«ДУХ ПЯТИ БЕССТРАШИЙ»

«ДУХ ПЯТИ БЕССТРАШИЙ»

В Шанхае, куда Дэн прибыл в конце марта 1931 года, его ожидал холодный прием. Казалось, новые вожди просто не хотели его замечать. Целый месяц Дэн провел без дела: его поселили на одну из конспиративных квартир, снабдили кое-какими средствами и оставили в изоляции. Возможно, дали тем самым время осознать глубину совершенных им «тяжелых ошибок», приведших к поражению советского движения в Гуанси. В Центральном комитете давно знали, что произошло: о перипетиях 7-го корпуса им во всех красках доложил не только Дэн Ган, но и начальник корпусного политотдела Чэнь Хаожэнь, в январе 1931 года тоже покинувший расположение корпуса и прибывший в Шанхай на два месяца раньше Дэн Сяопина. 9 марта Чэнь, часто конфликтовавший с Дэном по ряду тактических вопросов, представил в ЦК доклад, в котором обвинил фронтовой комитет корпуса (то есть именно Дэна) в том, что тот «не уделял должного внимания работе среди масс», «избегал столкновений с врагом» и «был лишен наступательного порыва»⁹⁷. Через месяц, 4 апреля, новые обвинения в адрес командования 7-го корпуса — и в «лилисаневщине», и в «правом (!?) уклоне» — выдвинул некий Янь Хэн (по-видимому, один из полевых командиров), прибывший в Шанхай в конце февраля⁹⁸. Все эти упреки были серьезными, так что над Дэном сгустились тучи.

Как конкретно решался его вопрос, мы точно не знаем. Судя по тому, что никто из высшего руководства напрямую Дэна не обвинял, но и не давал ему оправдаться или покаяться, можно предположить, что в Политбюро вокруг его «дела» шла борьба. Принятие негативного постановления, очевидно, блокировал Чжоу Эньлай, скорее всего при поддержке других старых вождей партии, Сян Чжунфа и Чжан Готао, недовольных активностью Чэнь Шаоюя. Что же касается последнего, то у него не было причин любить Дэна: ведь тот сам «не испытывал расположения» к нему. 27 марта Чжоу, Чжан Готао и Сян Чжунфа попытались в вопрос о Дэне вовлечь Дальбюро Исполкома Коминтерна. Встретившись с Игнатием Рыльским, они сообщили ему, что из 7-го корпуса «через Гуандун прибыл товарищ. Подробный отчет еще не получен, но… все материалы будут посланы ДВЕ [Дальбюро]»⁹⁹. Тем самым они как бы узаконили необходимость выслушать Дэна. Однако только через месяц, 29 апреля, тот смог представить свой доклад в ЦК.

Интересно, что оправдываться Дэн не стал. Рассказав подробно об истории борьбы за советскую власть в Гуанси, он самокритично признал ошибки, заявив, что придерживался как «левацко-авантюристической лилисаневской линии», так и «правооппортунистической кулацкой». «Центральной» же ошибкой назвал «то, что при решении всех вопросов» полагался «исключительно на военную силу»¹⁰⁰. То есть по сути согласился со всеми своими критиками.

Такая линия поведения была совершенно правильной: именно беспощадная большевистская самокритика и нужна была от него Чэнь Шаоюю и многим другим членам Политбюро, в соответствии с китайской традицией хотевшим лишь одного: заставить его «потерять лицо». Записать же его в «классовые враги» они не могли: им не позволяли это сделать ни Чжоу Эньлай, ни остальные старые члены партии, связанные с Дэном общим революционным прошлым. Ведь в клановом обществе, каким является китайский социум, именно разнообразные неформальные связи (гуаньси) между людьми играют главную социальную роль и именно на них строится вся общественная жизнь. Хорошо разбираясь в этом, Дэн и впоследствии при возникновении опасных внутрипартийных коллизий будет следовать этой тактике: смело признаваться в «грехах», теряя «лицо», но, опираясь на связи, сохранять свое место в номенклатуре.

В общем, самокритику Дэна Чэнь Шаоюй и его товарищи приняли и через три недели, 14 мая, с осознанием собственного «превосходства» смогли написать фронтовому комитету 7-го корпуса: «Главной причиной… [вашего] поражения… было то, что вы недостаточно твердо следовали классовой линии» и «односторонне опирались на военную силу»¹⁰¹. Раскаявшегося же Дэна продержали без дела в Шанхае еще два с половиной месяца и только затем дали ему наконец возможность реабилитироваться. В середине июля он получил разрешение выехать на работу в Центральный советский район, после чего сел на большой пароход, отплывавший в восточно-гуандунский город Сватоу, откуда ему предстояло пробраться в граничащую с Гуандуном южную Цзянси.

Томление в Шанхае оставило гнетущее впечатление. И не только потому, что «в политическом отношении это время было для него очень тяжелым»¹⁰². Всё в этом городе напоминало ему покойную жену, Чжан Сиюань. Уезжая в январе прошлого года, он даже не успел ее похоронить. Это сделали за него другие люди, товарищи по партии. На церемонии прощания присутствовали жена Чжоу Эньлая Дэн Инчао со своей матерью и младшая сестра Чжан, Сяомэй. На могильной плите в целях конспирации выгравировали чужое имя: Чжан Чжоуши[26].

Дэн посетил могилу несколько раз, даже привел на кладбище младшего брата Сяньсю, с которым встретился в середине мая, прочитав его объявление в газете «Шиши синьбао» («Новая газета фактов»): «Вниманию старшего брата Дэн Сисяня. Младший брат прибыл в Шанхай и надеется увидеться»¹⁰³. Далее следовал адрес. По нему Дэн и разыскал братишку, которого не видел девять лет. Тот приехал в Шанхай на учебу и был несказанно рад встрече. Дэн Сяопин уговорил его вступить в члены китайского отделения коминтерновской организации «Международная помощь борцам революции», и даже когда старший брат уехал в Центральный советский район, Сяньсю не прекратил революционной деятельности, хотя в партию вступил лишь в 1940 году, завершив к тому времени образование в двух знаменитых вузах — Шанхайском национальном университете Цзинань и Шанхайском университете политических и юридических наук. С братом он снова увидится лишь в 1946 году¹⁰⁴.

Между тем Дэн, отплыв из Шанхая, грустил недолго. Его попутчицей оказалась очень красивая девушка. Гуляя с ней по палубе, он не мог не любоваться ею: нежный овал лица, такие же, как у Чжан Сиюань, пухлые губы и короткая стрижка, а главное — большие добрые глаза, оттененные черными бровями, которые смотрели на него с такой теплотой и нежностью! Она, как оказалось, была лишь немногим младше его, всего на два месяца: родилась в том же 1904 году, только осенью. Данное ей при рождении имя звучало красиво: Цзинь Айцин (Цзинь — фамильный иероглиф, в переводе: Золотой, Золотая, а Айцин — Та, кто полюбит вельможу). Но с восемнадцати лет она носила революционное прозвище Цзинь Чжичэн (Цзинь Волевая). Знакомые же называли ее ласково — Ацзинь (Золотце). Семья ее жила в деревеньке Гаонин на острове Дайшань, недалеко от побережья провинции Чжэцзян. Там она и появилась на свет. Отец ее, мелкий торговец, сумел дать дочери хорошее образование. В 1922 году Ацзинь окончила педагогическое училище города Нинбо и стала преподавать в начальной школе для девочек. Но вскоре увлеклась коммунистическими идеями, познакомилась с Цюй Цюбо, другими известными коммунистами и в октябре 1926 года вступила в компартию. После поражения коммунистов в национальной революции 1925–1927 годов перебралась в Шанхай, занималась партийной и профсоюзной работой среди женщин, за что в январе 1931 года ее арестовали. Месяц она провела в тюрьме, но затем коррумпированные полицейские, получив взятку от агентов компартии, выпустили ее в связи с «отсутствием улик». В Шанхае ей оставаться было нельзя, и ЦК решил командировать ее в Центральный советский район. Вот таким образом она и оказалась на одном пароходе с Дэном¹⁰⁵.

Стоит ли удивляться тому, что между молодыми людьми, отправившимися в опасное путешествие, возникло влечение, переросшее вскоре в пылкую страсть? Дэн и Ацзинь даже не заметили, как в один из вечеров оказались в объятиях друг друга. С тех пор он стал называть ее женой, а она его — мужем.

В начале августа они прибыли в высокогорный город Жуйцзинь, центр одноименного уезда на юго-востоке Центрального советского района, и, оглядевшись, не могли сдержать радости оттого, что подпольная жизнь закончилась. Вокруг реяли красные флаги, и можно было жить и работать, не боясь гоминьдановской охранки. Древний, но преображенный Жуйцзинь, в переводе — Благодатное золото (здесь еще с V века добывали этот драгоценный металл), вселил в них радужные надежды. Впервые они почувствовали себя свободными гражданами!

— Отныне называй меня Цзинь Вэйин, — радостно предложила Ацзинь Дэну, — и пусть другие товарищи тоже меня так зовут!

Они сидели на берегу небольшого горного ручья, и Ацзинь любовалась своим отражением в холодной воде. Иероглиф «ин» и означает отражение, а «вэй» — составной иероглиф слова «сувэйай» (совет, советский).

— Хорошо! — засмеялся Дэн. — Это имя действительно прекрасно звучит. Так и буду тебя звать: Цзинь Вэйин [Цзинь Советское отражение]. Хотя я и люблю называть тебя Золотцем¹⁰⁶.

Здесь, в Жуйцзине, они официально оформили брак.

Эйфория, однако, скоро прошла. С первых дней жизни в Центральном советском районе Дэн оказался в эпицентре политической борьбы. В жуйцзиньской уездной организации, к которой его прикрепили, кипели страсти. Секретарь партийного комитета с усердием, достойным лучшего применения, выискивал среди подчиненных скрытых врагов: социал-демократов, гоминьдановцев и членов некоего тайного «союза АБ» («АБ туань»), созданного цзянсийскими гоминьдановцами еще в 1925–1926 годах для искоренения коммунистов. (Буквы «А» и «Б» означали разные уровни посвящения его членов — провинциальный и уездный.) На этом деле уездный секретарь, похоже, просто помешался. За шесть месяцев пребывания у власти (с февраля по начало августа 1931 года) он арестовал и казнил за мнимую связь с социал-демократами 435 коммунистов, в том числе бывшего секретаря уездного парткома, председателя местного советского правительства, главу профсоюзов и свыше 80 процентов других руководящих кадров¹⁰⁷.

Спору нет, вожди «союза АБ», социал-демократы и другие антикоммунисты действительно занимались внедрением в организации компартии своих людей — провокаторов и шпионов, делавших все возможное для дезорганизации коммунистического движения. К тому же особую активность стали проявлять именно в начале 1930-х годов, во время карательных походов Чан Кайши против Советского района Цзянси: первый поход имел место в конце 1930-го — начале 1931 года, а второй и третий — в апреле — мае и июле — сентябре 1931 года. Но секретарь Жуйцзиньского парткома несомненно переусердствовал. Возглавлявшаяся им комиссия по чистке уездной организации хватала и правого, и виноватого, не утруждая себя поисками веских доказательств их преступлений.

Впрочем, так в то время поступали многие. В Советском районе западной Фуцзяни, например, за тот же период по ложным обвинениям казнили 6352 человека¹⁰⁸. А в декабре 1930 года под предлогом борьбы против агентов «союза АБ» люди самого Мао Цзэдуна, возглавлявшего Генеральный фронтовой комитет Красной армии 1-го фронта и Бюро ЦК советских районов, спровоцировали вооруженный конфликт в парторганизациях и армейских частях юго-западной и центральной Цзянси, получивший название Футяньский инцидент — по названию городка в центральной Цзянси, где он произошел. Посланцы Мао организовали тогда в этом городе такие жестокие чистки, что они вызвали ответную реакцию: жертвы восстали и перебили своих мучителей. Мао тем не менее вышел из конфликта победителем: он тут же пожаловался в Политбюро, и вожди компартии вместе с представителем Исполкома Коминтерна Павлом Мифом встали на его сторону. Футяньских мятежников разоружили и уничтожили, а чистки были продолжены. В результате в юго-западной Цзянси репрессировали более 90 процентов партийных кадров: кого-то поубивали, кого-то побросали в тюрьмы, других поснимали с работы¹⁰⁹.

О Футяньских событиях Дэн узнал еще тогда, когда вместе с частями 7-го корпуса в конце 1930-го — начале 1931 года находился в южной Цзянси. И позже, в докладе Центральному комитету от 29 апреля 1931 года, выразил неодобрение действиям Мао, вселившим страх в «рядовых товарищей и прежде всего кадровых работников [ганьбу], которые с тех пор не осмеливались рта раскрыть». Более того, он посчитал, что Футяньские события «на самом деле способствовали усилению союза АБ». В то же время он осудил и повстанцев¹¹⁰.

В дальнейшем позиции своей в отношении внутрипартийного террора Дэн не менял, а потому, столкнувшись с перегибами в жуйцзиньской парторганизации, решительно выступил против произвола уездного секретаря. К тому времени, когда он оказался в Жуйцзине, Мао Цзэдун, Чжу Дэ и остальные руководящие кадры находились на фронте, вдали от города. В тыловом Жуйцзине из начальства были лишь несколько человек, среди них трое — посланный ЦК на работу в Советский район бывший заведующий отделом пропаганды Северо-Китайского бюро Юй Цзэхун, секретарь особого партийного комитета восточной Цзянси Се Вэйцзюнь и инспектор Бюро ЦК советских районов Хо Буцин — полностью разделяли взгляды Дэна. Деятельную помощь Дэн Сяопину оказывала и его жена.

В середине августа 1931 года Юй, Се и Хо провели кандидатуру Дэна на должность уездного секретаря Жуйцзиня, после чего в начале октября бывшего секретаря вместе с подельником, председателем уездного советского правительства, арестовали и расстреляли. Дэн же занялся реабилитацией жертв политических репрессий. На свободу вышли более трехсот ложно обвиненных коммунистов. Позже он вспоминал: «Мы быстро покарали контрреволюционеров, реабилитировали несправедливо арестованных кадровых работников, созвали съезд советских депутатов. Кадровые работники (почти все — местные крестьяне) и массы активизировались, обстановка во всем уезде сразу же изменилась к лучшему»¹¹¹.

В самом конце сентября, после разгрома третьего карательного похода Чан Кайши, в окрестности города Жуйцзиня, в деревню Епин, вместе со всей штаб-квартирой армии 1-го фронта перебазировались Мао Цзэдун и Чжу Дэ. Значение уездного центра, а вместе с ним нового уездного секретаря стремительно возросло, хотя Дэн все еще оставался кадровым работником среднего звена. И его авторитета не хватило даже на то, чтобы не допустить ареста и казни старого соратника, генерала Ли Минжуя. Последнего расстреляли вскоре после окончания третьего похода Чан Кайши, в октябре. Новый политкомиссар 7-го корпуса, один из «птенцов Мифа», некто Гэ Яошань (во время учебы в Комуниверситете трудящихся Китая его знали сразу под двумя псевдонимами: Субботин и Дмитриев), возложил на заслуженного вояку обвинения в принадлежности к фракции гоминьдановских реорганизационистов[27]. Вслед за расстрелом Ли 7-й корпус расформировали, а многих соратников генерала обвинили в сотрудничестве с «союзом АБ».

Дэну оставалось только молча сожалеть о случившемся, да и то недолго: времени на переживания не было. Теперь он часто встречался с вождями — Мао Цзэдуном, Чжу Дэ, другими членами Бюро ЦК советских районов — Сян Ином, Жэнь Биши, Ван Цзясяном и Гу Цзолинем. В начале октября он председательствовал на торжественном городском митинге в ознаменование разгрома третьего карательного похода Чан Кайши, где выступал вслед за Мао Цзэдуном. А потом энергично занимался строительством советов в деревнях и поселках, вел коммунистическую пропаганду среди крестьян — с этой целью он даже основал уездную газету «Жуйцзинь хунци» («Красное знамя Жуйцзиня») — и прилагал большие усилия к осуществлению аграрной реформы¹¹².

При дележе земли Дэн следовал уравнительному принципу, который за год до того Мао выразил в яркой формуле: «Взять у тех, у кого много, и дать тем, у кого мало; взять у тех, у кого земля жирная, и дать тем, у кого земля скудная»¹¹³. Для коммунистов южной Цзянси это была единственно реальная аграрная политика. Только так они могли привлечь на свою сторону многочисленных пауперов, а также неимущие кланы мигрантов хакка, переселившихся сюда, как в Гуанси и другие районы китайского юга, из северных областей много веков назад, да так и не ассимилировавшихся (ни в культурном, ни в бытовом отношении) с местными кланами бэньди (коренных жителей), контролировавшими окрестную экономику. Этих хакка в южной Цзянси насчитывалось даже больше, чем в Гуанси. Горный район к северо-востоку от Гуандуна, на границе Цзянси и Фуцзяни, где находился Жуйцзинь, вообще именовался «страной хакка». Здесь кланов бэньди, живших до прихода мигрантов, всегда было немного, а с приходом коммунистов совсем не осталось: непрерывно конфликтовавшие с ними хакка их всех извели под корень.

Уничтожение коренных жителей, однако, ничуть не решило проблему нехватки земли, так как наделов, конфискованных у бэньди, на всех не хватило. Оставалось одно: перераспределять всю землю, чтобы хоть как-то удовлетворить неимущие слои населения, то есть потенциальных союзников компартии. Конечно, можно было отобрать землю только у хаккских «помещиков»-дичжу и «кулаков»-фунун (внутри кланов хакка они, разумеется, тоже имелись), но такая реформа не получила бы поддержки бедняков: ведь безземельных хакка клановые предрассудки сковывали ничуть не меньше, чем всех остальных китайцев или дунланьских чжуанов, а потому они тоже не желали воровским путем отбирать землю у родственников только на том основании, что те были богатыми! Иными словами, согласны были делить всё или ничего.

В середине октября 1931 года, однако, в Центральный советский район пришло письмо руководителей Центрального комитета, отправленное из Шанхая еще 30 августа, в котором такая аграрная политика была подвергнута жесточайшей критике, а ее главный виновник Мао Цзэдун — обвинен в «правом, кулацком уклоне»! Имелось в виду, что Мао по существу уравнивал бедняков, «кулаков» и «помещиков» в правах на землю в то время, как, с точки зрения Чэнь Шаоюя и его товарищей, «кулакам» надо было выделять только худшие участки, лучшие распределять между бедняками, а «помещикам» вообще не давать ничего¹¹⁴.

Получив письмо, члены Бюро ЦК советских районов Жэнь Биши, Ван Цзясян и Гу Цзолинь срочно, в самом начале ноября, созвали в Жуйцзине партконференцию, где обрушились на Мао с убийственными обвинениями. Тот пытался оправдываться, ссылаясь на местные условия, но тщетно. При поддержке большинства уездных секретарей его сняли с поста исполняющего обязанности секретаря Бюро, а «уравниловщину» заклеймили как «правый оппортунизм»¹¹⁵.

Правда, через несколько дней, 27 ноября, на заседании вновь избранного Центрального исполкома Китайской Советской Республики[28] Мао под давлением Коминтерна, периодически встававшего на его защиту с конца 1920-х годов, назначили Председателем ЦИК и Совнаркома. Но это не укрепило его положения, так как в Китайской Советской Республике всем руководили секретари ЦК и Бюро ЦК, а отнюдь не глава Китайской Советской Республики и ее правительства. В результате кампания по разоблачению сторонников «кулацкой» уравниловки продолжила набирать обороты.

Одним из ее объектов стал вскоре и Дэн. В марте 1932 года комиссия Центрального исполкома, посланная членом Бюро ЦК советских районов Сян Ином, обследовала его уезд, после чего вынесла резкую резолюцию: «В Жуйцзине по-прежнему не следуют принципу „помещикам землю не давать совсем, а кулакам давать только плохую“… Есть даже места, где кулакам до сих пор выделяют хорошие участки»¹¹⁶.

Эта критика была довольно опасна, тем более что уездный центр Жуйцзинь по решению I съезда Советов стал с ноября 1931 года столичным городом — его даже переименовали в Жуйцзин (Благодатная столица), а потому центральные власти теперь следили за всем, что в нем происходило, с особым вниманием. Над Дэном вновь повис дамоклов меч, но его опять спас старый знакомый: на этот раз Ли Фучунь, тот самый, с которым он выпускал в Париже журналы «Молодежь» и «Красный свет». В то время, о котором идет речь, Ли был уже очень большим чиновником: секретарем парткома всей Цзянси. Он-то и перевел друга, оказавшегося на плохом счету у высокого начальства, в отдаленный, только за пять месяцев до того завоеванный Красной армией уезд Хойчан, примерно в 100 ли к юго-западу от Жуйцзиня. Возможно, с согласия все того же «ангела-хранителя» Дэна Чжоу Эньлая, прибывшего в Центральный советский район в самом конце декабря 1931 года и возглавившего Бюро ЦК советских районов.

В мае 1932 года Дэн перебрался в Хойчан, где оставался до середины марта 1933-го. Маленький старинный городок, центр одноименного уезда, был, как и Жуйцзинь, окружен крутыми горами. Расположенный в широкой долине при слиянии двух рек — Сяншуй и Мяньшуй, он выглядел весьма живописно. Но замечал ли его красоты Дэн, неизвестно. Может и нет: сразу же по приезде он с головой ушел в работу, которой вскоре прибавилось. В июне 1932 года по решению Цзянсийского парткома он стал секретарем объединенного партийного комитета сразу трех уездов: помимо Хойчана — еще и граничащих с ним Сюньу и Аньюаня. А в июле его по совместительству назначили еще и политкомиссаром вновь образованного в рамках Цзянсийского военного округа 3-го подрайона, в состав которого вошли уже четыре уезда, в том числе фуцзянский уезд Упин. Дел оказалось невпроворот: надо было заниматься и проведением аграрной реформы, да так, чтобы не обижать бедняков и не раздражать руководство, и созданием партийных организаций, советов и войск народной самообороны. В народную самооборону за несколько месяцев ему удалось вовлечь 13 тысяч 528 человек: результат, прямо скажем, впечатляющий.

Но ему вновь не повезло. В начале 1933 года он был втянут в новую внутрипартийную борьбу, разгоревшуюся на этот раз между руководством ЦК и Мао Цзэдуном по тактическим вопросам ведения войны против гоминьдановских карательных походов. Суть конфликта заключалась в следующем. Мао и находившийся под его влиянием командующий армией 1-го фронта, дислоцированной в Центральном советском районе, Чжу Дэ еще со времени военных действий в горах Цзинган в 1928–1929 годах придерживались тактики народной партизанской войны, основные принципы которой Мао выразил следующим образом: «Рассредоточивать войска, чтобы поднимать массы, и сосредоточивать войска, чтобы расправляться с противником»; следовать правилу: «враг наступает — мы отступаем; враг остановился — мы тревожим; враг утомился — мы бьем; враг отступает — мы преследуем»; «при создании стабильных отторгнутых районов применять тактику волнообразного продвижения; в случае преследования сильным противником кружить, не уходя далеко от базы»; «при наименьшей затрате времени, применяя наилучшие методы, поднимать наиболее широкие массы»¹¹⁷. Маоцзэдуновский тактический курс, однако, вызвал возражения у чиновников Коминтерна, считавших такую тактику «опасной», «пассивной» и «уклончивой»¹¹⁸. С их точки зрения, правильными могли быть только те тактические установки, которых придерживалось командование Советской Красной армии, твердо верившее в магическую силу наступательной войны. Полностью признавая авторитет Москвы, Чэнь Шаоюй и его товарищи (наиболее активно Бо Гу, вставший во главе Компартии Китая в конце 1931 года, когда Чэнь уехал в Советский Союз представлять китайскую компартию в Исполкоме Коминтерна) считали своим долгом дискредитировать Мао. Невзирая даже на то, что именно военная тактика Мао позволила партизанам Цзянси отразить три вражеских наступления. А может быть, как раз поэтому? Ведь успехи Мао подрывали их собственный авторитет.

В начале ноября 1931 года на жуйцзиньской партконференции члены Бюро ЦК заклеймили Мао не только за «кулацкий уклон», но и за «военные ошибки». Но Дэн, принявший участие в дискуссии, высказал несколько слов в поддержку Мао Цзэдуна, хотя и не стал развивать свою точку зрения. Кроме него военную тактику Мао защищали лишь младший брат критикуемого Цзэтань (он тоже был одним из уездных секретарей Цзянси и к тому же командиром 5-й отдельной дивизии), а также знакомый нам секретарь восточной Цзянси Се Вэйцзюнь и секретарь Мао Цзэдуна Гу Бо. Их всех тогда с издевкой назвали «четыре больших алмаза», намекая на то, что в отличие от «бриллиантов» они еще не огранены¹¹⁹.

Особой остроты борьба членов Бюро ЦК с Мао Цзэдуном достигла осенью 1932 года. Пленум Бюро вновь подверг Мао уничтожающей критике за «правый оппортунизм», после чего снял его с поста Генерального политкомиссара армии 1-го фронта. Вознегодовав, Мао послал две возмущенные телеграммы в ЦК, но тот его не поддержал¹²⁰. А вскоре, в начале 1933 года, в связи с крупными провалами в Шанхайской партийной организации сам вождь ЦК Бо Гу и его друг Ло Фу (настоящее имя — Чжан Вэньтянь, тоже выпускник Коммунистического университета трудящихся Китая, русский псевдоним Иван Николаевич Измайлов, в партии отвечал за пропаганду) переехали в Центральный советский район¹²¹. Мао они просто ненавидели. Так что новый бурный конфликт был неизбежен.

Поводом к нему послужили три документа Фуцзяньского комитета партии, полученные Бо Гу и Ло Фу, возглавившими вновь созданный орган власти в Центральном советском районе, Центральное бюро Компартии Китая, вскоре после их приезда. Два документа принадлежали исполняющему обязанности секретаря парткома Фуцзяни Ло Мину, а третий — одному из уездных секретарей. В них выражалось сомнение, правда, весьма осторожное, в эффективности военной тактики Центрального комитета применительно к Советскому району юго-западной Фуцзяни¹²². Естественно, вожди партии остались этим недовольны. Тем более им стало известно, что накануне написания документов Ло Мин встречался с Мао и обсуждал необходимость ведения чисто партизанской оборонительной войны в Советском районе юго-западной Фуцзяни, после чего созвал совещание, где не только открыто поддержал военную тактику Председателя Центрального исполнительного комитета и Совнаркома, но и убедил в правоте Мао весь фуцзянский партком. Этот худой и застенчивый на вид юноша, пятью годами моложе Дэна, интеллигент-очкарик, изучавший когда-то в Сямэньском педагогическом училище эстетику, проявил характер¹²³. Да еще в тот самый момент, когда Красная армия готовилась к отражению четвертого карательного похода Чан Кайши[29]. Похоже, он не боялся, что несогласие с военной тактикой ЦК могло обрушить на него обвинение в «предательстве»!

В середине февраля 1933 года Бо Гу и Ло Фу атаковали секретаря Фуцзяни, развернув в партии борьбу против так называемой «линии Ло Мина». Строптивого фуцзяньца и его сторонников, будущих известных деятелей китайской компартии Тань Чжэньлиня, Лю Сяо и других (всего 28 человек), сняли со всех постов¹²⁴, а других единомышленников Ло Мина стали выискивать повсеместно и в первую очередь, разумеется, в Цзянси, где находились главные силы Красной армии. 23 февраля в органе Центрального бюро, журнале «Доучжэн» («Борьба»), появилась статья «Что такое наступательная линия?», в которой впервые злобной критике был подвергнут Дэн Сяопин — за то, что в своем подрайоне следовал «чисто оборонительной» тактике.

Выбор Дэна в качестве главного объекта для проработки в Цзянси не был случаен. И объяснялся не только тем, что на ноябрьской партконференции Дэн пытался защитить Мао. Главное заключалось в том, что в Хойчане и двух других подведомственных ему уездах он действительно вел партизанскую войну, а за три месяца до статьи, в ноябре 1932 года, под ударами гуандунской армии ему и его партизанам пришлось сдать врагу город Сюньу, расположенный близ границ Центрального советского района. А это, с точки зрения Бо Гу и Ло Фу, неоспоримо подтверждало их правоту: что же, как не партизанская оборонительная тактика, привело к поражению!

Через пять дней после появления статьи Цзянсийский партком направил в три подчиненных Дэну уездных комитета директивное письмо, в котором объявил, что «оборонительная линия» Дэна и «линия Ло Мина» — из одного источника. В то же время, пытаясь спасти старого друга, секретарь парткома Ли Фучунь в срочном порядке перевел Дэна из Хойчана на должность заведующего отделом пропаганды Цзянсийского комитета, взяв его, таким образом, под крыло. Окружила Дэна заботой и жена Ли Фучуня, Цай Чан, исполнявшая в парткоме мужа обязанности заведующей женским отделом¹²⁵.

Между тем критическая кампания в адрес Дэна продолжала нарастать. И в середине марта его вызвали для отчета на заседание Центрального бюро компартии, где подвергли разносу. После этого Дэн, верный раз и навсегда избранной во время первого кризиса в Шанхае линии поведения, написал самокритичное заявление, признав «ошибки». Он понимал, что лучше несколько раз «потерять лицо», чем один раз голову. Но его самокритика не помогла. В конце марта Ло Фу прибыл в Хойчан, чтобы лично провести собрание партийных активистов. Под его давлением собрание приняло осуждающую Дэна резолюцию, квалифицировав на этот раз его «ошибки» как выражение «линии Ло Мина в уездах Хойчан, Сюньу и Аньюань»¹²⁶.

Вслед за тем в качестве объектов борьбы были определены и остальные три «больших алмаза»: брат Мао — Цзэтань, Се Вэйцзюнь, занимавший в то время пост командующего военным подрайоном северной части Центрального советского района, и Гу Бо, бывший тогда уже министром культуры Советского правительства Цзянси. Вожди Центрального бюро и их подручные начали и их усиленно «огранивать». Но все в Центральном советском районе понимали: не эту четверку им хотелось свалить, а самого Мао Цзэдуна. Ведь именно он был не только главным апологетом партизанской войны, но и наиболее авторитетным противником Бо Гу и Ло Фу в партии. Бо Гу и Ло Фу «на самом деле, указывая на курицу, поносили собаку», — говорил позже Мао Цзэдун¹²⁷. То же впоследствии признавал и сам Бо Гу: «Борьба против линии Ло Мина в действительности была борьбой против старого руководства в советских районах, руководимых Мао Цзэдуном. Так называемая линия Ло Мина в Цзянси, то есть борьба против Дэна (Сяопина), Мао (Цзэтаня), Се (Вэйцзюня) и Гу (Бо) — это открытая борьба против председателя Мао»¹²⁸.

И эта борьба не утихала всю весну 1933 года. Во второй половине апреля в деревне Цилицунь уезда Нинду состоялось расширенное заседание Цзянсийского парткома, в котором приняли участие более двухсот цзянсийских ганьбу (секретари уездных комитетов, политработники и сотрудники парткомовского аппарата). На заседании с совершенно убийственным докладом выступил старый знакомый Дэна по Шанхаю, гулявший когда-то на его свадьбе с Чжан Сиюань, Ли Вэйхань, ставший в марте 1933 года заведующим орготделом Центрального бюро компартии. Стремясь выслужиться перед начальством, он объявил всех четверых уже не только «творцами линии Ло Мина в Цзянси», но и вождями «антипартийной группировки», проводившими «антикоминтерновский» курс¹²⁹.

Дэн вынужден был написать второе самокритичное заявление, а затем и третье. «Я и сам чувствую и понимаю, что ошибался, — признавался он. — Здесь нет вопроса. Хочу только побыстрее заняться практической работой»¹³⁰. Вместе с тем он отверг обвинения в «правом уклоне» и «оппортунизме», которые на него, как и на Мао, стали навешивать особо рьяные сторонники Бо Гу. Аналогичным образом повели себя и остальные члены четверки.

В начале мая Дэн получил «последнее серьезное предупреждение» и был снят с поста заведующего отделом пропаганды Цзянсийского парткома. Такое же «предупреждение» получил Гу Бо, также лишившийся должности. Цзэтаня же только отстранили от работы в армии, а Се Вэйцзюня перевели на другую работу. Всех четверых лишили права носить оружие: на одном из собраний на глазах затаившей дыхание публики у них демонстративно отобрали револьверы¹³¹.

Но в целом четверка более или менее легко отделалась. Никого из них не арестовали и даже не исключили из партии. В мае Дэн был послан в один из уездов на границе Центрального советского района с инспекционной целью, однако через десять дней отозван: кто-то наверху испугался, что он «сбежит»¹³². Какое-то время с ним, похоже, не знали, что делать, но тут в его судьбу вмешался влиятельный член Центрального бюро, заведующий Главным политуправлением армии 1-го фронта Ван Цзясян. По рекомендации своего заместителя — знакомого нам Хэ Чана, того самого, который, будучи секретарем гуандунского комитета, осенью 1929 года ездил с Дэном в Наньнин устраивать съезд гуансийских коммунистов — он взял Дэна к себе заведующим секретариатом Главпура. А в июле назначил понравившегося ему помощника главным редактором находившегося в его ведении печатного органа Центрального реввоенсовета — журнала «Хунсин» («Красная звезда»).

Наиболее серьезные последствия вся эта история имела для Дэна в личном плане. В начале мая, поверив в виновность мужа, от него ушла Цзинь Вэйин.

Да, прав, очевидно, был Мао Цзэдун, сказавший когда-то: «[Отстаивая правду] нужно обладать „духом пяти бесстрашии“: во-первых, не страшиться лишиться должности, во-вторых, не страшиться быть исключенным из партии, в-третьих, не страшиться того, что с тобой разведется жена [Мао употребил простонародное выражение «лао по», «старушка»], в-четвертых, не страшиться попасть в тюрьму и, в-пятых, не страшиться смерти»¹³³.

Обладал ли Дэн тогда этим духом в полной мере? Похоже, что нет. Предательство самого близкого человека произвело на него тяжелое впечатление. Особую боль ему причинило то, что через несколько месяцев, в конце 1933 года, Цзинь Вэйин, перешедшая на работу в орготдел Центрального бюро, стала открыто жить с наиболее беспощадным из его врагов, заведующим орготделом Ли Вэйханем! А в январе 1934 года Цзинь и Ли поженились. До конца своей жизни Дэн не смог простить ту, которую когда-то ласково называл «Золотце». И, если кто-то в его присутствии случайно упоминал ее имя, сразу же переводил разговор на другое.

Хотя его жену вряд ли стоило слишком осуждать. С Дэном у нее нормальной семьи не сложилось. Революция для обоих всегда стояла выше любви. С ноября 1931 года они по существу жили порознь, так как Ацзинь сама занимала ответственный пост: вначале секретаря парткома уезда Юйду, а затем — секретаря парткома уезда Шэнли. И тот и другой уезды отстояли далеко и от Жуйцзиня, и от Хойчана, так что видеться мужу с женой приходилось редко. А тут еще она узнала о «чудовищных преступлениях» мужа, ознакомилась с его самокритикой и резолюцией расширенного заседания Цзянсийского парткома, на котором сама присутствовала. Не поверить в его виновность значило для нее выступить против партии! А сделать это она не могла.

К тому же забегая вперед скажем, что жизнь «Золотца» сложилась трагически. Правду говорят: «На чужом несчастье счастья не построишь»! От Ли Вэйханя в сентябре 1936 года она родила сына, которого назвала Теин (Отблеск железа), но заниматься им ей было некогда. Как и муж, она всю себя отдавала партийной работе да еще неизменно повышала свой идейно-политический уровень, овладевая марксизмом-ленинизмом. В марте 1938 года ЦК партии отправил ее вместе с женой Ли Фучуня — Цай Чан на учебу в Москву, в Научно-исследовательский институт национально-колониальных проблем, куда ее и зачислили в июне того же года под псевдонимом Ли Ша (по-русски — Лиза). А через два месяца перевели в секретную Китайскую партийную школу при ЦК коминтерновской организации «Международная помощь борцам революции» в местечке Кучино под Москвой. Здесь в начале 1940 года то ли от переутомления, то ли еще по какой причине у нее стали проявляться признаки умопомешательства[30]. Ее поместили в психиатрическую больницу (психколонию) недалеко от Подольска, где она находилась вплоть до начала Великой Отечественной войны. В марте 1940-го ее навестили временно находившиеся в Советском Союзе Чжоу Эньлай и его жена Дэн Инчао, которых поразил ее вид: «Она была совершенно ненормальна, смотрела остекленевшим взглядом, халат на ней болтался, а то, что она говорила, мы не могли разобрать»¹³⁴. В начале войны всех пациентов колонии, не имевших родственников в Москве, в том числе и ее, погрузили в машины, чтобы перевезти в Московскую загородную психбольницу на станции Столбовая, тоже вблизи Подольска. Но что случилось потом, неизвестно. Документов об эвакуации не осталось, и мы можем только гадать, что произошло с Цзинь Вэйин по дороге¹³⁵. Вполне возможно, что она погибла при налете на автоколонну нацистской авиации.

Что же касается Дэна, то он не только много потерял в результате опалы, но, как покажет будущее, немало и приобрел. Критика со стороны Центрального бюро за «кулацкий уклон» и «оборонительную тактику» да еще в связке с младшим братом Мао Цзэдуна привлекла к нему пристальное внимание самого Председателя Центрального исполнительного комитета и Совнаркома. Боевой дух маленького горячего сычуаньца, пострадавшего за приверженность его, Мао, военной тактике, не мог не импонировать бывшему вождю Центрального советского района, лишившемуся тогда реальной власти в партии и армии. Всю жизнь Мао будет помнить, что Дэн Сяопин «в Центральном советском районе подвергся критике, будучи одним из четырех преступников, которых тогда именовали Дэн, Мао [Цзэтань], Се и Гу. Он был главарем так называемых маоистов»¹³⁶. (О том же, что Дэн когда-то в докладе ЦК осуждал его «террористические» действия во время Футяньских событий, Мао предпочтет никогда не вспоминать. В отличие от Сталина он часто прощал своим партийным товарищам «мелкие заблуждения».)

Дэн тоже говорил о том, что его в Центральном советском районе считали «главарем маоистов». Но, добавлял он, «я смог выстоять после того, как по мне нанесли удар. И это несмотря на крайне тяжелое положение. Никакого секрета здесь нет: ведь я коммунист, а следовательно, оптимист»¹³⁷.

Между тем в октябре 1933 года в Центральном советском районе появился новый человек, которому суждено будет сыграть немалую роль как в жизни Дэна, так и всех других граждан района, — Отто Браун (китайцы называли его Ли Дэ и Хуа Фу). Это был немецкий коммунист, посланный в Китай за полтора года до того Коминтерном и IV (разведывательным) управлением Генштаба Советской Красной армии в качестве военного советника ЦК Компартии Китая. До переезда в Жуйцзинь, куда его направило Дальневосточное бюро Исполкома Коминтерна, он в течение года жил в Шанхае и вплоть до января 1933 года очень тесно общался с Бо Гу. Браун тоже учился в Москве, но не в Коммунистическом университете трудящихся Китая, а в Военной академии им. М. В. Фрунзе. Позже, переоценивая свою жизнь, Бо Гу напишет: «Прибытие Ли Дэ в Советский район оказалось зловещим… Хотя в присылавшихся Шанхаем [то есть Дальбюро] телеграммах говорилось, что он будет военным советником и что все будет решаться Центральным комитетом, хотя Ли Дэ… также говорил, что он прибыл как военный советник, однако в его манере держаться явно чувствовался представитель Коминтерна»¹³⁸. Он считал себя главным авторитетом в вопросах военной стратегии и тактики Красной армии Китая, не терпел возражений, вел себя самоуверенно и грубо. И вскоре по существу узурпировал военную власть, став, по словам Бо Гу, «главнокомандующим»¹³⁹.

К военной тактике Мао Браун относился с презрением: в Академии им. Фрунзе его учили планировать прежде всего наступательные операции. При поддержке Бо Гу он навязал войскам Красной армии бессмысленную тактику позиционной войны под лозунгом «Не отдадим ни пяди земли!». И это, разумеется, не замедлило сказаться на результатах боевых операций войск Компартии Китая, с сентября 1933 года изо всех сил пытавшихся сдержать новый натиск гоминьдановской армии, начавшей очередной, пятый, карательный поход.

Занятый издательской деятельностью, Дэн старался более не вмешиваться в вопросы ведения войны. Вместе с несколькими сотрудниками он целыми днями готовил пропагандистские статьи, редактировал присылаемые ему материалы и даже сам составлял макет и осуществлял корректуру. Журнал «Красная звезда» выходил еженедельно тиражом более 17 тысяч 300 экземпляров, так что дел у Дэна было предостаточно. С 6 августа 1933-го по 25 сентября 1934 года он выпустил 67 номеров¹⁴⁰.

А ситуация на фронте тем временем ухудшалась. Гоминьдановцы наступали повсюду, возводя на границах Китайской Советской Республики цепь блокгаузов — мощных каменных фортов на расстоянии двух-трех километров друг от друга. Они сжимали кольцо блокады, и в конце концов Бо Гу, Отто Браун и примкнувший к ним тогда Чжоу Эньлай, исполнявший вместо Мао обязанности Генерального политкомиссара, постановили оставить Центральный советский район. В мае 1934 года по этому поводу было принято решение Секретариата ЦК, которое в начале июня санкционировал Исполком Коминтерна¹⁴¹.

К тому времени, однако, внутри руководящей группы Центрального комитета стали возникать новые разногласия. Сначала Ван Цзясян, а потом и Ло Фу, сменивший в январе

1934 года Мао на посту Председателя Совнаркома, начали проявлять недовольство авторитарными методами Бо Гу и Отто Брауна. Для Мао наступил момент истины: объединившись с Ваном и Ло Фу, он мог при поддержке недовольных беспрерывными поражениями полевых командиров и главнокомандующего Чжу Дэ попытаться свалить Бо Гу и Брауна. И он своего не упустил. С Ван Цзясяном, сутулым молодым человеком, бывшим на 13 лет младше его, он наладил деловые отношения еще летом 1932 года. Теперь же стал делать всё, чтобы завоевать Ло Фу, 34-летнего интеллектуала-философа. И очень скоро склонный, как все интеллигенты, к сомнениям, Ло Фу принял точку зрения Мао.

Решающий бой Бо Гу и Брауну заговорщики дали в январе 1935 года — через три месяца после того, как основные силы Красной армии, прорвав 25 октября 1934 года первое кольцо окружения, начали свой знаменитый Великий поход из Центрального советского района на запад. За долгое время пути Мао, Ло Фу и Вану удалось переманить на свою сторону большинство членов партийного руководства. Поддерживали их и почти все армейские командиры.

Разумеется, всей душой был на их стороне и Дэн, выступивший в Великий поход вместе со своей редакцией, которая двигалась в обозной полевой колонне, носившей кодовое секретное обозначение «Красный орден». Кстати, в ней же шла и его бывшая жена Цзинь Вэйин с новым мужем Ли Вэйханем, назначенным командующим и политкомиссаром колонны. Помимо обозной в войсках имелась и штабная колонна, именовавшаяся «Красная звезда» (в ней находились Мао, Бо Гу, Ло Фу, Ван Цзясян и другие вожди компартии, а также Отто Браун). Боевые же части Центральной Красной армии (так за несколько месяцев до того стала называться армия 1-го фронта) продвигались вперед пятью армейскими группами.

Много лет спустя, отвечая на вопрос дочери, какую работу он выполнял во время Великого похода, Дэн коротко ответил: «Шагал»¹⁴². С чувством юмора у него, как видно, все было в порядке, но на самом деле в период похода он еще и продолжал редактировать и выпускать «Красную звезду». Только если раньше делал это в типографских условиях, то теперь размножал ее на ротаторе с рукописной восковки. Главной своей задачей он считал тогда поднимать моральный дух отступавших бойцов, вселяя в них веру в грядущую победу. С 20 октября по середину декабря 1934 года ему удалось издать шесть номеров журнала¹⁴³.

Но в середине декабря его неожиданно перевели на другую, более важную, работу: в аппарат Центрального комитета, где он вновь, как и в свой первый шанхайский период, занял пост заведующего Секретариатом. Связано это было скорее всего с тем, что тройка — Мао, Ло Фу и Ван Цзясян — именно тогда начала готовить решающий удар по Бо Гу и Брауну. Как раз накануне его назначения, 18 декабря, Бо Гу — под давлением Мао, Ло Фу и Вана — согласился созвать в ближайшее время расширенное совещание руководства для обсуждения опыта борьбы против пятого карательного похода. Сделать это предполагалось в гуйчжоуском городе Цзуньи, к которому войска Красной армии продвигались ускоренным маршем. Пост заведующего Секретариатом в то время оказался вакантным: занимавшая его супруга Чжоу Эньлая Дэн Инчао разболелась. Вот заговорщики и выдвинули Дэна. Обиженный на Бо Гу заведующий Секретариатом был им как нельзя кстати: ведь именно ему предстояло вести протокол исторического совещания.

Цзуньи был взят 7 января 1935 года, а через два дня в него въехали Бо Гу, сопровождаемый Отто Брауном, а также Чжу Дэ, Чжоу Эньлай, Дэн и б?льшая часть других членов партийного и армейского руководства за исключением Мао, Ло Фу и Ван Цзясяна. Последние остановились за городской стеной, в большом двухэтажном доме, принадлежавшем командиру одной из бригад гуйчжоуской армии. Все остальные разместились в центре города, в нескольких просторных особняках, недалеко от красивейшего католического храма, выстроенного из белого и серого камня, с полукруглыми длинными окнами, украшенными чудными витражами, и с изогнутой красной черепичной крышей, в архитектуре которого смешались два стиля — китайский традиционный и европейский готический. Коммунисты, кстати, тут же приспособили храм под нужды Главного политуправления, начав проводить в нем массовые пропагандистские мероприятия¹⁴⁴.

Совещание началось 15 января и продолжалось три дня. Участвовали в нем 20 человек. В небольшой комнате на втором этаже недавно выстроенной резиденции командира дивизии гуйчжоуской армии Бай Хуэйчжана было тесно и шумно. Ло Фу, Мао и Ван Цзясян, сменяя друг друга, разбили все аргументы Бо Гу и Чжоу Эньлая, выступивших с докладом и содокладом и сваливших вину за поражение на объективные причины. А затем поддержанные Чжу Дэ и рядом полевых командиров обвинили самих Бо, Чжоу и Брауна в отступлении из Центрального района¹⁴⁵.

Дэн сидел в углу и старательно вел протокол. Сам он не выступал, да в том и не было необходимости: итог совещания был предрешен. А вот Чжоу Эньлай, мгновенно сориентировавшийся, вторично взял слово, полностью признав правоту Мао и его единомышленников. Понятно, что в глазах многих он «потерял лицо».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.