Глава 12 Путь наверх в «Чреве чудовища»
Глава 12
Путь наверх в «Чреве чудовища»
Начиная борьбу за президентский пост, Уго говорил Адану: «Надо проникнуть в чудовище, чтобы начать борьбу с ним изнутри». Эту же формулу о «борьбе с чудовищем» он иногда использовал в доверительных беседах с самыми близкими ему людьми, которые критически относились к его «смене курса» после выхода из тюрьмы Яре. Чавес намеревался перехитрить всех, кто стоял на его пути! Стратегию действий он основывал на наказе Христа: «Будьте хитрыми, как змеи, и чистыми сердцем, как голуби».
По мнению Чавеса, эту формулу умело использовал Мартин Лютер Кинг, который говорил: «Мы должны сочетать твердость змеи с мирной кротостью голубя: быть сильными духом, но нежными сердцем. Если у нас имеются свойства змеи, но нет свойств голубя, мы будем холодными, злыми, эгоистичными; если у нас будут свойства голубя и не будет свойств змеи, мы будем сентиментальными, вялыми и слабовольными. Значит, нам надо совмещать свойства обоих».
При анализе действий Чавеса нельзя забывать об этой «магической формуле», которая объясняет многие «нелогичные» и «непоследовательные» шаги в его деятельности.
Луис Микелена встретил Чавеса у ворот тюрьмы. Не теряя времени, они отправились к Хосе Висенте Ранхелю, чтобы Уго успел выступить в его телевизионной программе. Первый вечер на свободе Чавес провёл в небольшой квартире своего адвоката Карлоса Фермина, где в узкой компании друзей отметил освобождение всех участников выступления 4 февраля.
Стеснять Фермина Уго не хотел и на следующий день занялся поисками жилья. Помог ему Микелена, предложив комнату в своей квартире в здании «Универсо» на площади Альтамира. Получил Уго в своё распоряжение и старый «мерседес-бенц» хозяина.
«Политический ментор» Чавеса, как иногда называли Микелену, вёл свою хитроумную игру, главной задачей которой был демонтаж партии Acci?n Democr?tica. В этом вопросе Микелена был категоричен: «С адеками надо покончить раз и навсегда. Их время прошло». Но как быть с Чавесом, слишком самоуверенным, нетерпимым, авторитарным? Микелена с уверенностью отвечал своим друзьям: «Не беспокойтесь. Этого парня мы сделаем ручным. Главное для нас разобраться с адеками. А Чавес пусть пока шумит и делает то, что делает. У нас нет другого варианта».
К советам Микелены Чавес прислушивался. Один из них — держаться подальше от радикальных элементов — Уго принял без колебаний. Оценил он и усилия «ментора» по организации «фронта поддержки» в финансово-предпринимательских кругах. Вначале это не слишком удавалось. Олигархия с подозрением относилась к Чавесу: он превозносил бандитские подвиги Эсекиэля Саморы и своего предка Майсанты, и потому ему нельзя было доверять. Для создания «позитивного образа» Чавеса Микелена пытался подключить хозяев ведущих СМИ: Мигеля Энрике Отеро (газета «Насьональ»), Андреса Мата Осорио (газета «Универсаль»), Эстебана Пинеду (газета «Панорама») и, конечно, телевизионных магнатов, в первую очередь Густаво Сиснероса, владельца «Веневисьон» (Venevisоn). На приёмах в посольстве США, куда Микелену иногда приглашали, он проводил ту же линию: «Чавес — единственная надежда для сохранения порядка и мира в Венесуэле, он будет гарантом стабильных поставок нефти в Соединённые Штаты». Тогдашний посол Джон Майсто[44] в отчётах в Вашингтон цитировал Микелену и соглашался с ним в том, что в случае кризисного развития событий в Венесуэле без «сильной руки» не обойтись.
Вскоре после освобождения Уго развёлся с Нанси, которая пришла к выводу, что благополучная семейная жизнь и «политические авантюры» мужа несовместимы. Она сказала: «С меня хватит!» ещё и потому, что узнала о существовании «другой женщины» — Эрмы, которой симпатизировала донья Елена. После развода Нанси довольно быстро вышла замуж. Новый спутник её жизни «революционных отклонений» не имел.
«Неофициальный союз» с Эрмой тоже распался. Она ревниво отнеслась к слухам о его неверности в тюремных стенах, поверила утверждениям о том, что у заговорщиков отбоя не было от политически экзальтированных женщин, которые рвались повидаться с ним. Кто-то нашептал ей, что Уго считался главным стратегом по проведению операций под кодовым названием «матрац». Во время одного из свиданий Чавес посоветовал ей: «Не обращай внимания на то, что говорят о нашей жизни в тюрьме. Здесь слишком много лжи. Самое настоящее гниение. Нам с тобой требуется одно: терпение. Потом, когда я выйду на свободу, мы уедем к морю, будем бродить по берегу и тогда обсудим все вопросы».
Много позже Эрма рассказала, что иногда в тюрьму к Уго ездила её дочь Менкис и он показывал ей письма, которые писали ему женщины. Как-то Менкис прихватила для матери одно такое послание: «Смотри, что пишут Уго!» Когда Эрма прочла письмо, у неё перехватило дыхание: «Не может быть, чтобы всё это там происходило!»
Чашу терпения Эрмы переполнило интервью Чавеса для радио, которое он дал в июле 1993 года. Уго говорил о своей счастливой семейной жизни с Нанси, но Эрма знала, что это было неправдой: ещё в 1988 году он хотел развестись с женой, но из-за детей никак не решался на этот шаг. Прослушав интервью, Эрма поняла, что Уго, не скупившийся на комплименты для Нанси, следует рекомендациям советников: говорить о своей семейной жизни национальному герою надлежало только в идеальных выражениях. Какой же он лицемер и обманщик!
Чтобы поставить крест на отношениях с Уго, Эрма написала ему гневное прощальное письмо. Она собиралась отправиться в Яре и вручить его Чавесу лично. Потом порвала письмо и выбросила в мусорное ведро. Лучше встретиться с матерью Уго и высказать ей всё, что она думает о её сыне.
Эрма так вспоминала свой разговор с матерью Чавеса:
— Сеньора Елена, это последняя подлость, которую сделал мне ваш сын. Больше у него не получится. Потому что ни в этой жизни, ни в другой я не дам ему возможности снова оскорбить меня.
Грузная женщина заволновалась, с силой схватила Эрму за руки, на глазах у неё появились слезы. Она сказала умоляюще:
— Дочь, я умоляю тебя, не бросай моего сына! Пойми, он сейчас несвободен. Дождись, когда всё пройдёт. Я обещаю, что буду твоей союзницей, вы помиритесь, у вас всё будет хорошо.
Эрма была непреклонна:
— Нет, сеньора Елена, для меня то, что он сказал по радио, — момент истины. Мне всё стало понятно. Я решила: это конец!
Подытоживая историю отношений с Чавесом, Эрма высказалась сурово: «Если ты не способен достойно решить домашние проблемы, самые простые — своей семьи, тем более не сможешь справиться с проблемами крупными».
Эрме не раз задавали вопрос, не смягчит ли она своего отношения к Чавесу, если он признает, «что совершил некоторые ошибки» по отношению к ней. Она считает это невозможным: «Для меня он умер 28 июля 1993 года. И когда кто-то умирает, ты его оплакиваешь, а затем смиряешься с его смертью. Таким способом я решила пережить всё то тяжёлое, с чем мне пришлось столкнуться… Мой разрыв с этим человеком — окончательный».
Разрубив гордиев узел личных проблем, Чавес с головой погрузился в политику. Для начала он призвал сторонников воздержаться от участия в предстоящих выборах губернаторов. Не все последовали его призыву, и среди них — Франсиско Ариас, который объявил о намерении бороться за пост главы штата Сулия. Конфликт между двумя яркими фигурами мятежа 4 февраля вновь выплеснулся в СМИ Венесуэлы. Ариас блестяще провёл избирательную кампанию и добился успеха: стал хозяином самого богатого нефтяного штата.
В ту пору Чавес находился в процессе поиска не только идеологической и политической платформы, но и собственного «имиджа». Время красной рубашки и красного берета на фоне многотысячных манифестаций ещё не настало. Вначале он предпочитал традиционный облик политика с национальными корнями: шляпа с широкими полями, костюм «лики-лики» светло-бежевого цвета, ботинки в стиле «льянеро».
По мере расширения полезных связей, увеличения числа приглашений на телевидение, поездок за рубеж Чавесу пришлось изменить свой look, он стал носить костюмы «западного покроя». Цепкая венесуэльская пресса пыталась уличить Чавеса в том, что он заказал несколько «троек» в мастерской «Клементе», самой дорогой в столице. Он не стал отрицать очевидного факта, резонно заметив, что в качестве политика должен достойно представлять страну. Обращение к «Клементе» вызвано предстоящей поездкой в Лондон, где костюм «лики-лики» будет выглядеть слишком экзотично. «У меня есть одежда для каждой ситуации, — разъяснял Чавес своё отношение к стилю одежды, — для официальных встреч с иностранцами — костюм с галстуком, для концертов народной музыки — «лики-лики», а на случай нежелательных потрясений в нашей стране я берегу военную форму. Если потребуется, снова надену её и пойду в бой».
В первые месяцы «после Яре» Чавеса часто показывали по телевидению: модный персонаж! Он изучал записи своих выступлений, анализировал жесты, манеру говорить, наиболее выгодные ракурсы и позы: «Я слишком скованно держусь перед камерой, а когда говорю, то выгляжу так, словно обороняюсь или оправдываюсь». И сделал вывод: «Надо приобрести такую степень уверенности, раскованности и доверительности в обращении к телезрителям, чтобы они воспринимали это как общение один на один, глаза в глаза».
На первых порах Уго попадал в ловушки матёрых телевизионных волков. Однажды под предлогом «настройки микрофона» его попросили произнести фразу, которая на полгода стала рекламным хитом: «Смотрите самые интересные программы только на нашем канале!»
Нервировала Чавеса круглосуточная слежка политической полиции. Иногда преследование было демонстративным: «Я выходил за угол и замечал за собой агентов DISIP на 3–4-х мотоциклах. Всегда приходилось быть настороже, чтобы в твой гостиничный номер не подбросили наркотики, в автомашину не подложили бомбу, а в огороде небольшой финки (дачного участка. — К. С.) отца не закопали ящик с винтовками, чтобы обвинить меня в подготовке партизанской войны».
Во второй половине 1994 года Чавес отправился в поездку по странам Латинской Америки. Он объяснял её цели тем, что намеревался расширить политический кругозор, установить полезные связи с прогрессивно настроенными военными и деятелями левоцентристской ориентации, узнать из первых рук о процессах в регионе. Турне было организовано с размахом: Чавес посетил Аргентину, Уругвай, Колумбию, Бразилию, Чили, некоторые страны Центральной Америки. И хотя Чавес старался не афишировать турне, оно превратилось, благодаря усилиям правоконсервативных СМИ, в сплошное «скандальное шоу экс-мятежника».
«Международная пресса стала обращать на меня внимание, — вспоминал Чавес. — Сначала, когда я прибыл в Буэнос-Айрес, одна из тамошних газет опубликовала приветствие в связи с моим приездом: «Прибыл опасный венесуэльский десантник»». Потом я поехал в Монтевидео, где на первой странице ведущей газеты увидел: «Венесуэльский путчист прибыл консультировать Сереньи». У них в тот период проходили выборы. После этого я переместился в Сантьяго. В прессе тут же появилось сообщение, что я, должно быть, встречался с Пиночетом, Виделой и им подобными генералами для воссоздания Интернационала чёрных генералов. Я отправился в Панаму по приглашению друзей из левого крыла Революционно-демократической партии, и опять меня ожидал сюрприз: «Венесуэльский путчист участвует в секретных встречах, чтобы сбросить Бальядареса». Пришлось срочно уезжать. В Колумбии я встречался с друзьями из Санта-Марты и опять наткнулся на сообщения в прессе: «Путчист Уго Чавес обучает венесуэльских и колумбийских партизан неподалёку от Санта-Марты». Особенно меня возмутила ложь тогдашнего президента Колумбии Сампера. Он направил президенту Кальдере якобы документально подтверждённое сообщение о том, что я, Чавес, «принял участие в нескольких атаках колумбийских партизан на венесуэльские войска, в результате чего погибли венесуэльские солдаты». Эти злонамеренные выдумки охотно распространялись массмедиа».
Последняя зарубежная поездка Чавеса 1994 года (13–14 декабря) пришлась на Кубу, сам Фидель пригласил его. В газетах, издаваемых кубинскими эмигрантами в Майами, появилась версия о том, что «диктатор в Гаване» сделал это в ответ на визит в Каракас Хорхе Каносы, руководителя Национального кубинско-американского фонда в Майами. Каноса — главарь террористов, не раз пытался подослать к Фиделю убийц. В Венесуэлу Каноса приехал по приглашению президента Рафаэля Кальдеры. Фидель Кастро якобы воспринял это как личное оскорбление. Но для Чавеса эта версия не имела никакого значения, мало ли что пишут «гусанос»!
Кубинский лидер встретил Чавеса в аэропорту, подчеркнув тем самым важность неофициального визита венесуэльского революционера на остров. Дружеский жест Кастро вопреки слухам, наветам и клевете многими был воспринят как подтверждение: у Чавеса есть политическое будущее. В прогнозах такого рода кубинский лидер редко ошибался.
Чавес вспоминал: «Встреча с Фиделем была для меня чем-то сказочным. Никогда не забуду этого свидания, нашей беседы. Прошли годы, и Фидель во всё большей степени становился для меня вторым отцом. В тот день, когда он вошёл в домик Мамы Росы в Сабанете, ему пришлось пригнуться. Двери были низенькими, а он — гигант. Я смотрел и не верил глазам. Это было подобно сну. Тогда я сказал Адану: «Это похоже на роман Гарсия Маркеса». То есть через сорок лет после того, как я впервые услышал имя Фиделя Кастро, он посетил дом, где мы выросли… Фидель для меня — отец, товарищ, наставник по выбору безошибочной стратегии. Когда-нибудь мне предстоит написать о том, что мы с Фиделем пережили, о наших встречах. У нас сложились такие глубокие духовные отношения, что я уверен: он чувствует то же самое. Мы оба должны благодарить жизнь за нашу встречу».
Поездку Чавеса в Гавану подвергли критике даже его сторонники. Мол, на этапе активной «политической раскрутки» не стоило демонстрировать дружеских чувств к Фиделю и симпатий к кубинской революции: это будет стоить потери «многих очков» на будущих выборах!
Первый визит на Кубу имел немалое значение для Чавеса. Его узнавали на острове, который был источником вдохновения для сотен и тысяч революционеров Латинской Америки! «В день, когда я шёл по Гаване, одетый в «лики-лики», ко мне приблизился какой-то человек и, рассмотрев меня, воскликнул: «Невероятно, но ты очень похож на Чавеса!» Я приветствовал его, а он мне ответил: «Вива, Фидель!»» Несколькими неделями позже Уго отправился в поездку по Венесуэле. Во время одной из остановок, в придорожном ресторане близ Сан-Матео, сеньора, накрывавшая на стол, узнала Чавеса, крепко обняла его и сказала: «Карамба, вы говорили с моим вождём, вы говорили с Фиделем». Для Чавеса это было ясное послание народа: Куба и кубинский вождь у простых венесуэльцев отторжения не вызывают.
Недругами Чавеса поездка в Гавану была интерпретирована самым подлым образом. В газетах появились фотографии, на которых он обнимался с Фиделем, и комментарий, что они создают в Южной Америке партизанскую армию.
До сего дня дружеские отношения между Чавесом и Фиделем для оппозиционеров — сильнейший раздражающий фактор, подобный красной тряпке для быка. «Чавес полностью зависит от кубинского диктатора, выполняет все его указания даже вопреки интересам венесуэльского народа» — эти обвинения звучат постоянно. Чавес парирует: «Я уже говорил: для меня Фидель как отец. Он для меня — обязательная точка отсчёта».
Как бы ни возмущался Чавес клеветнической кампанией в СМИ, его поездка в 1994 году по странам Латинской Америки была больше чем просто «ознакомительной» и важнее, чем «установление полезных связей». Создание «Боливарианского интернационала» близких по духу партий на континенте — вот что он вынашивал в качестве международного проекта, дополняющего «домашний проект» — демонтаж прогнившей Четвёртой республики и создание Боливарианской республики Венесуэла. Та поездка показала, что память о мрачной эпохе военно-диктаторских режимов в регионе, болезненные процессы восстановления демократии в странах, переживших разгул репрессий и террора, негативно сказались на общественном интересе к его визиту. К нему отнеслись как к типичному «путчисту», не слишком разбираясь в тонкостях его политической программы. Выступлениями Чавеса в Буэнос-Айресе заинтересовались немногие, хотя в малотиражной левоцентристской прессе его подавали как «идейного продолжателя Перона». Журналист, показав Чавесу на полупустой зал, сказал не без иронии:
— Команданте, вам будет очень трудно создать боливарианский интернационал с такими кадрами. Их очень немного и почти всем перевалило за пятьдесят.
— Ничего страшного, — ответил с улыбкой Чавес. — Если мне придётся выступать в зале с пустыми стульями, я это сделаю.
Во время того визита в Аргентину, в июле 1994 года, Чавес познакомился с политологом и социологом Норберто Сересоле. Венесуэлец стал для Сересоле даром судьбы. Аргентинский учёный разработал теорию «прогрессивного националистического бонапартизма» с харизматическим лидером во главе. Сересоле очень рассчитывал, что Чавес заинтересуется его теоретическими выкладками, особенно той их частью, где излагалась доктрина использования армии для борьбы за национальное освобождение. Так и получилось: венесуэлец нуждался в научном обосновании своих претензий на власть, лидерство, включение армии в процесс социально-общественных преобразований. Сересоле представил Чавеса друзьям, бывшим и действующим военным правой ориентации. Венесуэлец активно общался с ними, но его интерес к организациям левого направления не снижался, что «неприятно удивляло» Сересоле.
Впрочем, аргентинец надеялся на всемогущую диалектику исторического процесса: Латинская Америка нуждалась в подлинном лидере — бесстрашном, объединяющем, выдвигающем грандиозные задачи. В Чавесе со всей определённостью проступали черты такого харизматического лидера, который способен ответить на неотложные вызовы современности, дать решающий импульс эпохе всемирных перемен.
Вскоре Сересоле перебрался в Каракас, поближе к своему «научному объекту». Позднее Сересоле написал:
«В те времена мы вместе объездили, и не раз, почти всю венесуэльскую географию, по маршруту, который начался в далёком Буэнос-Айресе и завершился в Санта-Марте, в Колумбии. Я мог видеть на практике, как действует «харизма», нечто, о чём я имел представление по книгам, но чего почти не видел в реальности. Я мог видеть — воочию, в эпоху «повышенного риска» для Чавеса, — как борется выдающийся политик против враждебности истории и мелких затруднений повседневной жизни».
Аргентинец был на десять лет старше Уго, но разница в возрасте почти не замечалась. Несмотря на свою грузность, Норберто был подвижен, размашисто жестикулировал, обладал живой мимикой и тонким юмором. Он был внимательным слушателем, что очень ценил Чавес. Сересоле снимал затемнённые очки, приглаживал аккуратно подстриженную бородку, проводил ладонью по высокому лбу, словно настраиваясь на доверительную волну, располагающе посмеивался, предвкушая свободный полёт дискуссии, не ограниченной никакими табу.
В биографии Норберто Сересоле было много неожиданных виражей, и все они отражали его идейные метания, жажду участия в значимом латиноамериканском проекте преобразований. Кумир Сересоле Хуан Перон не сумел довести свой «Третий путь» до успешного завершения: помешали внутренняя аргентинская реакция, враждебность Соединённых Штатов, физическая дряхлость президента, второй президентский период которого длился менее года. Социализм Фиделя Кастро не казался Сересоле привлекательным. В нём было слишком мало пространства для личной независимости и экспериментов. Большие надежды Сересоле возлагал на прогрессивные реформы в Перу, был близок к президенту Веласко Альварадо в качестве советника, эмиссара для особых поручений. Среди успешных миссий Сересоле была поездка в Москву по поводу закупки советского вооружения для перуанской армии. О Советском Союзе аргентинец отзывался с симпатией. Ещё бы, он несколько лет преподавал советским офицерам в Высшей военной школе, опубликовал в Москве несколько монографий на тему модернизации вооружённых сил. Его заслуги признали даже в Академии наук СССР, в Институте Латинской Америки он стал своим человеком. Сересоле не скрывал от Чавеса симпатий к арабскому миру. Ливан, Иран, Палестина — для аргентинца это были страны, подвергающиеся постоянной угрозе со стороны «янкисионизма», и потому им следовало оказывать всестороннюю поддержку. Сересоле установил контакт с организацией Хезболла и получал от неё деньги на содержание центра солидарности в Мадриде.
Гибкость геополитического мышления Уго Чавеса — это в значительной степени заслуга Сересоле. Он сорвал флёр «политкорректности» с массмедиа, разъяснил венесуэльскому другу скрытые причины и следствия в хищническом мире международных отношений. Слабого пожирают, подчиняют, унижают и заставляют лакейничать. Надо уметь показывать зубы, использовать все возможности для сопротивления, если «янкисионизм» наступает и превращает твою страну в очередную жертву. Они жаждут завладеть венесуэльской нефтью. Если это произойдёт, Венесуэла окончательно превратится в колонию. И когда отступать некуда, лучший выход не в капитуляции, а в героизме самопожертвования: взорвать нефтеперерабатывающие заводы и нефтепроводы, но не сдаваться.
В «чавесологии» прочно закрепился тезис о том, что Сересоле решающим образом помог Чавесу в выработке его «доктрины власти», исходным элементом которой была формула «Каудильо — народ — армия». Ею предусматривалась прочная смычка харизматического лидера и народных масс, причём на армию в этом треугольнике возлагалась роль своеобразной вооружённой партии. «Чавесолог» Альберто Гарридо полагал, что Чавес внёс одну существенную корректировку в формулу, заменив «армию» на более конкретное понятие — «военно-гражданская организация». Вторая рекомендация Сересоле также была использована Чавесом: Боливарианская революция должна иметь международную проекцию, идти в связке с борьбой за построение многополярного мира.
Появление «подозрительного» аргентинца в Венесуэле и его тесное общение с Чавесом были зафиксированы агентами тайной полиции. Слежка за ними была усилена по распоряжению тогдашнего директора разведывательного управления DISIP Исраэля Вейсселя, который был гражданином Израиля, кадровым сотрудником МОССАД.[45] Вейссель считал Сересоле экстремистом, тесно связанным с палестинцами. Опасными для национальной безопасности Израиля представлялись публикации аргентинца на тему взрывов в еврейских организациях в Буэнос-Айресе в 1992 и 1994 годах. Сересоле считал, что они были организованы теми «фундаменталистскими» силами в самом Израиле, которые выступали против «Мирного плана» Исаака Рабина. Именно фундаменталисты, по версии Сересоле, расправились в конечном счёте и с Рабином.
«В день моего задержания, — вспоминал Норберто Сересоле, — я допрашивался в течение двенадцати часов самим Вейсселем. По этой причине я имею вполне ясное представление о подоплёке этого антивенесуэльского скандала, поскольку — в глубине его — было стремление втянуть Уго Чавеса в некую несуществующую «антисемитскую» кампанию». Изматывающий допрос нужного результата не дал: получить на Чавеса компромат не удалось. Сересоле отказался подписывать какие-либо заявления, направленные против друга, и под аккомпанемент хорошо оркестрованной «одобрительной реакции» прессы был выслан из страны в июне 1995 года. Сразу же после этого скандала в Каракас прибыл министр внутренней безопасности Израиля Авигдор Кахалани, который предложил правительству Кальдеры значительно усилить сотрудничество обеих стран в сфере безопасности, спецслужб, поставок спец-техники.
С тех пор «тень Сересоле» («антисемита и экстремиста») неизменно появляется, когда идеологически злонамеренные биографы Чавеса анализируют истоки его мировоззрения. Указав на ряд немецких авторов, которых Чавес периодически цитировал до избрания его президентом — Ницше, Клаузевица, Карла Хаусхофера и других, — немецкий журнал «Шпигель» ставил вопрос: «Откуда у молодого южноамериканского офицера возникла эта тяга к германским теориям? Вполне очевидно, что от одного мутного политического автора из Аргентины, который самоназвался «первооткрывателем» Чавеса, а именно: от Сересоле, автора эссе «Каудильо, армия, народ — пост-демократическая модель для Венесуэлы». В этом эссе автор излагает сложные антиимпериалистические теории, которые явственно несут в себе фашистские мотивы. Среди примеров, которые приводит Сересоле, упоминается француз Роберт Фориссон (Robert Faurisson), известный отрицатель холокоста».
Во время поездок по Венесуэле судьба занесла Чавеса в городок Карора, в который часто приезжала зеленоглазая блондинка Марисабель Родригес Оропеса для подготовки программ для радио. Она успела побывать замужем, родить сына, развестись. Некоторое время училась в Педагогическом институте города Баркисимето, потом в Маракае занималась на курсах контролёров воздушного трафика. Там же устроилась в «Офицерский клуб» ассистентом в отдел по связям с общественностью. Марисабель с неподдельной эмоциональностью вспоминала об истории знакомства с Чавесом:
«Он возвышался на трибуне, осыпаемый градом аплодисментов. Я всегда представляла его обаятельным, симпатичным крепышом: короткая стрижка, упрямые брови, но сейчас он казался более мужественным, чем обычно. Я посадила своего малыша на плечи, чтобы Чавес заметил меня, и, стиснутая толпой, пробивалась к трибуне. В руке я сжимала записку, которую собиралась передать ему: «Команданте, наша родина заслуживает самого лучшего без ограничений. Я с вами всей душой и сердцем. Если я вам потребуюсь для этой борьбы, позвоните мне, пожалуйста»».
Записка к Чавесу не попала, видимо, завалялась в кармане у кого-либо из его помощников. Позже Уго сказал Марисабель, что от того эпизода в Кароре у него сохранились в памяти только её зеленые глаза: «Они промелькнули и исчезли, словно порыв лёгкого ветра».
Если верить близкому окружению Чавеса, своим успехом на митингах он иногда пользовался для знакомства с понравившимися женщинами. Шеф охраны Чавеса Луис Пинеда,[46] ставший потом его непримиримым врагом, написал, что для этого применялась отлаженная процедура: «Уго показывал мне глазами на понравившуюся женщину, я пробирался к ней и говорил: «Команданте выразил желание с вами познакомиться». Как правило, отказов не было».
В середине января 1996 года желаемое знакомство Марисабель с Уго состоялось. Чавес приехал в Баркисимето для участия в программе Исраэля Сентено на телеканале «Поющие дети». Именно Сентено представил зеленоглазую блондинку Чавесу. Она протянула ему руку:
— Ола, команданте! Я — Марисабель, рада познакомиться! — и поторопилась выдернуть руку, чтобы Уго не почувствовал дрожи её повлажневших от волнения пальцев.
«Он мне понравился, — вспоминала Марисабель. — Я почувствовала, что могу увлечь его. Но Уго был настолько сдержанно галантным, что полной уверенности в успехе у меня не было. Впрочем, теперь он знал о моём существовании и посылал приветы через Милагрос, жену команданте Луиса Рейеса. Только через полгода Уго стал мне звонить, уважительно, со всеми принятыми церемониями. Темы для начала избирались нейтральные. Например, бейсбол».
Марисабель обожала эту игру, мечтала стать бейсбольным комментатором. Для Чавеса это было весомое очко в пользу собеседницы.
Во время очередного телефонного разговора Марисабель спросила Чавеса, чем он занимается. Уго ответил, что читает книгу «Патриотка и ваша любовница» с интимной перепиской Боливара и Мануэлиты Саэнс. Этого было достаточно, чтобы их дальнейший разговор надолго сосредоточился на теме любовных отношений этих исторических персонажей.
В конце разговора Марисабель сказала:
— Итак, мой команданте, патриотка и ваша подруга прощается с вами.
Это была лёгкая, почти незаметная инсинуация, которая не осталась не замеченной Чавесом.
«Мой команданте» сделал, наконец, более откровенный шаг навстречу Марисабель:
— Надеюсь, что когда-нибудь я смогу проститься с вами и как патриот, и как ваш любовник…
«Этот человек влюбил меня своей интеллигентностью. Он — стратег любви» — так подытожила Марисабель этот этап развития отношений с Уго.
«Стратегу любви» потребовался год, чтобы платонические отношения с обаятельной и неравнодушной к нему женщиной перешли в иное качество. Чавес снова приехал в Баркисимето 14 января 1997 года. Когда он завершил своё выступление на телеканале, у дверей студии его ожидала Марисабель. Вспоминая о том дне, она была более чем откровенна: «Мы отправились ко мне домой и в ту ночь, в ту ночь… мы стали близки… А потом — жаркое прощание в автомашине, когда я сказала ему: «Теперь да, мой команданте, я — патриотка и ваша любовница»».
Через две недели Чавес вновь был в Баркисимето. Марисабель сопровождала его на теле- и радиопрограммы. Их близкие отношения не остались незамеченными. После отъезда Чавеса Марисабель получила извещение правоконсервативной газеты «Импульсо» («El Impulso»), в которой она работала ассистентом вице-президента, об увольнении. Её изгоняли из-за Чавеса.
Вскоре произошло знаменательное для молодой пары событие: тест Марисабель на беременность оказался положительным. Чавес не сомневался: пора узаконить отношения. Марисабель как-то призналась, что научилась обращаться с офицерами во время работы в Военном клубе: «Я поняла, что нельзя ставить перед военным проблему, не имея её предварительного решения. Жизнь бок о бок с Чавесом — это всегда поиск решения».
Уго Чавес решил проблему именно так, как её запланировала Марисабель. Они поженились, и она родила будущему президенту ребёнка — девочку, которая была названа в честь любимой бабушки Уго — Росинес.
В следующие два года Чавес занялся превращением закрытой, полуподпольной группы «MBR-200» в широкое общенациональное движение левоцентристской ориентации. Так появилось «Движение Пятая Республика» («MVR»), которое было официально зарегистрировано Чавесом в Национальном избирательном совете 29 апреля 1997 года. Аббревиатура «MVR» включает латинское обозначение цифры 5, и в Венесуэле нет, наверное, человека, который не мог бы расшифровать её.
В качестве кандидата в президенты от «Движения Пятая Республика» Уго Чавес зарегистрировался 24 июля 1998 года, в очередную годовщину со дня рождения Симона Боливара. Символическое и многообещающее совпадение дат! Чавеса сопровождали представители всех организаций, входивших в «Патриотический полюс», — MVR, MAS, РРТ, МЕР, PCV и других.
Площадь перед Национальным избирательным советом (CNE) была забита его сторонниками, а те, которые не поместились, заполнили прилегающие улицы. Полиция была вынуждена перекрыть на них движение транспорта. Чавес и Марисабель поднялись на трибуну, возведённую в форме пирамиды майя. Сзади трибуны, словно оберегая кандидата, возвышался на гранитном постаменте огромный бюст Симона Боливара.
Многие сторонники Чавеса пришли в красных беретах. Береты и красные розы стали визуальным образом этого этапного события в жизни Чавеса. Манифестанты восторженно встретили широкий жест кандидата в президенты, который, словно рок-звезда, сорвал с себя красный шёлковый галстук и бросил его в толпу. В считаные мгновения галстук разорвали на сувениры. «Как только Чавес начал свою речь, — отметила в комментарии газета «Универсаль», — наметился точный образ его спектакля: никакой воинственности, наступило время мира и любви! Он повторял эти слова, щедро украшая свою речь библейскими цитатами».
Народ с восторгом слушал Чавеса, его речь, по наблюдениям журналистов, вызывала у присутствующих неудержимый «взрыв эмоций». Её «отчётливо-библейский контекст» подтверждал, что Чавес и в самом деле претендует на «мессианскую роль» в судьбе страны. Та же газета «Универсаль» не удержалась от сарказма, подчеркнув, что для нейтрализации «имиджа недостаточной культуры, ассоциируемого с кандидатом», на митинг по случаю регистрации были собраны «интеллектуальные и профессиональные» сторонники Чавеса: университетские преподаватели, журналисты, художники, литераторы и представители артистического мира. Разношёрстность «сил поддержки» побудила газету сделать прогноз, что отсутствие «видных фигур из профессионального мира» не лучшим образом скажется на будущей политике кабинета Чавеса: «Соединение военных, леваков и сторонников правого политического курса под водительством Чавеса заставляет многих сомневаться в перспективах такого правительства. Даже некоторые лидеры «MVR» ставят Чавеса в сложное положение, открыто противореча высказываниям самого кандидата».
Далее в газете было прозорливо отмечено: «По мнению тех, кто верит Чавесу, он не делает грубых ошибок в экономических вопросах, благодаря трём встречам с экспертами CEDICE,[47] гражданской ассоциации, проповедующей постулаты неолиберализма и свободного предпринимательства. Эксперты просветили его в этих вопросах. Но есть такие, которые не доверяют трансформации кандидата и изменениям содержания его речей. Они относятся к Чавесу враждебно и видят в нём только умелого актёра, способного подправить и улучшить роль, которая ему отведена, тем более что он имеет навык в этой области со времён его выступлений в театральной труппе Военной академии. Никто не отрицает успехов и той быстроты, с которой Чавес обучается не только в понимании тех огромных проблем, которые ему придётся решать, если он выиграет, но и в том, в каких зыбких политических песках ему придётся обретаться. Чавес в роли демона или святого превратился в большой вопрос, обращённый в будущее, не только для врагов, но и для союзников. Возможно, поэтому к нему так идеально относится его излюбленная библейская цитата: «Тот, кто имеет глаза, да увидит, тот, кто имеет уши, да услышит»».
Руководителем избирательной команды Чавес назначил Альберто Мюллера Рохаса. В команду вошли: Луис Микелена (координатор), Луис Альфонсо Давила («рупор» «Движения Пятая Республика»), Аристобуло Истурис, Владимир Вильегас, Александер Лусардо, Хуан Баррето (обеспечение связей со СМИ), Марипили Эрнандес, Эктор Медина Рубио и другие. Советником по идеологическим вопросам стал Нуньес Тенорио, по экономическим и нефтяным проблемам — Иван Пулидо.[48] Не все они сохранили верность Чавесу, и об их политической траектории — рядом с Чавесом или против него — будет ещё сказано на страницах этой книги.
Социальной базой «Движения Пятая Республика» стала часть среднего класса и малоимущие слои населения. Благодаря своей высокой работоспособности и организаторским талантам Чавес за короткий срок создал разветвлённую структуру «MVR» с региональными и местными отделениями, широкой сетью низовых ячеек, которые охватывали большую часть национальной территории. Лидер «MVR» обещал избирателям восстановить «утраченную честь нации», честно использовать естественные ресурсы страны на благо всех венесуэльцев, решительно бороться против разгула преступности. Чавес также объявил о своём намерении бороться за отмену Конституции 1961 года, за создание нового Основного закона, для чего будет созвана Конституционная ассамблея.
О подготовительном этапе своей избирательной кампании Чавес всегда вспоминал с чувством полководца, который в заведомо неблагоприятных обстоятельствах сумел объединить под лозунгом мирной Боливарианской революции сотни тысяч сторонников, составить стратегический план победоносного наступления и потом, вопреки мощному противодействию противника, нанести сокрушительный удар в глубину его оборонительных порядков. Противник действительно выглядел монолитно прочным: в его распоряжении были все рычаги власти — политической, финансовой, информационно-пропагандистской и военно-полицейской. Соперничество между партиями Acci?n Democr?tica и COPEI было на время приостановлено во имя сохранения Четвёртой республики, её конституции и доминирующих позиций традиционной элиты.
В венесуэльских избирательных кампаниях деньги всегда играли огромную роль, иначе и быть не могло в богатой нефтедобывающей стране. Подкуп электората осуществлялся и за «наличные», и «натурой», особенно в тех районах, где обитали малоимущие венесуэльцы. Раздавались щедрые пакеты с «продуктовыми наборами», в зоны «ранчос» подвозились на десятках грузовиков и распределялись строительные материалы: кирпич, цемент, цинковые листы, краска. Организовывались коллективные пиршества (la temera) с жареной телятиной и неограниченным количеством рома. Чавес не сомневался, что против него эти проверенные временем методы «привлечения» электората будут задействованы противником в более широкой форме, чем раньше. На вопросы журналистов, каким образом боливарианцы будут противостоять неизбежному коррумпированию избирателей, Чавес убеждённо отвечал: «На нашей стороне правда и моральная стойкость».
Однако его беспокоило, что за два месяца до официального начала избирательной кампании у членов его команды не было постоянной штаб-квартиры. В своих интервью Чавес откровенно говорил о трудностях: «До нынешнего дня у меня нет рабочего офиса, а для поездок по стране я пользуюсь обычными коммерческими рейсами. Ночуем в домах друзей и очень-очень редко в гостиницах, которые, конечно, ничем не напоминают пятизвёздочные отели «Хилтон» или «Таманако». Мы едим в придорожных трактирах, а не в роскошных ресторанах. Автомашины берём напрокат. Одну из них, «тойоту», недавно угнали со стоянки в Центральном университете, и мы сейчас пользуемся развалюхой, которая вызывает жалость у всех, кому приходится садиться в неё».
Да, Чавес эмоционально говорил о том, что привык к трудностям и готов обосноваться в любом «ранчо» в Виста-Алегре или жалкой трущобе в Ла-Катии, а на встречи с избирателями добираться на автобусах или отживших свой век автомашинах. Но было очевидно, что для организации эффективной кампании необходимы хороший командный пункт, надёжные средства связи, автопарк, печатно-издательская база, охрана, наконец. Через контакты в DISIP было получено оружие и финансирование для пятёрки телохранителей, которых подобрал сам Чавес. Руководить ими он поручил Луису Пинеде, с которым вместе учился в Военной академии.
Очень непросто на начальном этапе кампании решались финансовые дела. Сбор денежных средств Чавес поручил Луису Микелене, обладавшему богатым опытом предпринимательской деятельности. Больше всего Чавес опасался попыток враждебной стороны скомпрометировать его с помощью вливания «наркоденег» в его избирательный фонд. Примеров вовлечения наркоструктур в избирательные кампании в Латинской Америке было много, в соседней Колумбии это стало обычной практикой. Для его, Чавеса, врагов подобный вариант «подковёрной борьбы» выглядел весьма привлекательным. Подсунуть через подставных лиц грязные деньги, «обнаружить» их в самый подходящий момент, организовать шумиху: «Наркотрафик делает ставку на Чавеса!» Поэтому приходилось каждый день напоминать: «Если вам предлагают что-то вызывающее подозрения, приходите и расскажите мне об этом. Если вы согласитесь на какие-то сомнительные предложения, вам придётся самим отвечать за всё. В этом мы будем соблюдать строжайший централизм. Я никому не делегирую полномочий в отношении оценки и проверки источника поступления средств, потому что это очень зыбкий, очень опасный вопрос».
Чавес рассказал в интервью Агустину Бланко Муньосу о подозрительных попытках иностранных филантропов «подключиться» к его кампании: «Совсем недавно мне поступило одно такое предложение. Слушай, Чавес, тебе направят частный самолет (непонятно какой, непонятно откуда) некоего персонажа X, который живёт за границей. Вы должны встретиться на каком-то карибском острове и поговорить обо всём». Конечно, предложение было отвергнуто. Что касалось сбора денег на избирательную кампанию, то с каждым днём их поступало всё больше, однако средств всё равно недоставало — хотя бы на проведение собственного общенационального опроса для определения рейтинга кандидатов в президенты. В «кассе» Микелены не набралось необходимых для этого 10 миллионов боливаров! Приходилось пользоваться опросами, которые проводили ведущие газеты, хотя доверять им было нельзя. СМИ Венесуэлы в большинстве своём выступали против «подполковника Чавеса».
Для пополнения избирательного фонда команда Чавеса также прибегала к проверенным способам: проводила лотереи, обращалась за материальной поддержкой к сторонникам, организовывала специальные обеды и ужины с целью сбора пожертвований. Для Чавеса показателем его высокой популярности в народе стала предвыборная поездка в Португесу, один из самых бедных штатов страны. Во время выступления в Гуанаре Чавес представил горожанам, собравшимся на площади, своих спутников, и среди них Микелену — как «ответственного за финансы». После встречи с избирателями Чавес ушёл беседовать с журналистами, а Микелену обступили местные жители, жертвуя деньги на кампанию. За полчаса дон Луис собрал 100 тысяч боливаров, которые еле уместились в объёмном пластиковом мешке. Банкноты были по 10–20 боливаров, редко когда встречались купюры в 50 или 100 боливаров. Эти измятые, истёртые банкноты, оторванные от скудных семейных бюджетов, стали для Чавеса символом искренней народной поддержки: «Мы никогда не будем иметь на кампанию столько денег, сколько наши противники, но каждый наш боливар равноценен ста боливарам, которые есть у них».
Вдохновляя своих соратников, Чавес часто повторял: «У нас есть определённое преимущество перед другими кандидатами, потому что мы уже обладаем хорошей исходной позицией. Трудно предположить, что где-то в Венесуэле не знают, кто такой Уго Чавес, и хотя бы раз не видели в газетах его лица. Я посещаю индейские селения, и индейцы меня узнают. Есть другие кандидаты, которые примелькались в Каракасе, но, когда они приезжают в Санта-Елену-де-Уайрен, в Эль-Кобре или Парагуайпоа, местные жители равнодушно смотрят на них. Они полные незнакомцы! Им ещё придётся потратиться на телевизионную рекламу, плакаты, листовки и публикации, чтобы заявить о себе. Вот в чём состоит наше финансовое превосходство, у нас уже есть вложенный в кампанию капитал, значительная часть нашего пути уже пройдена!»
Усилиями Микелены в Лас-Мерседес, престижном районе Каракаса, появилась штаб-квартира Чавеса. Свой дом предоставил Недо Паниц, известный архитектор, который считал, что из всех политиков только Чавес способен покончить с коррупцией в Венесуэле. Друзья Микелены, предприниматели, дали напрокат автомашины, которые к завершению кампании накрутили на своих счётчиках десятки тысяч километров. Чтобы добраться до отдалённых регионов страны, Чавес пользовался самолётом бизнесмена Тобиаса Карреры и вертолётом Генри Ойоса, другого бизнесмена. Вертолёт был советского производства, порядком потрудился на своём веку, но безотказно и в любую погоду вращал свои лопасти. Чавес дал ему имя «Avispon Verde», по названию приключенческого телесериала, в котором герои борются против злодеев и преступников.
Чтобы «финансовое превосходство» команды Чавеса стало всё-таки реальным, Микелена в условиях строжайшей конспирации провёл встречи с представителями Banco Bilbao Viscaya Argentaria (BBVA) и Grupo Santander из Испании, а также Corp Group из Чили. Банкиры были заинтересованы в администрировании пенсионных фондов, которые планировалось создать в Венесуэле в соответствии с новым законом о социальной безопасности. Поэтому Микелене и Тобиасу Каррере не стоило особого труда договориться с ними о «финансовой поддержке» кампании Чавеса.
Известный испанский судья Балтасар Гарсон позднее предпринял попытку проверить законность операций указанных выше банков и выяснил, в частности, что BBVA перевёл на счета «финансистов Чавеса» в оффшорной зоне Кюрасао полтора миллиона долларов. Но добиться большего Гарсону не удалось. Чавес не имел отношения к этим операциям. Он с самого начала отвергал возможность получения финансирования избирательной кампании из иностранных источников, не раз предупреждал об этом Микелену. В те дни «главный финансовый организатор» кампании беззастенчиво использовал имя Чавеса для собственного обогащения. Он получал немалые суммы от других банков и переводил их на свои счета и счета близких родственников. Разумеется, компрометирующая денежная тема позднее выплыла на свет и была использована в чёрной пропаганде: распространялся тезис о некоем «пакте Чавес— Микелена». Дескать, их позднейшая «ссора и развод» были организованы для прикрытия совместных «тёмных делишек».
Любопытную оценку этому периоду политической жизни Чавеса дал Норберто Сересоле: ««Движение Пятая Республика» стало результатом наконец-то принятого Чавесом решения: участвовать в избирательном процессе. При приближении развязки выборов 6 декабря 1998 года у Чавеса обозначилась смена тональности выступлений, поведения и выбора друзей и помощников. Исходная радикальность начала трансформироваться в «политический реализм». Переход от одной позиции к другой был вызван неизбежной логикой политики власти. Она была, есть и будет обязательным условием допуска к правлению путем «демократического консенсуса» независимо от времени, долготы и широты… Уго Чавес, — писал далее Сересоле, — никогда бы не смог представить себя в качестве кандидата на выборы и тем более выиграть их, если бы до этого не было неких предварительных договорённостей как в международном, так и национальном плане. Договорённости означают компромисс. Уго Чавес стал президентом Венесуэлы путём компромисса. В реальных терминах другой альтернативой была его физическая ликвидация».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.