Заветная контора…

Заветная контора…

11.09.2003

На прошлой неделе я решил воспользоваться туром моих артистов по целому ряду городов бывшего СССР — Минску, Киеву, Баку. И хотя для гастролей существует концертный директор, я тоже решил сопроводить ребят. Кое-где я уже давно не был и хотел посмотреть, что же там изменилось. Должен признать, что изменения в лучшую сторону везде. Даже в Белоруссии, где во многом сохраняется традиционное советское государство и где немало людей затыкается при разговоре о Лукашенко — боятся. Он, конечно, откровенный узурпатор, решает все вопросы вплоть до назначения председателя колхоза.

Для бизнеса определены жесткие рамки, олигархов нет. Но денег у народа от этого больше не стало, знаем по собственным гонорарам. Стоимость наших выступлений меньше даже московских (а ведь есть еще дорога, гостиницы) на 15–20 процентов. Так что в чем-то наше выступление было шефским. Украина ближе по развитию к России: богатеи, оппозиция, мафиозность. Баку явно похорошел после независимости, хотя и там культ и мафия Алиевых. Но так ли плоха сильная власть? Думаю, для стран бывшего СССР она просто необходима. Поэтому на вопрос об отношении к Путину отвечаю: нравится, молодец. Наверное, лучшее, что заслуживает Россия и что может предложить политическая элита.

Получается, молодец и Ельцин, правильного преемника нашел. По крайней мере, и с демократией все в относительном порядке, и с бизнесом. Совсем не так, как почти 35 лет назад.

В 1969-м на Пушкинской улице неожиданно открылась коммерческая контора Внешторгбанка СССР, где продавали золото в слитках — высшей пробы в четыре девятки и весом от 10 граммов до 1 кг. Золото мог приобрести любой гражданин, но лишь на валюту или сертификаты серии Д, иные не котировались. Там же активно торговали золотыми медалями с барельефами великих русских писателей и даже бриллиантами. Странная эта была контора, между нами она называлась «кормушка», но я так не понял, кто именно там кормился. Иностранцы и дипломаты золотом заведомо там не затаривались, зачем им эти килограммы по цене более высокой, чем дома? Получалось, что основными потребителями являлись советские граждане — ювелиры, зубные врачи, подпольные миллионеры, то есть самая ненадежная часть нашего общества. А что, если это очередная оперативная хитрость КГБ: выманить валюту, установить подозрительные имена и явки, затем арестовать и конфисковать? Естественно, эти мысли приходили на ум и мне, я максимально подстраховывался, но от такого сладкого бизнеса отказаться не мог. Судите сами. Килограмм золота стоил около полутора тысяч долларов. Допустим, я платил 5 рублей за доллар — это очень дорого, но допустим. Плюс по рублю за грамм купленного золота доверенным иностранным студентам, которые проживали в общежитиях на Балтийском проезде. Итого килограммовый слиток обходился в 8 500 рублей. А продавал его уже за 20 000. Больше 100 процентов навара — неплохой бизнес, а? Теперь о таком и мечтать не приходится.

Я разработал особый сценарий обеспечения максимальной безопасности наиболее рискованного элемента данного бизнеса — покупки слитков. Сложно судить, насколько была оправдана подобная сложность, но я предпочитал перестраховаться. Хотя, конечно, никогда не знаешь, где надо подстелить соломку. Итак, «мой» иностранец, назову его «агент», купив необходимое, на «моем» же такси ехал на Ленинский проспект. Заходил в небольшое кафе, выпивал чашечку-другую, а потом в условленное время выходил обратно на проспект. Все столбы вдоль трассы имели нумерацию, чтобы, встречая «дорогих гостей и важные делегации», представители различных организаций знали, где им стоять и приветственно махать флажками. Например, между 35-м и 40-м столбами. Агент подходил к условленному столбу и имитировал голосование. Если подъезжали чужие машины, называлась явно заниженная сумма, и водилы отказывались везти голосовавшего. Но вот точно в условленное время подъезжал «мой» таксист. После переговоров агент устраивался на заднем сидении, и они ехали по городу, петляя и следя за возможным хвостом. И в итоге оказывались в районе общежитий около метро «Сокол» — сейчас там кинотеатр и супермаркет, а раньше были пустырь, озеро и дорога в полтора километра вокруг этого озера. То есть, если проехать по периметру пару раз, было видно, следует ли кто за тобой или нет. Агент выходил, оставляя слиток на заднем сидении — ах, забыл, какой растяпа! И уже потом в машину садился я и забирал товар. Со сбытом же проблем не было: я контактировал с рядом перекупщиков, у которых всегда существовала потребность в благородном металле. Помню, как впервые попал к одному такому типу, который жил на Пушкинской площади во дворе дома, где теперь размещаются «Московские Новости». Зашел в арку, поднялся на пятый этаж, позвонил, представился через дверь. Мне открыл болезненный грузный мужчина в грязноватой майке, которому по договоренности с нашим общим знакомым я принес на продажу два килограмма драгметалла. Туда ли я попал? Мои сомнения развеялись, когда совершенно безбоязненно, прямо у меня на глазах, мужик открыл железный шкаф, где лежало слитков еще килограммов на пятнадцать-двадцать. И целая гора банковских пачек рублей.

Почти каждый день для меня покупалось золото в этой удивительной конторе. По дороге на работу в свое ЦСУ я специально проезжал в районе полдесятого утра по Пушкинской улице, благо тогда двусторонней. Перед злачным местом уже толпился народ, я выдергивал взглядом своих агентов и, удовлетворенный, ехал дальше.

Про самую рискованную часть процесса я уже рассказал, а вот самая трудоемкая состояла в приобретении максимально возможного количества валюты. И этим благородным делом я занимался постоянно, денно и нощно. На Москву тех лет приходился весьма ограниченный объем «свободно конвертируемой», а именно объем ее закупок определял уровень последующих доходов. В этом бизнесе по-крупному играло человек сто, из которых почти половина — азербайджанцы. И все они охотились за долларами, понемногу поднимая рынок. Я приобретал «зеленые» в объеме от 1,5 до 3 тысяч в день, и, если официальный курс равнялся 60–70 копейкам, я платил по 2–3 рубля, а то и больше. При этом требовался контакт с большим количеством людей. Ну сколько мог скупить водитель такси за ночь? Сто, двести — не больше. Ведь далеко не все иностранцы соглашались поменять валюту по выгодному курсу, ибо в большинстве своем являлись весьма законопослушными гражданами, а перед поездкой в СССР вдобавок подвергались весьма серьезной «промывке мозгов». Им грозили всяческими неприятностями, вплоть до высылки и даже тюрьмы за обмен СКВ «с рук». Поэтому «развести на бизнес» являлось вовсе не элементарным делом. Умелые фарцовщики знали не только иностранный язык, но и психологию заграничных гостей. Многих приезжих с Запада интересовал не столько повышенный курс обмена валюты, сколько возможность непосредственного контакта с русскими, неформальной беседы, посещения «народных» ресторанов, а еще лучше жилья их собеседников. С помощью русского знакомого представлялась возможность куда интереснее провести досуг, чем следуя стандартной программе «Интуриста», побывать в экзотических местах типа наших пивнушек и получить неформальные ответы на вопросы. Итальянцы лидировали как самые бесстрашные коммерческие «форины», они охотно шли на контакт и соглашались на сделки. Англичане и американцы — ну очень осмотрительны, от контактов обычно отказывались. Немцы, югославы, французы тоже не гнушались выгодных чейнджев, хотя и не столь безоглядно, как «макаронники».

Некоторые иностранцы не просто совмещали культурную программу с небольшим гешефтом, но становились самыми настоящими коммивояжерами. Они сознательно приезжали в Москву, иногда каждый месяц, чтобы зарабатывать деньги на местных особенностях. Предлагаемый ими курс превышал уличный, зато единовременный объем и удобства контактов это многократно окупали.

Фарцовщики скупали для меня валюту по всему городу — в центре, на Софийской набережной, на смотровой площадке около Университета, в помещении цирка, в Загорске. До десятка таксистов привозили мне свою валютную выручку, поставляли «зелень» даже валютные проститутки, или путаны, как гордо они сами себя величали. Кстати, в те годы я пользовался услугами проституток не только в коммерческом отношении. Иногда и по их непосредственной специальности со скидкой. Ну а к современным путанам отношусь с чувством брезгливости и оплачивать «любовь» сейчас я не готов. У меня известность, харизма — еще и деньги платить? Хотя как-то в Голландии попробовал запретный плод на улице «красных фонарей», да во Франции тоже отметился. От Амстердама впечатлений осталось куда больше — и лучше, и душевнее… Но это я отвлекся, сорри. А вроде уже не весна…

Продавали валюту и дипломаты, наши и импортные, но они знали черный рынок и его котировки, были опытными, или «кручеными» на нашем жаргоне. Тут на дешевизну рассчитывать не приходилось, зато объемы и первые руки. При этом с некоторыми из иностранцев — гражданином жаркой Нигерии Адешином Фаволи и с Дэвидом, сыном индийского — посла у меня установились вполне дружеские отношения. Да и деловые контакты имели более широкий ассортимент, чем просто покупка валюты и золота. Например, редкие иконы, которые переправлялись на Запад в дипломатической почте. Мои знания в этом вопросе особо не впечатляли, поэтому я привлекал серьезных экспертов и специалистов к оценке «досок». Также я занимался экспортом тогда весьма и весьма экзотической киновари — в судопромышленности ее использовали для покраски подводной части судов, чтобы меньше подвергались коррозии. Уж не знаю почему, но сто граммов киновари стоили дороже килограмма золота!

А вот еще одна авантюрная история, которая могла закончиться весьма нехорошо. Вместе с приятелем мы приехали в аэропорт Шереметьево-1, который тогда был международным. Там, в «Березке», что на втором этаже перед самой границей, продавались золотые монеты и медали. Стоили они куда менее интересно, чем слитки на Пушкинской, порядка трех долларов за грамм, то есть давали рентабельность всего процентов 20–25. Но основное «доходное» место закрыли на учет, а деньги требовали оборота. Таков закон. Да и руки просто зудели что-нибудь купить и продать — тоже своеобразный наркотик. Кстати, в те годы наиболее доходным являлось даже не золото, а мохер. 80 центов за моток, а продаешь уже рублей за 15. Но уж очень материалоемкий, объемный бизнес! Если выносишь целую коробку в 100 мотков, то все внимание приковывается именно к тебе:

— А зачем вам, товарищ, столько носков и свитеров? А вообще, кто вы такой?

Да и с оптовой продажей пряжи все гораздо сложнее, деньги ведь в мохер не вкладывают. В общем, в тот день я покупал золотые медали. На мне красовалось дорогое кашемировое пальто, с шерстяным галстуком вокруг шеи и солидным перстнем на пальце и я вполне мог сойти за иностранца. Используя некий акцент, я обратился на ломаном русском к продавщице:

— Хочу купить сувенир друзьям тридцать медаль золото.

Вообще-то усталой продавщице было совершенно все равно, сувенир ли, друзьям ли, в ее служебные обязанности не входило интересоваться легальностью действий покупателей и их настоящей национальностью. Плати и забирай. «Тридцать медаль золото» были куплены, я спустился к ожидающему меня такси и сел и…

— Юр, посмотри-ка аккуратно назад. Только без суеты. Что-то мне это не нравится… Сильно не нравится.

— Девушка, что ли? А…

Признаюсь, лично мне увиденное не понравилось тоже: несколько плотных мужчин в штатском, но с весьма характерными лицами, садились в черную «Волгу», искоса посматривая в нашу сторону. Конкретно так посматривая. Мы тронулись — они за нами. Мы повернули — они не отстают. Самый настоящий «хвост», первый и последний в моей практике. Виду мы не подали, ибо иначе мог начаться захват. А так, видимо, предполагалось, что мы приведем их прямиком к «адресам и явкам». Что же делать?! Выехав на Ленинградское шоссе, мы попытались оторваться, перестав притворяться, что белые и пушистые. Хвост же не отрывался. Возможно, уже передают по рации, чтобы нас задержали. И перед самым мостом у метро «Войковская» наш таксист — бывший гонщик — совершает отчаянный и рискованный маневр. Он резко поворачивает направо, прямо перед двигающимся автобусом, создав серьезную аварийную ситуацию, но уйдя от погони. «Волга» преследователей не смогла вовремя затормозить и пролетела мимо под мост. А там так просто не развернешься. Такси же помчалось через лесной массив, но на Волоколамское шоссе выехало уже без пассажиров и без золота. Мы с другом вышли из массива пешком. Сфотографировать нас не успели, а вот номер тачки записали.

И вечером устроили водиле допрос в таксопарке — и так его крутили, и этак. А что конкретного предъявишь? Да, было дело, сели два иностранца, потом срочно попросили свернуть… Хотите верьте, хотите нет. Конечно, не поверили, взяли в разработку, установили слежку, а таксист сразу же от нелегальных дел отошел. Такой вот маленький прокол, единственный за несколько лет. Везло, конечно, все-таки сотни человек были вовлечены в незаконный промысел. А что знают двое, то знают все, поэтому теоретически облом мог подкрасться из самого неожиданного места! А может, и не везло: случись что-либо серьезное раньше, может, раньше бы понял всю глубину своих нравственных заблуждений. Ха-ха! Шутка. Горбатого только могила исправит.

Я занимался бизнесом не ради накоплений, образ Корейко меня не вдохновлял. Я не мечтал свалить из СССР и открыть магазинчик на Бродвее, не замышлял крупных покупок типа дачи или даже личного авто, а потому особо и не копил. Деньги я прогуливал в ресторанах, тратил на девочек и шмотки, «проезжал» в такси — в общем, тратил направо и налево в свое удовольствие. Еще с тех лет я уяснил одно: деньги жалко потерять или проиграть, но никогда не жалко растратить на себя и свои прихоти. Мной руководила своеобразная юношеская романтика. Кого-то она приводила в космонавты и милиционеры, а меня привела в валютчики. Риск, азарт, процесс и результат — все это присутствовало в моей жизни и работе. Гены испанских предков отца, которые не на полях кукурузу выращивали, неожиданно ожили во мне и требовали удовлетворения. Я не был уверен ни в ненаказуемости, ни в непогрешимости. Я просто жил, как хотел, за уголовным кодексом не следил, даже в руках никогда не держал. Как, кстати, и Библию или Талмуд.

Отдельный разговор о родителях, которые многое видели и понимали и хотели меня остановить. Находя в моих карманах валюту, чеки и сертификаты, они требовали объяснений, и я то отшучивался, то придумывал истории о друзьях иностранцах, срочно уехавших на родину и попросивших меня сохранить их деньги до возвращения. Думаю, отмазки звучали весьма неубедительно. Иногда мама подсовывала обведенные красным карандашом статьи из газет о поимке того или другого валютчика. Они очень боялись за мою судьбу, за свое исключение из партии, за нравственное осуждение окружающих. Но меня было уже не остановить.

Я ворочал весьма большими суммами, но какого-то особого рэкета, бандитизма или крышевания не ощущал. Оргпреступности действительно почти не существовало в СССР, она появилась вместе с перестройкой, а так — обычные корыстные преступления. А возможно, просто мне везло. Я оказался близко знаком с некоторыми весьма авторитетными преступниками — с Монголом, с Борисом Ивановичем. Их боялись за дерзкие и громкие преступления, возможно, они грабили и валютчиков, но меня как дойную корову никогда не воспринимали. Нормальные уважительные отношения, хотя и не кенты, конечно. Может, они просто не знали объемов моих сделок или просто уважали музыкальную составляющую, ведь параллельно я руководил группой «Сокол», на концерты которой они иногда приходили.

В конце 1969 года арестовали хорошо известного мне крупного валютного спекулянта Генриха Караханяна по малообъяснимой кличке «Уборная». Вторая его кличка — «Ворррона» — объяснялась тем, что Генрих плохо произносил звук «эр». Через 7 лет я случайно с ним встретился в колонии-поселении. Тогда же оказалось, что мы оба отбывали наказание в тульском исправительном управлении — такое вот совпадение.

Но еще более любопытно другое совпадение. Вместе с группой «Сокол» я оказался приписан к Тульской филармонии и неоднократно бывал там в качестве музыкального директора коллектива. («Да уж, — думал я, сидя на нарах, — с тех не самых давних пор мой статус изменился явно не в лучшую сторону…»). Задержание Генриха, по идее, должно было раздаться громким звонком, предупреждением в мой адрес, но я его не услышал: звон монет заглушал.

Впрочем, не думаю, что мой арест в начале января 1970 года был напрямую связан с задержанием Генриха-Воррроны. Совместных дел мы не вели, знали лишь, что пасемся на одном поле. Да и масштаб его бизнеса в целом превосходил мой. Вообще-то в тот злополучный год залетело много «наших», возможно, начинался государственный ответ на новую спекулятивную волну, накрывшую Москву. Страх, вызванный расстрелом Рокотова, улетучился, и размах валютных махинаций и количество вовлеченных в этот промысел людей стало нарастать из года в год. Ну и как следствие…

Что касается лично меня, до сих пор не понятно, в результате каких именно оперативных мероприятий органы вышли на мой след. Я больше всего опасался, что возьмут с поличным при продаже или покупке золота, а получилось иначе. Хотя от этого не легче. Вообще, после ареста Воррроны я в глубине души уже ожидал скорого окончания и моей коммерческой эпопеи. Чувствовал, что догуливаю последние месяцы, последние сладкие денечки. Но все-таки верил, что умнее других, а значит, смогу лучше изощриться, обезопасить себя и свой бизнес. Я практически прекратил «тематические» разговоры по телефону. Хотя и без этого в коммерческих беседах, которые теоретически могли прослушиваться, я и мои компаньоны использовали особый сленг. Не традиционный сленг фарцовщиков, а известную только узкому кругу систему измененных значений слов, кодовых терминов, например: «поехать в гости» — встречаться со скупщиком золота. Хотя, наверное, при желании ее можно было легко дешифровать. Поскольку номер моего телефона знали лишь избранные, то периодически требовалось найти того или иного знакомца в общежитиях для иностранцев или где-нибудь в месте традиционных тусовок. В этом вопросе я тоже стал осторожничать. Особо плохие слухи ходили про общежития на Балтийской: мол, некоторые посетители уже плотно сели, поэтому я старался искать «пропавших» в институтах. А уж если приходил на Балтийскую, то стоял поодаль от входа, часами играя в железку с напарником. И внимательно смотрел за входящими и выходящими из дверей. Или вел наблюдение из такси.

Впрочем, возможность себя обезопасить, усилить эффективность конспирации была наивностью, так и хочется добавить — святой. Законопослушность, кстати, обычно определяется не моральными принципами, а страхом перед наказанием или даже просто порицанием. У меня же не было страха ни до первого срока, ни после него. И не развались Советский Союз и коммунистическая идеология, после второй ходки последовала бы третья. А затем четвертая. В этом смысле я был неисправим.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.