Заседание Политбюро

Заседание Политбюро

Май. В последний день этого хорошего на Дону месяца — сев закончен, рыбарям раздолье, а Шолохов азартный рыбак, — в Москве вёшенца вспомнил Сталин.

Горький задумал выпуск сборника «Люди первой и второй пятилетки», для чего решил создать редколлегию. Вождь с пристрастием изучил список членов редколлегии и остался недоволен. Он уже вывел формулу, надолго ставшую крылатым выражением: «Кадры решают все!» И вычеркнул Бухарина, хотя тот был кандидатом в члены ЦК, но вписал имена Радека, Киршона и Шолохова. Однако никому из них не довелось поработать членом редколлегии. Первым двум через некоторое время будет не до книг о героях пятилеток — попадут в списки «врагов народа», а Шолохов не проявит усердия в исполнении поручения вождя, не станет отвлекаться на сборник. У него появятся иные заботы.

Все-таки сказались последствия постановления Политбюро — снова угрожает голодомор, ибо не отменено насильственное изъятие зерна. Кому же Дон на этот раз выручать?

14 июня 1934 года. Шолохов посетил Сталина. Час с лишком убеждал вождя и его ближайшее окружение, что надо срочно предотвращать повторную беду. Сталин и на этот раз был скор в решениях. Создал комиссию из десяти влиятельных деятелей партии и народного хозяйства, куда включил даже Жданова и Микояна. Список — по алфавиту — завершался Шолоховым. И через неделю с небольшим Политбюро утвердило постановление ЦК и Совнаркома о помощи Дону.

В том же протоколе Политбюро был еще один пункт: «О поездке т. Шолохова за границу». В тексте: «Разрешить т. Шолохову поездку в Данию и Англию на 1 месяц с выдачей валюты». Под протоколом подпись: «И. Сталин».

Чем же было обеспокоено Политбюро в этот день помимо забот Шолохова? В протоколе едва ли не двести пунктов. Что-то обсуждалось на самом деле, что-то лишь обозначалось как проекты с предварительно собранными подписями. Тут вопросы и о снижении цен на рыбу и масло, и о награждении героев-челюскинцев, и об организации «Общества культурных связей СССР и Китая», и о создании учебника древних времен для школьников, и о строительстве писательского дачного поселка в подмосковном Переделкине…

Качнулся политический маятник по велению Сталина в сторону писателя. Не часто в те времена разрешали выезд за границу. И еще одно чудо — Шолохов попал в комиссию государственного ранга.

Вскоре писатель обнаружил на второй странице «Правды» крупный заголовок: «На партийной проверке — писатель Шолохов». В заметке (доброжелательной) говорилось, что он прошел партчистку. Но почему об этом сообщили спустя полгода? Может, газета ждала некоего сигнала сверху? Было в ней и такое, чему Шолохов мог бы подивиться: «По сигналу Михаила Шолохова не раз принимались меры по исправлению перегибов, имевших место в Вёшенском районе…» В первый и последний раз было сказано в открытую, для всех, пусть и туманно, что смелый писатель схватывался с виновниками голодомора.

29 июня 1934 года — сенсация от «Комсомольской правды». В ней опубликована беседа с Шолоховым о ближайших творческих планах. Уже заголовок поразил — «Пьеса о колхозе»: автор отказался от переделки «Целины» в пьесу — «решил создать оригинальное драматургическое произведение, тоже на колхозном материале». Он сообщал даже некоторые подробности: «Сугубо реалистическая! О старых и новых крестьянах или — точнее — об „отцах и детях“ крестьянского происхождения». Уточнил: «Такую пьесу я даже начал, написал почти половину…», однако же дальше шло: «Временно отложил, чтобы закончить свои романы».

Не обнародовал Шолохов никаких пьес, даже когда закончил романы, как не вышли, помним, и охотничьи рассказы, хотя 17 августа «Комсомольская правда» сообщала: «Шолохов начал писать рассказы».

Чем же еще сопровождалось предсъездовское время? Объяснениями Панферова с Горьким. Панферов не снизошел до Шолохова. Поклонился Горькому — в письме, через пять дней после статьи Шолохова. Писал, сломив гордыню: «За эти дни я немало передумал и хотел бы с Вами побеседовать по душам, открыто, чтобы раз и навсегда устранить те недоразумения, которые мешают мне, несмотря на все мои искренние стремления, работать с Вами и под Вашим руководством».

Горький ему не поверил. Но знал, кто защитник Панферова. Направил Сталину послание — разоблачительное: «Я не верю в искренность коммуниста Панферова, тоже малограмотного мужика, тоже хитрого, болезненно честолюбивого, но парня большой воли. Он очень деятельно борется против критического отношения к „Брускам“, привлек в качестве своего защитничка Варейкиса, какой-то Гречишников выпустил о нем хвалебную книжку, в которой утверждается, что „познавательное значение „Брусков“, без всякого преувеличения, огромно“, и повторена фраза из статьи Васильковского: „Брусков“ не заменяют и не могут заменить никакие, даже специальные, исследования о коллективизации».

Далее пишет: «Разумеется, в книжке этой нет ни слова о „Поднятой целине“ Шолохова и о „Ненависти“ Шухова. Вполне естественно, что на этих авторов неумеренное восхваление Панферова действует болезненно и вредно».

Мало кто знает, как нужны Горькому союзники — он готовит съезд по некоторым позициям в тайном противодействии Сталину и его комиссарам в Оргкомитете. Увы, не все удалось. К тому же в мае переживает смерть сына. Но болезненный человек очень преклонных лет все-таки собрал силы. Выступил против тех, кто был прислан в Оргкомитет из ЦК.

И все же победа будет за Сталиным. Совсем немногое удалось Горькому. Ему разрешили, к примеру, пополнить список членов правления будущего Союза писателей из ста персон лишь семью «его» кандидатурами.

Итак, Шолохов все эти предсъездовские месяцы вместе с Горьким, а значит, против проявлений той тотальной политизации литературы, которая навязывалась Кремлем. Отмечу тех, кто в дискуссии поддержал Горького заодно с Шолоховым — Алексей Толстой, Всеволод Иванов, Лидия Сейфуллина и Леонид Леонов.

Леонов потом вспоминал, как однажды Ягода, нарком-палач, пьяный спросил: «„Скажите, Леонов, зачем вам нужна гегемония в литературе?“ И я понял: конец. И тогда я сам притворился пьяным, взъерошил волосы и ответил: „Что вы, Генрих Григорьевич! Какая гегемония? Мне нужно, чтобы на голову не срали. А то сползает на глаза, я бумаги не вижу…“ В ответ: „Ха-ха-ха…“ Смеется. Значит, на этот раз пронесло».

Максима Горького с конца 80-х годов XX века начали ниспровергать. Был апостолом, но превращен во множестве статей и речей в антихриста-сатану. За что проклинают? Будто бы за пособничество «репрессивной сталинщине». Как и Шолохова. Оба сводятся до одномерной схемы. Подлинная же их судьба и подлинное отношение Горького и Шолохова к жизни не втискиваются ни в какие примитивные схемы.

Дополнение. Отношение Горького к творчеству Шолохова проявлялось не только по досадным поводам: выяснять, был ли плагиат, или защищать от оголтелых критиков. В противопоставление поверхностным оценкам, — чаще всего замешанным на политике, — он подметил очень важное (в разговоре с ростовским писателем Львом Пасынковым): «На Западе наиболее умные читатели признали то, что, например, развитие сюжета шолоховских книг — не дело авторского произвола, а серьезное отражение подлинной жизни, с которой считаются и в Риме, и в Париже. Вот почему с книжками Шолохова толковые люди Европы считаются, как с самой действительностью».