101-й километр
101-й километр
20.10.2003
В минувшую субботу на служебном входе в ДС» Юбилейный» со мной случился забавный случай: я забыл приклеить себе на свитер специальный бейдж, и охранник дворца спорта встал на пути у видного музыкального деятеля: «Вы куда?». Ну я, конечно, не звезда эстрады, чтобы меня в лицо знали, но я объяснил, кто я и что сильно спешу, а бейдж посеял. Не подействовало, а я возмутился и пригрозил наглецу увольнением. Тот угрозы не испугался, и тогда я попытался применить силу и начал толкать охранника. В конце концов вмешалась какая-то женщина из администрации, и меня пропустили. Уж не знаю, что я так разнервничался, формально охранник был прав. Вдобавок за несколько минут до моего прихода его сильно допек Леня — солист «Динамита». Этот Леня, напялив на башку капюшон, появившись у служебного входа, начал прикалываться: «А чей это концерт сегодня?».
— Иди отсюда, парень, — отреагировал охранник. И тоже долго не хотел пускать шутника. Кстати, несколько часов спустя разнузданный Леня на концерте такое вытворял… Он надувал на сцене презервативы, целовался с поклонницами. А когда ему из толпы швырнули чьи-то красные трусики, не придумал ничего лучше, как вытереть ими пот. Н-да, такие вот у меня проказники в группе собрались…
На следующее утро, 2 августа 1985 года, за мной приехали родители, цивильные вещи привезли, и я поехал с ними в Москву. Стояла прекрасная теплая погода, народу в столице оставалось немного, и я несколько дней просто с удовольствием бродил по улочкам города. Увы, остаться здесь жить я не имел права. Идиотское положение о паспортах требовало, чтобы для снятия судимости я достаточно долго жил и работал за 101-м километром. Под это положение попадало большинство отбывших наказание, попадало в замкнутый круг. Ведь у многих освобождающихся возникает колоссальный соблазн заехать домой, повидать детей, родителей. Через неделю появляется участковый, если гуманный, на первый раз просто предупреждает. Еще через неделю — подписка. Третья подписка — в суд и в зону строгого режима. Обычно освобождающегося спрашивает администрация колонии:
— Куда поедешь?
— Да вот туда бы или хотя бы…
— Нет, туда нельзя, туда тоже…
— Ну, давайте к дальним родственникам в Тьмутаракань и без дискуссий.
Затем связываются с наблюдательной комиссией, с органами опеки и выписывают документы в разрешенную глухомань. Приезжаешь — надо трудоустраиваться, уж куда примут. На хорошую работу не рассчитывай, сидевших обычно сторонятся, и в целом справедливо. Может, грузчиком возьмут или на скотобойню. А если нет, то за тунеядство могут и привлечь!
Да и деньги тоже надо где-то брать. В общем, живи и радуйся, что свободен, если сможешь!
За время моего отсутствия мать фиктивно разошлась с отцом, и все это ради решения жилищного вопроса, уж больно плохоньким было жилище на Дмитровской. Как участники войны, они обеспечивались отдельными квартирами, и отец к сорокалетию Победы уже успел получить однокомнатную на Фестивальной, а мама пребывала в состоянии ожидания. Ее квартира на Зеленоградской улице появилась в 1986 году, туда я и съехал от отца. Интересно, что если после первого срока я максимально рвался погулять, то сейчас фактически днями торчал дома, не хотелось никуда идти и ни с кем общаться. И где-то через неделю моей вольной жизни на Фестивальную нагрянули из милиции с проверкой. Я находился дома, открыл дверь и… получил первое и последнее предупреждение. Звучало весьма убедительно, и я поклялся участковому завтра же уехать за 101-й километр. Что и сделал.
Куда ехать, мне было абсолютно все равно, поэтому я выбрал город Александров — самый близкий из тех, где разрешалось жить. В душную электричку, набитую дачниками и запоздалыми грибниками, я уселся в весьма скверном настроении. Шел дождик, за окном мелькали унылые пейзажи родной страны и проносились незатейливые названия станций… Черт, как же все по-дурацки у меня в жизни складывается!
Проведя в пути положенные два или даже два с половиной часа, я оказался в весьма глухой провинции. Вроде вот центр города, а через два шага уже частный сектор — маленькие домишки с палисадниками и покосившимися заборами. Именно здесь я надумал снять временное жилье, здесь я и бродил, посматривая по сторонам. Для Александрова это типичная картина: многие освобождающиеся, имеющие денежные средства, стремятся прописаться и жить на съемной жилплощади, а не в какой-нибудь задрипаной общаге одного из местных заводов. Искал я недолго — на лавочке перед вполне милым домиком на завалинке сидела полная дама бальзаковского возраста и читала какую-то книжицу:
— Добрый день. Не подскажете ли, где здесь можно комнатку снять?
— А, только освободился? По какой сидел?
Да, мой интеллигентный вид ей все «рассказал», а валютная статья понравилась, дама неплохо разбиралась в тонкостях УК. И понимала, что с такой статьей соленья из погреба не воруют. Оказалось, что ее сын здесь же, в Александрове, отбывал небольшой срок на стройках народного хозяйства или, в просторечии, «на химии». Получалось, в чем-то родственная душа. Дама предложила жить у нее. В домике три большие комнаты, сени, кухонька, удобства, понятное дело, во дворе. Но летом все выглядело вполне мило: садик, беседка, высокий забор и игривая собачонка. Я выдал аванс-задаток и уехал в Москву, пообещав вернуться через неделю. Я действительно приехал, сходил в паспортный стол, заявил о себе в местном отделении милиции. Они запросили надзорные документы, и, пока шла переписка, меня никто не проверял, пожил два-три дня и уехал. Потом вернулся и пытался устроиться на работу. Условия труда на картонном заводе меня просто поразили, хуже, чем в любой зоне, два года — и на кладбище, и я отправился на местную деревообрабатывающую фабрику, а куда еще возьмут с двумя судимостями? Мой опыт в Мордовской зоне их заинтересовал. Я сказал, что приеду не сразу, на что услышал равнодушное: «Когда приедешь, тогда и приедешь».
Однако переезжать в эту дыру из Москвы ох как не хотелось. И я завис у родителей, прятался, не открывал дверь проверяющему участковому.
Валюта во мне уже вызывала конкретный страх, да и вообще с подпольным бизнесом снова завязываться не хотелось. Какие-то деньги я привез из Мордовии, их вполне хватало, чтобы нормально одеться, ходить в костюмах от «Большевички» я физиологически не мог.
Тем временем я потихоньку оклемался, принарядился в модные джинсы, яркую рубашку и отправился на поиски развлечений. Но развлекаться я предпочел не в Москве, с большой опасностью нарваться на неприятности, а на море. И с приятелем Давидом в конце сентября я махнул в Гагры. Отдыхающих там оставалось совсем немного, но погода стояла еще весьма теплая. Тепло и приветливо ласкало меня море, которое я не видел много лет и из которого практически не вылезал. Сочные и вкусные фрукты словно просили: ну съешь меня. Девушки…
Мой же дружок, сильно пьющий, особо не увлекался ни морем, ни фруктами. Он не мог проходить мимо дешевого и отличного местного вина и очень укоризненно смотрел на меня, если я отказывался составить ему компанию. И для меня, хотя и потреблял, наверное, раза в два меньше, вечный праздник закончился инфарктом. Кое-как подлечившись в местной больнице, я перебрался в Москву. Но, несмотря на это предостережение сердца, кутить не перестал.
В столице я начал встречаться с девушкой, с которой познакомился на юге. Имени не помню. Может, Оля? И еще с одной — то ли Нина, то ли Вика. И еще с Наташей с Беговой, ныне женой моего друга. И, когда через полтора месяца я угодил в больницу со вторым инфарктом, однажды меня посетили одновременно две верные подруги. В палате произошла небольшая, но отвратительная сцена ревности, одна из немногих в моей жизни. Но и после второго инфаркта я не остепенился: уж больно сильно изголодался по праздникам за столько лет в неволе. Кутил напропалую. При этом я успешно продолжал уклоняться от попыток милиции вычислить меня, на квартирах родителей появлялся редко, что-то снимал, иногда у подружек и друзей зависал. Но все равно не особо спокойно себя чувствовал, вздрагивал от каждого настойчивого звонка в дверь.
В начале февраля 1986-го я познакомился с двумя веселыми девчонками, мы пошли в ресторан, а после его закрытия я вместе с двумя бутылками шампанского отправился к ним в гости, куда-то в район Останкинского телецентра. А тогда, надо заметить, вся страна жила в ожидании очередного съезда партии, в столице постоянно проводились милицейские рейды и облавы, попались и мы: около метро «Рижская» нас остановили взмахом жезла. Всем пассажирам такси предложили показать документы. Документы обнаружились лишь у одной из девушек. Нас заставили расплатиться с водителем и доставили в ближайшее отделение милиции. Вскоре девчонок отпустили, а меня оставили, ибо я без утайки назвал свое имя, и после пробивки наверняка установили, что я числюсь поднадзорным. До утра я просидел в местном «обезьяннике» в компании с какими-то бродягами и алкашами. Мне было хреново, хотя, казалось бы, ко всему уже привык, но опять недоразумения, огорчения, опять слезы родителей. Привлечь, конечно, не смогут, но кровь попортят. И от этих мыслей мне стало плохо с сердцем, очень плохо. Вызвали скорую, госпитализировали в больницу, вкололи массу всего оживляющего. Утром пришел врач, посмотрел и говорит:
— Ну, лежите, больной, отдыхайте, все обследуем, а там видно будет.
Через три часа он заглянул ко мне снова и выдавил сквозь зубы, уставясь глазами в пол:
— Мы вас вынуждены выписать…
— Но я же плохо себя чувствую, почему?
— Такая ситуация сложилась, не могу все рассказать… Но оставить вас не в моей власти. Не волнуйтесь и собирайте вещи.
Ничего себе — не волнуйтесь! Где это видано, чтобы больного за дверь больницы выставлять? И я испугался не на шутку. Когда же я оделся, меня отвели в какой-то пустой кабинет с пожелтевшими плакатами устройства внутренних органов. Я долго ждал, и вот заходят двое, представляются следователями и говорят после расспросов:
— Ты злостно нарушил паспортный режим, мы тебе делаем предупреждение и берем подписку. Еще раз приедешь в столицу — посадим.
— Да я только вчера приехал…
— Врешь. Где билет???
— Ну ладно, сейчас прямо и поеду…
Но меня не отпускали, чего-то ждали. Потом сказали: «Поедешь с нами». Посадили в черную «Волгу» и куда-то повезли: я зажат посередине заднего сидения, двое здоровяков по бокам и водитель. Я пытался завязать разговор, но безуспешно. Машина проехала ВДНХ, мне стало интересно:
— Куда везете?
— Сам увидишь.
И вот мы выехали за пределы столицы, сопровождающие сначала упорно молчали, а потом снова начали грозить:
— Еще раз появишься, гаденыш, сразу под наши молотки попадешь. Тут тебе в больнице не помогут… Уяснил?
На этот раз уяснил. Все это проходило в рамках кампании очистки столицы перед съездом КПСС от подозрительных элементов, а именно таким я и являлся — госпреступником.
Проскочили несколько подмосковных городков, стали приближаться к Владимирской области, на сотом километре остановились, прижавшись к обочине, стали звонить кому-то. Вскоре с другой стороны подъехала «Волга»-близнец, и прошла передача особо опасного преступника владимирским властям. На прощание один из московских ментов отвесил мне обидный пиндаль грязным ботинком.
Меня повезли в городской отдел Александрова, опять последовали допросы, заполнили карточки и объявили надзор. Раз в неделю требовалось приходить отмечаться, а каждый день после десяти вечера как цуцику сидеть дома и ждать проверки. Утром следующего дня я позвонил на мебельную фабрику и трудоустроился на должность старшего мастера. И стал ходить туда, какую-то ерунду из дерева делать. 400 человек лениво работали дедовскими методами, даже производство корпусов для телевизоров куда лучше налажено было.
Поскольку проблемы с сердцем продолжались, я периодически посещал местную горбольницу и как-то удачно попал на очень хорошего врача. Рассказал ему историю жизни, тот отнесся персонально и неформально. Подтвердил, что требуются квалифицированные исследования в хороших центрах Москвы и начал выдавать мне разрешения выезжать в столицу. После таких поездок я приносил врачу то бутылочку коньяка, то коробку конфет. Почему не доставить удовольствие хорошему человеку?! Наиболее же ценной оказалась рекомендация собирать документы на ВТЭК. Признай врачебная комиссия мою инвалидность, я сумел бы вполне законно вернуться в Москву.
Вскоре я встретился с сыном хозяйки Поповым, авторитетным человеком в городе, он только что отбыл три года срока и вернулся домой. В целом бездельничал. С ним я проводил время, иногда в единственном приличном местном ресторане. Там по пятницам собиралась местная «знать»-жулье, воришки и прочие, живущие не на одну зарплату. Часов в 11 все замолкало, и только периодически слышались пьяные песни и крики. Что же, обычная жизнь обычного провинциального городишки. Хоть и скукотища, да меня в общем-то не особо раздражала.
На заводике я проработал несколько месяцев, особо не утруждая себя, но и не наглея и не прогуливая. А потому надзор за мной сильно ослаб, лишь изредка приходил пьяный участковый, громко стучался в ворота дома, а сам даже мою фамилию не мог выговорить:
— Здесь живет ААА…?
А хозяйка дома, острая на язык баба, передразнивала:
— ААА… Выучи сперва фамилию, а потом уже будешь трезвонить. Все дома. Пошел ты!
Эта самая хозяйка, дама хоть и в возрасте, но и в самом соку, практически с самого начала оказывала мне недвусмысленные знаки. Иногда это было приятно — пампушечки да свежая простынка, а иногда и слегка навязчиво. Но возможная интимная связь с нею меня не привлекала. В то же время к нам периодически заходила на чаек милая девушка Оля, и вот с ней у меня установились тесные отношения. Сначала я переехал к ней в комнату в коммуналке, а затем в добротный купеческий дом, где жила ее мама. Весной там все расцвело, и я просто наслаждался… Оля жила с сыном 6–7 лет, периодически заикающимся и часто болеющим. Еще теоретически существовал муж-алкоголик, уехавший на заработки на Север и канувший неизвестно где. В общем, обычная бестолковая история.
В мае состоялся ВТЭК, я получил долгожданную инвалидность, что означало требование постоянного ухода за мной. И тогда я вернулся в Москву и смог прописаться на основании этой справки. Потом еще несколько раз я ездил к Оле, но интервалы между поездками становились все больше и больше, чтобы добираться в такую даль требовались более сильные чувства, чем имелись у меня. И во время одного из таких посещений выяснилось, что женщина беременна. Что делать? Мы, а скорее я, решили делать аборт… Почему? Честно говоря, не хочу об этом особо распространяться. Наверное, наши отношения строились по принципу разумного эгоизма и глубина чувств была весьма условной.
Кстати, уже после Александрова в моей жизни появилась еще одна девушка, по уши влюбленная в мою скромную персону. А ее папа, надо сказать, служил ни много ни мало одним из руководителей крупной внешнеторговой организации. Тем не менее в моем лице он увидел достойного жениха для своей дочурки.
И вот однажды он вызвал меня на Смоленку в одно из зданий Внешторга в огромный кабинет с дубовым столом и строго спросил:
— Какие у тебя отношения с моей дочерью?
— Нормальные…
— Что значит нормальные? Они будут нормальные, только если их упорядочить. Ты должен на ней жениться. Собираешься?
— Может быть.
— Ну, думай. Женишься — подарю машину. А потом и квартиру куплю. Нет — больше у нас не появляйся.
Когда я выходил из кабинета, то уже понимал, что ни «Москвич» не нужен, ни женщина, на которой «должен жениться». Я никому ничего не должен, ну, может, кроме родителей. Короче, сильно задело.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.