Записка номер одиннадцать Первое дежурство

Записка номер одиннадцать

Первое дежурство

Итак, неизбежное приближалось. Я чувствовал себя так, как будто мне предстояло перенести хирургическую операцию. Примерно за неделю до первого дежурства жизнь потеряла для меня всякий вкус. Ничто не радовало, мысли постоянно крутились вокруг бесконечных осложнений и проблем, которые могут произойти на дежурстве с больными, и от этих дум кожа покрывалась пупырышками. Больше всего пугала неизвестность и непредсказуемость — обычно днем с больными ничего не происходит, все осложнения и катастрофы, как правило, случаются ночью, когда дежурный врач один, и заранее невозможно предугадать их.

Наконец этот судный день настал. Ближе к концу работы меня подозвал к себе старший врач, и сказал — «Ты сегодня первый раз дежуришь? Не волнуйся, если что — звони мне домой, спрашивай, не стесняйся будить даже ночью, если будут проблемы. Все будет нормально — справишься».

Мое дежурство началось с трех часов, ближе к этому времени врачи стали заканчивать дневные дела и расходиться по домам. Осталась только одна доктор, тоже новая репатриантка, которая не успела оформить на кого — то историю болезни, и в спешке ее доделывала. Она посматривала на меня с сочувствием — сама только недавно начала дежурить и мои страдания понимала прекрасно. Наконец и она ушла, пожелав мне спокойного дежурства. Я проводил ее глазами с чувством, с которым, наверное, матрос, которого высадили на необитаемый остров, провожает взглядом уходящий корабль. Все, один!!! Вот ужас то!!!. Я сел и приготовился начинать бояться. Но почему-то особого страха не было, а было ощущение как в обычный рабочий день — как будто врачи на минутку вышли из ординаторской, и скоро вернутся. Делать пока было нечего, и для начала я сел писать выписки тем пациентам, которые должны были выписываться завтра. Потом сестры позвали меня поменять катетеры для внутривенных инфузий нескольким больным. Затем из приемника поступило сразу несколько новых больных, и нужно было поговорить с каждым, обследовать, заполнить на него историю болезни, дать назначения, потом подошло время для взятия плановых анализов, потом надо было написать назначения диабетикам — сколько инсулина им колоть, потом снова поступили новые больные… Короче, я переходил от одного дела к другому, без перерыва и без драматических коллизий, и был настолько занят, что волноваться было просто некогда. Эта круговерть продолжалась до ночи — только успеваешь закончить одно дело, как тут же подступает другое. Да еще по моей дежурантской неопытности у меня на все уходило больше времени, чем это обычно требуется. Поэтому освободился я только часам к двум ночи, когда отделение, наконец, затихло, вся рутинная работа переделана, а новые больные из приемника больше не поступали. На мое счастье, во время первого дежурства никаких особенно серьезных проблем с пациентами не было, больных поступило не много, а со всеми остальными делами я потихоньку справился. Устал я здорово, и решил, наконец, поспать.

Ночью дежурному врачу в отделении обычно удается поспать часа три — четыре. Но когда, наконец, я добрался до кровати, мои страхи вернулись с новой силой.

Я лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь — не зазвонит ли телефон, вызывая меня, не раздастся ли шум каталки, везущий нового пациента из приемника, не слышен ли стук каблучков медсестры, которая идет, чтобы позвать меня к тяжелому больному. Когда мимо комнаты кто — то проходил — я напрягался в ожидании — вот сейчас постучат и нужно снова вставать. Когда действительно в тишине раздался телефонный звонок, он подбросил меня с кровати как на пружине, сердце заколотилось. Оказалось, что медсестра просто хочет сообщить мне результат анализа крови одного из пациентов, который я заказал вечером. Она просит прощения, но поскольку передать его мне обязана — то вынуждена меня потревожить.

После этого я не мог унять сердцебиение минут пятнадцать а на телефон посматривал с ненавистью. Кстати, телефонный звонок, раздающийся ночью в тишине на дежурстве, отличается каким-то особым, просто садистским звучанием — он, как правило, предвещает неприятности. С тех пор как я начал дежурить, у меня выработался условный рефлекс на такие звонки. Даже где нибудь в магазине или в гостях стоит услышать звонок этого тембра сразу становится не по себе и хочется швырнуть в телефон ботинком.

Физическая усталость на дежурстве сочетается с нервным напряжением, с постоянным ожиданием какой — то катастрофы, и это страшно выматывает. Короче, до самого утра я не спал ни секунды, даже когда мне никто не мешал. Утром ощущение было как после тяжелого похмелья — болела голова, тошнило, страшно хотелось спать, ноги ныли от усталости — за вечер я накрутил не один километр по отделению, проверяя, как чувствуют себя больные, снимая ЭКГ, делая анализы и пр. Ощущение полного опустошения, безразличия ко всему. Меня даже не радовало, что с работой я в общем справился нормально — хотелось только скорей уйти домой и лечь спать.

Когда в 8 утра начали приходить врачи, вид у меня был достаточно красноречивый и говорил сам за себя. Хотя в отделении принято после дежурства оставаться на работе хотя бы до обеда, старший врач посмотрев на меня, сказал — «Иди, с тебя хватит на сегодня.» И я ушел.

Как я ехал домой в то утро, не помню. Расстояние от больницы до моего дома около 27 километров, и, по — видимому, я преодолел их в то утро без происшествий, поскольку на следующий день на машине никаких вмятин не было, и полиция меня потом не разыскивала. Но сам процесс полностью выпал из моей памяти. Я подозреваю, что ехал все же наполовину спя, управляя чисто автоматически — «на автопилоте».

Между прочим, дорожные аварии у врачей частенько случаются после ночных дежурств. Один из кардиологов нашей больницы как то после дежурства заснул за рулем, и въехал в автобус. К счастью, у него все обошлось без особых повреждений.

Приехав домой, я с трудом разделся, и, упав в кровать, моментально отключился. Спал я часов до 5 дня, встал больной, и начал постепенно приходить в себя.

На другой день на работе я постоянно зевал, да и чувствовал себя, как больной гриппом. В общем, от того дежурства я отходил два дня.

Последующие несколько прошли также тяжело, я дрожал за неделю перед ними и отходил два дня после, но постепенно втянулся, поднабрался опыта и научился справляться с типовыми ситуациями, которые обычно случаются на дежурствах. Через какое — то время я стал чувствовать себя в отделении более уверенно, и заметил изменившееся к себе отношение со стороны местных врачей. Они стали меня замечать, наконец, запомнили мое имя, и постепенно начали считать меня надежным дежурантом. Да и со стороны медсестер исчезло это первоначальное настороженно недоверчивое отношение, с которым они относятся ко всем новым молодым врачам, а уж к врачам — олимам — и того больше.

Я делал по 5–6 дежурств в месяц, моя зарплата сразу выросла раза в два с половиной, причем за эти дежурства я получал больше, чем за ежедневную работу в отделении на олимовскую стипендию.

Все это было бы хорошо, если бы не неуклонное приближение к концу 6-и месячного периода этой самой стипендии. При мне несколько человек ее уже закончили, и хотя дежурства в отделении им оставили, но никакой постоянной работы найти они не смогли.

Я снова приуныл, но нашлись добрые люди, которые шепнули: «А подойди-ка ты к доктору Алону — он сейчас набирает врачей — олимов для работы в приемном покое».

Доктор Алон — зав. приемным отделением больницы — давно вынашивал планы расширения приемника, строительства нового здания для него, и решил загодя готовить кадры. Предполагалось, что врачи — олимы будут работать там в качестве дополнительной рабочей силы. Никакой специализации для них организовывать не предполагалось, и получать они должны были всю ту же мизерную стипендию, правда уже не 6 месяцев, а постоянно. Работа тяжелая, изматывающая и без всяких перспектив на будущее — но лучше чем ничего.

Я попросил у заведующего отделением характеристику, и пошел с ней к Алону.

Доктор Алон был весьма неоднозначной и любопытной личностью.

Его в больнице знали все, относились к нему с иронией, и не смотря на его прекрасное образование, свободное владение 4 языками, кличка у него была — «Дегенерал-майор».

Высокий, моложаво выглядящий, подтянутый, он пришел в больницу после многолетней службы в армии, демобилизовавшись в чине полковника. Доктор Алон был всегда полон достоинства и самоуважения. Разговаривая с людьми, он всячески подчеркивал свою значимость и влиятельность, вел себя чрезвычайно церемонно, как ведут себя августейшие особы при общении с простым людом.

Он всегда был занят грандиозными проектами, очень любил рассказывать о своих мегаломанских планах, о поездках за границу, где все принимали его «на ура», о конгрессах, в которых он участвовал. Одно время Алон занялся политикой, примкнул к какой-то партии и совершенно серьезно планировал занять пост министра здравоохранения.

Интересно, что при этом он никогда не рассказывал о своих военных подвигах — а ведь он участвовал почти во всех войнах Израиля, был несколько раз награжден, говорили даже, что он получил звание «Герой Израиля», и рассказать ему видимо было что.

Когда-то он прошел специализацию по хирургии, но было это давно, и с тех пор занимался он вопросами, от практической медицины далекими. Тем не менее, каждый раз, когда в приемник поступал раненый в дорожной аварии, Алон вспоминал, что он тоже хирург, забегал в кабинет, начинал суетиться, давать указания врачам, медсестрам, мешая профессионалам нормально делать свою работу. Дежурные хирурги терпеть этого не могли. Один из них наш парень, Илюша, однажды даже впрямую выгнал его из комнаты, заявив — «Или вы немедленно убираетесь отсюда и не мешаете работать, или уйду я и тогда занимайтесь раненым сами». Алон раненым заниматься не решился, ушел, потом устроил большой скандал, но поскольку все хирурги Илюшу поддержали, дело спустили на тормозах.

При этом многие, кто были с ним знакомы, соглашались, что человек он был не плохой, человечный и как правило, готовый помочь.

Он считал себя истинным сионистом, да, наверное, и был им, полагал, что приезд евреев из России — это благо для Израиля, и решил по мере возможности помочь нескольким врачам репатриантам с работой, при этом обеспечив приемник дешевой рабочей силой.

Каким-то образом Алон сумел договориться о финансировании этого проекта и начал набирать к себе врачей — олимов.

Следует отдать должное организаторам проекта — не знаю, один ли Алон этим занимался или нет — перед началом работы в приемнике для всех врачей — олимов были организован курс переподготовки, состоящий их нескольких ротаций в разных отделениях, в каждом по 1–2 месяца. Это было отделение интенсивной терапии — реанимации, анестезиология, рентген, инфарктное отделение, хирургический приемник. После разговора с Алоном я был принят, и вместе с еще несколькими ребятами, мы начали проходить весь этот маршрут, учась всему помаленьку. Одновременно я продолжал дежурить в терапевтическом отделении.

Все эти ротации были очень интересными. Особых обязанностей у нас не было, в основном мы смотрели, спрашивали, немного помогали врачам этих отделений в рутинных делах. Постепенно входили в курс дела, научались делать какие-то новые для себя манипуляции — интубации, постановку катетера в центральные вены, ушивание ран и пр. и пр.

В общем, это было очень полезное для меня время. Одновременно Алон записал всех нас на курс усовершенствования по лечению неотложных состояний, который проводился для врачей раз в неделю при Тель — Авивском университете в течение 2 семестров, причем добился, чтобы обучение было для нас бесплатно.

Таким образом, все это было хорошей школой, позволившей сократить разрыв между требованиями к врачу в России и в Израиле. Естественно, дома приходилось много читать, готовиться, делать всякие сообщения, доклады. Кроме медицины, такая учеба очень развивает язык, даже два — иврит и английский. Вся профессиональная литература — на английском, а говорят на работе, естественно, на иврите.

На последнюю ротацию я снова попал в то же отделение терапии к доктору Пику — это был последний месяц перед началом работы в приемнике.

Тут уже я себя чувствовал совсем по — другому, чем в предыдущий раз. С ивритом было уже нормально, я много дежурил в отделении и меня там хорошо знали, за это время удалось поднатаскаться в медицине, и на обходах заведующего я не пропускал ни одного случая продемонстрировать, какой я стал начитанный и грамотный. Естественно, не преминул я подойти к заведующему отделением, попроситься на специализацию по терапии. Так же естественно он меня не взял — отговорился отсутствием мест, хотя и пообещал иметь в виду, в случае чего. Но острота проблемы была уже снята — меня ждало место в приемнике, без работы я уже не останусь.

Наконец последний месяц в терапии завершен, и я вышел работать в приемный покой в качестве врача общего профиля.