Казус

Казус

Жорес не раз становился жертвой своего чрезмерного доверия к людям, которые часто казались ему лучше, чем они были на самом деле. Во все, что он делал, Жорес вносил искреннее чувство, благородную страстность. Иногда это становилось источником его слабости. Он либо идеализировал действительность, либо видел ее в слишком мрачном свете. Стремление предотвратить опасность, устранить зло доходило у него до того, что в азарте борьбы он стремился достичь цели любой ценой. Иногда слишком дорогой. Вот так судьба и втянула Жореса в злосчастную историю с Мильераном.

Адвокат, журналист, сотрудник газеты Клемансо «Жюстис», он впервые стал депутатом одновременно с Жоресом в 1885 году. Честолюбивый молодой политик, циничный и холодный, Мильеран сначала пытался сделать карьеру в партии радикалов. Однако панамский скандал, в котором оказались замешаны и лидеры радикалов, подсказал ему другой путь к карьере. Рост социалистического движения убедил его, что это движение рано или поздно станет выгодным трамплином для прыжка к власти. Мильеран выступал защитником на судебном процессе Гэда и Лафарга; после выборов 1893 года он перешел к социалистам и в конце концов стал во главе независимых. Правда, его социализм очень походил на взгляды радикалов. Это он выдвинул знаменитую программу Сен-Манде из трех пунктов; завоевание власти при помощи выборов, передача государству отдельных отраслей экономики, международное сотрудничество рабочих. Хотя о революции здесь не могло быть и речи, Гэд, переживавший столь же пламенное, сколь и неожиданное для него увлечение парламентаризмом, заявил на том же банкете, что избирательного бюллетеня достаточно для захвата власти. Если уж Мильерану удалось в какой-то мере, хоть и временно, подучить поддержку непримиримого Гэда, то что стоило ему обвести вокруг пальца добряка Жореса? Ему действительно удалось втереться в круг его друзей. Он бывал в Бессуле, и мадам Мильеран обменивалась визитами с мадам Жорес.

Мильеран уже давно стал выразителем необыкновенно гибкого социализма. «Надо, — говорил он, — чтобы социализм перестал внушать страх». И он давал понять буржуазии, что ей нечего опасаться его, мильерановского, социализма. В июне 1898 года он заявил в палате, что выше всех вопросов теории для любой партии должны быть «честь, величие и безопасность отечества», что социалисты готовы оказать «безусловную поддержку» правительству, вставшему на путь республиканских реформ. Сначала он решительно отказался участвовать в борьбе из-за дела Дрейфуса, боясь, что это повредит ему на выборах. После выборов, поняв, что победа будет за дрейфусарами, он в последний момент к ним присоединился. В июне 1899 года, когда Франция с тревогой ожидала исхода томительно долгого правительственного кризиса, Мильеран решил, что его час настал.

Этот всегда скрытный, недружелюбный человек был весьма любезен с влиятельными людьми из буржуазных партии. Весной 1899 года он вступает в доверительные беседы с некоторыми крупными политиками, высказывая идею, что лучшим выходом из создавшегося в стране критического положения было бы сформирование правительства с участием достаточно разумного и авторитетного социалиста. Эта идея стала циркулировать в высоких политических сферах. И хотя твердолобых буржуа она шокировала, дальновидные люди отнеслись к ней с интересом.

В самом деле, они уже задумывались о том, что пора бы и прекратить это всем осточертевшее дело, из-за которого стал страдать даже международный престиж Франции. Конечно, пресечь деятельность зарвавшихся монархистов и клерикалов не так уж трудно: стоит лишь арестовать их крикливых, но далеко не героических вожаков. Но не откроет ли это дорогу социалистам, опиравшимся на массы, все более доверявшим им? Настало время остановить этот опасный рост революционных тенденций, столь усилившийся после Панамы и дела Дрейфуса. Французская буржуазия имела кое-какой опыт подобного рода. В 1848 году социалист Луи Блан, войдя в правительство буржуазии, оказал ей неоценимые услуги. Разумеется, необходимо было обладать решительностью и большой широтой взглядов, чтобы предпринять заманчивый эксперимент.

Нашелся человек, у которого эти качества имелась. Умный, энергичный, сдержанный деятель партии оппортунистов Пьер Вальдек-Руссо не зря получил от своих поклонников прозвище «аристократа буржуазии» и «Перикла Третьей республики». Именно ему предложили возглавить кабинет, которому предстояло решить двойную задачу: прекратить дело и одновременно обуздать социалистов, одним ударом отбросить крайне правых и крайне левых. Естественно, что Вальдек-Руссо в первую очередь вспомнил о Жоресе, наиболее популярном из всех социалистов. Жаль, что такой талантливый оратор слишком честен; ведь он действительно верит во все, что говорит. Иное дело Мильеран, человек деловой, который к тому же сам так и рвется к министерскому портфелю. Вальдек-Руссо быстро столковался с Мильераном, дав ему понять необходимость поддержки участия социалиста в кабинете со стороны его партии. А этого нелегко добиться, ибо Вальдек-Руссо решил одновременно включить в правительство генерала Галиффе, кровавого палача Коммуны, при одном упоминании имени которого руки всех честных социалистов сжимались в кулаки. Галиффе оказался необходим Вальдеку, чтобы убрать наиболее одиозных генералов, упорно оправдывавших все мошенничества генштаба в деле Дрейфуса.

Мильеран взял самую щекотливую сторону дела на себя. Разумеется, он не надеялся получить поддержку Жюля Гэда, с которым он к тому же еще два года назад испортил отношения, помешав ему установить контроль над редакцией «Птит репюблик». Жорес — другое дело. Жорж Ренар как-то рассказал ему, что Жорес, прогуливаясь однажды в окрестностях Бессуде, по какому-то поводу горячо воскликнул:

— О! Власть! Какая великолепная вещь! Какое великое дело!

О какой власти говорил Жорес? Его более конкретное и более ответственное высказывание, сделанное перед аудиторией социалистов год назад, звучало совсем не в унисон с замыслами Мильерана:

— Социализм не может согласиться на частицу власти: надо, чтобы он получил всю власть целиком… Партия, которая предлагает полную реформу общества, замену одного принципа собственности другим принципом, может согласиться только на полную власть. Если она получит только часть ее, она не получат ничего, ибо частичное влияние будет нейтрализовано господствующими принципами существующего общества.

Однако в последнее время Жорес с растущей тревогой говорил не раз, что республике грозит смертельная опасность и что задача ее спасения более неотложна, чем любые теоретические разногласия. Это позволяло надеяться.

11 июня Мильеран запустил пробный шар, опубликовав в газете «Лантерн» статью, где говорилось, что «новый кабинет должен быть создан только для спасения демократии и свободы». Мильеран ничего не говорил о своем участии в правительстве, но весь тон статьи свидетельствовал в свете последующих событий, что она была этапом в психологической подготовке к тому, что за кулисами уже было решено. 18 июня в газетах прямо сообщалось о том, что в правительство Вальдек-Руссо войдет Мильеран.

21 июня в Бурбонском дворце состоялось заседание парламентской группы социалистов. Обсуждалось политическое положение. Мильеран взял слово и довольно небрежно сообщил, что, как уже все, наверное, слышали, ему предложили войти в правительство. Однако переговоры по этому поводу не привели к конкретному результату. Мильеран подчеркнул, что он действовал только от своего собственного имени и не выступал от лица парламентской группы социалистов. Весь этот эпизод, сказал Мильеран, уже достояние прошлого.

Раз так, то естественно, что его сообщение никого не взволновало. К тому же Мильеран не возражал, когда Вайян сказал, что социалисты не собираются участвовать в правительстве. Сразу после окончания заседания он поехал в Клэрфонтэн, в загородное поместье генерала Галиффе, где его встретили Вальдек-Руссо и хозяин дома. Здесь они окончательно обо всем договорились, а 22 июня сообщение о составе правительства было опубликовано.

Вайян, лидер бланкистов, выступавших в это время вместе с гэдистами, узнав об этом, не поверил своим ушам: ведь только вчера Мильеран дал понять, что ничего подобного не предвидится. И вдруг сегодня такая новость! «Этого не может быть», — подумал Вайян и немедленно отправил следующую телеграмму:

«Дорогой Мильеран!

Я надеюсь, что написанное мною, я горячо желаю этого, не основано на действительности. Но как это ни невероятно и невозможно, раз говорят об этом, я должен обратиться к вам по этому поводу.

Ходят слухи, что вы участвуете в министерской комбинации, в которую входит Галиффе. Это перечеркивает все, о чем говорилось вчера в социалистической группе. Если и есть имя, о котором не может быть и речи, ибо оно воплощает для нас все преступления версальской реакции, то это имя Галиффе. Его присутствие в правительстве — это провокация против нас, вызов, на который мы должны ответить. Убийцу и врага рабочего класса и социализма назначают военным министром — министром войны против нас.

Это кажется мне столь возмутительным, столь низким, что я не могу поверить этому и надеюсь, что вы меня как можно скорее убедите в противном и успокоите. Это кажется мне тем более невозможным, что этот странный слух предполагает то, чего я не допускаю: что вы согласны на такое соседство и вы не считаете подобное министерство невозможным с республиканской точки зрения.

В свое время достаточно было контакта с Галиффе, чтобы Гамбетта потерял всю свою популярность, и совершенно заслуженно.

В надежде, что все эти тревоги окажутся напрасными, примите, дорогой Мильеран, уверение в сердечной дружбе и привет»,

В тот же день Мильеран ответил бывшему коммунару, что он действительно вошел в правительство, считая это исполнением своего долга, и что будущее рассудит их.

Жоресу Мильеран сообщил обо всем уже после того, как дело было решено. Он поставил его перед совершившимся фактом, Жорес сначала умолял Мильерана отказаться. В ходе длинного разговора они так ни до чего и не договорились окончательно. Вальдек-Руссо, узнал, что есть опасность отречения социалистов от Мильерана, решил действовать сам. Он написал Жозефу Рейнаку, близко связанному с Жоресом, чтобы тот оказал на него влияние. Кандидат в премьеры писал, что от решения социалистов зависит все. «Убедите их, — писал Вальдек-Руссо, — что только Галиффе может поддержать меня перед армией, весь кабинет, республику перед Европой. Если социалисты не согласятся, то произойдет самое худшее», — шантажировал Вальдек.

Жорес выслушал Рейнака, твердившего ему, что в случае его отказа поддержать Мильерана Франция неминуемо попадет в руки самой черной реакции, что республика погибнет, что другого выхода нет.

— Это будет ужасно, — со вздохом сказал Жорес. Но Жорес еще не принял решения. Он мучительно думал, решал и не мог решить. Внезапно на его плечи легла ответственность за судьбу французского социализма, за судьбу республики, за судьбу самой Франции.

Не только Жозеф Рейнак уговаривал Жореса. Его коллеги из «Птит репюблик» Вивиани и Бриан горячо одобряли Мильерана: они сами только и мечтали о министерских портфелях. И вот наконец-то желанный прецедент! Нельзя упустить такую возможность, решили они. Но какова будет реакция Жореса? Сами они не осмелились говорить с ним. Решили действовать через Люсьена Герра, пользовавшегося авторитетом у Жореса. Тот сразу согласился и телеграммой пригласил Жореса для срочной беседы на улицу Ульм в Эколь Нормаль, где Герр заведовал по-прежнему библиотекой.

— Скажите, Жорес, — говорил Герр, — разве возможна победа в деле Дрейфуса, окончательная победа справедливости без компромисса Вальдека? А что будет с единством социалистов, еще столь молодым и столь слабым, для которого вы затратили столько усилий, если жоресистская партия отделится от уморенных и независимых социалистов? Если эта партия распадется на две части, из которых одна во главе с вами, ее вождем соединится с экстремистами?

Жорес молча соглашался с этими аргументами. Но неужели они не могли найти менее вызывающей личности, чем Галиффе? Объединиться с этим палачом, тогда как тридцать тысяч мертвых коммунаров вопиют об отмщении!

— Нет, это невозможно! — твердил Жорес.

Герр снова повторял, что только Галиффе сможет удержать в повиновении генералов армии, удержать армию во власти республики, что сама его жестокость в данном случае послужит доброму делу. Он напоминал, что, собственно, уже все решилось, уже нельзя уйти от факта и надо лишь определить линию поведения в связи с этим фактом.

— Надо, выбирать. Либо дезавуируйте нового социалистического министра, либо поддержите его; третьего не дано!

Жорес молчал, а Герр продолжал настаивать.

— В первый раз со времени Коммуны социалист участвует в правительстве. И такой непримиримый буржуа, Вальдек-Руссо, пригласил его! Ведь это триумф социалистической идеи, когда оказывается, что нельзя спасти республику без пролетарской партии! Конечно, возможно ожесточенное сопротивление крайней реакции и социалистических экстремистов. Но надо спасать республику! У вас есть другое средство для этого? Разве вам удалось убедить Гэда поддержать нашу борьбу против генералов и аристократов? Другого выхода нет. Вспомните, Жорес, что вы сами говорили: «Надо уметь быть популярным, но надо уметь использовать свою популярность».

Жорес решил поддержать вступление Мильерана в правительство Вальдек-Руссо. Он принял самое тяжелое решение в своей жизни. Жорес знал, что он ставит на карту всю свою судьбу политического деятеля. Он знал, что многие не поймут его, будут возмущены им, отвернутся от него. Он предвидел, как на него обрушится яростный гнев тех, кто, по его мнению, исходят из готовых революционных формул, не желая считаться со всей сложностью жизни, и он готов был пожертвовать собой для спасения республики. Страх за ее судьбу вытеснил опасения за судьбу его личной социалистическое деятельности. В глубине души он проклинал Мильерана, теперь ему стало ясно многое в поведении этого карьериста, поступившего так подло. Ведь он даже не попытался найти другой путь. Можно было бы объявить о парламентской поддержке социалистами правительства Вальдек-Руссо без непосредственного участия в нем социалистического представителя. Но Мильеран намеренно обделал все за спиной Жореса; ему-то нужен был лишь министерский пост, А платить за это придется дорогой ценой ему, Жоресу. Но надо было нести свой крест.

24 июня 1899 года в «Птит репюблик» появилась статья Жореса:

«Республика в опасности. Если министр имеет смелость для ее спасения обрушиться на бунтарей в погонах, то нам неважно, какими орудиями он пользуется. Нам нужны дела; качество исполнителей нас не касается. Со своей стороны, и на мою личную ответственность я одобряю, что Мильеран согласился вступить в министерство борьбы.

Важно, что буржуазная республика, защищаясь против окружающего ее военного заговора, сама заявляет, что нуждается в энергии социалистов. Каковы бы ни были непосредственные результаты такого положения, это останется важным этапом в истории. Я полагаю, что смелая, побеждающая партия не должна пренебрегать этими предложениями, которые делает ей судьба, этими перспективами, которые ей открывает история… Мильеран взял на себя страшную ответственность, и от него зависит теперь, чтобы этот дерзкий шаг принес пользу республике и социализму».

26 июня новый кабинет, возглавляемый Вальдек-Руссо, появился в палате. Новый премьер сначала держался хладнокровно и солидно, в то время как семенивший вслед за ним Мильеран шел, ни на кого не глядя, втянув инстинктивно голову в плечи, И тут началось такое, что даже славившийся своей выдержкой Вальдек-Руссо оказался в состоянии нервного припадка.

— Да здравствует Коммуна! — кричали с левых скамей.

— Долой палача Коммуны!

— Убийца! — загремел зал при появлении генерала Галиффе,

Новый военный министр повернулся к левым и нагло бросил:

— Убийца? Я здесь!

Четверть часа стоял невообразимый шум. Председательствующий Дешанель был не в силах водворить порядок. Наконец Вальдек-Руссо, давно уже стоявший на трибуне, произнес первые слова правительственной декларации. Но тут же их заглушили новые крики протестов. Декларацию из 50 строчек Вальдек читал почти целый час. Но толком ее так никто и не услышал. Палата бушевала. Негодующие возгласы неслись отовсюду. Если слева осыпали проклятиями Галиффе, то справа — Мильерана…

Многие радикалы, оппортунисты считали состав правительства выражением безумия и острого помешательства. Кабинет Вальдек-Руссо с трудом собрал большинство всего лишь в 25 голосов. Это, впрочем, не помешало ему находиться у власти рекордное время — почти три года. Вальдек-Руссо с полным основанием говорил, что включение в правительство Мильерана оказалось «удачным и необходимым ходом». Естественно, с точки зрения буржуазии. Предательство Мильерана привело к глубокому кризису французского социалистического движения.

Гэдисты, бланкисты, часть алеманистов сразу объявили, что их депутаты выходят из общей социалистической фракции и образуют самостоятельную группу. А 14 июля 1899 года эти три левые социалистические организации опубликовали манифест, прозвучавший как объявление войны всем, кто поддержал вступление Мильерана в правительство. В нем говорилось в крайне резких выражениях, что, выходя из объединенной социалистической фракции, революционные социалисты действуют не под влиянием простого выражения гнева и возмущения, а с тем, чтобы покончить с ложной социалистической политикой компромиссов, которая давно уже подменяет революционную и классовую политику социалистической партии. Вступление в правительство Вальдек-Руссо социалиста рука об руку с палачом коммунаров произошло в таких опасных и скандальных обстоятельствах, что оно делает больше невозможным «какое-либо соглашение между теми, кто скомпрометировал честь и интересы социализма, а теми, кто решил их защищать».

«Социалистическая партия является классовой партией, и она не может, не рискуя самоубийством, превратиться в министериалистскую партию. Она не может делить власть с буржуазией, в руках которой государство являемся только орудием консерватизма и социального угнетения. Ее задача заключается в том, чтобы вырвать эту власть и сделать ее инструментом освобождения и социальной революции.

Мы являемся партией оппозиции и партией оппозиции должны остаться, посылая наших представителей в парламент и в другие выборные органы, как во вражеский лагерь, только для того, чтобы бороться с враждебным классом и его различными политическими представителями».

Жорес был поражен в самое сердце, он называл манифест ударом ножа в спину. Он ожидал возмущения, но заявление об окончательном разрыве, о невозможности какого-либо соглашения уязвило его до глубины души. Ведь сам Гэд так преклонялся перед парламентской деятельностью социалистов! Ведь это он открыл новую Мекку, объявив Рубэ, где его избрали депутатом, священным городом! И разве Гэд предлагал какую-либо иную действенную тактику? Ведь он упорно уклонялся от участия в борьбе, охватившей страну из-за дела Дрейфуса, ничего не делал для защиты республики!

Но главное, что удручало Жореса, это полный крах его надежд на единство социалистов, которого он так добивался. Он, конечно, отметал соображения, которые нашептывали ему независимые, что якобы Гэд действовал из-за давней зависти к влиянию, столь быстро приобретенному Жоресом, из-за озлобления, вызванного конфликтом по доводу контроля над «Птит репюблик». А так думали многие, даже столь влиятельный гэдист, как Лавинь, руководитель социалистов в Жиронде. Правда, были среди гэдистов люди, которые радовались всему происшедшему, поскольку удалось окончательно порвать с Жоресом и независимыми. Личный друг Гэда Шарль Бонье писал: «Ура! Нет больше союза с Жоресом и прочими!»

Но более серьезные и дальновидные люди среди гэдистов думали иначе. Поль Лафарг, узнав, как тяжело переживает Жорес разрыв, объявленный манифестом, написал ему на другой день после его публикации специальное письмо: «Мы озабочены исключительно новым министериалистским методом… Как вы можете думать, что мы, симпатии которых к вам и наше восхищение вашим исключительно лояльным характером и вашим революционным темпераментом вам должны быть известны, как вы можете думать, что мы могли бы отнести вас к категории тех, кто одурачивает пролетариат?»

Но Лафарг все же считал одобрение Жоресом поступка Мильерана тяжелой ошибкой. Жорес сам искренне пытался наедине со своей совестью найти ответ на вопрос: а мог ли он поступить иначе?

Ответ на этот вопрос многие ищут уже не один десяток лет. Выходят все новые и новые книги, в которых снова, в который раз, анализируются причины возникновения знаменитого казуса Мильерана, породившего бурные страсти, охватившие все мировое социалистическое движение. До сих пор в разных странах разные люди вновь и вновь пытаются найти объяснение действиям Жореса. В 1965 году во Франции появился монументальный труд историка-марксиста Клода Виллара, тщательно работавшего много лет в архивах, раскопавшего немало новых документов и скрупулезно изучившего все, что имеет отношение к знаменитому казусу. Никто из ученых еще столь солидно и основательно не занимался этим делом так, как Клод Виллар. «Не проложили ли дорогу мильеранизму, — пишет французский ученый-коммунист, — гэдисты, которых влекли за собой ошибки прошлого, их теоретические уступки, их избирательная эволюция, их стремление действовать в рамках законности? Рассматривая крупнейшие проблемы современности только в облаках абстракции, не оставили ли гэдисты Жоресу и его друзьям единственную возможность конкретного ответа в решающий момент на решающие вопросы? Даже если тактика Жореса и его сторонников может показаться ошибочной, не имеют ли они в глазах трудящихся огромную заслугу в связи с тем, что они открыли перспективу немедленной и единой борьбы одновременно за улучшение их положения и за принципы справедливости, истицы, демократии, которые были им так дороги?»

Но это отнюдь не значит, что действия Жореса были совершенно безупречными. Он, конечно, преувеличивал опасность монархического переворота. Монархисты давно уже растеряли свои силы и свои шансы. Они сами признали это, пойдя на политику пресловутого «присоединения». Даже люди, для которых монархия могла бы быть только привлекательной, признавали, что шансов у нее во Франции нет. Царский посол тех времен в Париже князь Урусов писал в Петербург, что во главе монархистов «нет способных и решительных людей, а идеи которые они проповедуют, не могут больше увлечь за собой массы». Его германский коллега Мюнстер, в свою очередь, доносил в Берлин, что он решительно не верит в возможность государственного переворота, ибо для этого «нужен энергичный человек, которому доверяла бы армия и который имел бы опору в народе. Такого человека я не вижу».

Но ошибку Жореса в самый момент казуса можно понять и объяснить. Поддержка Мильерана была продиктована, кроме всего прочего, его доброй душой, верностью по отношению к неверным друзьям, слабостью, которую он питал к Люсьену Герру, и, конечно, тем, что его социалистические убеждения вытекали из его романтического идеала республики. Хуже другое: отбиваясь от нападок гэдистов, увлеченный логикой борьбы, Жорес стал потом оправдывать ее и слишком возводить в принцип.

Но Жорес оказался и самой страдающей стороной во всей длительной борьбе из-за казуса. Сначала он увидел, как рушился его идеал социалистического единства и как между независимыми и революционными социалистами возникала и стала углубляться пропасть. Он получил печальное удовольствие наблюдать глубокий кризис, поразивший из-за казуса Мильерана партию Гэда, Французскую рабочую партию — наиболее мощную и организованную силу французского рабочего движения. Она имела тогда 17 тысяч членов, половину всех организованных социалистов. На выборах 1898 года гэдисты собрали 294 тысячи голосов, сорок процентов тех, кто голосовал за социалистов.

Еще до казуса некоторые лидеры гэдистов не хотели идти на единство, опасаясь усиления влияния Жореса, так добивавшегося этого единства.

— Чем скорее наступит окончательный разрыв, тем лучше, — постоянно говорил Шарль Бонье.

Но вот этот долгожданный разрыв произошел, и оказалось, что гэдисты теряют свою собственную партию.

Когда 23 июня было опубликовано заявление, что гэдисты и бланкисты выходят из единой социалистической фракции, под этим заявлением стояли подписи всех их депутатов. Но сразу же посыпались протесты. Оказалось, что подписи многих гэдистов появились без их ведома. Как Гэд ни настаивал, восемь депутатов его рабочей партии проголосовали за правительство Вальдека с участием Мильерана.

А затем начались выступления местных организаций рабочей партии против гэдистского манифеста войны. Значительная часть этих организаций, почти половина, поддерживает Жореса и отвергает непримиримую линию лидера своей партии. Даже известные бастионы гэдизма — Лилль, Рубэ — оказались поколебленными. Многие резолюции выражали мнение, что вступление социалиста в правительство — прямое логическое следствие политики самого Гэда, проводившейся им несколько лет.

В августе 1899 года в Эперне собрался Национальный съезд Французской рабочей партии. Разгорелись жаркие споры о казусе. Известные гэдисты резко выступили против злоупотребления их именами, произвольно поставленными под «манифестом войны». Многие говорили, что республика действительно в опасности, что Жорес прав, что у него не было другого выхода. Чтобы не допустить открытого раскола партии, Гэду пришлось примириться с включением в резолюцию пункта о том, что возможны случаи и обстоятельства, когда социалистам придется сотрудничать с буржуазией в составе общего правительства. Это сводило насмарку все гневные тирады Гэда по адресу Жореса. Но он был рад и этому исходу конгресса.

— Это полная победа, это триумф, — радостно повторял Гэд после его окончания.

— Героический конгресс, — как всегда, поддакивал Бонье.

— Не увлекайтесь, — сдерживал их Лафарг, — вспомните о разногласиях.

— Триумф? — восклицал лидер гэдистов Жиронды Лавинь. — Ваш триумф слишком платонический и смешной. Ведь даже эту резолюцию вырвали под нажимом. Вы, Гэд, может быть, и спасли партию, но только в теоретическом, я бы сказал, в академическом смысле. Фактически, реально вы ее потеряли. Вы великолепно витаете в облаках чистой «идеи», но вы плохо связаны с обыкновенной жизнью…

— Делегаты не выступили против Жореса, — раздраженно заметил Бонье, — чтобы не потерять поддержку своих организаций. Ну откуда у него такая поразительная популярность?

Однако гэдисты были лишь одной, хотя и самой сильной, из восьми существовавших тогда во Франции социалистических групп. Независимые социалисты, не уступавшие по своему влиянию гэдистам, все поддерживали Жореса. А в других организациях оказалось также много его сторонников. Комитет социалистического согласия 23 июня подавляющим большинством поддержал Жореса и проголосовал за его резолюцию. Не пошли за Гэдом и профсоюзы. В конечном счете большинство французских социалистов встало на сторону Жореса. Пророческий мираж абстрактной революции Гэда, за которым не было никакой реальной практической политики, никакой жизненной перспективы, большинство французских рабочих не воспринимало. В этом сказывалось, конечно, традиционное влияние домарксистских форм мелкобуржуазного социализма, проявлялась отсталость рабочего движения. Но важно, что это помогает понять позицию Жореса, который шел за массами. Необычайным чутьем он улавливал господствующее настроение грудящихся и выражал его. Правда, это лишь объясняет поведение Жореса, но не оправдывает его.

А как же вело себя правительство Вальдек-Руссо, из-за которого разгорелся весь сыр-бор? Ведь Жорес поддался на уговоры друзей и поддержал вступление Мильерана, поскольку ему обещали, что Вальдек положит конец интригам милитаристов и шовинистов, что начнется политика прогрессивных социальных реформ.

Первым делом он уволил в отставку всех генералов, выступавших против пересмотра дела Дрейфуса. Военная разведка была изъята из генерального штаба и передана в министерство внутренних дел. 12 августа 1899 года отдается приказ об аресте вожаков антндрейфусаров. Правительство официально объявило, что оно получило документальные доказательства существования «обширного заговора, имеющего целью ниспровергнуть парламентскую республику и призвать во Францию герцога Орлеанского».

Хотя и в трагикомических формах, дело дошло до применения оружия. Главарь антисемитов Жюль Герен, чтобы избежать ареста, забаррикадировался в редакции газеты «Антисемит» на улице Шаброль. Больше месяца парижане имели возможность развлекаться наблюдением осады «форта Шаброль», пока 20 сентября Герен не сдался.

7 августа в Бретани, в маленьком городе Рейне, начался новый процесс по делу Дрейфуса, на этот раз публичный. Жорес приехал туда и своими глазами видел бесчинства шовинистов. Особенно возмутила его военщина. Он убедился там, как он сам говорил, что эта преступная каста не имеет ничего общего с нацией. Новый суд явился всего лишь инсценировкой, которая должна была прекратить дело Дрейфуса без особого шума. Его снова осудили, но на этот раз всего на 10 лет. Через неделю после приговора Дрейфуса помиловал президент, и злосчастный капитан оказался на свободе. В итоге ни одна из сторон не была удовлетворена. Борьба продолжалась, и только в 1906 году Дрейфуса полностью реабилитировали.

Во всяком случае, Вальдек-Руссо сумел провести компромиссное решение по делу Дрейфуса, чтобы преодолеть разногласия в лагере буржуазии и сплотить ее против главного врага — против социализма. И как ни поносили «социалистическое» правительство наиболее тупоголовые буржуа, прав был Вальдек-Руссо: Мильеран оказался просто находкой. Прежде всего он устроил такой скандал внутри социалистического семейства, что буржуазная печать, захлебываясь от восторга, писала о смертельном характере кризиса социалистической партии, о конце марксизма, о триумфе республики, поглощающей социализм.

Но еще важнее было ослабить революционный порыв главной силы социалистической армии — рабочего класса. Вальдек-Руссо хорошо понял, что для этого лучше всего убедить рабочих в возможности улучшить свое положение в рамках буржуазного строя. И хотя социальные реформы Мильерана были незначительны по сравнению с уже существующим социальным законодательством в Англии и даже в Германии, они, конечно, не могли не сказаться на развитии рабочего движения.

30 марта 1900 года принимается закон о максимальном 11-часовом рабочем дне. Через четыре года рабочее время должно было сократиться до 10 часов. Затем появились законы о создании при министерствах различных бюро, предназначенных для того, чтобы выработать соглашения рабочих с капиталистами, об учреждении советов труда из представителей хозяев и рабочих, которые служили бы посредниками между ними и предотвращали бы забастовки. Даже по словам Аристида Бриана, пока еще считавшего выгодным оставаться социалистом, это был закон «социального консерватизма» и «гарантии против революции».

Французская буржуазия крайне нуждалась в такой гарантии. 19 ноября 1899 года по случаю открытия памятника «Триумф Республики» в Париже происходила 250-тысячная демонстрация. На красных знаменах рабочих организации красовались угрожающие лозунги: «Да здравствует социалистическая республика!», «Да здравствует Коммуна!» В 1899 году во Франции число забастовок увеличилось в два раза по сравнению с предыдущим годом и продолжало расти небывалыми темпами. Бастуют рабочие Крезо, Вьенна, Шалона, острова Мартиника, Марселя, Кале и многих других промышленных городов. Забастовки часто приобретали политический характер и сопровождались революционными демонстрациями. В борьбе с ними правительство «социальных реформ» не пренебрегало старыми, испытанными средствами. В феврале 1900 года на Мартинике было убито 9 и ранено 14 рабочих-демонстрантов. 3 июля в Шалоне-на-Соне жандармы открыли огонь по толпе забастовщиков, убили троих и многих ранили.

Совсем иной оказалась судьба заговорщиков и антидрейфусаров, арестованных в августе 1899 года. Сначала к суду привлекли 75 человек. Но наказание понесли только четверо. Жюль Герен получил 10 лет тюрьмы, Дерулед, Люр-Салюс — по 10 лет изгнания из Франции.

Такая удивительная снисходительность и такая поразительная жестокость проявились во время деятельности одного правительства, в котором участвовал социалист. Впрочем, если бы он был действительно социалистом, то ему все равно не позволили бы действовать в духе социалистических принципов. Мильерану запретили специальным решением палаты даже говорить об этих принципах.

Впрочем, социалистический министр все же взял свое. По случаю открытия Всемирной выставки 1900 года Мильеран устроил прием в Праздничном зале выставки в честь ее строителей. Буржуазные газеты злорадно описывали респектабельно-буржуазный облик социалистического министра и его супруги, показавших, что они вполне могут принадлежать к «высшему свету». Журнал «Иллюстрасьон» писал: «Рантье! Забудьте о своих кошмарных страхах! Свирепые социалисты, которые находятся у власти, не тронут нашей ренты!» Что касается Мильерана, то его в этом смысле действительно можно было не опасаться.

Жорес видел все это. Он ясно отдавал себе отчет в том, что практическая деятельность Мильерана оправдывает худшие его опасения, что критики казуса во многом оказались правы. Сравнительно легкий разгром верхушки антидрейфусаров и монархистов показал, что опасность, угрожавшая республике, действительно была не так уж велика. Никакого массового движения за ликвидацию республики, за восстановление монархии не было. Тогда ради чего же надо было соглашаться прикрывать интриги и подлость Мильерана, который с презрением отбросил все свои политические, моральные обязанности веред социалистической партией?

И все же Жорес не считал, что он совершил ошибку. Он не мог согласиться с требованием Вайяна и Гэда придерживаться в борьбе за социализм раз навсегда принятой, одной тактики, В сложном мире политики невозможно идти только прямым путем, не допуская лавирования, компромиссов. Такая тактика может принести лишь вред. Для успеха необходима максимальная гибкость. Чтобы победить буржуазию, надо обладать всеми, без малейшего исключения, формами общественной деятельности, надо быть готовым к любой, самой невероятной неожиданности. Нельзя требовать только окончательного, полного успеха и отказываться от частичных возможностей продвижения к нему. Поэтому Жорес не мог согласиться с принципом Вайяна и Гэда: все или ничего.

Если бы была возможность действовать иначе! Но ведь ее не было, ибо гэдистская партия не предпринимала ничего для использования критической ситуации, для подготовки революции. Она просто уклонялась от борьбы. Что же было делать? Видимо, не делать ничего. Но с этим Жорес согласиться не мог. И как ни тяжело защищать данный, весьма двусмысленный, скомпрометированный Мильераном опыт, с точки зрения принципов социалистической тактики, это надо делать. Так решил Жорес. И надо идти вперед, не останавливаясь на месте. А вперед идти нельзя без создания единой, мощной социалистической партии. Вот задача, которая поможет решить все. Это становится главной целью Жореса на предстоявшем вскоре первом объединительном конгрессе всех социалистических организаций Франции.

Гэдисты и бланкисты упорно готовятся к конгрессу. Они озабочены прежде всего тем, чтобы на конгрессе оказалось как можно больше их сторонников, они дерутся за каждый мандат.

Жорес тоже ведет борьбу. На страницах «Птит репюблик» оп защищается от обвинений, выдвинутых против него. Ему приписывают отказ от классовой борьбы, и он излагает свою позицию: «Борьба классов — это принцип, база, основной закон нашей партии. Те, кто не допускает борьбы классов, могут быть республиканцами, демократами, радикалами или даже радикал-социалистами, но они не социалисты. Признать борьбу классов — это значит сказать, что в современном общество существуют два класса, капиталистическая буржуазия и пролетариат, которые находятся между собой в таких отношениях, что полное развитие одного предполагает исчезновение другого».

Но это совершенно не значит, что социалисты должны действовать строго в рамках социально-экономической схемы, применяя неизменную тактику политической борьбы. Установление общественной собственности, говорит Жорес, на место собственности капиталистической представляет собой слишком глубокую экономическую революцию, она выводит на сцену слишком много противоположных страстей, надежд и страхов, чтобы кому-либо было дано заранее намечать с уверенностью путь, которым пойдет пролетариат. Самым важным является то, чтобы навлечь пользу из всех политических и экономических обстоятельств, которые могут подготовить новый социальный строй.

Жорес страстно выступает против попыток бланкистов и гэдистов навязать всем социалистам свою тактику, изгнать из социалистической партии всех, кто имеет свое мнение о методах борьбы за социализм.

«Как бы ни были огромны их заслуги, — пишет Жорес — как бы ни был велик их авторитет, но Гэд и Вайян не могут более по своей воле изгонять из пределов социализма и устранять от работы кого им угодно. Сами они своими долгими усилиями сделали из социализма слишком обширное хозяйство, чтобы они могли его суверенно занять и управлять им по-хозяйски. Подобно тому как индивидуальная и корпоративная собственность должна превратиться в собственность общественную, и социализм стремится к тому, чтобы перестать быть личной собственностью отдельных групп. Он стремится стать общей собственностью всей партии, всего борющегося пролетариата. Прежде чем обобществить все другое, социализм сам должен быть обобществлен».

Объединительный конгресс открылся 11 декабря 1899 года в спортивном зале Жапи на бульваре Вольтера. 800 делегатов сидели компактными группами, враждебными, готовыми к бою. Бланкисты и гэдисты открыто провозгласили свою цель: нанести удар том, кто заменил борьбу классов охотой за министерскими портфелями.

Жорес окружен своими друзьями. Но что это за друзья! Среди них немало людей, подобных Мильорану. В последнее время особенно усердно терся вокруг Жореса Аристид Бриан. Сын разбогатевшего трактирщика из Нанта быстро стал видным адвокатом в Сен-Назере, Однако несчастный случай сорвал его блестяще начинавшуюся карьеру. Он оказался жертвой сенсационного процесса по обвинению в оскорблении нравственности, ибо его поймали «на месте преступления» на лоне природы с женой прокурора. Талантливый адвокат был исключен из адвокатского сословия. Тогда он решил сделать карьеру иначе; он становится пылким революционером, он выступает даже левее Гэда, заявляя, что надо немедленно захватывать власть с помощью всеобщей забастовки.

Бриан быстро сообразил, насколько выгодно ему стать одним из соратников Жореса. Ведь можно урвать кое-что и для себя от огромной популярности этого человека. Его не смущало, что у него нет ничего общего с Жоресом. К тому же Жорес так простодушно доверчив к людям, завоевать его расположение легко. Если Лафарг даже возмутился, когда Бриан обратился к нему со словом «товарищ», то Жорес многое прощал, особенно одаренным людям, а Бриан, несомненно, имел способности, он был хорошим оратором — вернее, ловким краснобаем. То, что Бриан только и ждал момента, чтобы продать своего учителя, не мешало ему пока подобострастно смотреть в рот Жоресу. Вообще Жоресу удивительно везло на такого рода друзей. Ему часто приходилось возглавлять не очень дисциплинированное, не очень стойкое и трусливое войско, в котором порой окапывались обыкновенные мародеры.

Жорес стремился выдвинуть в качестве главной задачи объединительного конгресса единство социалистов.

— Положение нетерпимо, — говорил он. — Надо, чтобы расхождение, которое у нас существует, и вопрос метода были урегулированы. Пролетариат должен организоваться в классовую партию, чтобы вырвать у класса собственников все их привилегии. Но в этой борьбе вопрос о том, может ли социалистическая партия уклоняться от ответственности за власть, является вопросом тактики…

Я хорошо знаю, что удобнее всего было бы ограничиться утверждением в общих формулах основных доктрин нашей партии, чем брать на себя ответственность за управление в существующем обществе. В той мере, в какой наша партия растет, в той мере, в какой она делается силой, с которой все вынуждены считаться, неизбежно, что эта сила воздействует на силы, окружающие ее, и иногда они объединяются с ней. Разве возможно, чтобы наша партия перед лицом большого числа реакционных организации не проявляла никакой заинтересованности в судьбе оказавшейся в опасности республики?

Жорес настойчиво развивает свою идею об активной роли социалистической партии, которая обязана попользовать любую возможность для увеличения своего влияния и создания лучших условий для движения к социализму. «Если бы мы, — говорил Жорес. — были уверены в близости момента победы социализма, то бесполезно было бы останавливаться на реформах, но так как этого момента никто не может определить, то нам следует добиваться наибольшей жатвы со всех полей, которые мы обрабатываем. Оставаясь безусловными революционерами по отношению к буржуазному государству, борьбу с ним надо вести не издалека, но проникая, насколько это возможно, в самое сердце враждебной крепости».

Но, защищая общий принцип возможности участия социалиста в правительстве, Жорес понимает, что трудно защищать конкретный шаг Мильерана, на который тот пошел, не спросив согласия партии, даже подло обманув ее. Поэтому Жорес делает уступку: он заявляет, что в будущем ни один социалист не может стать министром, не получив согласия партии и не подчинившись ее контролю. Хотя слова Жореса встречают одобрение не только его сторонников, но и многих членов гэдистской партии, он находится в очень трудном положении. Никогда еще он не был объектом столь сильной и во многом верной критики со стороны социалистов, со стороны своих единомышленников. Что мог он возразить на слова Лафарга о том, что присутствие социалиста в буржуазном правительстве возлагает на него ответственность за все ошибки, все преступления этого правительства, такие, например, как расстрелы бастующих рабочих?

Конечно, он совершенно не согласен со словами Вайяна о том, что никогда ни один член партии не может принять министерский пост и в какой-либо форме участвовать в буржуазном правительстве. У него есть достаточно убедительных доводов против этой доктринерской точки зрения.

Но, увы, Жоресу трудно, даже невозможно возразить что-либо на беспощадную критику последствий казуса Мильерана, с которой выступил Жюль Гэд.

— Голос министра-социалиста, — говорил Гэд, — может быть только голосом человека, вопиющего в капиталистической пустыне. Вальдек взял Мильерана лишь в качестве заложника. Оп хочет помешать революционерам стрелять по нему, по Вальдеку, поскольку они будут опасаться ранить… Кого? Социалиста Мильерана!

Но у Гэда были очень слабые места в стене его аргументов. Он по-прежнему не выдвигал конкретных тактических планов, ограничиваясь общими, абстрактными революционными формулами.

Наконец, сам Гэд нес изрядную долю ответственности за возникновение мильеранизма. С исключительным ехидством эту сторону дела ловко показал Бриан. Он перечислил серию уступок гэдистов явному оппортунизму, против которого они выступали теперь со столь искренним негодованием.

— Если мы, — говорил Бриан, — скатились по наклонной плоскости до точки, у которой мы теперь находимся, то это произошло потому, что вы сами позаботились сделать эту плоскость более скользкой.

Обстановка на конгрессе становилась все более тяжелой. Делегаты обменивались резкими, подчас оскорбительными репликами. В зале Жапи царила атмосфера напряженной озлобленности…

И вот в один из таких моментов в зал вошла делегация рабочих департамента Нор. Рабочие шли тесной колонной с красным знаменем впереди. Они громко пели «Интернационал», который многие делегаты слышали впервые. Единый порыв поднял всех на ноги. Взволнованные, потрясенные, многие со слезами на глазах, слушали они этот великий голос самой пролетарской революции — «Интернационал», ставший с этого момента гимном французских социалистов, а затем и коммунистов всего мира…

Съезд заседал шесть дней, И сторонники Жореса и даже гэдисты при всей их непримиримости и резкости знали, каким ударом для рабочего класса Франции будет разрыв. Жорес напряженно искал возможность соглашения, какой-то общей платформы. Казалось, что ее невозможно найти, столь различны были позиции. Наконец Жорес нашел блестящий тактический ход. В комиссии по составлению резолюции Жорес предложил взять за основу текст решения, принятого на недавнем конгрессе в Эперне. Гэд оказался пленником резолюции, которую он сам рекомендовал своей партии.

Вот текст, предложенный конгрессу: «Допуская, что в исключительных обстоятельствах партия может рассмотреть вопрос об участии социалиста в буржуазном правительстве, социалистический конгресс заявляет, что при современном состоянии капиталистического общества и социализма во Франции и за ее пределами все силы партии должны быть направлены к завоеванию в коммуне, департаменте и государстве только выборных должностей; выборные органы находятся в зависимости от пролетариата, организованного в классовую партию, и, завоевывая в них места собственными силами, партия начинает законным и мирным путем политическую экспроприацию капиталистического класса, которая закончится революцией».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.