть может, жизнь и карьера его оказались не такими, на какие он рассчитывал и каких заслуживал. Возможно, из-за этой горечи люди считают его злым и грубым. Не всегда нам, актерам, удается работать с такими мастерами, как Лози или Висконти. Действительность часто угнетает человека.

Лично я во время одной из встреч — то была какая-то акция во дворце Бобур, во время которой показывали фрагменты из «Леопарда», — нашла его таким нежным, ласковым… На протяжении всего вечера он держал меня за руку, а увидев себя на экране, так сжал ее, что едва косточки не сплющил.

Он был очень ласков и с моей сестрой Бланш, которая тоже присутствовала на вечере.

Я подумала, что Ален сохраняет нежность и душевность — я могу и хочу это засвидетельствовать — по отношению к людям, с которыми он делил лучшие, счастливые годы своей жизни и карьеры. Такой он и со мной, потому что я напоминаю ему о самых светлых моментах его жизни.

Не так давно, в 1991 году, я встретила первого актера, вошедшего в мою жизнь, того, кто ждал меня вместе с продюсером у дверей школы в Тунисе, чтобы спросить, не хочу ли я сняться в кино. Я имею в виду Омара Шарифа. Мы снимались с ним в картине Анри Вернея «Майриг».

До чего приятна была эта встреча! Прошло столько лет, а Шариф все еще очень красив: над его обаятельным лицом не властны годы, они проходят, не оставляя следа. Видимо, это чисто восточное обаяние мужчины, который любит женщин и знает, как их покорять. Аристократ, чуть ли не князь… Всегда шампанское и икра, всегда внимание к даме, подобающее скорее королеве, чем обыкновенной женщине или коллеге.

Женщины моей профессии часто комплексуют. Мужчины же — почти всегда и почти все — держатся особняком: свои чувства они раскрывают только перед объективом кинокамеры.

Да сохранит Бог среди нас людей ироничных, любящих жизнь больше, чем свою работу. Особенно сумасшедших.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.