Попытка достучаться
Попытка достучаться
После обследования в клинике Ганнушкина С. Есенин временно поселяется на квартире И. В. Вардина.
Илларион Виссарионович Вардин был автором книг «Краткая история партии коммунистов, «Большевизм после Октября», «Пресса большевизма». С. Есенин познакомился с ним в конце зимы 1924 года. Ил. Вардин со своей кавказской прямотой пытался вырвать Есенина из-под влияния недостойного, по его мнению, окружения. Дверь его квартиры была открыта для молодых литераторов, примыкавших к журналу «На посту», где Вардин занимал руководящий пост. Между Ил. Вардиным и С. Есениным установились дружеские отношения. Поэт шутливо называл его «отцом», часто брал у него взаймы деньги. Г. Бениславская была рада, что Есенина приютил именно Вардин. Хотя она считала, что это человек не очень большого кругозора, но в современной политике разбирался хорошо. Беседы с хозяином квартиры помогли Есенину разобраться в сложной политической обстановке после смерти В. И. Ленина, понять причины идеологических разногласий в верхних эшелонах власти. Это позволило поэту посмотреть на мир другими глазами, отбросив свою личную обиду. Тем не менее, дружеские чувства С. Есенина не влияли на его критическую оценку политических и идеологических взглядов Ил. Вардина.
Галина Бениславская с Катей навещали поэта, веселились вечерами. 4 апреля 1924 года Сергей Есенин приглашает на вечеринку А. Берзинь. Поэт Иван Приблудный дополнил есенинскую записку: «Хорошая Анна Абрамовна! Когда освободитесь — приходите к Вардину. Сергея мы сегодня никуда не пускаем. Вечером будут Галя, Катя, Рита и другие. Будем петь, а Вы будете смеяться над заявлением Сергея о выезде за пределы СССР. Приходите и проч.».
Шумные вечеринки не мешали Есенину осуществлять свои творческие планы. Ему удалось договориться о выступлении на авторском вечере в Ленинграде. Стал готовить доклад «О мерзости и прочем в литературе. Вызов не попутчикам». Встречался с поэтом Александром Ширяевцем, который 4 апреля писал своему другу Поршакову в Ташкент: «Дня три тому назад на Арбате столкнулся с Есениным. Пошли, конечно, в пивную, слушали гармонистов и отдавались лирическим излияниям. Жизнерадостен, как всегда, хочет на лето ехать в деревню, написал много новых вещей…»
Есенин заключил договор на издание Госиздатом поэмы «Пугачев», завершал работу над стихотворением «Письмо матери». Но одновременно у него опять случались неприятные срывы. 6 апреля подвыпивший Есенин ворвался в артистическую уборную артистки Малого театра Щербиновской, обещавшей дать ему контрамарку на спектакль, стал вызывающе вести себя, пытаясь во время спектакля пробраться на сцену. Был задержан и доставлен в отделение милиции, где после составления протокола дал подписку о невыезде из Москвы.
Встречи Бениславской с Есениным в это время были редкими. Галина была занята на работе, кроме того, ей самой из-за ухудшающегося здоровья приходилось часто консультироваться у врачей. Приходила вечерами в «Стойло Пегаса», но Есенина не всегда там заставала. Все попытки поговорить с ним по душам не удавались. Есенин избегал встреч. Узнав об очередном скандале и приводе в милицию С. Есенина, решила высказать все наболевшее у нее на душе письменно. Хотела откровенно выразить свою обеспокоенность за судьбу любимого человека, который, по ее мнению, подошел к краю пропасти. Ее настораживала обострившаяся отчужденность в их отношениях за последнее время. Письмо во всей полноте раскрывает душевную тревогу Бениславской за Есенина и за себя.
«Сергей Александрович, милый, хороший, родной, — писала она. — Прочтите все это внимательно и задумчиво, постарайтесь, чтобы все, что я пишу, не осталось для Вас словами, фразами, а дошло до Вас по-настоящему.
Вы ведь теперь глухим стали, никого по-настоящему не видите, не чувствуете. Не доходит до Вас. Поэтому говорить с Вами очень трудно (говорить, а не разговаривать). Вы все слушаете неслышащими ушами; слушаете, а я вижу, чувствую, что Вам хочется скорее кончить разговор. Знаете, похоже, что Вы отделены от мира стеклом. Вы за стеклом. Поэтому Вам кажется, что Вы все видите, во всем разбираетесь, а на самом деле Вы не с нами. Вы совершенно один, сам с собою, по ту сторону стекла. Ведь мало видеть, надо как-то воспринимать организмом мир, а у Вас на самом деле невидящие глаза. Вы по-настоящему не ориентируетесь ни среди людей, ни в событиях. Для Вас ничего не существует, кроме Вашего самосознания, Вашего мироощущения. Вы до жуткого одиноки, несмотря даже на то, что Вы говорите: «Да, Галя друг», «Да, такой-то изумительно ко мне относится». Ведь этого мало, чтобы мы чувствовали Вас, надо, чтобы Вы нас почувствовали, как-то, хоть немного, но почувствовали. Вы сейчас какой-то «не настоящий». Вы все время отсутствуете. И не думайте, что это так должно быть. Вы весь ушли в себя, все время переворачиваете свою душу, свои переживания, ощущения. Других людей Вы видите постольку, поскольку находите в них отзвук вот этому копанию в себе. Посмотрите, каким Вы стали нетерпимым ко всему несовпадающему с Вашими взглядами, понятиями. У Вас это не простая раздражительность, это именно нетерпимость. Вы разучились вникать в мысли, Вашим мыслям не созвучные. Поэтому Вы каждого непонимающего или несогласного с Вами считаете глупым. Ведь раньше Вы тоже не раз спорили, и очень горячо, но умели стать на точку зрения противника, понять, почему другой человек думает так, а не по-вашему. У Вас это болезненное — это безусловно связано с Вашим общим состоянием. Что-то сейчас в Вас атрофировалось, и Вы оторвались от живого мира. Для Вас не существует, как улицы, по которым Вам надо идти, есть грязные, есть чистые, красивые, но это все так, на дороге, а не само по себе. Вы машинально проходите, разозлитесь, если попадете в грязь, а если нет — то даже не заметите, как шли. Вы по жизни идете рассеянно, никого и ничего не видя. С этим Вы не выберетесь из того состояния, в котором Вы сейчас. И если хотите выбраться, поработайте немного над собой. Вы говорите: «Это не мое дело!» Это Ваше, потому что за Вас этого никто не может сделать, именно не может.
У Вас всякое ощущение людей притупилось, сосредоточьтесь на этом. Выгоните из себя этого беса. А Вы можете это. Ведь заметили же Вы, что Дуров не кормил одного тюленя, дошло. А людей не хотите видеть».
Галина задумалась, припоминая другие примеры внимательного отношения Есенина, но на ум ничего не приходило. Хотя, почему не обратить внимание лично на себя… И она продолжала писать: «Пример — я сама. Вы ко мне хорошо относитесь, мне верите. Но хоть одним глазом Вы попробовали взглянуть на меня?
А я сейчас на краю. Еще немного, и я не выдержу этой борьбы с Вами и за Вас.
Вы сами знаете, что Вам нельзя. Я это знаю не меньше Вас. Я на стену лезу, чтобы помочь Вам выбраться, а Вы? Захотелось пойти, встряхнуться, ну и наплевать на все, на всех. «Мне этого хочется…» (это не в упрек, просто я хочу, чтобы Вы поняли положение).
А о том, что Вы в один день разрушите добытое борьбой, что от этого руки опускаются, что этим Вы заставляете опять сначала делать, обо всем этом Вы ни на минуту не задумываетесь. Я совершенно прямо говорю, что такую преданность, как во мне, именно бескорыстную преданность, Вы навряд ли найдете. Зачем же Вы швыряетесь этим? Зачем не хотите сохранить меня? Я оказалась очень крепкой, на моем месте Катя и Рита давно свалились бы. Но все же я держусь 7-мь месяцев, продержусь еще 1–2 месяца, а дальше просто «сдохну». А я еще могла бы пригодиться Вам, именно как друг.
Катя, она для Вас может горло перегрызть Вашему врагу, и все же я Вам, быть может, нужнее, чем даже она. Она себя ради Вас может забыть на минуту, а я о себе думаю, лишь чтобы не свалиться, чтобы не дойти до «точки». А сейчас я уже почти дошла. Хожу через силу. Не плюйтесь же в колодец, еще пригодится.
Покуда Вы не будете разрушать то, что с таким трудом удается налаживать, я выдержу».
Галина вновь задумалась. Не слишком ли резки ее слова, не обидится ли на нее за это Есенин. Но изменять текст не стала, оставила все без изменения.
«Я нарочно это пишу и пишу, отбрасывая всякую скромность, о своем отношении к Вам, — пыталась втолковать своему заочному собеседнику Бениславская. — Поймите, постарайтесь понять и помогите мне, а не толкайте меня на худшее. Только это вовсе не значит просто уйти от меня, от этого мне лучше не будет, только хуже. Это значит, что Вы должны попробовать считаться с нами, и не только формально («это неудобно»), а по-настоящему, т. е. считаться не с правилами приличия, вежливости, а с душой других людей, тех, кем Вы по крайней мере дорожите.
Вы вовсе не такой слабый, каким Вы себя делаете. Не прячьтесь за безнадежность положения. Это ерунда! Не ленитесь и поработайте немного над собой, иначе потом это будет труднее.
Меня сейчас опять на эфир потянуло, всякие нехорошие мысли бродят; ну, а другие тоже могут не выдержать. Одному Вам налаживать себя труднее будет.
Используйте же то, что есть у Вас, а не губите».
Письмо взволновало Есенина. Приехав в Ленинград, он 15 апреля написал ответ:
«Галя милая! Простите, что пишу на такой бумаге. Нет лучше.
Я очень и очень извиняюсь, что уехал, не простясь с Вами. Уехал же я потому, что боялся — как бы Петербург не остался для меня дальше Крыма.
Галя, милая! Я очень люблю Вас и очень дорожу Вами. Дорожу Вами очень, поэтому не поймите отъезд мой как что-нибудь направленное в сторону друзей от безразличия. Галя милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного. Сейчас я решил остаться жить в Питере. Никакой Крым и знать не желаю.
Дорогая, уговорите Вардина и Берзину так, чтоб они не думали, что я отнесся к их вниманию по-расплюевски. Все мне было очень и очень приятно в их заботах обо мне, но я совершенно не нуждаюсь ни в каком лечении.
Если у Вас будет время, то приезжайте и привезите мне большой чемодан или пошлите с ним Приблудного или Риту.
Привет Вам и любовь моя! Правда, это гораздо лучше и больше, чем чувствую к женщинам. Вы мне в жизни без этого настолько близки, что и выразить нельзя.
Жду от Вас письма, приезда и всего прочего.
Деньги из Госиздата спрячьте под спуд. Любящий Вас Сергей Есенин.
Вечер прошел изумительно. Меня чуть не разорвали».
26 апреля С. Есенин отправляет записку: «Милая Галя! Пришлите с Шмерельсоном пальто, немного белья и один костюм двубортный».
Для Бениславской опять засветилась надежда. 28 апреля она ответила Есенину: «Милый Сергей Александрович. До чего я обрадовалась, когда сегодня мне позвонил Шнеерзон (кажется, так его фамилия), сказал, что Вы здоровы, почти не пьете, что через три дня выходит «Москва кабацкая». Если бы Вы знали, до чего трудно без вестей от Вас и о Вас — Вы каждый день писали бы. (…) А Вы, Сергей Александрович, напишите подробно обо всем: о себе, о планах на будущее. Ладно? Ну, целую крепко, крепко, как люблю. Галя».
Больших писем Есенин писать не стал. В начале мая ответил: «Милая Галя! Тысячу приветов! Простите, что не писал. Погода была скверная, настроение от безденежья — тоже. На днях получу. Главным образом грустен потому, что дьявольски потолстел. Костюм не сходится. Белье приходится перепарывать. Черт знает что такое! Утром не могу без пота натянуть ботинки…».
Галине читать такие письма было одно удовольствие. Она вновь почувствовала, что нужна Есенину. Пусть это касается только его творчества, пусть это будут описание обычных бытовых подробностей, но они были очень дороги ей. Но как долго будет это продолжаться? Вопрос для нее был далеко не праздный.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.