ГРАНИЦА РЯДОМ

ГРАНИЦА РЯДОМ

В середине октября штаб армии возвратился в город Станислав, где постоянно дислоцировался.

Неделю меня не беспокоили: предоставили возможность поближе ознакомиться с людьми и положением дел в оперативном отделе.

Поселился я в пустовавшей квартире. Она была просторнее и уютнее, чем московская, и я пожалел, что не могу сразу же перевезти сюда семью.

В первые дни приходилось засиживаться в штабе допоздна. Но постепенно я вошел в колею, стали выдаваться свободные вечера. Познакомился с городом.

Станислав — центр области, всего год назад вошедшей в состав Советской Украины, — оставался тихим провинциальным городом. Промышленность была развита слабо — несколько небольших заводов да железнодорожные мастерские. Значительная часть населения — бывшие чиновники, торговцы, хозяйчики бесчисленных ремесленных мастерских, кустари. Покончив с дневными заботами, они спешили укрыться за заборами и ставнями: в новом мире чувствовали себя неуютно.

Шагаешь по слабо освещенным старинным улочкам — тишина. Редко услышишь цоканье копыт извозчичьей клячи да шаги запоздавшего прохожего. Только в центре, где разместились партийные и советские учреждения, было людно и вечерами.

Моя прогулка заканчивалась у захудалой столовой, которая по вечерам переименовывалась в ресторан. От перемены названия запущенная провинциальная харчевня не становилась чище и уютнее, только пьяного шума в ней прибавлялось. Но это было единственное место, где холостяк, на положении которого я пребывал, мог утолить голод.

Несколько раз поужинав холодными «дежурными закусками», я окончательно разочаровался в «ресторане» и стал готовить сам, мобилизовав свои весьма скромные познания в кулинарии.

Бытовое неустройство мало смущало. Увлекала интересная работа, и я снова чувствовал себя в привычной стихии.

Вскоре меня вызвал генерал Парусинов. Сухо сказал, что пора начать знакомство с войсками и приграничной полосой местности, которую в случае войны придется нам прикрывать. Особо он потребовал изучить основные горные перевалы и район реки Сан.

Обрадованный, я стал собираться в дорогу. Вызвал шофера закрепленной за мной машины. Довбун, человек неторопливый и по-крестьянски основательный, задумчиво почесав затылок, стал дотошно допытываться: куда едем, по каким дорогам, на какое время? Видя мое нетерпение, он невозмутимо пояснил:

— А як же, товарищ полковник: я ж видповидаю за техничну сторону вашего вояжу! Як кажуть: длиннее сборы — короче путь.

…Когда я проснулся, было еще темно. Вылезать из нагретой постели, чтобы взглянуть на часы, лежавшие на столе, не хотелось. Но через минуту в передней раздался осторожный стук.

— Кто там?

— Це, мабуть, я, товарищ полковник, — послышался басовитый, степенный голос шофера, — машина готова.

Менять теплую постель на осеннюю мокрую стужу!..

— Куда же ты, злодей, в такую рань меня поднимаешь?!

— Так яка ж тут рань? — послышалось из-за двери. — Вже пьять годин отстукотило, а вы наказувалы у пьять годин приихать.

— Ну хорошо, — рассмеялся я, — будем собираться. Открыв дверь, я впустил беспокойного шофёра. Поздоровавшись, он по-хозяйски сразу же направился на кухню и загремел там чайником.

Минут через сорок мы спустились к нашей не успевшей еще застыть «эмочке», как любовно называл Довбун свою машину. Здесь меня поджидали два офицера: один из оперативного отдела, а другой из отдела боевой подготовки. Они должны были ехать вместе со мной. Им пришлось с трудом втискиваться в кузов: машина оказалась заваленной всякой всячиной — обрезками досок, матами из мелкого хвороста, веревками.

— А этот мусор зачем? — спрашиваю Довбуна.

— Э, товарищ полковник, не бачилы вы наших дорог в осеннюю пору. Все потребуется, колы забуксуем. У дорози, як кажуть, и веревочка сгодится.

— Ну ладно, трогай, Автомедон!

Я успел заметить: чтобы заставить Довбуна замолчать, надо сказать ему непонятное слово. Притихнув, он долго будет морщить лоб и не успокоится, пока не выяснит, в чем суть.

Когда я назвал его Автомедоном, шофер приумолк, насупился и, включив сразу вторую скорость, рванул машину с места. Проехав немного, он не выдержал:

— А що це за Ахтомедон?

— Автомедоном называли лихого возницу, который управлял боевой колесницей Ахилла, легендарного героя древних греков.

— А-а, — разочарованно протянул шофер, — а я думал у Москви шохферов так прозывают… — И после некоторой паузы: — А скольки ж рокив пройшло с тех пор, як вин жил?

— По свидетельству Гомера, несколько тысяч лет.

— Ото!.. А хто такый був Гомер?

И так всю дорогу: очередной мой ответ рождал новый вопрос. Любознательности Довбуна не было границ.

Без особых приключений к полудню мы добрались до Перемышля. Шофер, уже бывавший здесь раньше, подвез нас прямо к штабу 99-й дивизии. Командира на месте не оказалось; сказали, что выехал в части. Нас проводили к начальнику штаба. Узнав, что мы прямо с дороги, полковник С. Ф. Горохов любезно пригласил всех нас в столовую.

После обеда начальник штаба рассказал мне о дивизии. В нее входили 1, 197 и 206-й стрелковые полки. Все они дислоцировались в районе Перемышля. Для отражения возможного нападения немецко-фашистских войск дивизия по особому сигналу должна была занять позиции строящегося Перемышльского укрепленного района, которым командовал полковник Дмитрий Иванович Маслюк.

Полковник Горохов детально познакомил меня с планом подъема дивизии по тревоге. Все мероприятия были глубоко продуманы, а документы составлены четко и грамотно. Чувствовалась рука опытного и знающего штабника.

Начальник штаба дал подробную характеристику трем полковникам, возглавлявшим стрелковые полки. По его словам, это были готовые командиры дивизий, чем в значительной степени объяснялись успехи соединения. С ними любой командир дивизии чувствовал бы себя как за каменной стеной.

Лишь поздно вечером мы закончили работу в штабе. Полковник Горохов вызвался проводить меня к месту ночлега, но словно из-под земли вырос Довбун.

— Я туточки, товарищ полковник. Разрешите проводить?

— А ты знаешь, куда нужно идти? — удивился я.

— Так що рекогносцировка проведена: я самолично побував там и пошукав, что к чему.

Поблагодарив полковника, я последовал за Довбуном.

На другой день я со своими спутниками отправился в 1-й полк дивизии. Командовал им полковник Коротков, моложавый, подтянутый. Он подробно рассказал мне о состоянии части, охарактеризовал командный состав. Командиры подразделений, в том числе и командиры батальонов, были в подавляющем большинстве молодыми не только по возрасту, но и по опыту работы.

Обходим военный городок. Он был построен во времена лоскутной Австро-Венгерской империи. Содержится хорошо. В казармах и во дворе строгая чистота. И это несмотря на тесноту: койки в помещениях стоят в два яруса, нельзя даже выделить уголка, где красноармеец мог бы без помех побриться, привести себя в порядок. Погладить обмундирование. И все-таки все одеты безупречно, даже щеголевато.

Пообедать нас пригласили в командирскую столовую. Но я предложил поесть вместе с бойцами. Полковник охотно согласился. Красноармейская столовая — просторное светлое помещение с высоким потолком — выглядела очень уютно. Чувствовалось, что командир здесь частый гость: его появлению никто не удивился. Судя по тому, как дружно красноармейцы работали ложками, я понял, что на качество пищи жалоб здесь не услышишь. И действительно, обед оказался сытным и вкусным.

Тогда же мы побывали на тактических занятиях в одном из батальонов. Моросил мелкий дождь, было холодно и слякотно. Но видно было, что бойцы привыкли действовать в любую погоду. Можно подумать, что на учебном поле идет настоящий бой. То тут, то там в небо вздымались клубы дыма от взрывов, слышался яростный треск стрельбы, заглушаемый мощными волнами «ура». Даже меня, не новичка в военном деле, порадовало спокойствие, с которым пехота поджидала несущиеся на полном ходу ревущие танки (полк проводил учения совместно с подразделениями 8-го мехкорпуса). Стрелки, укрывшись в окопах, пропускали над собой грозные машины, а потом метко забрасывали их связками учебных гранат. Молодцы! Кому приходилось испытывать такое: глохнуть от лязга гусениц над самой головой, вдыхать гарь выхлопных газов и чувствовать, как тебя засыпает комьями грязи, тот знает, что это нелегкий экзамен.

Не на этих ли учебных полях ковали свою будущую громкую славу солдаты 99-й стрелковой дивизии, солдаты, о стойкости которых летом 1941 года сложат легенды?!

Такое же отрадное впечатление оставили у нас и другие полки. Да, у людей этой дивизии было чему поучиться.

По пути в 72-ю дивизию я решил проехать вдоль реки Сан, по которой пролегала государственная граница. Быстрая извилистая река глубоко рассекает восточные склоны Карпат. Долина ее севернее Перемышля довольно широкая, местами достигает двух километров, но дальше становится все уже, стены ущелья все круче. До города Санок река довольно глубока, а выше по течению ее почти повсюду можно перейти вброд.

Наша машина, натужно урча, петляет по горной дороге. На подъемах она отчаянно буксует. Подталкиваем ее плечом, уклоняясь от ошметков грязи, летящих из-под колес. Вот когда мы порадовались предусмотрительности нашего хозяйственного шофера: захваченный им комплект «подручных средств» выручал нас даже тогда, когда уже казалось, что нашей многострадальной машине не выбраться…

Ехали долго. Останавливались, проводили рекогносцировку, снова трогались. До Добромиля добрались поздно вечером. В густой пелене осенней мелкой мороси с трудом разыскали штаб. Дежурный хотел немедленно доложить начальству о нашем прибытии, но я запротестовал и попросил устроить нас на ночлег.

— Пожалуйста, — согласился офицер. — У нас имеется своя небольшая гостиница. Правда, весьма скромная…

Небольшой украинский городок уже спал. Не сразу мы разбудили и заведующую гостиницей. Протирая глава и сладко позевывая, пожилая толстушка зачастила:

— Да звидкиля вас принесло в таку поздню годину? В гостинице — обычной деревенской хатке — было довольно холодно. Уже успевший откуда-то узнать имя хозяйки, наш водитель изощрялся в галантности.

— Пани Гапка, будьте таки добреньки, затопите печку в комнате пана полковника и согрейте кипяточку.

Трудно сказать, что больше подействовало на величественную хозяйку маленькой гостиницы — титул ли «пан полковник», обходительность ли нашего шофера, но она подобрела и проявила к нам подлинное украинское гостеприимство. В обеих каменных печурках, громко потрескивая, запылали лучинки, на которые хозяйка накладывала угольные брикетики, принесенные со двора Довбуном. Вскоре появился и горячий ужин, быстро и умело приготовленный хозяйкой из наших дорожных припасов. Так что маленькая гостиница показалась нам совсем уютной. К тому же, уложив нас, хозяйка собрала нашу промокшую одежду, чтобы высушить и отутюжить ее.

Утром меня пригласили к командиру дивизии. Генерал Павел Ивлиянович Абрамидзе — среднего роста, красиво сложенный, по-молодому стремительный — словно тисками сжал мою ладонь. Смуглое, резко очерченное лицо его с живыми черными глазами под дугообразными бровями осветилось добродушной улыбкой.

— Какими судьбами к нам?

Узнав, кто я и по какому делу приехал, генерал стал охотно рассказывать о дивизии, которая переформировывалась в горнострелковую.

— Хорошо! — воскликнул он. — Люблю горы и знаю, как в них воевать.

В состав дивизии входили 14, 133 и 187-й стрелковые полки. В отличие от 99-й дивизии, где все части возглавляли опытные полковники, в 72-й ими командовали молодые майоры: Кисляков, Мищенко и Хватов. Генерал в свойственной ему манере жарко хвалил их:

— Молодцы! Орлы! Чудесные ребята!

Я спросил его, может ли дивизия в нынешнем ее состоянии немедленно вступить в бой, если потребуется. Генерал вскочил, быстро зашагал по кабинету.

— Слушай, полковник! Трудно будет. Но мы готовы в любую минуту отразить врага. Пусть только сунется! — Тяжело вздохнув, он добавил: — Поскорей бы покончить со всякими переформированиями и доукомплектованиями. Мы же на границе стоим.

Узнав, что я собираюсь выехать в полки, генерал загорелся:

— Вместе поедем!

Договорились, что начнем с 187-го полка. В оставшееся до отъезда время я побеседовал с начальником штаба дивизии майором Павлом Васильевичем Черноусовым, Он познакомил меня с планами боевой подготовки, с организацией подъема по боевой тревоге, рассказал о ведущих командирах штаба, и в первую очередь о начальниках оперативного и разведывательного отделений, с которыми я затем познакомился лично. Прощаясь, я шуга спросил майора, не трудновато ли ему со своим командиром дивизии работать. Майор, улыбнувшись, ответив!

— Генерал наш действительно кипяток, подчас ее прочь и стулья поломать, но работать с ним все же легко. Умный и волевой командир, за ним начальник штаба как за каменной стеной: в обиду не даст. Он каждую командирскую должность, что называется, своим горбок испытал. Тактик блестящий. Стреляет почти из всех видов оружия… — Помолчав, добавил: — Подчиненные его уважают за справедливость и отеческую заботу.

Мы провели в дивизии два дня. Срок, конечно, слишком малый, чтобы досконально познакомиться со всеми частями. Но общее впечатление осталось отрадное.

Простившись с генералом Абрамидзе, едем на ближайшие перевалы через Карпаты. Изучаем местность. Принимаем участие в эксперименте, который проводится по приказанию командующего округом: по горным дорогам идут танки, орудия на механизированной и конной тяге, автомашины и повозки. По часам прослеживается время, за которое они могут осилить перевалы.

Наша машина карабкается по узкой петляющей дороге. Сказывалась поздняя осень — изнуряющие дожди, густые туманы. Кажется, даже камень раскисает от влаги. На подъемах и крутых поворотах машина идет юзом, того и гляди сорвется в пропасть. Дорога змеей обвивает округлые лесистые склоны горных вершин. По краям ее, подобно часовым, выстроились гигантские буки.

Изредка, когда появляется хотя бы крохотный клочок плодородной земли, у дороги вырастает скромная усадьба — небольшая хата и примыкающие к ней хозяйственные постройки. Около одной из таких усадеб останавливаемся, чтобы дать остыть машине и самим отдохнуть. Ежимся от холодного ветра. К нам подходит старый жилистый горец, одетый в овчинный кожух и черную папаху. С достоинством поздоровавшись, приглашает нас «до хаты».

Проходим просторные сени, переступаем порог. Дом состоит из одной большой комнаты. На длинных, грубо сколоченных скамьях вдоль стен — вся многолюдная семья. Женщины увлечены рукоделием, мужчины курят, лениво перебрасываясь словами. Мужчины одеты в «киптари» — овчинные безрукавки, опоясанные широким кожаным поясом. Женщины в длинных домотканых платьях, поверх которых, как и у мужчин, теплые безрукавки, но более изящные и лучше украшенные; ниже пояса, спереди и сзади, ниспадают две пестрые «запаски» из шерстяной ткани.

Мы поздоровались. Все привстали, задвигались, освобождая лавку для гостей, мужчины еще дружнее задымили. Женщины засуетились, готовя угощение. На длинном столе появились миски с молоком, творогом, сыром, лепешки из кукурузной муки. Разговорились с хозяевами. В речи их причудливо переплетались украинские и польские слова. Подчас мы с трудом понимали друг друга. Тогда на помощь спешили старик и один из его внуков, которые очень хорошо говорили по-русски.

Нас спросили (о чем можно еще спрашивать военных?), будет ли война. Мы успокоили их, что пока для тревоги нет оснований. Старший из сыновей старика удивленно наблюдал, как наш шофер свободно чувствовал себя за одним столом с офицерами, и тихо попросил отца узнать у меня, не родственник ли мне этот солдат. То, что «пан полковник» запросто беседовал с солдатом, никак не укладывалось в голове этого человека, недавно служившего в польской панской армии. Пришлось пояснить, что шофер не родня мне. Но все мы служим общему делу и не случайно зовем друг друга товарищами. Офицеры и солдаты у нас вчерашние рабочие и крестьяне, у них одни интересы, поэтому они в равной степени уважают друг друга.

— А дисциплина? — не выдержал вчерашний солдат.

— И дисциплина держится на этом уважении и высокой сознательности каждого.

Все слушали с большим вниманием. И особенно — младший сын хозяина. Оказывается, его скоро должны призвать на военную службу. Со страхом ждал он этого дня — старший брат так много рассказывал о бесчеловечных порядках в панской армии. Сейчас парень повеселел. Засыпал нас вопросами о жизни красноармейцев.

— Неужели каждый может стать командиром?

— Каждый. Надо только служить хорошо и учиться старательно.

Затронули и повседневные житейские дела. Старик рассказал, что хлеб насущный дается им нелегко. Пасут овец и коз на горных пастбищах. Хлеба своего не хватает: с клочков каменистой земли, которые они засевают, собирают всего три-четыре центнера с гектара. Долгие годы не удавалось освободиться от помещичьей кабалы. Лучшие пастбища и пашни находились в руках помещиков и сельских богатеев. Только после воссоединения с Советской Украиной вздохнули полной грудью. Кончилась власть панов, все богатства земли стали достоянием трудового народа.

— Теперь жить можно, пан командир! — удовлетворенно заключил старик.

Ужокский перевал, по которому проходит шоссе Самбор — Ужгород, расположен на сравнительно небольшой высоте (889 метров над уровнем моря). Встретил он нас пронизывающим ветром и мокрым снегом. Буран мешал рекогносцировке. Окрестность просматривалась лишь в короткие минуты просветления. Горы здесь из песчаника. Глинистых сланцев, мергеля и других легкоразрушаемых пород. Этим объяснялись мягкие очертания возвышенностей и обилие глубоких теснин, прорезанных вешними водами и небольшими ручьями. У одного кристально чистого шумного ручейка присели отдохнуть. Не сразу мы разобрались, что сидим у колыбели крупной реки Сан.

Вечером на перевал поднялась голова экспериментальной колонны. Первыми преодолели подъем автомашины. Несколько позже — танки. Еще позднее — тракторы с артиллерийскими орудиями. Гужевого транспорта мы не дождались — встретились с ним, уже спускаясь с перевала. Кони с трудом взбирались по крутой дороге. Приходилось часто останавливаться, чтобы дать им передышку. В общем колонна двигалась очень медленно. Было ясно, что тяжелые, малоподвижные, не приспособленные к действиям в горах стрелковые дивизии в этом районе необходимо как можно быстрее переформировать в облегченные горнострелковые соединения.

В канун праздника Великого Октября мы возвратились наконец в Станислав. Я составил подробный отчет о поездке, отметил отдельные недостатки, положительно отозвался о боевой выучке частей, горячо настаивал на скорейшем переформировании ряда стрелковых дивизий нашей армии в горнострелковые. Вспоминаю сейчас об этом с горечью: с началом войны нашим горнострелковым дивизиям пришлось сражаться на равнине. Труд по их переформированию был затрачен впустую…

Первое в мире государство рабочих и крестьян существовало уже 23 года. Когда-то враги предрекали, что оно не продержится и нескольких недель. История посмеялась над горе-пророками. Советское государство здравствовало и крепло, стало одной из самых могущественных держав мира. Весь трудовой люд земли, все народы, изнывавшие под гнетом капитала, смотрели на Страну Советов с любовью и надеждой; Фашисты — с ненавистью и затаенным страхом. Мы знали, что они не оставят нас в покое, что нам еще придется драться с ними не на жизнь, а на смерть. Чувствовали, что грозный час испытаний приближается. Но мы верили в несокрушимость нашего общественного строя и смело смотрели в будущее.

7 ноября не узнать было Станислава. Как уже говорилось, при первом знакомстве он показался мне захолустным, обывательским. И вдруг я увидел его другим. Улицы заполнились ликующим народом. Сплоченными колоннами проходили рабочие. Их оказалось много: промышленность города быстро развивалась. Дружные песни лились над людским морем. Советские песни. Всего год минул, как область влилась в Советскую Украину, а перемены разительные. Новая жизнь сплачивала, поднимала людей. Радовалось сердце: мы и здесь в родной семье.

В декабре 96-я горнострелковая дивизия нашей армии совершала марш на новое место своей дислокации — к границе с Румынией. Командовал дивизией известный кавалерийский генерал Павел Алексеевич Белов. Генерал Парусинов приказал мне выехать для контроля за маршем. К тому времени выпал обильный снег, резко похолодало. Все это затрудняло переход.

Авангард дивизии я нагнал ночью в районе Ланчина. Марш осуществлялся, как в боевой обстановке. Колонны двигались с организованным по всем правилам походным охранением, готовые в любой момент вступить во встречный бой. По маршруту в заранее намеченных пунктах были расставлены зенитные пулеметные и орудийные установки. Их расчеты настороженно всматривались в ночное безоблачное небо.

Генерала Белова я нашел в небольшой запорошенной снегом дубовой роще. Для его оперативной группы здесь были разбиты две брезентовые утепленные палатки. В перекрещенной ремнями длинной кавалерийской шинели генерал стоял у освещенного аккумуляторной лампочкой походного столика, на котором была разложена карта.

Мы виделись с Павлом Алексеевичем в 1933 году, когда он, будучи заочником Военной академии имени М. В. Фрунзе, приезжал сдавать выпускные экзамены. Худощавый, интеллигентного вида командир с тремя шпалами в петлицах привлекал внимание отличной кавалерийской выправкой. Разговорились тогда, удивились совпадению нашей военной карьеры. Оба в конце первой мировой войны стали офицерами, оба перешли на службу Советской власти и в 1923 году уже командовали кавалерийскими полками. Сейчас же я немало удивился, что заядлый конник командует горнострелковой дивизией.

Он узнал меня:

— А! Привет, кавалерист! Каким ветром? Я объяснил, по какому поводу прибыл. Белов посерьезнел.

— Можете доложить командующему, что дивизия совершает марш в строгом соответствии с планом. Обмороженных нет, по всем маршрутам организованы обогревательные пункты. Походные кухни обеспечивают людей на привалах горячей пищей. Все свое имущество мы вывезли, что называется, до последнего гвоздика. Так что — все в порядке.

Командир дивизии показал на карте движение колонн. Порядок образцовый.

Нам принесли по кружке горячего чая — очень кстати в эту морозную ночь.

— Что, дружище, окончательно изменил кавалерии? — спросил Белов. — Или это судьба-злодейка забросила в армейский штаб?

— А я не жалею. Кавалерия свое дело сделала. Будущее теперь за механизированными войсками. Что же касается работы в крупном штабе, она каждому на пользу. Так что мне сетовать на судьбу нет причин. А вот ты, прирожденный кавалерист, и вдруг командуешь горнострелковой дивизией? За какие такие провинности?

Белов помрачнел, вздохнул:

— Так получилось. Я — солдат. Приказали — командую пехотой, прикажут — поведу в бой механизированное соединение. Эх! А все-таки с какой радостью я принял бы сейчас кавалерийскую дивизию! Все там мне знакомое, родное, не то что в пехоте. — Он хлопнул ладонью по карте: — Вот смотрю — растянулись колонны, тяжело топать пехотинцам сквозь вьюгу. Посадить бы молодцов на коней! И такова уж сила привычки: стану рассчитывать скорость движения колонн и невольно исхожу из возможностей конницы…

В течение нескольких суток мы не расставались с Беловым, объехали все части на марше. Покинул я дивизию, когда она вся подтянулась к месту назначения. Тепло попрощался с Павлом Алексеевичем. Не знали мы с ним тогда, что вскоре лихой конник вернется в свою стихию. Его кавалерийский корпус отличится в боях за Москву, станет гвардейским…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.