Глава тринадцатая. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БЕРЕГ МАКЛАЯ

Глава тринадцатая.

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА БЕРЕГ МАКЛАЯ

Высадившись 28 июня 1876 года в заливе Астролябия, Николай Николаевич на сей раз поселился на мыске Бугарлом, в нескольких минутах ходьбы от деревни Бонгу. За шесть дней его слуги под руководством плотника «Си берд» и с помощью десятков местных жителей построили домик на высоких сваях, имевший около десяти метров длины и пяти метров ширины; стены и пол для него были привезены в разобранном виде на шхуне. «Верхний этаж, — сообщал Николай Николаевич, — состоит из комнаты и веранды, между тем как нижний, который также имеет стены (но сквозные) частью из досок, частью из бамбука, образует мою препаровочную для анатомических работ, мой кабинет для антропологических измерений и складочный магазин для припасов. Люди и кухня помещаются в отдельной хижине шагах в десяти от дома, наконец, для шлюпки построена третья хижина»[641].

Складная мебель, привезенная еще из России и Германии, дополненная в Батавии и Сингапуре, китайские циновки, пустые ящики, трансформированные в полки и шкафы, размещенные в строгом порядке оружие и инструменты, керосиновая лампа с большим абажуром и ночник, который путешественник изготовил в Гейдельберге, — все это превратило «европейско-малайско-папуасский дом <…> в достаточно удобное помещение»[642].

С помощью папуасов возле дома была расчищена площадка, на которой посадили кокосовые пальмы, бананы и хлебные деревья, а также папайю и ананасы, привезенные Миклухо-Маклаем. На вскопанных участках посеяли новые для астролябцев продовольственные культуры — кукурузу, тыквы, арбузы и огурцы. Помогая в посадке, а затем в уходе за этими растениями, островитяне научились их возделывать и, когда созрели первые плоды, оценили их питательность и вкусовые качества. Уже через несколько месяцев новые растения начали выращивать на своих огородах и плантациях обитатели близлежащих деревень и острова Били-Били, и вскоре эти полезные нововведения распространились по Берегу Маклая и прилегающим к нему районам Новой Гвинеи.

Мёбли и Сале удовлетворительно справлялись со своими обязанностями, избавляя Николая Николаевича от повседневных хозяйственных забот, которые отнимали у него много времени и сил во время первого пребывания на Берегу Маклая. А Мира поддерживала в доме чистоту и уют и радовала своего повелителя то огненно-страстными, то задумчиво-протяжными песнями и не только песнями.

После высадки в заливе Астролябия Миклухо-Маклай вступил с Мирой в интимные отношения, не дожидаясь, пока ей исполнится 13 лет. Немецкий врач и чиновник Б. Хаген, который, как упоминалось выше, жил на Берегу Маклая в 1893 — 1894 годах, сообщает в статье, написанной по просьбе Д.Н. Анучина, что, по словам местных жителей, тамо русс в 1876 году «привез с собою, по распространенному на всем крайнем азиатском Востоке обычаю, малайскую (или японскую) экономку, которая была названа туземцами его "marry" («жена, женщина» на языке пиджин-инглиш. — Д. Т.). <…> Когда Миклухо-Маклай предпринимал более продолжительные прогулки или экскурсии, то несколько женщин <…> должны были ночевать у его "marry"».

Как это случается в жизнеописаниях «белого папуаса», в сообщении Хагена реальность переплелась с вымыслами: жители Били-Били говорили ему, будто Маклай имел от Миры «ребенка, мальчика, которого при отъезде увез с собой». Это утверждение не подтверждается другими источниками. Желая подкрепить его достоверность, Хаген сопоставил его с рассказом сингапурского врача Требинга, который лечил путешественника в 1870-х годах. Этот эскулап поведал своему немецкому коллеге, что видел у Миклухо-Маклая в Сингапуре «маленького папуаса», которого тот хотел воспитать в Европе[644]. Речь, разумеется, шла не о сыне Миры, а об Ахмате. Учитывая медицинские познания и сексуальный опыт нашего героя, он едва ли допустил бы, чтобы Мира стала матерью.

Налаженный быт, ласки юной «экономки», сравнительно редкие приступы малярии создавали благоприятную психологическую обстановку для активной творческой деятельности. К сожалению, Николай Николаевич описал вторую экспедицию на Берег Маклая не так подробно, как свое первое погружение в папуасский мир.

Текст о втором пребывании на Берегу Маклая, продиктованный путешественником в 1886 году, состоит из двух частей: хроникального обзора событий, преимущественно по месяцам, и более подробного изложения отдельных эпизодов, экскурсий и т. д. Работая над этим текстом, Миклухо-Маклай опирался на сохранившиеся записные книжки, две статьи, в основном подготовленные в Бугарломе, и, конечно, на собственную память, так как полевые дневники 1876 — 1877 годов были утрачены. Попытаемся восстановить основные аспекты его деятельности в этот период, используя все дошедшие до нас источники.

Начнем с того, что путешественнику уже не надо было преодолевать пропасть, которая при первом знакомстве отделяла его от местных жителей. Высадившись в заливе Астролябия, он встретил старых друзей, в том числе тамо боро Саула, Туя и Каина — неформальных лидеров Бонгу, Горенду и Били-Били. Конечно, за четыре года произошли некоторые перемены. «Я недосчитался нескольких стариков, — писал Миклухо-Маклай, — они умерли в мое отсутствие, но зато многие мальчики были уже почти что взрослыми людьми, а между молодыми женщинами, ожидавшими быть скоро матерями, я узнал нескольких, которых оставил маленькими девочками»[645]. Но и новое поколение астролябцев хорошо знало Маклая и относилось к нему так же, как их отцы и деды.

В центре внимания путешественника вновь оказались жители, а не природа этого района Новой Гвинеи. Постепенно совершенствуя знание бонгуанского языка, пользуясь доверием и дружбой обитателей всех окрестных деревень, Николай Николаевич смог расширить и углубить свои познания в области антропологии и этнографии Берега Маклая. Так, если прежде он при проведении антропологических исследований вынужден был, за редким исключением, ограничиваться визуальными наблюдениями, изучением волос, а также обмером черепов, полученных от местных жителей, то теперь он смог сравнительно беспрепятственно измерять своих темнокожих друзей, и эти исследования подтвердили его выводы об антропологических особенностях папуасов Берега Маклая.

«В продолжение 15 месяцев я ни разу не присутствовал при церемонии их бракосочетания, ни разу — при операции "мулум" (обрезание) и не видел много, много другого», — писал путешественник в конце своего первого пребывания на побережье залива Астролябия[646]. Теперь ему удалось подробно описать свадьбу в деревне Горенду и наблюдать «другой род свадьбы — именно похищение девушек силою, но собственно силою только для вида, по заранее условленному соглашению»[647]. Присутствуя на нескольких похоронах, Миклухо-Маклай собрал интересный материал о погребальных обычаях и способах захоронения.

Объясняя, почему в 1876 — 1877 годах он вновь уделял наибольшее внимание антропологическим и этнографическим исследованиям, а не изучению природы острова, Миклухо-Маклай писал в РГО: «В будущем те же райские птицы и бабочки будут восхищать зоолога, те же насекомые насчитываться тысячами в его коллекциях, между тем как почти наверное при повторенных сношениях с белыми не только нравы и обычаи теперешних папуасов исказятся, изменятся и забудутся, но может случиться, что будущему антропологу придется разыскивать чистокровного папуаса в его примитивном состоянии в горах Новой Гвинеи, как я искал сакай и семанг в лесах Малайского (Малаккского. — Д. Т.) полуострова»[648].

Тем не менее Миклухо-Маклай регулярно проводил метеорологические наблюдения, собирал по мере возможности материалы для продолжения своих сравнительно-анатомических исследований: препарировал черепа и скелеты, помещал в консервирующие жидкости мозги и целые туши животных, уделяя особое внимание местным сумчатым. Прибыв на Берег Маклая, исследователь обнаружил следы происшедшего здесь в 1873 году землетрясения, которое сопровождалось разрушительными приливными волнами (цунами). Натуралист широкого профиля, он внимательно изучил последствия этих природных катаклизмов, а также признаки постепенного поднятия береговой полосы.

Характерной особенностью второго пребывания ученого на Берегу Маклая были многочисленные экскурсии, которые он предпринимал в предгорные и горные местности, прилегающие к береговой полосе, вдоль побережья и на расположенные вблизи от него небольшие острова. Миклухо-Маклай передвигался по суше пешком, в шлюпке посещал близлежащие островки, а более длительные морские путешествия совершал на довольно вместительных папуасских парусных судах (ванг). Этими судами с кабинами, защищающими от проливных дождей и тропического зноя, управляли Каин и другие его друзья с острова Били-Били, которые вели меновую торговлю с племенами, населяющими залив Астролябия. В результате путешественнику удалось посетить более двадцати деревень, расположенных в разных частях Берега Маклая.

Эти экскурсии Миклухо-Маклая, несомненно, были связаны с подготовкой к осуществлению его замысла — попытками приступить к созданию Папуасского союза, о существовании которого он публично и явно «авансом» объявил в «Отрывке» из письма Мещерскому. Посещая деревни, путешественник записывал слова и отдельные фразы на местных языках, выявлял островитян, пользующихся наибольшим уважением среди своих сообщинников, искал удобные якорные стоянки. Ему удалось составить краткие словники на четырнадцати языках, на которых говорили обитатели двадцати семи деревень. Находясь в деревне Телята (Телиата), расположенной вблизи от юго-восточной оконечности Берега Маклая, путешественник приказал прибить к дереву «медный ярлык с моей монограммой»[649]. Николай Николаевич внимательно осмотрел хорошо защищенную от господствующих ветров гавань между берегом Новой Гвинеи и цепочкой островков архипелага Довольных людей, замеченную им еще в 1872 году, и назвал ее порт Великого князя Алексея. На одном из этих островков, Урему (Урембу), не имевшем постоянного населения, он посадил кокосовые пальмы и сказал Каину, что в следующий приезд устроит здесь свою резиденцию. Впоследствии Миклухо-Маклай утверждал в письме министру иностранных дел Н.К. Гирсу, что «уже с 1876 г. стал принимать меры для приведения в исполнение устройства туземного правительства»[650].

Как видно из записей и статей ученого, папуасы продолжали считать его не только «очень большим человеком» (тамо боро-боро), но и сверхъестественным существом. Впрочем, среди папуасов иногда возникали споры о происхождении и свойствах таинственного пришельца. Вскоре после внезапной смерти двух островитян тамо, собравшиеся в одном из мужских домов Бонгу, завели разговор, смертен ли Маклай. Когда Николай Николаевич вошел в эту хижину, все разговоры прекратились, и путешественник заподозрил, что речь шла о нем. Наконец тамо боро Саул, решившись, прервал молчание и задал вопрос, волновавший его собеседников: «Маклай, скажи, можешь ли ты умереть? Быть мертвым, как люди Бонгу, Богата, Били-Били?» Тамо русс оказался в затруднительном положении: сказать «нет» значило обмануть папуасов, которые верили каждому его слову; к тому же несчастный случай мог в любой момент оборвать его жизнь; сказать «да» значило поколебать — и значительно — его репутацию. И тут проявились артистичность, присущая нашему герою, его способность быстро находить выход из самой непростой ситуации. Он взял тяжелое копье, подвешенное к стене дома, подал его Саулу и, отступив на несколько шагов, сказал: «Попробуй! Посмотри, могу ли я умереть!» Саул даже не поднял копье и стал повторять: «Арен!» («нет»), тогда как несколько присутствующих бросились к Маклаю, желая загородить его своими телами. Рассказав об этом эпизоде, Николай Николаевич добавил: «Ответ показался удовлетворительным, так как после этого случая никто не спрашивал меня, могу ли я умереть»[651].

Обитатели окрестных деревень во всех трудных случаях приходили к нему за советом и помощью. «Вместо того, чтобы смотреть на них, как прежде, совершенно объективно, как на предмет научного исследования, — писал о втором пребывании ученого на Берегу Маклая П.П. Семенов, — он как бы сроднился с ними, полюбил их и с увлечением вошел в роль их руководителя и покровителя»[652].

Местные жители верили во всемогущество тамо русс Маклая. Его слова, даже намека на возможные природные катаклизмы, было достаточно, чтобы предотвратить войны между деревнями. Но сплотить эти деревни в единый социальный организм, в Папуасский союз, не смогла бы даже такая харизматическая личность, как Маклай. Как подчеркивал сам исследователь, он застал обитателей Берега Маклая «в самом первобытном состоянии, в периоде каменного века»[653]. Каждая деревня (реже две-три соседние деревни) представляла собой замкнутый мирок, почти в каждой был свой особый язык или диалект. И ученый, по-видимому, понял, что ему едва ли удастся претворить в жизнь свой дерзновенный замысел, а потому не стал форсировать его осуществление.

Миклухо-Маклая несколько ободряло, что газетные сообщения о предстоящем захвате Великобританией восточной части Новой Гвинеи не подтвердились. За 17 месяцев, которые он провел в этих местах, Берег Маклая не посетило ни одно судно и, казалось, не появилось никаких признаков надвигающейся опасности. Но ученый ясно осознавал, что и сюда неминуемо нагрянут чужеземные пришельцы — любители легкой наживы, беззастенчивые авантюристы, а возможно, и охотники на «черных дроздов», то есть работорговцы, поставщики подневольной рабочей силы для плантаций Квинсленда, Новой Каледонии, Фиджи и Самоа.

У Николая Николаевича часто возникал вопрос, окажет ли он услугу коренному населению Берега Маклая, облегчив своим знанием страны и ее обитателей доступ сюда европейцам. «Чем более я обдумывал этот шаг, — писал он, — тем более склонялся к отрицательному ответу. <…> Я решил поэтому положительно ничем, ни прямо, ни косвенно, не способствовать водворению сношений между белыми и папуасами»[654].

Негоциант из Сингапура К. Шомбургк, зафрахтовавший «Си берд» и ссудивший деньгами Миклухо-Маклая, обещал прислать за ним судно через шесть месяцев, но не выполнил своего обещания. Это серьезно осложнило положение путешественника: все привезенные припасы, в том числе рис, бобы, консервы и писчая бумага, кончились, и пришлось перейти в основном на местную пищу, а записи делать на бумажных клочках и незаполненных листах, вырванных из привезенных книг. День за днем Николай Николаевич вглядывался в горизонт, ожидая шхуну, но она не появлялась. Такая неопределенность нервировала путешественника. Состояние его здоровья снова пошатнулось. На туловище и особенно на ногах появились кожные воспаления и плохо заживающие язвы — возможно, похожие на те, которые мучили его на «Витязе» перед высадкой в заливе Астролябия. Мира, Мёбли и Сале страдали от местной малярии значительно чаще, чем хозяин. Но Миклухо-Маклая все больше беспокоили сильные невралгии тройничного нерва, о чем он уже раньше сообщал Вирхову; путешественник считал их нетипичными проявлениями «перемежающейся лихорадки»[655].

Вынужденный ограничить частоту и продолжительность экскурсий, Николай Николаевич, сидя на веранде, работал над публикациями о путешествии на Берег Папуаковиай, в основном подготовил две статьи о своей новой экспедиции, писал письма в Европу, не зная, когда они попадут к адресатам. Между тем дом в Бугарломе становился опасным для проживания, так как белые муравьи источили балки и сваи. Осенью 1877 года пришлось с помощью островитян соорудить рядом другой домик, похожий на старый и соединенный с ним крытым переходом. Кроме того, обитатели Били-Били построили для тамо русс хижину на северо-восточной оконечности острова, в местности Аиру, откуда с крутого обрыва открывался великолепный вид на горные цепи Новой Гвинеи и весь залив Астролябия. Николай Николаевич полюбил этот уединенный и живописный уголок и охотно поселялся там, когда посещал Били-Били.

Несмотря на недомогание, Миклухо-Маклай готовился совершить на вате плавание на расположенный к северо-западу от выхода из залива крупный остров Кар-Кар. Но приготовления к этой морской экспедиции были прерваны 6 ноября долгожданным приходом шхуны.

Не связанный письменным обязательством, Шомбургк не спешил выполнить свое обещание, надеясь, что Миклухо-Маклая заберет какое-нибудь другое судно, так как в Сингапуре и Гонконге знали о месте высадки русского путешественника. Но поскольку его надежды не оправдались, Шомбургк с почти годичным опозданием приказал шкиперу шхуны «Флауэр оф Ярроу»,посланной для меновой торговли к островам Северо-Западной Меланезии, заглянуть в бухту Астролябия, и тот без труда разглядел русский флаг, поднятый над сдвоенным домиком на мысе Бугарлом.

На шхуне свирепствовала болезнь моряков того времени — скорбут (цинга), от которой страдали матросы-малайцы; одного из них, Абу, похоронили недалеко от домика Миклухо-Маклая. Оставив мебель, хозяйственную утварь и многие другие вещи, Николай Николаевич поручил охранять дом обитателям Бонгу и перевез на шхуну рукописи, книги и научные инструменты.

Перед отплытием тамо русс созвал представителей всех окрестных деревень и сообщил им о своем намерении покинуть на некоторое время Берег Маклая. «Я объяснил им, — рассказывал Миклухо-Маклай, — что, вероятно, другие люди, такие же белые, как и я, с такими же волосами и в такой же одежде, прибудут к ним на таких же кораблях, на каких приезжал я, но, очень вероятно, это будут совершенно иные люди, чем Маклай. <…> Эти люди могут увезти их в неволю»[656]. Ученый посоветовал жителям при появлении европейского судна отсылать женщин и детей в горы, а самим соблюдать крайнюю осторожность, так как у белых наверняка будет огнестрельное оружие. Затем он сообщил собравшимся условные знаки, по которым обитатели этого берега смогут отличить «друзей от недругов». Островитяне плакали, расставаясь с Маклаем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.