Глава 18

Глава 18

Соколова. – «Лебединое озеро» и «Корсар». – Светлов

В течение длительного времени я подумывала о том, чтобы оставить класс Николая Легата. Принять решение было нелегко – я опасалась, что он воспримет это как предательство. В нашей профессии учитель прилагает очень много сил на формирование индивидуальности ученика, тратя немало энергии на занятия с ним, в результате возникают прочные, основанные на глубокой благодарности связи ученика с учителем. Но я уже усвоила все, что мне мог дать преподаватель, вплоть до того, что была в состоянии исполнять энергичные па мужского танца, и мне стало очевидно, что теперь мне нужна женщина-педагог. Госпожа Соколова уже не преподавала в театральном училище. Она давала частные уроки, которые ежедневно посещала Павлова, и я присоединилась к ней. И как оказалось, мое решение было весьма своевременным, так как этот 1909 год принес мне в высшей степени ответственную работу. Сразу вслед за главной партией в «Лебедином озере» мне дали главную роль в «Корсаре». Последняя принесла мне неоспоримый успех, и этим в значительной мере я обязана госпоже Соколовой. Она сама танцевала в большинстве балетов старого репертуара и великолепно знала все партии. Когда она начинала показывать мне танцы и мимические сцены, в ней пробуждалась вся былая грация, несмотря на то что она, как и большинство танцовщиц, вышедших на пенсию, сильно располнела. В маленькой комнате, где мы занимались, не было места для рояля, и моя преподавательница пела, поразительно точно передавая все рулады и фиоритуры старомодной музыки. Зная помимо своей партии все остальные, она часто исполняла их, как бы подавая мне реплики. Ее забота обо мне выходила за пределы классной комнаты; когда я репетировала на сцене, она обычно сидела в партере, а если не могла прийти, то просила меня зайти к ней прямо из театра. Там, за чашкой кофе, я должна была представить ей подробнейший отчет о каждом па, время от времени вставая и танцуя вокруг стола. Вообще мы понимали друг друга очень хорошо, напевая мелодию и отбивая такт пальцами по столу, и таким образом воспроизводили самые сложные па. Для стороннего наблюдателя наше поведение, наверное, показалось бы нелепым. Порой она звонила мне и спрашивала: «Как ты сделала это?..» – и напевала мелодию. «С этим все в порядке, но я не вполне понимаю этот фрагмент», – пела теперь я на другом конце провода. Телефонная служба хоть и недавно возникла в Петербурге, но работала исправно: мы могли таким образом пройти пять актов, и нас ни разу не прервали по прихоти телефонистки.

Соколова была достаточно состоятельной и жила в собственном доме, на другом берегу реки, довольно далеко от центра. От улицы ее дом отделял небольшой деревянный флигель, в котором она сдавала квартиры, оставив себе одну для занятий танцами. Она щедро расточала свое время и труд. Обычно мы занимались днем, но, когда я готовила новую партию, она настаивала, чтобы я приходила и по вечерам. Не допускала, чтобы какое-нибудь полученное прежде приглашение встало на пути работы; никакие мольбы не могли ее смягчить.

– Сцена прежде всего!

Старая танцовщица заново переживала карьеру в каждой из своих учениц. Удачно вышедшая замуж, мать взрослых детей, от нас она требовала безбрачия. Она предсказывала множество зол, которые падут на голову замужних балерин. Проповеди ее общественных и артистических доктрин обычно происходили у нее дома за ужином, на который она настойчиво приглашала меня после работы. Во время занятий она не позволяла отвлекаться. Столь же большое опасение, как предстоящее замужество, вызывали у нее возможные непредвиденные осложнения на сцене.

– Покажи, как ты завяжешь ленты на туфлях… Неправильно. Узел должен быть завязан с наружной стороны лодыжки. Немного поплюй на него, иначе развяжется.

Она хотела посмотреть, как я буду выходить на вызовы, и настойчиво внушала мне, что танцовщица никогда не должна ходить на плоских ступнях. «Быстрым легким шагом ты выходишь на середину, делаешь глубокий реверанс вправо в сторону императорской ложи; налево – к директорской; два шага вперед и полуреверанс партеру; потом отступи, подними глаза и улыбнись, приветствуя галерку. Я помню, как, разучивая со мной партию Жизели, она была удовлетворена всем в моем исполнении, кроме падения в сцене смерти. Когда же я посетовала, что вся покрылась синяками, добиваясь совершенства в этой сцене, она послала домой за матрасом, на который я могла падать навзничь бессчетное число раз, не опасаясь более серьезных последствий, чем легкое сотрясение мозга. В конце концов я достигла совершенства.

За ужином мы всегда вели профессиональные разговоры: обсуждали мои выступления, преподавательница рассказывала о смешных случаях и триумфах из своей творческой жизни, самые обыденные явления оценивались в соответствии с позицией этики танцовщиц, установленных Соколовой. Пить пиво считалось неэстетичным для балерины.

– Эдуард Андреевич, сколько раз я должна повторять вам, чтобы вы не угощали Тату этим вульгарным напитком?

Перед моим выступлением в «Корсаре» она заметно нервничала.

– Как ты собираешься провести завтрашний день? – спросила меня она накануне премьеры.

Я ответила, что, наверное, немного прогуляюсь, если будет хорошая погода. Она пришла в ужас.

– Ни в коем случае не делай ничего подобного. Как можно! Ты должна лежать, сосредоточившись на роли. Положи ноги повыше и не забудь надеть светлые чулки – это действует успокаивающе.

Из осторожных намеков своей наставницы я поняла, что она пытается направить Светлова на путь истинный. Он был ее большим другом, и его суровая критика в мой адрес словно заноза впивалась в ее сердце. Теперь он стал относиться ко мне более милостиво, в его рецензиях иногда даже проскальзывали слабые нотки похвалы, хотя им неизменно сопутствовало какое-нибудь язвительное замечание. «Мы посоветовали бы молодой танцовщице уделять больше внимания своему внешнему виду. В балете «Четыре времени года» из-под ее юбок висело нечто вроде длинного обрывка белой тесьмы».

Проявив своего рода стратегию, чтобы заинтересовать Светлова в моей работе, Соколова заняла у него томик Байрона, чтобы я могла почерпнуть вдохновение для создания образа Медоры. Поэма не была впрямую связана с сюжетом, сильно измененным для целей балета, но она помогла мне создать ясное представление о Медоре.

Мое первое выступление в «Корсаре» состоялось в воскресенье вечером, а это верный признак того, что я еще на несколько шагов поднялась по иерархической лестнице. Претендентки на звание балерины обычно выступали по средам, когда в Мариинском собиралась не столь изысканная публика. В знак своего расположения дирекция заказала для меня специальные костюмы. Все эти знаки благосклонности подняли мне настроение, и я пришла в тот вечер в театр в хорошем расположении духа и нервничала только от нетерпения. Вопреки советам наставницы, я старалась не слишком много думать о своей роли; мой опыт показывал, что если я слишком сосредотачивалась на роли, исключая все прочие мысли, то теряла самообладание, и к моменту выхода на сцену нервы совершенно сдавали. Поэтому я позволила старушке Александрушке болтать всякие пустяки, пока она раскладывала на столике гримировальные принадлежности. У нее было два заветных желания: излечить мужа от запоев и выдать замуж свою некрасивую дочь. Все рассказы о Тане сводились к тому, как бы найти ей поклонника; что касается вопроса излечения от пьянства, Александрушка доверила его брату Иванушке, монаху, который молился за пьяниц и организовывал религиозные встречи. Побоюсь, что жажда мужа оказалась сильнее, чем молитвы брата.

Успех первого появления часто предопределял ход всего вечера в целом. Первый выход балерины в «Корсаре» чрезвычайно эффектен: несколькими прыжками пересекает она сцену по диагонали и заканчивает вариации серией сложных пируэтов. Этот выход вызывал гром аплодисментов – связь с публикой устанавливалась, и завоевывалось ее доверие. Пожалуй, ни один другой балет не предоставляет солистке столько разнообразных возможностей, чтобы блеснуть. Романтический дух партии Медоры еще в большей мере оттеняется небольшим эпизодом, полным непринужденного веселья; Конрад мрачен, и, чтобы развлечь его, Медора, переодевшись в мальчика, танцует ему. Своим шаловливым танцем она словно говорит ему: «Увы, у меня нет усов, но храбростью я не уступлю мужчине». Сцена заканчивалась эффектным трюком, "всегда безотказно действующим на публику, – Медора в рупор выкрикивает слова морской команды. Костюм, который носила в этой сцене Мария Сергеевна Петипа, – короткая плиссированная юбочка, болеро и феска – заменили на широкие шаровары и тюрбан турецкого мальчика. Соколова осудила подобное вопиющее нарушение традиции. Костюм сбивал меня с проторенного пути. Я забыла о застенчивой грации. Шаровары, казалось, требовали от меня энергичных прыжков. Логика требовала не извиняться за отсутствие усов, а дергать за. воображаемые. Многочисленные вызовы показали, что моя спонтанная выдумка имела успех. Гердт, мой дорогой Конрад, во время страстного объятия, заключающего собой сцену, тихо прошептал:

– Хорошо сыграла, крестница.

Хореографическая кульминация «Корсара» происходит в третьем акте, в картине, называемой «Оживленный сад». Занавес опускается после сцены в гареме паши, короткая сценка разыгрывается перед занавесом, и через минуту он поднимается, открывая взорам зрителей роскошный сад с цветочными клумбами. Кордебалет в белых пачках и венках из роз танцует грациозную сарабанду. Эффектная концовка предназначена для балерины – она заканчивает танец большим прыжком через клумбу, расположенную у края сцены. Конечно, балерина должна сохранять безупречную линию прыжка, иначе он будет просто напоминать цирковой трюк.

Моя танцевальная роль практически заканчивалась сценой «Оживленного сада». Последний акт уже не требовал ни танцевального мастерства, ни актерского искусства, но он доставлял мне много удовольствия. Сцена представляла собой неспокойное море. Под раскрашенным полотном ползали на четвереньках матросы-статисты. Приближалась буря, и матросы начинали бегать, поднявшись во весь рост.

В глубине сцены раскачивалась на волнах, чуть не опрокидываясь, каравелла корсара. Возглавивший мятеж Бирбанто предательски нападает на Конрада, но погибает, сраженный пулей. Медора в балетном тюнике то смотрит в подзорную трубу, то молится, стоя на коленях.

Я так никогда не узнала точных предписаний, как исполнять эту сцену, мы считали, что нам позволялось играть ad libitum, (По усмотрению) и в пылу фантазии разыгрывали эту сцену, словно возбужденные дети, и часто переигрывали. Гердт отдавал приказы в рупор; каравелла, расколовшись на две равные половины, начинала тонуть, я и мои служанки разражались громкими криками. Но наши вопли, пушечные выстрелы, приказы, отдаваемые в рупор, и музыка оркестра – все заглушалось раскатами грома и завыванием ветра. Взбунтовавшиеся корсары тонули вместе с кораблем, мы с Гердтом, низко пригнувшись и делая вид, будто плывем, продвигались в сторону кулис. Там я поспешно надевала белую сорочку и распускала волосы, готовясь появиться на утесе, выступающем среди внезапно успокоившегося моря. Там, воздев руки, мы благодарили небеса за то, что нам удалось спастись на этом пустынном острове, и составляли группу финального апофеоза.

Прием, оказанный мне после спектакля, доказал, что я добилась своего самого большого успеха. Отныне мне было позволено отказаться от всех второстепенных ролей и я заняла положение примы-балерины, за исключением официального звания и жалованья.

После «Корсара» Светлов впервые написал обо мне по-настоящему хвалебную статью, и это растопило лед между нами. Я уже не считала, что его статьи вызваны личной антипатией ко мне, и со врем-енем обрела в его лице верного друга. Он больше не упрекал меня в небрежности, поняв, что мне необходимо время, чтобы обрести собственную индивидуальность, и что все мои ошибки происходили из-за несоответствия между моими силами и тем высоким идеалом, к которому я стремилась. Но даже позже, когда он стал одним из моих панегиристов, между нами порой происходили небольшие стычки.

– Послушайте, – говорил он мне, – с какой стати в «Карнавале» вы прицепили локоны, отличающиеся по цвету от ваших волос?

Я принималась заверять его, что из зрительного зала незаметно, что накладные локоны немного светлее моих волос.

– Прошу прощения, но я-то заметил, что вы стали пегой масти.

Но подобные замечания Светлов теперь делал мне только с глазу на глаз; я вошла в круг его близких друзей, которых он собирал за своим столом. Он был по-настоящему гостеприимным человеком, и первое приглашение становилось постоянным. Во время ужина он ненавязчиво расхаживал взад и вперед по комнате, пока мы, не успевшие как следует пообедать, отдавали должное его великолепным блюдам и отдыхали после напряжения вечернего спектакля. Светлов обладал коллекцией редких гравюр танцовщиц и несколькими реликвиями: туфелька Тальони, ее бронзовая статуэтка в «Сильфиде», испанский гребень Фанни Эльслер… Его благоговение перед прошлым, глубокое знание балета и любовь к традициям не мешали ему проявлять широту кругозора; Светлов восхищался Петипа и верил в Фокина. Он поддерживал новаторство в балете и решительно защищал все новое от нападок враждебно настроенных критиков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.