Август 91-го
Август 91-го
Еще накануне, в воскресенье, ничто не предвещало беды. Весть о грозных событиях в Москве до меня дошла рано утром 19 августа на берегу моря. Бросился в свой номер к телефонам, но они молчали. Телефоны (спецсвязь и городской), оказывается, у меня отключили еще с вечера, но в воскресенье это просто не было замечено.
В санатории в это время проводил свой отпуск председатель Крымского рессовета Багров, Я — к нему. Но тот тоже толком ничего не знал, ибо был отрезан от правительственной связи, как и Главком Военно-Морского Флота адмирал Чернавин, находившийся в том же санатории. Багров в этот момент ждал машину, чтобы ехать в Симферополь.
Мое решение было ясно и определенно — как можно быстрее попасть в Москву, тем более, что, как сообщил Багров, прошедшей ночью со специального аэропорта Бельбек вылетели один или два самолета. Сразу же возникло опасение, что Горбачева не только отстранили от власти, но и вывезли из Фороса. Я настоятельно попросил Багрова по прибытии в Симферополь принять все меры для того, чтобы сегодня же отправить меня в Москву, может быть, поездом, ибо это в какой-то мере обеспечивает анонимность отъезда. Поддерживать связь договорились через главврача санатория, у которого городской телефон работал.
Попытался связаться с «Южным», где в это время находились Примаков и Шахназаров. Ответил лишь один телефон — в регистратуре. Попросил найти Примакова, чтобы он перезвонил мне тоже через регистратуру. Минут через десять позвали к телефону. Примаков, естественно, ничего нового сообщить не мог, за исключением того, что накануне днем у Горбачева был обычный телефонный разговор с Шахназаровым, значит, версия о болезни Горбачева — вымысел. Связи с Президентом никакой, да и со всем миром тоже, поскольку в «Южном» все телефоны, кроме одного, отключены. Решение у Примакова, как и у меня, — как можно скорее отправиться в Москву.
Настроения среди публики в санатории самые тревожные. Обращаются с расспросами ко мне, но я ничего не могу сказать, кроме того, что это какая-то безрассудная авантюра.
Где-то в четвертом часу через главного врача санатория поступил сигнал, что, кажется, можно улететь самолетом. Чемоданы были уже давно собраны, машина стояла, и через два часа мы с супругой были в Симферополе. В аэропорту встретились с Примаковым и Лучинским, а в самолете с нами летели также Биккенин и Дегтярев. Настроение у всех тяжелое, хуже некуда. Хотя почти ничего не было известно, но ясно — версия о недееспособности Президента прикрывает его насильственное отстранение от власти, над ним нависла серьезная опасность. Поразило более всего то, что за этими антиконституционными действиями стоят подписи известных и довольно близких Президенту людей.
Я был готов ко всему, ожидая каких-то акций и в санатории, и особенно в пути, но все вроде складывалось благополучно. Были опасения, как встретят у трапа во Внукове. Но и тут, как обычно, около депутатской стояли машины, вызванные по нашей просьбе. Будто ничего не произошло. Поразили улицы и площади Москвы, набитые вооруженными людьми и военной техникой.
Приехав домой, я был немало удивлен, узнав, что связь, в том числе и правительственная, работает. Решил прежде всего связаться с Болдиным. Вначале позвонил по его служебному телефону. Ответили, что Валерия Ивановича на месте нет.
— Где он?
— Болен, в ЦКБ.
— Дайте номер телефона.
Пауза. Переспросили, кто говорит, и назвали телефон.
Разговор с Болдиным в больнице около 23-х часов был кратким: по телефону такие вещи обсуждать рискованно. На мой вопрос, что произошло, что вы тут натворили, ответ был такой: "Ты не все знаешь. Завтра я буду на работе, и мы можем встретиться".
Прослушав вечером все официальные сообщения, я еще и еще раз раздумывал о случившемся. В этих сообщениях масса противоречий и несообразностей, которые не могут остаться незамеченными. Если Горбачев не может исполнять обязанности Президента, то почему он сам не заявил об этом? Если болезнь настолько серьезна, что он не в состоянии ни сказать, ни написать хотя бы несколько слов, то почему нет заключения о характере болезни? Зачем прервана его связь с внешним миром? Почему Заявление советского руководства подписывают три лица — Янаев, Павлов и Бакланов? Почему именно они объявляют о создании ГКЧП? В постановлении N 1 этого комитета говорится об учете всех ресурсов продовольствия, об уборке урожая, об ускорении жилищного строительства, но что же мешало Кабинету Министров делать это раньше? И т. д. и т. п.
Не скрою, что уже в первый день в разговорах с некоторыми людьми пришлось столкнуться с подозрением, а не согласовано ли все это с самим Горбачевым? Иными словами, не является ли сам Горбачев участником заговора, предоставляя другим выполнить "черную работу", а самому воспользовив ее результатами? Потом такого рода подозрения не раз фигурировали в печати и даже в заявлениях некоторых видных деятелей, в том числе близких Горбачеву. И для себя, и в разговорах с другими я решительно отвергал такой вариант. Он не согласуется с логикой событий и, главное, с характером и убеждениями самого Горбачева. Его просто надо знать.
На следующий день, 20 августа, как обычно делал, вызвал машину и направился в Кремль. У Боровицких ворот стояло несколько тяжелых танков и мощная бульдозерная установка для развала баррикад. Кремль был набит военными машинами и бронетранспортерами. Опасение, что не пустят в Кремль и в президентское здание, не оправдалось: лишь на въезде усиленная охрана и более тщательная процедура узнавания. Взял ключ в комендатуре, открыл свой пустой кабинет (мои сотрудники в это время находились в отпуске). Связь, как и дома, в порядке, но на всякий случай, "в целях конспирации", звонил не по своему аппарату АТС-1, а из смежного кабинета. Как условились, сделал звонок Болдину, но он, как ответили, на совещании. Какое может быть совещание? С кем?
Связался с Примаковым, а затем и спустился к нему на второй этаж. Там собрались Бакатин, Вольский и Ярин. Все были единого мнения — налицо заговор группы лиц, ими предприняты антиконституционные действия, ввод в Москву танков и вооруженных сил носит провокационный характер, создает реальную угрозу кровопролития, а жизнь Президента в опасности. В этом духе подготовлено Заявление Примакова и Бакатина, как членов Совета Безопасности. По моему предложению в него добавлены два требования — о гарантиях личной неприкосновенности Горбачева и предоставлении ему возможности выступить в средствах массовой информации. Сошлись на том, что нужны усилия, чтобы прекратить военное вмешательство, освободить Президента, потребовать его личного присутствия на заседании Верховного Совета.
Между тем, в Москве вокруг Белого дома развертывается массовое движение против путча, строятся баррикады. Активно действует Ельцин: выпускает обращения и указы. Состоялся мощный митинг, собравший более 100 тысяч человек. Был митинг и у Моссовета, на котором выступили в числе других Яковлев и Шеварднадзе. А со стороны самозванных властей никаких официальных сообщений, кроме указа Янаева об отмене указов Ельцина. По единственной работающей программе телевидения демонстрируются балеты, мультики. Не догадались или не смогли организовать, казалось бы, самое элементарное и выгодное для себя — заявлений, откликов в поддержку путча. Создавалось такое впечатление (оно потом подтвердилось), что среди путчистов царит неуверенность и растерянность.
Во второй половине дня позвонил Болдин, и произошла встреча с ним. У него был, в прямом и переносном смысле, бледный вид. Чувствовал себя он со мной крайне неловко, старался как-то смягчить разговор, подчеркнуть вторичность своего участия в развернувшихся событиях, неактивность ввиду болезни, заботу о судьбе Михаила Сергеевича. Болдин поведал, что 18 августа был вызван из больницы в ГКЧП. Ему с учетом близости к Президенту было предложено выехать в Форос для разговора с Горбачевым. На вопрос, кто был еще с ним, назвал — Бакланова, Варенникова и Шенина.
Эта группа, по рассказу Болдина, должна была убедить Президента в необходимости принятия чрезвычайных мер, а если он не согласится с этим, предложить ему уйти от власти то ли на какой-то период, то ли вообще. А аргументация сводилась к тому, что страна идет к катастрофе, экономика в страшном кризисе, Союз на грани распада в результате сепаратистских действий России и Украины. Ельцин снова встает на деструктивный путь. Без чрезвычайных мер остановить эти процессы невозможно.
"Ну, и как же Горбачев реагировал на вашу миссию?", — спросил я. Ответ на этот вопрос оказался для Болдина, пожалуй, самым трудным. Он не мог сказать правду, ибо она была для него уничтожительной. Но не решился и полностью извратить ее — ведь она все равно стала бы известной: "Президент высказался за то, чтобы действовать в рамках закона" (в действительности, он потребовал немедленно созвать заседание Верховного Совета и там решать все вопросы), "предупредил против нарушения демократических норм", но "я видел, что был внутренне не согласен с нами". (На самом же деле Горбачев обозвал собеседников крепким словом и категорически отверг их предложения). Вопрос о болезни Президента Болдиным вообще не поднимался ввиду очевидной абсурдности этой версии.
"Валерий, как же ты мог пойти на такой шаг?"
"Я сделал это в интересах самого Горбачева, чтобы после какого-то времени он мог вернуться".
Выслушав не очень связные объяснения Болдина, я понял, что он является одним из участников заговора, и заявил ему следующее:
"То, что произошло, — это авантюра, которая непременно закончится провалом. Вопрос лишь во времени, которое может на это уйти и числе жертв, которых это может стоить.
Отстранение Президента от власти и введение чрезвычайного режима не способны решить ни одной проблемы, а лишь приблизят страну к краху. Насилием не добиться политической стабильности, с его помощью невозможно подавить оппозиционное движение, напротив, можно прийти лишь к гражданской войне.
Нормализация экономики тоже недостижима. Пиночетовский вариант с щедрой иностранной помощью не пройдет; напротив, внутренние беспорядки и неизбежное перекрытие каналов внешнеэкономической помощи быстро приведут экономику к катастрофе. Переворот не только не ослабит центробежные тенденции в Союзе, а, напротив, вызовет неминуемый развал Союза, ибо республики не захотят ходить под такой властью".
Болдин заметил: "Да, но руководители республик, в частности, Казахстана и Украины, высказались в поддержку ГКЧП. В таком же духе идет много писем". — "Первая реакция, — продолжал я — не всегда основывается на глубоком понимании происходящего. А с помощью писем, — ты же хорошо знаешь, — можно доказать все, что угодно. Главное же — глубинные процессы и настроения, а тут сомнений быть не может.
Что касается возможного возвращения Горбачева, то на танках и штыках он никогда не вернется, и ты прекрасно это знаешь. А если возвратится, убрав войска, то все зачинщики этой авантюры пойдут под суд. Ты, как лицо, приближенное к Президенту, несешь особую ответственность за его безопасность и за возможное кровопролитие.
Что касается меня, то, конечно, в этой авантюре я не участвую, оставляя за собой право на свои оценки происходящего".
В тот же день я информировал Примакова и Бакатина о состоявшемся разговоре. Вечером, около своего кабинета столкнулся в коридоре лицом к лицу с Баклановым. Тот начал говорить о "противодействии развалу Союза", "авантюризме Ельцина и Кравчука", что "за Ельциным одна пьянь". Таков политический кругозор и уровень мышления.
— Что же вы делаете: обвиняете Ельцина и Кравчука, а бьете по Горбачеву? Что касается того, кто за кем идет, то попробуйте собрать хотя бы один стотысячный митинг.
Утром 21 стало известно, что ночью ситуация была на грани драматической развязки. Какое-то движение произошло в районе проспекта Калинина, погибли люди. Но из-за разногласий в руководящей верхушке ГКЧП события не были доведены до крайности — вооруженного столкновения.
Состоялась встреча с Голиком, работавшим в то время руководителем правового комитета при Президенте. Он попросил накануне об этой встрече. Собеседник больше слушал меня, чем говорил. Я ему, естественно, выложил свое мнение о происходящем, а на вопрос: что же он думает обо всем этом, последовали пространные и не очень внятные рассуждения.
Примерно в это же время раздался звонок по АТС-2 из "Комсомольской правды". Представился — Андрей Подкопалов. Сказал, что выпуск газеты приостановлен, но они надеются, что в ближайшее время она начнет выходить. Привожу заданные мне два вопроса и ответы на них:
— Чем объяснить ситуацию?
— Антиконституционными действиями группы лиц.
— Что надо сделать?
— Вывести войска, освободить Президента и дать ему возможность выступить перед народом.
Часов в 11 зашел к Примакову, там был Бакатин.
Появились явные признаки провала переворота. Стало известно, что коллегия Министерства обороны приняла решение о выводе войск из столицы. Бакатин информировал о том, что ночью Крючков предложил Ельцину совместно лететь в Крым к Горбачеву. Ельцин ответил, что без согласия Верховного Совета этого делать не будет. Вряд ли тут какие-то воинственные планы у Крючкова. Скорее всего это его маневр, чтобы спасти себя или облегчить свою участь. Пришли к выводу, что, если будут предложения со стороны российского руководства, полететь в Крым и Примакову с Бакатиным.
Примерно в это время позвонил Янаев и просил Примакова зайти на пять минут. Вернувшись, Примаков сказал, что Янаев, якобы, ночью отговаривал членов ГКЧП от штурма Белого дома и утром дал указания выводить войска. Сейчас к этому решению примазываются все. Лукьянов, по словам Примакова, тоже, якобы, давал такие указания. Янаеву был дан совет немедленно выступить с покаянием, осуждением путча и заявлением о роспуске ГКЧП.
Позвонил Вольский и сказал, что организует у себя в Научно-промышленном союзе пресс-конференцию. Пригласил принять участие в ней Бакатина и Примакова. Я предложил и свое участие, но настаивать на этом не стал.
Вернувшись к себе, набрал телефон Болдина и сказал ему одну фразу: кончайте эту авантюру и, как можно, быстрее. Ответ был довольно глухой, вроде он с кем-то говорил на эту тему.
Во второй половине дня стало известно, что у Президента восстановлена телефонная связь. Это было его первое требование после того, как он узнал, что к нему направляются Крючков, Язов, Бакланов, Лукьянов и Ивашко. Они вылетели в Крым около 14.00. А где-то вскоре после 16.00 туда направился и российский самолет с Силаевым, Руцким, Примаковым и Бакатиным.
Сделал попытку прорваться по телефону к Горбачеву через спецкоммутатор. Прошло полчаса. Позвонил второй раз, вышел на какого-то начальника, тот сказал, что Горбачев сделал ряд заказов, и потому переговорить с ним нельзя. Я потребовал соединить сразу, как кончится очередной разговор. Возымело. Где-то между 16 и 17 соединили, и я услышал голос Горбачева. Коротко информировал его о коренной перемене в обстановке. Настоятельно советовал вернуться в Москву, как можно, быстрее, ибо ситуация стремительно меняется и могут начаться необратимые процессы. Сказал ему о своих звонках Чернавину по поводу слухов о продолжающейся морской блокаде Фороса, Моисееву, Громову, некоторым секретарям ЦК, кратко информировал о вчерашнем разговоре с Болдиным.
Президент сказал, что он сделал уже ряд звонков в Москву, в некоторые республики и сейчас будет разговаривать с Ельциным, а здесь в Заре ждут приема гекачеписты. Посоветовал ему ни в коем случае их не принимать и не слушать. Горбачев сказал, что встретится с Ивашко и Лукьяновым, а остальных принимать не будет.
В течение вечера и в начале ночи советовались со мною по разным вопросам, информируя о ходе событий, Ярин, Карасев, Голик, находившиеся в Кремле и поддерживавшие связь с его комендантом, а Голик, как он сам выразился, "взял под контроль правоохранительные органы".
Янаев оставался в это время у себя в кабинете этажом, ниже, но за ним присматривали. Как мне сообщили, до 23 часов находился у себя в кабинете и Болдин, а затем уехал из Кремля. Было решено не препятствовать ему в этом. Комендант Кремля получил от Президента указание в Кремль его больше не пускать.
В этот день было чрезвычайно интересно наблюдать поведение многих лиц. Все полезли на телевидение, радио и в печать с интервью. Министр иностранных дел, например, привел с собой на пресс-конференцию даже врача, чтобы подтвердить, что он во время путча был болен. Смотреть на это было как-то неловко. Щербаков зачем-то пустился оправдывать Павлова, всячески его выгораживал, хотя сам вроде бы вел себя вполне прилично.
Поздно вечером стало известно, что Президент вылетел в Москву. Мы решили с Ожерельевым поехать в аэропорт. Встречали Президента Станкевич и Шахрай. Президент прилетел около 2 часов ночи на российском самолете вместе с Руцким, Силаевым, Примаковым, Бакатиным. Он был в легкой спортивной одежде, утомленный, но возбужденный.
В том же самолете летел и Крючков, который, как мне сказали, в начале полета был обыскан, а по прибытии арестован. Всех остальных визитеров доставил следующий самолет — президентский. Позднее в аэропорту был арестован и Язов.
Утром стало известно об арестах других участников заговора российскими властями. Стародубцев вроде бы куда-то уехал. Но куда он денется? Оказывается, и ему, и Тизякову уже были выделены кабинеты в Кремле.
Застрелился Пуго, смертельно ранена его жена. Несколькими днями позже покончили с собой Ахромеев и Кручина. Их трагедия мне понятна: хорошо знал Бориса Карловича, как по-своему цельного, преданного определенной идее человека, чуждого политиканства и карьеризма. Нет у меня сомнений в честности и в отношении Сергея Федоровича и Николая Ефимовича. По этому поводу было немало всякого рода домыслов, не обошлось и без злорадства.
В полдень Президент, прибыв в Кремль, пригласил в Ореховую комнату Яковлева, Бакатина, Примакова, меня, Моисеева, Алексеева, Трубина, Бессмертных, Смоленцева, Шахназарова, Абалкина, Кудрявцева. Потом подошли Черняев и Ожерельев. Я позвонил Президенту в машину и согласовал также приглашение Вольского и Голика. Сам состав приглашенных говорит о том, что полной информации о событиях в Москве и роли тех или иных лиц у Президента не было. Правда, одна ошибка была исправлена оперативно. Горбачев пригласил к себе в кабинет Бессмертных, переговорил с ним, в результате тот удалился и в работе не участвовал.
Позднее стало известно об участии в незаконных действиях генерала Моисеева, о двусмысленном поведении Трубина, Голика. Последний сам мне потом рассказывал (я так и не понял, зачем) о том, что 19 августа он получил в МВД оружие. В дни путча нанес визиты Крючкову, Пуго, лишь Лукьянов его, якобы, не принял. Содержание бесед осталось неясным.
В Ореховой комнате составлены и тут же подписаны указы Президента об отмене антиконституционных актов ГКЧП, об освобождении от обязанностей Павлова, Язова, Крючкова, начальника службы охраны КГБ СССР Плеханова с лишением его воинского звания генерал-лейтенанта.
А вот в назначениях исполняющими обязанности министров обороны и внутренних дел, председателя КГБ проявились недостаточная информированность Президента и всех нас, определенная неадекватность в понимании обстановки. Уже на следующий день пришлось вносить в них коррективы.
Горбачев часто покидал Ореховую комнату, чтобы переговорить со звонившими по телефону многими зарубежными лидерами. Это отняло очень много драгоценного времени, помешало обрести деловой настрой, реалистически оценить складывающуюся ситуацию. Она изменилась коренным образом и продолжала меняться головокружительным темпом.
Последствия путча, в котором участвовали руководители всех основных союзных органов власти и управления, поставил под вопрос само существование союзных структур. В самом начале развития событий Ельцин предпринял ряд шагов, направленных на овладение союзными структурами посредством подчинения их российским. Во все союзные органы, в министерства и ведомства были направлены представители российского правительства с неограниченными функциями. Деятельность союзных органов оказалась практически парализованной. Для противодействия путчистам эти шаги были вынужденными и оправданными, но с поражением путча этот процесс не спешили приостанавливать. Маховик продолжал раскручиваться. Поражение путча начало перерастать в контрпереворот — полный переход власти в Союзе в руки российского руководства неконституционным путем.
Сгустилась обстановка вокруг здания ЦК КПСС. Собралась возбужденная, агрессивная толпа, возникла угроза стихийного захвата и разгрома здания ЦК. Об этом мне сообщили Купцов и Дегтярев. Президент и по его поручению Примаков разговаривали по этому вопросу с Поповым. Бушующая толпа была отведена от здания ЦК, и эпицентр уличных событий переместился на Лубянку, где были предприняты попытки разрушить памятник Дзержинскому. Вмешался Станкевич, заявив, что памятник будет демонтирован с применением техники и правил безопасности. По наблюдениям и оценкам очевидцев, это были уже не те люди, которые смело и самоотверженно встали на защиту Белого дома. Там царили подтянутость и дисциплина, а тут — бушующая толпа хулиганов, в которой было немало пьяных. Конечно же, не обошлось без организаторов и подстрекателей.
Вечером в прямом эфире состоялась пресс-конференция Президента. Провел он ее в своем стиле — максимальной открытости и эмоциональности. Но и здесь, особенно в ответах на вопросы, проскальзывала неадекватность восприятия последних событий, необратимых перемен в стране, как будто после разгрома путча мы просто вернулись к до-августовскому положению.
Считаю, что этот решающий день был по существу потерян с точки зрения реалистических и эффективных мер по приостановке деструктивных процессов начавшегося контрпереворота и разрушения союзных структур. Было бы несправедливо взваливать все это на Президента, упрекать его одного. Не в меньшей, а в большей степени ответственны за это те, кто окружал его в этот момент. К ним я отношу и себя.
23 августа Горбачев собрал совещание руководителей девяти республик, на котором обсуждены первоочередные шаги, согласованы и приняты кадровые назначения: Шапошникова — министром обороны, Бакатина — председателем КГБ, Баранникова — министром внутренних дел СССР. Предрешен был вопрос и о роспуске Кабинета Министров СССР, отстранен от своих обязанностей в МИД СССР Бессмертных, как он сам выразился в разговоре с Бейкером, — "за пассивность во время путча". Участники совещания единодушно признали необходимость скорейшего подписания Союзного договора, как важного фактора нормализации обстановки, экономического положения в стране, достижения межнационального согласия.
Накануне Президент не нашел возможности поехать на заседание Верховного Совета Российской Федерации для того, чтобы высказать ему и Президенту России свою признательность за твердую позицию во время путча. Теперь же это была встреча не с Верховным Советом, работа которого закончилась, а с группой депутатов, журналистов, и она приобрела совсем другой характер. Президент оказался в унизительной роли. Он вынужден был отвечать на многочисленные, порой дерзкие вопросы и реплики в свой адрес, в митинговой, крайне неблагоприятной для него обстановке.
Во время этой злополучной встречи была разыграна еще одна драматическая страница августовской эпопеи: работникам ЦК КПСС под угрозой задержания предписано немедленно покинуть служебное здание. По-видимому, не случайно, что именно тогда Ельцин на встрече Горбачева с депутатами демонстративно подписал Указ о приостановлении деятельности Компартии РСФСР и организаций КПСС на территории Российской Федерации.
В первой половине дня 24 августа похороны Дмитрия Комаря, Ильи Кричевского, Владимира Усова, погибших во время путча. Море людей. В разговоре с Примаковым родилась идея о присвоении им звания Героев Советского Союза посмертно, об этом объявил Горбачев на Манежной площади. Впервые на траурной церемонии я оказался в непривычном для себя окружении руководителей России и Москвы, хотя с каждым из них в отдельности мы были хорошо знакомы.
В тот же день сформирован Комитет по оперативному управлению народным хозяйством. В кабинете Президента были Яковлев, Примаков, Бакатин, Ревенко, Черняев, Шахназаров, потом присоединились Силаев и Вольский, Попов и Лужков. Был и я. Силаев, после того как они с Президентом удалились на пять минут для конфиденциального разговора, согласился быть председателем Комитета, оставаясь главой российского правительства. Дали согласие быть заместителями председателя Вольский и Лужков, а немного позднее — и Явлинский.
Следующий трудный шаг — заседание Верховного Совета СССР, созванное 26 августа. Зал заседаний палат Верховного Совета был переполнен — негде яблоку упасть. Сразу же после лаконичного и самокритичного выступления Президента приняли решение о срочном созыве внеочередного Съезда народных депутатов.
Обсуждение ситуации в стране, как и ожидалось, было тяжелым и острым. Пожалуй, наибольшим накалом отличались выступления из республик. Они проходили под доминантой независимости, критики центра, ликвидации союзных структур и т. д. Даже такие разумные люди, как Акаев, поддались общему настроению.
Со стороны республик поднимается волна недовольства действиями российского руководства, критикуют и Президента СССР, что он действует, якобы, под диктовку россиян. 28 августа, например, стало известно об установлении российского контроля над Госбанком и Вшенэкономбанком, отстранении их руководителей — Геращенко и Московского. В эти банки направлены уполномоченные с целью контроля. Но ведь это банкиры, а не члены правительства, уходящие в отставку. Любое изменение статуса банков вызывает немедленную неблагоприятную реакцию в финансовом мире. А в какое положение ставятся республики Союза? Переговорил по этому вопросу с Силаевым и Вольским, потом доложил Президенту. Все они знали об этой ситуации и были крайне озабочены ею. В тот же день статус-кво в банках было восстановлено.
Одним из центральных на сессии оказался вопрос о Лукьянове. Вначале приняли решение об отстранении его от ведения сессии и руководства аппаратом, а затем в конце сессии он был лишен депутатской неприкосновенности.
Заседание Верховного Совета, продолжавшееся несколько дней, в какой-то мере "выпустило пар", позволило решить некоторые наиболее неотложные вопросы, но главные решения должен был принять предстоящий Съезд народных депутатов.
В эти дни Горбачев предпринимал немалые усилия для того, чтобы возобновить работу Совета Безопасности. Из старого состава, кроме самого Горбачева, в нем оставались только Примаков и Бакатин. Однако восстановить Совет Безопасности в прежнем виде — в составе руководителей основных политических ведомств и авторитетных общественных деятелей — оказалось делом невозможным. Не дали своего согласия стать членами Совета Шеварднадзе, Попов и Собчак. Но главное, без вхождения в него руководителей республик он оказался бы сейчас неэффективным. При создании же Совета из руководителей республик «зависли» бы Бакатин и Примаков.
Непростая ситуация сложилась вокруг МИДа. Я лично считал, что если не получится с Шеварднадзе, то наилучшей кандидатурой является Примаков. Он, думается, и сам был не против сосредоточиться на дипломатическом поприще. Но тут, по-видимому, возникли немалые сложности. Откуда они исходили? То ли от недостаточной поддержки и доверия со стороны российского руководства. То ли от преимущественно восточной, а не американской направленности профессиональных интересов Примакова. То ли от характера его отношений с бывшим мидовским руководством.
28 августа, вечером, в приемной Президента я встретил Панкина, которого хорошо знал еще со времени его работы в "Комсомольской правде", и приветствовал его, как будущего руководителя внешнеполитического ведомства. Такое решение было оправданным с точки зрения позиции Панкина во время путча, да и его интеллектуальных, человеческих качеств. Но Панкин с самого начала попал в трудную ситуацию во взаимоотношениях с российским руководством, будучи вынужденным отстаивать само существование союзного МИДа. Для такой роли его "весовая категория" оказалась явно недостаточной. Когда же через некоторое время было создано единое Министерство внешних сношений, его вновь возглавил Шеварднадзе. Правда, и это не предотвратило ликвидацию союзного ведомства, а Шеварднадзе остался "за бортом".
Что же касается Примакова, то он находился и в неопределенном положении, и в сложном психологическом состоянии, которое через некоторое время разрядилось — неожиданно для многих он возглавил разведывательную службу страны, а затем — Российской Федерации.
События, связанные с путчем, привели к возвращению Яковлева к Президенту и восстановлению сотрудничества между ними. Яковлев принимал самое непосредственное участие в важнейших решениях в те дни, во всех самых конфиденциальных встречах и обсуждениях. В официальных сообщениях Яковлев вновь назвался старшим советником Президента. Из этого следовало, что его решение, принятое в июле или августе об уходе из президентских структур, дезавуировано.
В суматошной обстановке последних дней неоднократно с ним сталкивался, но до поры, до времени не было серьезной встречи и серьезного разговора. 30 августа я позвонил Александру Николаевичу. Его не оказалось, но в конце дня он ответил на звонок, и сразу же состоялась наша встреча, на которой были обсуждены все основные события и перепитии последнего времени.
Поделился своими опасениями о том, что провал путча выливается в контрпереворот, сопровождающийся пренебрежением законами, распадом страны, подменой союзных структур российскими и т. д. Яковлев сказал, что он не хочет представать перед съездом, как кандидат в вице-президенты, но будет помогать Президенту в его усилиях нормализовать обстановку в стране, намерен продолжать работать в Моссовете, куда он был приглашен Поповым в качестве председателя общественного совета.
В конечном счете, идея восстановления Совета Безопасности трансформировалась в создание Государственного Совета в составе Президента СССР и высших руководителей республик. В то же время при Президенте был создан политический консультативный совет, в который вошли Шеварднадзе, Яковлев, Собчак, Попов, другие политические и общественные деятели, ученые.
В воскресенье, 1 сентября, накануне открытия Съезда народных депутатов, состоялось совещание Президента с руководителями республик. По существу, это было первое заседание Государственного Совета, хотя он еще не был конституирован. Оно имело принципиальное, можно сказать, переломное значение. Была выработана концепция структур власти на переходный период до принятия новой Конституции.
В отношении союзных структур она носила тяжелый, можно сказать, шоковый характер. Но иного выхода не было. Предлагалось создать Совет представителей народных депутатов по принципу равного представительства от республик вместо Съезда народных депутатов и Верховного Совета, Государственный Совет в составе Президента СССР и высших должностных лиц союзных республик, а для координации управления народным хозяйством и согласованного проведения экономических реформ — Межреспубликанский экономический комитет с представителями всех республик на паритетных началах. Имелось в виду заключить соглашение о сохранении единых Вооруженных Сил и единого военно-стратегического пространства, проведении радикальных реформ в Вооруженных Силах, КГБ, МВД и Прокуратуре с учетом интересов суверенных республик.
Вместе с тем говорилось о необходимости подготовить и подписать всеми желающими республиками Договор о Союзе Суверенных Государств, заключить экономический союз с целью взаимодействия в рамках единого свободного экономического пространства.
Предлагалось принять декларацию, гарантирующую права и свободы граждан вне зависимости от их национальности, мест проживания, партийной принадлежности и политических взглядов. Ставился вопрос о признании суверенных республик субъектами в ООН.
С заявлением на Съезде народных депутатов поручено выступить Назарбаеву.
2 сентября, когда я направился к Кремлевскому Дворцу съездов, мне был задан вопрос (этот сюжет вечером передали и по телевидению):.
— Какая задача стоит перед предстоящим Съездом?
— Начать работу.
— А потом?
— Продолжить работу.
В общем, это подтвердилось. И начать, и в особенности, продолжить работу съезда оказалось делом довольно трудным.
Первое заседание продолжалось минут десять. После оглашения Назарбаевым заявления Президента СССР и высших руководителей союзных республик председательствующий Лаптев немедленно объявил перерыв. Никто даже не смог опомниться, из зала долго не расходились, пожимали плечами в недоумении, раздавались протесты. Но потом постепенно депутаты стали осмысливать происходящее и приходить в себя.
Я тоже некоторое время оставался в зале, разговаривая с Граниным, который, как и все, пребывал в потрясенном состоянии. Сказал ему, что упреждающий удар был необходим, чтобы вывести Съезд из обычного состояния, не дать ему войти в привычную колею.
А по существу, такие решения необходимы, как последний шанс для спасения страны. Конечно, внешне они выглядят не очень демократично, но такова уж ситуация.
Через несколько часов заседание возобновилось, но шло не в традиционном для съезда, а более деловом духе. Последовали краткие заявления от республик, в том числе Грузии и Молдовы, выступления депутатов, в которых в основном одобрены предложенные меры. Правда, почти единодушное возражение вызвало предложение о роспуске Верховного Совета. Тут, наверное, авторы заявления перегнули палку. Верховный Совет лучше реорганизовать, но сохранить. Так и было сделано, но без восстановления должности Председателя Верховного Совета — категорически возразило российское руководство: достаточно председателей палат.
Постановление Съезда "О мерах, вытекающих из совместного заявления Президента СССР и высших руководителей союзных республик" было принято быстро, а на Законе "Об органах государственной власти и управления Союза ССР" споткнулись: оказалось трудным набрать две трети голосов.
Тогда Президент поставил вопрос так: или внести изменения в Конституцию, чтобы иметь возможность принять закон простым большинством, или прекратить работу Съезда ввиду того, что он не в состоянии принять конструктивное решение. Возникли замешательство и смятение. Провели дополнительную регистрацию. Последовало еще одно голосование и был получен положительный результат с довольно большим запасом. На этом Съезд закончил свою работу.
Первая фаза послепутчевого периода была пройдена. Ценой огромных усилий удалось в какой-то мере задержать, замедлить деструктивные процессы, выстроить некие хрупкие контуры и рамки общественно-политических структур и тем самым предотвратить немедленный распад страны.
Последствия путча были крайне тяжелыми. Говорить о их преодолении в результате принятых мер не приходится. Развязанные путчем разрушительные процессы огромной силы не только не сбавляли, а наоборот, набирали инерцию. Считаю, что драматическая судьба Союза, а вместе с тем и президентской власти, была по существу предрешена еще в августе. В этом главный результат путча и главная ответственность его организаторов.
Какая-то надежда еще существовала, какие-то шансы на предотвращение развала страны еще сохранялись. Они были связаны с действием объединительных, центростремительных сил, осознанием того, что несет распад Союза, что его ведь не остановишь у границ республик, особенно многонациональных.
Всю деятельность Президента в этот период надо было сосредоточить на сохранении отношений экономического и политического союза между республиками, используя для этого малейшие шансы.
Но прежде, чем говорить об этом, считаю своим долгом остановиться на драматических обстоятельствах развала партии.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.