Глава 3 АТАКА

Глава 3

АТАКА

Все, что осталось от первого потопленного нами судна, – это легкая струйка дыма и темный силуэт на горизонте. Это было примерно через месяц после того, как началось наше первое патрулирование, и через две недели после того, как мы упустили нашу первую цель.

«Уаху» прибыла в Пёрл-Харбор в начале августа и оставалась там две недели на время интенсивной боевой учебы. Затем, до конца месяца, мы отбыли, получив приказ следовать к Каролинским островам, в частности островам Трук, по-видимому считавшимся тогда наиболее опасным бастионом японцев на Тихом океане и ключевым морским оборонительным рубежом на востоке.

Стоит ли говорить, что наше представление о том, что должна делать субмарина в боевом патрулировании, коренным образом изменилось после бомбардировки Пёрл-Харбора? Большая часть наших довоенных учений проводилась с тем расчетом, что подлодка будет выступать в роли разведчика, следующего впереди надводного линейного флота, – стереотип мышления, родившийся под влиянием Ютландского сражения[1] в Первую мировую войну. Считалось, что главная функция подводной лодки состоит в том, чтобы следовать впереди флота приблизительно на день пути, обнаружить противника, послать об этом донесение и атаковать во взаимодействии с нашими собственными силами. Однако после того, как наш Тихоокеанский флот был частично потоплен, частично выведен из строя в Пёрл-Харборе, стало очевидным, что такого рода стратегия не годится. У нас не было флота. К тому времени, как «Уаху» вышла на свое первое патрулирование, стратегией стала неограниченная свобода атаковать и топить любые вражеские плавсредства, будь то военные корабли или торговые суда. Собственно говоря, события показали, что это была, несомненно, самая важная функция из тех, которые могла выполнять подводная лодка.

Наша миссия в этом походе состояла в том, чтобы проследовать в назначенный район у островов Трук, нести там патрулирование и топить все попадающиеся японские плавучие средства. Мы знали, что острова Трук – горячая точка, и считали, что нам оказали честь, послав туда; мы проводили учения на грани нервного срыва и были чрезвычайно взвинчены к тому времени и отбыли из Пёрла на свою первую боевую операцию. Это время наступило. Вот оно. Враг был впереди.

Но в боевые действия мы вступили не так скоро, как полагали. В течение шести дней, пока мы приближались к месту назначения, ничего не происходило. На седьмой день наш радар засек самолет, и мы так резко пошли на погружение, что никто из нас даже не успел разволноваться. Еще дважды в последующие три дня мы погружались, чтобы уйти от самолетов; затем, на двенадцатый день, прибыли в намеченный район и начали поиск противника.

Многие дни бездействия начали сказываться на нашем настроении. Мы становились раздражительными, не уверенными в себе, чувствовали неловкость относительно нашего предназначения и способности выполнить его. Но такого рода настроения исчезли на четырнадцатый день. После двух недель ожидания мы увидели свою первую цель.

Это было небольшое грузовое судно типа «Хиого Мару», находившееся на расстоянии пятнадцати миль от островов Трук, державшее курс на Пиаану-Пасс, который у наших ВМС был известен как Пьяно-Пасс. Был предрассветный час, и мы несли дозор в надводном положении, заряжая аккумуляторные батареи. Наконец у меня появилась возможность испытать себя в качестве офицера погружения в боевых условиях.

Представьте себе два маленьких помещения, одно на другом, и застекленную террасу поверх каждого из них, и вы получите представление о нервном центре подводной лодки во время боевого патрулирования. Эта застекленная терраса – мостик, на котором находятся вахтенный офицер и его вахтенные сигнальщики, когда подлодка в надводном положении. Прямо под ней – боевая рубка, крохотная вспомогательная кабина, сооруженная над главной кабиной лодки, около шестнадцати футов длиной и восьми футов в поперечнике, из которой осуществляется контроль за всеми системами корабля, обеспечивающими управление им и его функционирование в подводном положении. А прямо под боевой рубкой находится чуть большее помещение центрального поста, из которого ведется управление подводной лодкой.

В момент боя фактически все офицеры, кроме офицера погружения, собираются в боевой рубке. Офицер погружения остается в центральном посту, в футе от трапа, ведущего в боевую рубку, и выполняет команды, которые дает командир.

Сигнал на первое боевое погружение «Уаху» поступил с мостика: два громких низких звука ревуна. Резкие «оога, оога!» достигли каждого уголка лодки. Этот звук, каждый раз, когда вы его слышите, заставляет ваш позвоночник вибрировать, а на этот раз при этом звуке у меня пересохло во рту. Я оглядел заполненное маленькое помещение и подумал: «Догадываются ли моряки, которыми я командую, как я нервничаю?» В тот первый момент мне не приходило в голову, что они тоже должны были нервничать.

Место старшины трюмных машинистов было у гидравлического трубопровода, ведающего открытием и закрытием клапанов. Как только прозвучала тревога, он по приказу командира сразу же взялся открывать клапаны всех необходимых цистерн. Прямо перед ним, на уровне лица, была «рождественская елка», пульт с красными и зелеными огоньками, обозначающими каждое необходимое открытие заслонок балластных цистерн.

Все это заняло секунды, в отличие от двух-трех минут, которые требовались для этого в довоенные дни на «Скипджек». Весь процесс был доведен до совершенства. Пока главный открывал клапаны, двое вахтенных прибежали, скатившись по трапу, чтобы занять свои места рулевых горизонтальщиков, управляя большими лопастями на носу и корме, подобно рулям высоты на самолете. Они поворачивают их, чтобы варьировать глубину лодки и угол ее погружения. Как только рулевой на носу начал грузить носовые рули, я переключил внимание на «рождественскую елку».

Требуется воздух, чтобы запустить дизельные двигатели, приводящие в движение лодку на поверхности. В подводном режиме приходится использовать аккумуляторные батареи. При сигнале ревуна к срочному погружению двигатели останавливаются в машинном отделении; теперь трюмный машинист ждет, пока индикатор покажет, что они выключены, чтобы он мог закрыть основной впускной клапан.

На «рождественской елке» зеленый свет для основного впускного клапана…

Я подождал, пока свет с красного переключится на зеленый. Глухой звук говорил мне, что входной люк рубки задраен. И знал, что старшина-рулевой Морган задраил его ручным штурвалом. Через пятнадцать секунд после того, как прозвучала тревога, все было сделано.

– Пульт зеленый, – доложил главный.

Все необходимые люки и клапаны теперь задраены. Клапан главной балластной цистерны останется открытым до тех пор, пока мы под водой. Главный механик открыл клапан носовой цистерны надводного положения и уравнительную цистерну, лодка стала тяжелой, и мы пошли на глубину.

За моей спиной матрос стоял у воздухопровода высокого давления, состоящего из ряда клапанов, контролирующих подачу сжатого воздуха для продува цистерн. Я дал ему знак, и он под высоким давлением пустил воздух в лодку, в то время как я следил по барометру за нарастанием давления. Вскоре оболочка воздухопровода затвердела.

– Давление в лодке, командир.

– Очень хорошо. Глубина шестьдесят пять футов.

Мы опускались всего лишь до перископной глубины.

Стрелка ползла по циферблату глубиномера.

Двадцать футов… тридцать… сорок пять…

– Продуть быструю цистерну… закрыть клапан высокого давления… быстро погрузиться… закрыть клапаны главной балластной цистерны…

Над нами в боевой рубке рулевой просигналил по семафору: двигаться на средней скорости, чтобы мы могли «почувствовать» лодку. Необходимо знать, тяжелая она или легкая, идет вниз носом или кормой, придется ли вам перекачивать воду с одного конца лодки на другой, чтобы удифферентовать ее, заполнять ли водой балластные цистерны, чтобы утяжелить лодку, или, наоборот, сделать ее более легкой.

Мне следует подчеркнуть, что сама эта операция не выглядит такой драматичной, как кажется. Каждый невозмутим. Команды и ответы передаются вполголоса. Некоторые из них никогда не произносятся: слаженному коллективу достаточно жеста. Но все мы волнуемся, потому что погружение лодки требует исключительной точности. Абсолютно в порядке вещей, если во время атаки капитан прикажет офицеру погружения: «Еще на шесть дюймов ниже!»

Мы были на глубине. Теперь ожидали команды из боевой рубки, где сближение отрабатывалось так, будто это математическая задача, и у меня было время для того, чтобы беспокоиться о том, что произойдет, когда мы выстрелим торпедами.

При стрельбе из носовых аппаратов нос лодки поднимается из воды. Если у цели есть эскорт, то это может иметь катастрофические последствия. Поэтому я беспокоился, смогу ли хорошо выполнить свою часть работы, и еще о том, что смогут сделать в отношении нас японцы. Моряки, в первый раз идущие в атаку, всегда наделяют противника сверхчеловеческими способностями. Пройдет много времени, прежде чем вы уверуете в то, что преимущество на вашей стороне. Потом-то, конечно, понимаешь, что противник – всего лишь беззащитный одинокий грузовой корабль и его экипаж – вероятно, был до смерти напуган, но во время нашей первой атаки в 1942 году нам так не казалось.

Мы выпустили по грузовому судну три торпеды с расстояния в 1430 ярдов, через пару минут повернули к цели, опустились глубже, прошли под ней и продолжили движение. Он развернулся к нам сразу же после нашей стрельбы, и мы, естественно, подумали, что он не задет, несмотря на то что слышали звук взрыва, который могла вызвать неисправная торпеда или глубинная бомба, сброшенная с корабля. Но мы видели в перископ корабли эскорта как раз перед тем, как открыли огонь, поэтому, не рискуя, убрались восвояси.

И на этом все было кончено. После изматывающих месяцев муштры, после беспокойства о том, как каждый из нас проявит себя в момент опасности и волнений атаки, бегство под водой от первой же цели действовало деморализующе. Слабая надежда на то, что цель все-таки была поражена, хотя мы никогда об этом не узнаем, лишь усугубила горечь и разочарование.

Еще одно судно мы увидели через восемь дней. Это было грузовое судно, но оно находилось от нас на расстоянии шесть миль, и мы не смогли к нему приблизиться. 20 сентября, после того как мы уже семнадцать дней оставались на месте и видели всего лишь два маленьких суденышка, мы решили сменить позицию. До сих пор мы патрулировали около Пьяно-Пасс; теперь же решили идти на юг.

Я был палубным офицером в ту самую ночь, когда «вахтенный сигнальщик» Китер заметил на горизонте дымок.

Мы шли в надводном положении, подзаряжая аккумуляторные батареи, со мной на мостике были трое сигнальщиков, и каждый обозревал свой сектор горизонта. Китер, позади меня, просматривал горизонт после третьего сигнальщика.

Приятель трюмного машиниста Д.К. Китер был хорошим сигнальщиком, одним из самых бдительных вахтенных, каких я когда-либо встречал. Он имел привычку то и дело мерзнуть наверху. Подобно хорошему пойнтеру, выслеживающему стаю куропаток, он изучал каждую точку, появляющуюся на горизонте. Поначалу это отвлекало до того, что он забывал осматривать горизонт, в ожидании, когда Китер высмотрит что-нибудь по румбу. Но это был прекрасный пример сосредоточенности на работе, и в ту ночь его усилия были вознаграждены. Китер застыл, указал на горизонт и прокричал:

– Дым на горизонте! По пеленгу сто двадцать право по борту!

Мы повернулись и посмотрели в этом направлении. Я довольно долго всматривался, прежде чем различил при лунном свете смутные очертания силуэта судна, и тогда попросил подняться на мостик командира и с его разрешения побежал вниз, в машинный отсек. Это было первое вражеское судно, которое я увидел воочию.

Как оказалось, это было грузовое судно типа «Кэйо Мару», водоизмещением 6500 тонн, и мы преследовали его полчаса в надводном положении, а потом погрузились для атаки на перископной глубине. Похоже, судно следовало курсом на юго-восток, делая примерно 12 узлов, но то и дело останавливалось и ложилось в дрейф. Через некоторое время мы догадались, в чем дело: оно поджидало эскорт. Через пять минут после полуночи, когда наши пути почти пересеклись, мы начали разворачиваться влево для залпа из кормовых торпедных аппаратов.

Все это время я, конечно, находился внизу, в машинном отсеке. Единственное указание относительно того, что происходило, мы могли получить, слушая слова командира, которые он передавал по переговорному телефону у него в боевой рубке. Но совершенно очевидно, что для всей команды управления огнем картина была туманной. Приближение к цели на перископной глубине даже ночью при лунном свете – дело трудное и опасное. Все, что видно в перископ, – это смутное, и цель легко потерять или неправильно определить угол атаки.

Вдруг, когда мы разворачивались, послышались резкие звуки, накладывающиеся на звук громкоговорителя акустика.

Кто-то вел гидроакустическое наблюдение под водой. У грузовых судов нет гидролокационного оборудования. Значит, наверху в лунном свете гидролокационные сигналы посылал корабль эскорта. Если бы эхо отразилось от корпуса нашего корабля достаточно громко, для того чтобы они могли его уловить, то они бы его засекли.

Не хочу употреблять слово «клаустрофобия», потому что я никогда ею не страдал и не знал никого из членов экипажа подводной лодки, кто боялся бы замкнутого пространства, но, когда стали слышны эти зловещие звуки, у нас появилось ощущение, будто мы идем на ощупь, чувство одиночества, беспомощности, как будто мы ослепли, потому что не видели, как где-то там наверху миноносец, корабль, созданный для того, чтобы топить подлодки, ищет нас.

– Приготовиться к атаке.

Слова в боевой рубке звучали негромко, но в тишине центрального поста они были слышны каждому, и каждый вздохнул с облегчением. То, на что решился командир, было хорошим замыслом – открыть передние крышки торпедных аппаратов. Длительному ожиданию пришел конец.

– Приготовиться к установке окончательного пеленга…

И вновь эта неожиданная сухость во рту.

– Обозначить пеленг… товсь!.. Первый аппарат – пли!

Лодка вздрогнула, когда вышла первая торпеда, затем по команде за ней последовали вторая и третья.

Мы вели огонь по кормовой части правого борта судна, по точке, находящейся в трех четвертях расстояния от его носа. Но судно повернуло влево как раз в момент, когда мы открыли огонь, – вероятно, по чистой случайности, потому что тогда ни на судне, ни на кораблях охранения не знали о нашем присутствии. Тот факт, что мы слышали звуки гидролокатора, означал лишь, что он сканировал район и пока нас не обнаружил. Однако он мог сделать это в любую секунду, а мы даже не знали, где он находился.

Торпеды прошли мимо, все три.

Но маневр, спасший от них цель, также оказался для нее роковым. Судно все разворачивалось до тех пор, пока мы не оказались в отдалении от его левого траверза.

– Четвертый, пли!

Вновь вздрогнула лодка, а мы опять ждали. Ход торпеды должен был продлиться одну минуту и двадцать секунд. Короткое время, но, когда вы ждете, оно как вечность.

Теперь перископ убрали. Все действия прекращены. В молчании, замерев в воде, мы ждали…

Бу-ум!

Сначала раздался громкий взрыв. За ним последовали раздельные удары – малые взрывы следовали один за другим. Нам представилось, как выгибаются переборки, вода потоком устремляется в огромные пробоины в корпусе. Первый взрыв мы слышали через корпус самой подлодки; более мелкие зафиксировала акустическая аппаратура в боевой рубке, но они были достаточно громкими.

Этот один удар оказался чувствительным. Мы подвсплыли, подняли перископ, поймали грузовое судно для того, чтобы увидеть, как оно тяжело кренится на левый борт. Прежде чем мы покинули это место, судно затонуло.

Теперь наступала расплата. Корабль сопровождения, небольшой миноносец, обнаружил бурун от нашего перископа. Оставляя за собой пенный след, устремился прямо к нам.

– Убрать перископ! Заполнить цистерну быстрого погружения!

Мы начали погружение, стараясь уйти на глубине подальше от этого места. В этот момент мы не пытались быть хладнокровными, как это было в напряженные мгновения приближения и атаки. Все, чего мы хотели теперь, – это убраться куда-нибудь подальше и побыстрее. Осмотреться в отсеках и отключить производящий шум механизм.

Снова настало время затаиться. Каждая деталь механизмов, производящая шум, все, без чего мы могли обходиться, было отключено. Система кондиционирования воздуха, установленная для защиты электрического оборудования, прекратила подачу охлажденного воздуха. Жар стал расползаться по лодке. Рулевые горизонтальных и вертикальных рулей, управлявшие электромоторами, перешли на ручное управление; теперь они обливались потом от напряжения, когда поворачивали и направляли гигантские лопасти и рули силой своих мышц. Створки в переборках и системе вентиляции были задраены, с тем чтобы в случае затопления какого-нибудь отсека он мог быть изолирован – что, как нам всем было известно, не очень помогает, потому любой затопленный отсек потопит лодку.

И тогда, когда мы быстро погружались, первая глубинная бомба была сброшена противником.

Это было хуже всего, потому что сторожевик приблизительно знал, где мы находимся. На этот раз мы слышали через корпус лодки шум гребных винтов корабля, проходившего над нами. И вдруг на звукоприемнике мы услышали всплеск. Первая глубинная бомба ударилась о воду.

Взрывающаяся глубинная бомба издает три вида звука: щелчок, затем резкий металлический звук разрыва, будто по корпусу ударяет миллион кувалд, и, наконец, шипение, как будто вода сильным потоком врывается в пробоину, проделанную бомбой. Чем ближе падает бомба, тем меньший промежуток между этими звуками. Когда бомба совсем близко, вы слышите один ужасный звон.

Первая проявила себя как раз таким образом. Пробка и краска отслоились от переборок. Электрическая лампочка разлетелась возле моей головы. Лодку тряхнуло. Я испытал головокружение, чувство отрешенности, будто попал в автомобильную катастрофу или получил жесткий удар в челюсть. А еще было чувство, будто все происходит с вами, но вы как бы над всем, глядите на свое тело как на объект, подвергшийся наказанию.

Миноносец сбросил с дюжину бомб, прежде чем мы стали удаляться от него. Если сможем уйти на пару миль, думали мы, то скроемся от него в темноте, безопасно всплывем и ускользнем.

Уходили все дальше и дальше от глубинных бомб и всплыли примерно в миле от сторожевика. Минуту спустя он двинулся к нам.

На горизонте был шквал с дождем, и мы направились туда на полной скорости. Шквалы с дождем очень благоприятны в подобных ситуациях, особенно ночью. Поскольку мы шли в надводном положении и удирали от него, его акустические приборы были практически бесполезны в качестве средства обнаружения нашего местонахождения, к тому же мы могли развивать гораздо большую скорость, чем в подводном положении, устремляясь к нашему прикрытию. Конечно, когда мы быстро двигались, лодка оставляла за собой кильватерный след – в некоторых районах Тихого океана вы можете стоять на кормовой части мостика и читать газету в полночь при свете от кильватерного следа, оставляемого лодкой, но шквал с дождем спрячет нас и наш кильватер на достаточно долгое время, чтобы скрыться.

По крайней мере, таков был план, и он сработал. Миноносец догонял нас, когда мы вошли в область шквала, он потерял подлодку, а мы изменили курс и вышли с другой стороны шквала. Через некоторое время он тоже вышел из этого района, но к тому времени мы обошли его кругом и были готовы войти туда с другой стороны. На этот раз, когда мы оттуда вышли, мы его потеряли. Зловещая игра в прятки завершилась; призом за победу были наши жизни.

Позднее, когда мы вспоминали о той первой атаке и глубинном бомбометании, они казались нам почти смехотворно скучными. Но в то время мы были пьяны от восторга и гордости.

Мы наконец-то потопили судно, после всех этих недель неудач и трудов, ожиданий и наблюдений, борьбы со скукой и страхом, наконец. Это судно не было большим, но оно было «нашим». На нас сбрасывали глубинные бомбы, и мы это вынесли, поставив на карту не просто свои жизни, но и свою честь. Все хлопали друг друга по спине, у всех был немного безумный взгляд и переполняло торжествующее осознание того, что никто из нас не сломался, что мы, наконец, заглянули в тайны своей души и нашли там то, что надеялись найти.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.