Письма

Письма

ПИСЬМА БОРИСА ЛАПИНА — ИРИНЕ ЭРЕНБУРГ ИЗ ПОСЛЕДНЕЙ КОМАНДИРОВКИ НА ФРОНТ

(Август — сентябрь, 1941)

Киев, 23 августа, ночью.

Моя любимая Иришка! Мы приехали сюда вчера, после 4-дневного тряского, пыльного путешествия. Опять — «Континенталь» на два дня, послезавтра утром едем на юг, в Черкасы, затем вернемся на день и отправимся в Чернигов и на Гомельское направление (или в другие места — мы известим тогда редакцию). В Киеве стало очень сложно со связью. По телефону, должно быть, говорить не удастся часто, поэтому ты не беспокойся. Очень грустно, что мы опять расстались и теперь долго не увидимся. На душе странно и тоскливо. Мы стараемся побольше работать. В Киеве мало что изменилось. Спят здесь спокойно, о «фугасках» и «зажигалках» знают только понаслышке. Передай И.Г., что машинка печатает хорошо, несмотря на всю дорожную тряску. Нежно тебя обнимаю и целую (эх ты, моя дурочка!). Будь здорова. Постарайся чаще гостить на даче, пока хорошая погода и лето. Попробуй напиши мне сегодня фототелеграмму, к нашему возвращению дойдет. Если позвонит мама Захара — скажи ей, что здоров, сидит на диете, передает привет. До свидания.

Твой Борис.

Киев, ночь на 2 сент. 1941 г.

Моя дорогая, пишу тебе из «Континенталя» под артиллерийский гул, какого я еще не слыхал, — непрерывный, без интервалов, как будто большая телега катится по булыжной мостовой. Гул приятный — это наши орудия бьют по немецким позициям. В Киеве все по-прежнему. Мы позавчера вернулись из поездки — мы довольно точно описываем ее в очерке, который послали сегодня. Предыдущий наш очерк о Киеве, очевидно, не понравился — что-то его не видно. Приехав, я застал твою фототелеграмму. Можешь представить, как я обрадовался! И тотчас же побежал отправлять ответ, но отсюда бильдов[232] не принимают — только сюда. Напиши еще — м. б., к следующему приезду в Киев я получу. К сожалению, теперь, как видно, не придется нам так часто говорить по телефону, как прежде, но, м. б., все-таки это еще иногда удастся. Повсюду хорошо говорят о газетной работе Ильи Гр. — «писатель-боец» и пр. — Здесь его систематически перепечатывают, мы очень огорчались, что нас Орт. не послал в Ир.[233] — Мы писали бы оттуда хорошие корреспонденции и сейчас для газеты была бы польза, напр., серия очерков о герм, происках на Бл. Востоке. Интересно, послали ли Олега Эрберга. Почему-то мы думаем, что туда поедет Павленко, поскольку он в Москве. Завтра мы опять едем на неск. дней на фронт. Куда — еще не выбрали. География стала очень разнообразной. Крепко целую тебя и наших дорогих чернолапых. Сердечный привет Люб. Мих. и И. Гр. У меня остались милые воспоминания о наших утренних ужинах после бомбежки. Жене Бальтерманца скажи, что я видел его на днях — он ездит с кинооператором Кричевским и в скором времени собирается в Москву. Неужели негодяй Цветов не передал тебе моего письма?!.. Будь здорова, моя любимая жена, не унывай! Я помню тебя всякий час.

Твой Боря.

Пиш. машинка работает.

Если Карельштейн из «Комс. пр.», кот. везет это письмо, поедет обратно, пошли ответ через него. Но, во всяком случае, постарайся дать фототелеграмму.

Нежно еще раз целую.

2 сентября, 1941 г.

Моя дорогая! Только вчера написал тебе письмо, днем говорил с тобой по телефону и вот — пишу опять. Бальтерманц летит завтра в Москву и отвезет письмо. Будь здорова, моя любимая! В Киеве сегодня тихая ночь, артиллерии не слышно. Впрочем, к стрельбе здесь относятся только как к ряду звуковых эффектов — по городу пока не бьют. Жители чувствуют себя безумными храбрецами и не обращают внимания на артиллерию. Прочти наш последний очерк — это про переправу через Днепр, под Черкасами. Там было довольно интересно — не знаю, удалось ли нам передать обстановку. Сегодня мы занимаемся делом, кот. для нас труднее всего, — пишем т. н. «литературный портрет героя» — редакция требует, чтобы мы их обязательно делали. Мы завтра едем в одно любопытное место, а оттуда сразу в Киев (или, м. б., напишем очерк о поездке где-нибудь в дороге на обратном пути и поедем на военный телеграф передавать — мы еще не знаем). Думаем быть в Киеве числа 6-го. Если мы срочно понадобимся — надо телеграфировать на два адреса: Олендеру[234] (там, где телеграф) и в Киев, в «Континенталь». Здесь на улице продают вареную кукурузу — представляешь, как я объедаюсь. Ведь это для меня, как арбуз, апельсины и виноград, и я ее ем также жадно. Крепко тебя целую, моя милая обезьянка Аришка. До свидания.

Твой Борис

У тебя очень трогательный голос по телефону. Целую тебя.

10 сент., 1941 г.

Моя дорогая! Последние 4 дня мы сидели в Киеве и выезжали в окрестности. Мы думаем дать несколько коротких военных корреспонденций о боях под Киевом, но редакция почему-то поручила это не нам, а Абрамову и Сиславскому, и они уже передали какой-то материал, и мы в результате написали короткий бледный очерк и тем ограничились. Мы очень недовольны работой последних дней: очерк о переправе не напечатан (переделывать его, как предложил Шифрин, мы не будем — там, где мы были, все изменилось!), «портрет» и так незавидный, страшно искажен и «стилистически» выправлен глупейшим образом, вставлены фразы, выброшены слова и т. д. Я не понял твоих слов о переезде туда, где Иосиф[235], — редакция нам об этом ни слова не говорит и не телеграфирует. Завтра на рассвете мы едем в Кременчуг (или, м. б., в Конотоп) — и там, и там интересно. Вернемся опять в Киев. Крепко тебя целую. Думаю о тебе каждый день и обнимаю тебя. Мы ездим весело. По дороге в машине сочиняем песни — журналистский фольклор. Я оч. огорчился за вас, прочитав о налете на Москву. Опять утренние ужины и бомбоубежище и пр.! Сегодня я постараюсь поговорить с тобой днем. Каждый разговор это подарок, т. к. телефонная связь очень плохая. Будь здорова. Привет Илье и Любе и хвостатым.

Боря.

Пишущая машинка работает, несмотря на сильную тряску.