«РЕВИЗОР» ГОГОЛЯ

«РЕВИЗОР» ГОГОЛЯ

«Несвоевременная» тема еврейского фольклора вызвала неудовольствие и у руководства. Вскоре после премьеры» Суламифи», Михоэлса вызвали в Комитет по делам искусств, с тем чтобы предложить поставить что?нибудь из русской классики. Например, «Ревизора» Гоголя.

Сколько Михоэлс ни убеждал начальство Комитета, что абсурдно ставить Гоголя на еврейском языке, когда рядом, в Малом театре, его так блестяще играют по — русски — ничего не помогало. Тогда Михоэлс заявил: «Хорошо, я это сделаю, но с условием, что вы придете по первому моему зову».

Он сам взялся перевести на идиш первую сцену из» Ревизора», а затем заявил, что намерен принять участие в клубном вечере Дома работников искусств.

Туда?то и устремилась вся театральная Москва, прослышав что Михоэлс и Зускин собираются что?то показать.

В первых рядах сидели Немирович — Данченко и Тарханов, Климов и Яблочкина — словом, лучшие актеры старого поколения Художественного и Малого театра.

На сцену вразвалку вышел Осип Михоэлс и начал знаменитый монолог, известный наизусть каждому сидящему в зале. Но не на идише:

«Черт побери, есть так хочется и в животе трескотня такая, будто бы целый полк затрубил в трубы… Что делать? Профинтил дорогою денежки, голубчик, теперь сидит и хвост подвернул, и не горячится» и т.д.

Отец произносил свой текст, нисколько не комикуя, но акцентируя каждое слово. Затем появился Зускин. Он извивался, летал по сцене, произнося не менее известный монолог Хлестакова.

Оба играли блестяще. Публика стонала от смеха. Им долго не давали уйти со сцены.

Хитрость удалась — неожиданно гротескное звучание гоголевского текста на идише — сделали свое дело. К Михоэлсу больше не приставали с русским классическим репертуаром.

Здесь я должна сделать оговорку — Михоэлс по — настоящему глубоко понимал и любил русскую литературу и поэзию. Память у него была великолепная, и он нередко читал нам наизусть Пушкина, Тютчева, Лермонтова и Блока, Фэта и Бальмонта. По существу, именно он научил меня любить того же Гоголя и Салтыкова — Щедрина; Лескова и Достоевского. Его отказ ставить русскую классику на идише объяснялся абсурдностью самого требования — он считал, что сама по себе идея провокативна в условиях России, где те же пьесы идут в оригинальном русском варианте в блестящем исполнении русских же актеров.

«Как я могу играть русских, когда даже руки, даже пальцы у меня еврейские» — и он вытягивал руки со своими короткими выразительными пальцами, «знаменитые руки Михоэлса»,— как вспоминают все, кто его видел.

Свою абсолютную принадлежность к еврейству Михоэлс привносил во все: начиная со своих ролей, когда он Лира трактовал, как вариант Иова, и кончая официальными выступлениями, где он нередко цитировал совсем непопулярную тогда Библию.