Блуканья Шолохова

Блуканья Шолохова

Сталин задумал скрепить писателей и партию более прочными узами. Для этого решил воссоединить многие тогда писательские союзы и союзики в один.

Особо досаждал РАПП. Криклив и суетлив в оценках литературной политики — подменяет ЦК, тщится быть и слыть святее партийного ареопага.

Перестройку Сталин начал с того, что дал указание сформировать организационный комитет. Вскоре на его стол лег список членов этого оргкомитета. Сталин вчитался, увидел: «Шолохов». И вычеркнул! Узнать бы — почему? Взамен вписал: «Березовский». Тот самый Феоктист Березовский — старый большевик и автор двух-трех слабеньких сочинений. Зато известен своей активностью — демагогической — в защите партийных принципов. Знал ли всезнающий вождь, что и Березовский тоже руку приложил к зарождению клеветы о плагиате Шолохова?

Газета «Правда» от 24 апреля 1932 года. Шолохов в своих Вёшках читает постановление ЦК: «Рамки существующих пролетарских литературно-художественных организаций (ВАПП, РАПП, РАМП и др.) становятся уже узкими и тормозят серьезный размах художественного творчества…»

Шолохову бы возликовать, да взыграло ретивое, запамятовал даже неисчислимую череду злокозней против его сочинений. Подписал спустя полторы недели письмо с протестом против прикрытия РАППа. И с кем же на одном листе ставит подпись — с начальниками запрещенной ассоциации: Фадеевым, Авербахом, между прочим, родственником почитаемого тогда Якова Свердлова и пугающего всех Ягоды. Годы спустя сподвижник Фадеева по руководству Союзом писателей СССР Владимир Ставский, узнав про арест Авербаха при преемнике Ягоды — Ежове, не промедлил сообщить Сталину: «Авербах по существу заставил группу писателей написать в ЦК ВКП(б) письмо о несогласии с решением о ликвидации РАПП». Перечислил состав этой группы. И Шолохова не забыл.

ЦК встревожился новоявленной оппозицией. Без промедлений была создана комиссия. Не только писатели, но и партийцы-аппаратчики изумились — комиссию возглавил сам Сталин. Вторым в списке шел Лазарь Каганович, человек с нижайшим образованием, но с высокой степенью угодничества перед вождем, член Политбюро, пробивной деятель при любом поручении. Комиссии был дан приказ: «Рассмотреть вопрос, связанный с заявлением, и принять решение от имени Политбюро».

Шолохов быстро одумался. Через день попросил отозвать свою подпись. И остальные обратились с тем же.

В ЦК облегченно вздохнули. Политбюро даже приняло постановление: «Ввиду того, что Фадеев, Киршон, Авербах, Шолохов, Макарьев взяли свои заявления обратно и признали свою ошибку, считать вопрос исчерпанным». Шолохову оставалось только гадать: все ли были искренни в таком отречении от РАППа — Авербах, к примеру.

Итак, укротители добились единодушия в компании рапповцев, но ведь их осталось меньшинство в писательском сообществе. Узнал ли позже Шолохов, какое мнение о решении ЦК сложилось у тонкого и на писательские краски, и на размышления о писательской жизни Михаила Пришвина (он недавно прочитал несколько пришвинских вещей и влюбился в них)? Так, Пришвин записал тогда в дневнике: «Освобождение писателей от РАППа похоже на освобождение крестьян от крепостной зависимости, и тоже без земли; свобода признана, а пахать негде и ничего не напишешь при этой свободе…»

Шолохов тоже начинал раздумывать о новой несвободной свободе. ЦК дал, к примеру, установку, как писать о Вёшенском восстании — «Правда» напечатала «План издания „Истории гражданской войны“». Директива на всю страну. Газета пришла в Вёшки с этим «планом» в день рождения писателя. Горек такой подарок. Восстание в нем названо «казачьей Вандеей», то есть сравнивается с роялистскими мятежами во время Французской революции. Коварное поименование. Отныне и для историков, и для романистов, и для ведомства Ягоды узаконено — те, кто воевал против советской власти на Дону, должны именоваться только врагами. «План» дышит ненавистью к казачеству, а о том, что спровоцировало восстание — расказачивание! — ни одной строкой.

Возможно, писателю припомнилось, как Горький просил Сталина привлечь его, Шолохова, к работе над «Историей».

На «Тихом Доне», если подчиняться директиве, можно ставить крест. Как же писать очередные главы? Шолохов не подчинился.

В мае произошло три особых события, связанных с именем Шолохова. Два в Москве, одно в Париже.

Редакционная коллегия «Правды» постановила: «Зачислить т. Шолохова постоянным сотрудником „Правды“, одобрив его разъезды по Северному Кавказу». Увы, журналистская любовь не вечна. «Постоянство», на волнах политконъюнктуры, окажется делом весьма непостоянным: здесь вплоть до войны не печаталось ничего серьезного, что могло бы появиться из-под пера «постоянного сотрудника».

Оргкомитет по созданию Союза советских писателей провел первое заседание. При отсутствии Шолохова. Но все-таки без Шолохова нельзя. В ЦК идет просьба утвердить состав редколлегии «Октября». Вёшенец в списке. Вместе с ним — словно издевка — Панферов! Пост главного редактора представители литобщественности решили Панферову больше не доверять — баста, наредактировался.

Минул месяц. ЦК рассмотрел обращение оргкомитета. Шолохов утвержден. Но по Панферову вердикт от партии «поперечный» — быть ему по-прежнему главным редактором.

Кто бы смог заглянуть в совсем недалекое будущее — Шолохов и Панферов станут фигурами окончательно противопоставными.

И третье событие — парижское — вписалось в весеннюю хронику жизни вёшенца. Он был вызван в Ростов и тут же «повержен». Поделился с одним надежным человеком: «В крайкоме мне сказал один товарищ, что в „Возрождении“ (монархическое эмигрантское издание) была напечатана рецензия на первую книжку „Нового мира“, в которой ругают гладковскую „Энергию“ и… хвалят „Поднятую целину“. Я удивлен, огорчен и даже не то что удивлен. Я повержен…»

Как же враг может нахваливать советского писателя?! По бытующим тогда партийным понятиям настоящий враг может только ругать и злобствовать.

Приглашение Шолохова к бдительным партийцам произошло за два дня до его дня рождения. Такое понарассказали, что впору было отказаться от мысли о застолье. Договорились, что статью надо прочитать в полном виде. Стал искать газету «Возрождение». Нашел и прочитал. В обзоре «Литературная летопись», подписанном известными в русском зарубежье писателями Владиславом Ходасевичем и Ниной Берберовой, говорилось: «Шолохов принадлежит к тем сов. писателям, которые в противоположность Гладкову и многим другим пишут не благодаря сов. власти, а несмотря на нее. Тема „Поднятой целины“, будь она взята кем-нибудь иным в основу романа, могла бы показаться скучной; у Шолохова она облекается такой плотной плотью, что с первых строк мы уже подкуплены…»

Зря соавторы не использовали для уравновешивания такое высказывание мятежных казаков в «Поднятой целине»: «Мы не супротив Советской власти, а супротив своих хуторских беспорядков…»

Дополнение. В ноябре 1932 года появилась еще одна статья о «Поднятой целине» в газете «Возрождение». Автор ее — Николай Тимашев, социолог, доктор права, в то время помощник главного редактора, — вряд ли понимал, насколько она опасна для Шолохова. Тимашев писал: «При чтении книги невольно возникает вопрос: кто ее автор — подлинный приверженец Сталина и его режима или скрытый враг, только надевший личину друга? Звериный быт, живописуемый в романе, так ужасен, в такой мере возмущает элементарные человеческие чувства (характерно, что по ходу романа подобные ощущения испытывают и некоторые его герои, хотя и играющие роль „строителей новой жизни“), что само собой навязывается решение — автор в душе „белый“, сумевший гениально загримироваться „красным“».

Обобщил впечатления: «Ни в одной книге так, как в романе Шолохова, не раскрыт роковой, подлинно трагедийный характер „социалистического переустройства деревни“ … И потому этот роман прочтет всякий не только как занимательное чтение, но и как своего рода откровение, ответ на неразрешимые одним разумом вопросы, ставимые нам происходящим в России».