СНОВА НА ЗЕМЛЕ ДРУЗЕЙ (Вместо послесловия)

СНОВА НА ЗЕМЛЕ ДРУЗЕЙ

(Вместо послесловия)

Я давно мечтал об этой поездке. Правда, в 1964 году мы почти всей группой (Ольга-Комар, Алексей Шаповалов — Гроза и автор этих строк) впервые после войны побывали в Кракове по приглашению Президиума Рады Народовой города Кракова и Общества польско-советской дружбы.

Надолго запомнилась насыщенная волнующими, радостными событиями поездка. Выступления по радио, местному телевидению… Президиум Рады Народовой устроил в нашу честь прием. Имена членов группы «Голос» — это было для всех нас большой честью — навечно занесли в списки спасителей города. Рада Народова наградила членов группы «Голос» Золотым Знаком города Кракова. Годом раньше правительство народной Польши удостоило нас высшей военной награды — «Виртути Милитари».

Были и встречи с боевыми друзьями. Но уже тогда Юзеф Зайонц, Владислав Бохенек, Новаки, Гардый, Тадек просили нас почаще и в неофициальной обстановке бывать на земле польской. Мои друзья несколько лет подряд приглашали меня с семьей «на лято»: «Гарантируем отличный отдых».

Да и мне самому хотелось не спеша поездить, походить по памятным местам, маршрутами «Голоса».

В июле 1969 года мы всей семьей наконец-то отправились в путь.

На пограничной станции, в польском городе Пшемышль, нас встретил Тадеуш Григорчик (Тадек).

— Едем ко мне в Жарки, — как о чем-то давно решенном, сказал мой друг.

В Жарках — мы добрались туда глубокой ночью — нас ждал сюрприз. Несмотря на позднее время, дом Тадека гудел как улей. С самого вечера на встречу пришли десятки людей: бывшие партизаны, товарищи по оружию, многие с семьями.

Воспоминания, тосты. И снова воспоминания.

— А помнишь, какая это была радость, когда с того света появилась Ольга Совецка?

— И как мы вместе штурмовали Бабью Гуру?

По голосу, по интонации, по знакомому жесту узнаю хлопаков Тадека: Збишека, Янека.

…Золотая корона волос. И такая сияющая, гордая, совершенная красота. Ошеломленный, гляжу в чуть улыбающиеся, озорные до дерзости, чем-то очень знакомые глаза. Ну конечно, Геленка — связная Тадека. В октябре 1944 года ей было лет пятнадцать. Она замужем, имеет троих детей. Живет в Варшаве. Узнав о предстоящей встрече, бросила все дела и тоже приехала в Жарки.

Гелена первая запела, и все подхватили старую партизанскую песню.

«Раз певным вечором, — рассказывала песня, — рушились мы в поле, чтобы сделать отличную работу: «немцев разброить, и поляков дозброить, заслужить нахвалу и честь».

Голос у Гелены теплый, грудной:

За партизанем дзевчина плаче.

Не плачь, дзевчина, не лей слез.

Може, еще се зобачимы

Бендземы разэм — я и ты.

Не одна из присутствующих здесь женщин не дождалась своего милого с Подгалья, с партизанских Бескид. И хоть песня заклинала «не лить слез», думается, не у меня одного что-то щекотало и вздрагивало в груди и на сердце закипали слезы.

Чтобы как-то перебить настроение, Тадек стал вспоминать веселые партизанские скороговорки:

Секера, мотыка, пилка, шклянка.

В ноцы налет — вдзень лапанка.

Секера, мотка, пилка, нуж,

Пшеграв Гитлер войну ющ[10].

Утром гости разошлись, а мы днем в лесу собирали грибы, бруснику, малину. Под вечер выехали в Краков. Нашим постоянным гидом в поездке был Владислав Бохенек (Владек). Загадочно улыбаясь, он повез нас за пределы старого Кракова. Вскоре впереди показался современный индустриальный город.

Стройные ряды жилых блоков. Светлые открытые балконы-лоджии. Молодые парки. Лес труб, словно стволы гигантской зенитной батареи, устремленных в небо. Доменные печи. Сложное сплетение конструкций. И на бетонных стрелах огромные буквы: «Гута имени Ленина».

Гута чем-то сродни нашей «Запорожстали».

Мы каждый раз останавливались то у одного, то у другого предприятия. Владислав с гордостью показывал сталелитейные заводы, ультрасовременные прокатные цехи, коксохимические и цементные заводы, мощную силовую электростанцию.

На старой моей карте — я захватил ее с собой — тут значилось поле. В сорок четвертом году гитлеровцы в этих местах спешно рыли траншеи, строили бункера. Центр дважды просил уточнить квадрат именно этого района. И Курт Пекель снова и снова склонялся над схемой укрепрайона.

— Здесь и было поле, — подтвердил Владислав. — Отсюда в январе тысяча девятьсот сорок пятого года войска Конева прорывались на Краков.

Я искал очень памятный для меня населенный пункт Могила. В этом селе из дома Сендеров пришли в эфир первые донесения радистки Комар. Сендеры всегда охотно принимали наших связных. В сорок пятом году и село Могила, и огромное заснеженное поле на несколько часов превратились в ожесточенное место битвы, в настоящую могилу для гитлеровцев.

Позже, когда сюда пришли первые строительные бригады, они то и дело натыкались на остовы танков, на ржавые каски, снаряды и патроны.

— Советский Союз, — рассказывал тем временем Бохенек, — как и в годы войны, снова пришел нам на помощь. Нову Гуту мы строили, опираясь на ваш опыт, вашу поддержку, с помощью ваших проектировщиков, инженеров. И знаете, кто дал имя Ленина Гуте? Вся Польша, весь народ.

Милый Владислав, коханый друже… Я знал его в годы войны, как Кубу, Владека и как непревзойденного мастера по изготовлению разных кенкарт, арбейтсвейзе, печатей фельдкомендатур и прочего. Накануне войны он был уже членом Коммунистического союза молодежи Польши. Когда группа «Голос» приступила к своим обязанностям, Куба, член областного штаба Армии Людовой, руководил подпольным комитетом ППР подокруга Величка.

Через Грозу и Валентину мы получали от него документы, необходимые для легализации членов группы, ценнейшую информацию.

Много сделала для нашей группы и невеста Бохенека — Янина — Иоанна Пашкевич. По заданию Зайонца ей удалось устроиться на работу в конторе соляных копей. Оттуда легче было следить за перемещением воинских частей, эшелонов. И бланки, на которые ставил свои знаменитые печати Бохенек, тоже добывала Янина.

Пани Иоанна Пашкевич-Бохенек теперь член ПОРП, работает экономистом. А муж ее — чародей-алхимик, незаменимый специалист по фальшивкам, стал за эти годы крупным инженером, химиком-металлургом. Теперь работает председателем Комиссии государственного контроля. А в свое время много души, знаний, таланта отдал Новой Гуте.

Нова Гута — часть Кракова, причислена к нему административно. Но это самый настоящий социалистический город, кажется, единственный в Польше без костела, со своим центром, своими светлыми микрорайонами, стадионом, ресторанами, кафе. Мне он очень напомнил шестой поселок, новый жилой массив Запорожья.

Мы оставили «Волгу» на деревенской площади, завернули направо. Этой дорогой я шел к Малику четверть века тому. Много воды утекло с тех пор. Многое изменилось и в Рыбне. Все же я решил никого не расспрашивать и радовался, как старым знакомым, приметам прошлого: дряхлой часовенке, дубу-великану, все так же спокойно и величаво млеющему на солнце.

Еще издалека узнал я подворье Малика, хоть от старого дома осталась только часть. Узнал и хозяина дома. Станислав Малик сосредоточенно и с явным удовольствием тесал какое-то бревно. Лицо его почти не изменилось. Такое же худощавое, энергичное, живое. Глаза спокойные, выжидающие. Только седины в волосах прибавилось. Мы вошли во двор, почему-то по-праздничному украшенный разноцветными флажками.

Малик шагнул нам навстречу, приветливо, хоть и не без недоумения, рассматривая неожиданных гостей.

Узнает — не узнает?

Нет, не узнал.

— День добрый, пан…

— День добрый, — с достоинством ответил Малик.

Хотел броситься к старику, обнять, но…

— Чи ма, пан, для спшедання сливки?

Станислав в ответ только покачал головой: дескать, приезжий пан шутит, какие могут быть сливы в июле? Но, видно, все вспомнил: сентябрьское утро сорок четвертого года, наш пароль. И ответил, как отвечал тогда мне, Груше, Грозе:

— Я сливок не мам, ма ябки.

Мы трижды по-солдатски расцеловались. На наши голоса из дому выбежал сын Малика — Генрих. Почти мой ровесник. В годы войны правая рука отца. Это Генрих после нашего провала в Санках принес мне в лес Скомских одежду, продукты, курево.

— Что же вы нас не предупредили? Знай, что приедет капитан Михайлов да еще с семьей, мы бы и свадьбу перенесли.

Так вот почему праздничные флажки, длинные столы под столетним орехом. Накануне здесь три дня подряд кипело веселье: Генрих выдавал замуж свою дочь. Наше невольное опоздание, впрочем, ничуть не помешало повторению пройденного.

За столом хозяин явочной квартиры группы «Голос» вспомнил такие детали нашей встречи, которые в моей памяти как-то стерлись.

— Пришла соседка, говорит: «Тебя, Станислав, спрашивает человек». Я, только увидел вас, сразу догадался, что к чему: мы с Ольгой Совецкой больше недели ждали капитана Михайлова. Но вида не подаю. Пригласил в хату. Там и обменялись паролями.

…Малик — старый коммунист, антифашист. Он так и говорит: вступил в партию, когда Гитлер пришел к власти. Нашему другу уже семьдесят два года, он пенсионер. Старый коммунист и на пенсии не сидит сложа руки. К его советам охотно прислушиваются земляки.

Мы тепло попрощались с Маликами, пожелали молодым счастливого семейного плавания, спели «Сто лят» и «чтоб в год по ребенку прибавлялось».

В тот же день у нас была еще одна, пожалуй, самая волнующая за всю поездку, встреча.

Мы не смогли подъехать к домику на опушке леса в двух километрах от села Санка. По-прежнему туда нет дороги. И немцы в тот злополучный день 16 сентября 1944 года не могли подъехать машиной к Врублям. Они подошли с трех сторон: Санки, Рыбне, Морги.

Стефу и Рузю мы не застали дома. Они были в поле. Младшая дочь Рузи помчалась за мамой и теткой, и те, запыхавшись, смеясь и плача, прибежали домой. И снова объятия, поцелуи. Сестры предложили отметить встречу в лесу. На знакомой поляне, где меня поджидал Юзеф Скомский, мы разожгли костер. Земняки, испеченные в золе, получились на славу — хрустящие, с золотистой корочкой, точь-в-точь как это делал наш татусь — Михал Врубль.

Живут сейчас дочки Врубля неплохо. Польское правительство наградило Стефу и Рузю за помощь советским разведчикам Золотыми крестами партизанской славы, назначило сестрам персональную пенсию. Местные власти помогли Врублям провести свет к домику, радио. Внешне дом, приютивший Ольгу с ее рацией, а затем и группу «Голос», почти не изменился. Вот только несколько потемнели бревенчатые стены, срубленные руками татуся.

У Рузи большая семья, четверо детей. Стефа после войны долго и мучительно болела.

С глубоким волнением обошел я после трапезы в лесу комнаты, где мы, бывало, засиживались допоздна с хозяином дома.

Заглянул в амбар — тогда он был под общей крышей с домом, а сейчас передвинут к лесу. В этом амбаре Михал за несколько дней до моего прихода устроил схрон для капитана Михайлова. Амбар и теперь доверху завален сеном.

— Я была во дворе, когда немцы выскочили из лесу. Вижу — к нам. Хотела крикнуть, предупредить, да не успела. На меня накинулись. Схватили. Офицер заставил идти вперед. Сам, пригнувшись, с автоматом шел за моей спиной. Видно, боялся: вдруг в доме партизаны.

Рузю с утра погнали на окопы. Швабы многих тогда гнали на окопы. Меня, Ольгу Совецку, татуся допрашивали во дворе. С Рузей я встретилась в Монтелюпихе. Рузю потом уже взяли, но и она сказала, что ничего не ведает, не знает. Мы с ней сидели в одной камере. Двенадцать дней. Отца увидела в коридоре на третий день и сначала не узнала: так его сильно били. На руках, на спине рваные раны. Он шагнул ко мне: «Две ночи сижу, дзецко, в камере с псами».

…Была такая камера в Монтелюпихе. Чуть сдвинешься с места, руку поднимешь — и натренированные псы бросаются на тебя, терзают твое тело. И еще он крикнул: «Держись, дзецко. Держись!»

Нас каждый день допрашивали: с кем была Ольга Совецка? Кто еще приходил? Где главный командир? Меня ставили лицом к стене. Стреляли. Пули летели над головой. И снова — допросы, допросы, допросы. Потом все прекратилось. Татуся, как мы узнали, вывезли в Освенцим. Его видели там наши знакомые. Погиб наш татусь за день до освобождения Кракова. А нас — в Равенсбрук — женский лагерь смерти.

Две недели нам не давали никакой пищи. И мы бы умерли наверняка, да выручили русские, француженки. Рузя заболела сыпным тифом. Сует мне кусочек сахара: «Возьми, Стефа, мне уже ничего не нужно». В бараке узнали, что в лагерь нас отправили за помощь Советам. И помогали нам многие: кто пайком, кто лекарствами. Где и как их доставали в том аду? То ведают пан бог и его единственный наияснейший сын Иисус. Рузю прятали от разных комиссий, проверок, а то бы ее больную — сразу в печь. Оправилась. Потом, уже после освобождения лагеря американцами, Красный Крест вывез нас в Швецию. Весила я сорок шесть килограммов, Рузя — сорок четыре. Когда меня раздели, врачи удивились, как я еще живу. Потом мы недели две с Рузей учились ходить. Стали проситься домой. Надеялись: жив татусь. Но застали мы осенью сорок пятого года пустой, осиротевший дом. Да что наш дом — вся Польша воскресла «с попелу».

Пока Стефа рассказывает, Рузя хлопочет за столом. Вспомнили старого Скомского. Большой двухэтажный дом. Я поинтересовался, кто теперь живет в бывшей усадьбе Скомского. Рузя улыбнулась:

— Наши дети. Помните каштановую аллею, старый парк? Теперь там новая школа.

— А как молодой Скомский? — поинтересовался я. — Бывает ли в этих местах?

— А как же! Каждое лето. И всегда заезжает к нам. Сказывают, большим профессором стал молодой Скомский. Татусь в него верил, недаром говаривал: «Хоть из панского семени, а чло?век». Будете в Кракове — передайте молодому Скомскому: доброе дело не забывается.

Протяжный, мелодичный «Хейнал» — древний сигнал Мариацкого костела, — плывет над улицами, садами Кракова, над его башнями, шпилями, островерхими крышами, над великолепной готикой его костелов и торговых рядов.

Идем вдоль аллей Плянтов — огромного зеленого кольца, окружающего центр старого Кракова. Бохенек, как и все краковяне, влюблен в свой город. Из рассказа Владислава вставало перед нами далекое прошлое, сегодня и завтра мяста Кракова.

Одним из крупнейших торговых центров Европы увидал Краков, «Кароко», арабский путешественник купец Ибрагим ибн Якуб во второй половине X века.

Краков — ровесник Киеву и во многом как бы повторяет его судьбу.

Киев и Краков… Не так уж много на свете городов, на облике которых столь ярко отразились бы судьбы народов, наций. Киев — «мать городов русских», Краков — «глава и матерь всего королевства».

Именем легендарного перевозчика Кия назван град на Днепре. Мифическим ореолом окружено также имя воинственного вождя Крака. Как гласят народные предания, Крак победил страшного дракона, жившего в одной из пещер Вавельского холма. На этом месте Крак в честь победы основал город и дал ему свое имя.

И трагические страницы в книге истории двух городов — рядом.

1240—1241 годы — годы нашествия полчищ хана Батыя на Киев и Краков. Воскресший из пепла Краков затем официально становится стольным градом Польши.

В прошлую войну черное крыло смерти, разрушения снова коснулось двух городов. Бабий Яр и Освенцим, взорванный Крещатик и заминированный, приговоренный к гибели город на Висле.

Не покорились. Седые главы свои не склонили. Выстояли.

Краков и Киев сегодня — города-побратимы.

Как и Киев, Краков вобрал черты современного социалистического города, неувядаемую красоту прошлого. Притихшие, потрясенные величием человеческого духа, пробивающегося сквозь мрачный фанатизм и аскетизм средневековья, стояли мы в Мариацком костеле перед огромным алтарем Вита Сквоша.

Дерево, ожившее под пальцами великого скульптора — польского Микеланджело, вот уже почти пять столетий глубоко волнует каждого, кто переступит порог храма. В центре алтаря — группа апостолов, поддерживающих скорбящую Деву Марию. Лица, фигуры святых полны динамики, трагизма. Мудрость, страдание, надежды, утраченные иллюзии прорываются сквозь католические каноны. И весь костел святой Девы Марии с его стрельчатыми узорами, сводами, двумя башнями — классический образец поздней готики. Большой двухбашенный костел кажется легким, устремленным в заоблачные выси, чем-то неуловимо напоминает человека с поднятыми руками.

Мы вышли из костела как раз в ту минуту, когда на Мариацкой башне, увенчанной шлемом, появился Трубач, и снова над городом поплыли волшебные звуки «Хейнала».

Вливаемся в оживленно жестикулирующую толпу туристов. Площадь. Я люблю эту шумную многоязыкую площадь. Кого только не встретишь здесь! Краков не случайно называют крупнейшим туристским центром народной Польши.

А вот и земляки-киевляне, присоединяемся к ним. Гид — молодой человек в очках, в модном свитере, со значком Ягеллонского университета — на чистейшем русском (русский изучают во всех школах народной Польши) поведал нам историю «Хейнала». Давным-давно высокая башня костела служила городу сторожевой вышкой. Однажды стражник — стражак — заметил клубы пыли, услышал конский топот: к стенам Кракова лавиной катили на своих низкорослых лошадях татары.

Стражник поднял горн, и сигнал тревоги понесся над спящим городом. Только вражеская стрела, пронзив сердце смельчака, оборвала «Хейнал». С тех пор прошло шесть веков, но ежечасно открывается дверца на башне Мариацкого костела, выступает деревянный трубач, и все повторяется сначала: звучит на все стороны света и внезапно обрывается «Хейнал»: «Жители мирного Кракова, помните».

Перелистывая у Зайонцев телефонную книгу, я без труда нашел знакомую фамилию. Позвонил молодому Скомскому. И ответил молодой Скомский. Но не тот, а сын Юзефа. Сказал, что отец должен быть с минуты на минуту, не успел договорить, как он действительно появился. Я не назвал себя, только поздоровался, однако сразу же услышал в ответ: «День добрый, капитан Михайлов, ждем тебя. Ты будешь самым дорогим гостем».

Юзеф принял меня в собственном доме. Когда-то он в разговорах со мной не скрывал своих опасений: сможет ли он, сын помещика, учиться в новой Польше. Теперь Юзеф профессор права Ягеллонского университета.

В 1945 году землю Скомских отдали настоящим владельцам — крестьянам. Скомский-старший еще шесть лет прожил при народной власти. Перед смертью шутил: «Подари мне, грешнику, Езус Мария, сто лят, и пан Скомский, пожалуй, созреет в коммунисты».

Юзеф после войны (народная власть учла его заслуги перед отчизной) поступил на факультет права, закончил Ягеллонский университет. Прошел на преподавательской работе все ступени: ассистента, старшего ассистента, кандидата и доктора юридических наук. Юзеф подарил мне книгу. Она не так давно вышла в Кракове. «Автономия воли в международном частном праве» — одна из тридцати пяти научных трудов профессора Скомского.

Еще студентом Юзеф женился. Жена — тоже адвокат. Сын Скомских — ему примерно столько лет, сколько было Юзефу в сорок четвертом, — студент факультета права.

Мы выполнили почти всю намеченную программу поездки. Остался только один пункт: Освенцим.

Что такое Освенцим в прошлом, все знают. Самый страшный из гитлеровских лагерей, доведенный до совершенства конвейер смерти. Ежесуточно превращающий в дым, пепел, горы волос, туалетное мыло, муку для удобрения до двух тысяч человек.

Освенцим — четыре миллиона убитых. Среди них наши боевые товарищи: дочь варшавского доктора, советская разведчица Ганка и польский крестьянин, батрак из Санки, Михал Врубль.

С нами Тадек с семьей. От Жарок до Освенцима — час езды. Тадек, один из немногих, кому до освобождения удалось вырваться живым из АИ — сокращенное название Освенцима (концентрационный лагерь Аушвиц).

…Наша «Волга» остановилась на широкой площади у входа в Освенцим. По решению сейма Польской Народной Республики бывший концлагерь объявлен на вечные времена памятником жертвам фашизма и борьбы польского и других народов.

Мы подошли к главным воротам лагеря. Теперь ворота открыты настежь. Опущен черно-белый шлагбаум. Над вратами в бывший ад сохранена страшная по своему цинизму надпись: «Арбайт махт фрай» — «Работа делает свободным».

У входа в музей — памятник Благодарности Советской Армии. 27 января 1945 года войска 1-го Украинского фронта освободили Освенцим.

Пять лет над королевским замком Вавеля зловеще реял флаг с черной фашистской свастикой. Пять лет дымили печи Освенцима. Как хищный стервятник кидается на добычу, так набросились гитлеровские войска, отряды «Мертвая голова», фюреры разных рангов и полномочий на истерзанную, истекающую кровью землю. «Мы, — заявил обер-палач Ганс Франк, — добьемся того, чтобы стерлось навеки само понятие — Польша».

В кинозале музея нам показали двадцатиминутный документальный фильм. Факты. Только факты… Нескончаемой вереницей проходят по экрану десятки тысяч обреченных. Их избивают, травят собаками. А вот и конец пути: «баня» — сауна, где людей травили газом, печи крематория. Перед входом в крематорий пирамиды обуви, детские вещи, игрушки. И кадры Нюрнбергского процесса. Допрос бывшего коменданта Освенцима.

Когда ему задали вопрос: «Правда ли, что эсэсовцы бросали живых детей в пылающие печи?» — он немедленно подтвердил правильность этого, а дальше заявил: «Дети раннего возраста непременно уничтожались, так как слабость, присущая детскому возрасту, не позволяла им работать… Очень часто женщины прятали детей под свою одежду, но, конечно, когда мы их находили, то отбирали детей и истребляли».

А это что такое? Склад тюков. На тюках надписи: «Волос мужской», «Волос женский». Ими набивали матрацы, из них делали носки для немецких подводников.

На экране опять горы ботинок, горы трупов. Оркестр, составленный из лучших музыкантов Европы. Он исполняет «Танго смерти», заглушая стоны несчастных.

Стремясь уничтожить следы своих преступлений, гитлеровцы в январе 1945 года взорвали крематорий, рассчитанный на бесперебойную работу в течение десятков лет (через печи Освенцима и других лагерей Гитлер собирался пропустить, за небольшим исключением, всю Польшу), сожгли и уничтожили лагерную документацию. Стремительное наступление Советской Армии не только спасло польский народ от поголовного истребления, но и не дало уничтожить следы зверства[11].

Многие документы и лагерные объекты уцелели. В музее Освенцима мы видели экспонаты, фотографии, леденящие душу. В лагере систематически проводились опыты над людьми. Заключенных опускали в ледяную воду, чтобы определить, сколько времени человеческое существо может прожить в таких условиях. Проводились опыты с отравленными пулями, заразными болезнями, опыты по стерилизации мужчин и женщин.

Как, где погибла наша Ганка?

«Легкой» смертью в освенцимской «бане»? В «экспериментальном» блоке? В камере пыток? Через какие муки прошел по этой проклятой, пропитанной кровью и пеплом земле наш друг и побратим Михал Врубль? Лично я обязан ему своей жизнью.

У подножия урны с прахом многих жертв Освенцима мы положили букет роз — красный, как кровь Ганки и татуся.

Мертвые живут, если живые помнят.

Слово о побратимах

Вот и завершилось наше путешествие по земле друзей. Подходит к концу и наша повесть. В ней вы, дорогой читатель, познакомились со многими польскими патриотами, без помощи которых группа «Голос» не смогла бы выполнить свою задачу.

Со многими, но не со всеми.

В записной книжке «капитана Михайлова» сохранились зашифрованные имена, клички, короткие боевые характеристики. Во время встреч с Зайонцем, Бохенеком, Тадеком, Гардым мы уточнили старые записи, дополнили их.

Думается, читателю небезынтересно познакомиться с этими страницами. Итак, имена, дела.

Тарговский Игнаци — крестьянин. Живет в Рыбне. Теперь член ПОРП. В его доме некоторое время работала Комар, а позже была явочная квартира.

Очкось Станислав (Скала) — из Чернихува Краковского уезда. Военное звание — капитан. Коммунист. Через него группа «Голос» получала ценную информацию о воинских перевозках немцев.

Ганцарчики Роман и Ян (Збышек и Янек) — партизаны-подпольщики, сотрудничали с группой «Голос».

Пытлик Франц — капитан народной милиции. До войны — член Польского коммунистического союза молодежи. В период оккупации — заместитель командира партизанского отряда имени Людвика Варыньского. Оказывал всемерную помощь группе «Голос», принимал участие в диверсиях.

Ленкевич Ян (Моравский) — связной группы «Голос».

Паер Янина (Янка) — дочь Станислава Очкося. В октябре — декабре 1944 года была связной между Голосом и Грозой.

Солтыкова Клара — пенсионерка. Работая в штабе немецкой части уборщицей, она выносила и передавала связным группы «Голос» использованную копирку, некоторые документы.

Пашкевич-Бохенек Иоанна — жена Владислава Бохенека, в 1944 году собирала для разведгруппы «Голос» сведения о расположении и перемещении немецких воинских частей в районе Кракова и местечке Величка. Экономист, член ПОРП.

Гачол-Навара Станислав (Навара) — в период оккупации командир объединенных партизанских отрядов Армии Крайовой «Жельбет» в чине капитана. Награжден высшими военными наградами Польши.

Сендер Франц — во время оккупации был участником крестьянских батальонов. Вместе с братом Яном первым оказал помощь радистке Комар и разведчице Анке.

Коник Мечислав (Кава) — убит в бою с немцами 18 января 1945 года. Охранял радиостанцию и радистку Комар. Член ППР, командир специальной окружной группы Армии Людовой.

Рак Юзеф — крестьянин из села Тшебиня. В его доме периодически в 1944—1945 годах находились командир «Голоса» и многие члены группы. Всегда помогал группе продовольствием.

Рак Анна — из Тшебини. Укрывала от немцев советских граждан, некоторых из них направила в группу «Голос».

Ничто не забыто. Советское правительство высоко оценило подвиг наших побратимов, верных, бесстрашных товарищей по оружию.

Как бесценную реликвию храню эту очень дорогую мне вырезку из «Красной звезды»:

«УКАЗ

Президиума Верховного Совета СССР

о награждении орденами СССР граждан

Польской Народной Республики

За активную помощь командованию Советской Армии в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в период Великой Отечественной войны и проявленные при этом мужество, инициативу и стойкость наградить граждан Польской Народной Республики:

Орденом Отечественной войны 1-й степени

1. Бохенека Владислава Яновича.

2. Врубля Михала Мацеевича (посмертно).

3. Зайонца Юзефа Францишковича.

Орденом Отечественной войны 2-й степени

1. Зайонц Валерию Яновну.

2. Очкося Станислава Яновича.

3. Прысака Юзефа Юзефовича (посмертно).

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

Н. Подгорный

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР

М. Георгадзе

Москва, Кремль 7 мая 1968 г. 

В 1944—1945 годах в районе города Кракова, оккупированного фашистскими захватчиками, действовала группа советских военных разведчиков во главе с Евгением Степановичем Березняком.

Большую помощь разведчикам в выполнении заданий командования 1-го Украинского фронта оказали польские патриоты Бохенек Владислав, Врубль Михал и их товарищи, проживающие в Кракове.

В исключительно трудных условиях оккупационного режима разведгруппа Е. С. Березняка установила связь с местными партизанами и польскими подпольщиками и с их помощью добывала ценную информацию о противнике, о дислокации воинских частей оккупантов и об их составе.

Советские разведчики совместно с польскими патриотами — супругами Зайонц Юзефом и Валерией, Владиславом Бохенеком, Юзефом Прысаком и другими товарищами по оружию — сумели предотвратить подготовленное фашистами уничтожение бывшей польской столицы города Кракова, сохранить его исторические культурные памятники».

(ТАСС)

«Красная звезда», 9 мая 1968 года.