Где же пролегал этот единственный шанс и что не позволило его реализовать?

Где же пролегал этот единственный шанс и что не позволило его реализовать?

Здесь я должен кратко свести воедино то, что по разным поводам говорилось в книге.

Главным поприщем преобразований была и остается экономика, а их возможные пределы очерчивались социально-экономической ситуацией в стране.

По-видимому, полностью предотвратить экономический кризис было невозможно, ибо его корни не только в изжившей себя административно-командной системе управления, но и в устаревшей структуре экономики, ее экстенсивном характере, в милитаризации, глубоко проникшей во все поры народного хозяйства, искусственной отчужденности страны от мирового рынка и т. д. Но выстроив решение всех этих проблем в определенной последовательности, раздвинув их во времени, можно было бы повлиять на течение кризиса, уменьшить его разрушительные последствия.

Мы располагали 4–5 годами для проведения экономических реформ, отделявших нас от начала 90-х годов, когда должен был наступить пик экономических трудностей. Имели в начале перестройки и солидный запас политической прочности. Но эти возможности были утрачены. Не был взят необходимый темп преобразований в 1985-1986-х гг. После XXVII съезда партии потеряно немало времени. И самое главное — по истечении еще одного года после Июньского Пленума 1987 года намеченные программы экономических преобразований оказались вообще похороненными. Консервативные силы включили мощнейший тормоз, преодолеть который не хватило сил и духу.

В результате страна оказалась ввергнутой в тяжелейший экономический кризис, который пагубно отразился на всей политической ситуации, затруднил осуществление демократических преобразований, активизировал деструктивные, центробежные силы, привел к резкому падению авторитета Горбачева и дискредитации самой идеи перестройки.

Что касается политической реформы, то ее пришлось вести в крайне неблагоприятных условиях, в обстановке растущего недовольства перестройкой, обостряющейся политической борьбы. Была нарушена синхронность и взаимоувязанность политических и экономических преобразований. Старые рычаги и методы управления демонтировались, когда новые экономические механизмы еще не созданы.

Коренной вопрос политической реформы — о роли КПСС. Без партии и вне ее перестройка не могла бы начаться или приняла бы необузданные, хаотические формы. Ведь в обществе не было никакой другой общественной силы, способной начать такого рода преобразования. Но в то же время эти преобразования не могли не охватить и саму партию. В этом вся проблема, весь парадокс ситуации: перестройки не могло быть без партии, но и партия не могла дальше существовать без собственной перестройки. И тут не было никакого другого выхода, кроме как постепенное, шаг за шагом, преобразование партии и ее превращение из ядра государственной системы в подлинную общественно-политическую организацию. Эту линию и проводил Горбачев, но обновление партии шло медленно, с пробуксовкой, при нарастающем сопротивлении консервативных сил.

Реформаторам в партии, наверное, следовало бы действовать более энергично, не полагаясь на традиционную приспосабливаемость партии к ее руководству, не просто отбиваться от консервативных нападок, а вести более активную наступательную работу, смелее выдвигать людей новой формации. В решающий момент в августе 1991 года партия не смогла занять правильную позицию, и этим была предрешена ее судьба.

И наконец, самый тяжелый вопрос — о распаде Союза. Экономический кризис, даже в его худшем варианте — явление временное. В конце концов, методом проб и ошибок будут найдены и оптимальные формы демократических институтов. А вот распад страны может оказаться процессом необратимым и непоправимым на многие десятилетия, а может быть, и навсегда. Он оставил кровоточащие раны, стал источником нестабильности. Это, собственно, подтвердили уже первые месяцы после роспуска Союза развернувшиеся широкомасштабные вооруженные конфликты в Южной Осетии и Приднестровье, Нагорном Карабахе и Таджикистане, Абхазии.

Распад Союза имеет свои причины. Он возник на фоне экономического и политического кризиса страны и, в свою очередь, стал мощнейшим фактором дестабилизации. Но я уверен, что фатальной неизбежности распада Союза не было. Многое зависело от субъективного фактора, от позиций и действий политических сил и их лидеров.

Возвращаясь мысленно к началу перестройки, к размышлениям и настроениям тех лет, не могу не сказать, что, по-видимому, нами тогда была в какой-то мере недооценена опасность распада Союза под влиянием старых стереотипов о «нерушимом» Союзе, вечной дружбе и т. д. Казалось, что тут-то мы имеем прочные завоевания. Вспыхнувшие очаги межнациональной розни были восприняты не как проявления надвигающейся грозной полосы обострения межнациональных проблем, а как локальные явления, не имеющие под собой глубокой, серьезной почвы. Как уже говорилось в книге, недооцененным оказался и российский фактор. Да что там: до поры до времени никто всерьез и не воспринимал борьбу за суверенитет и независимость России, не представлял, во что она может вылиться, какие силы в республиках поощрить, какие процессы стимулировать.

В этом смысле можно и нужно говорить об упущениях и ошибках горбачевского руководства в сфере межнациональной политики. Но никто не может отрицать очевидное: оно вело настойчивый поиск путей обновления Союза, избавления его от унитаризма и самоуправства со стороны Центра, углубления и укрепления доверия и связей между республиками. Обвинять Горбачева в развале Союза — значит, валить с больной головы на здоровую, искать виновника преступления среди потерпевших.

Этим, видимо, хотят отвести ответственность за распад Союза от тех, кто был инициатором парада суверенитетов и независимостей, кто под подобными лозунгами вел борьбу за влияние в обществе и за политическую власть. Сейчас перед лицом тяжелых последствий роспуска Союза все труднее найти политического деятеля, который бы одобрял этот шаг. Со стороны имеющих непосредственное отношение к нему, раздается немало лицемерных сожалений по поводу распада Союза. Но история верит лишь реальным фактам и действиям, а не словам.