Три месяца перед отплытием
Три месяца перед отплытием
Миклухо-Маклай правильно рассчитал, что совет РГО не станет лишать его поддержки из-за того, что он решил начать свою многолетнюю экспедицию не с омывающих Россию морей, а с островов далекой Океании. Но ученому было невдомек, что как раз в те месяцы будущая политика России в южной части Тихого океана стала предметом обсуждения в канцеляриях Военного и Морского министерств. Испрашивая по просьбе Ф.П. Литке «Высочайшее разрешение естествоиспытателя Миклуху-Маклая принять на корвет "Витязь" для совершения путешествия к берегам Тихого океана», управляющий Морским министерством Н.К. Краббе заботился не только об интересах науки.
В архиве РГО сохранилась копия докладной записки действительного члена общества барона Н.В. Каульбарса о желательности русской колонизации на Тихом океане[275]. Копия не имеет адресата и датирована 22 мая (3 июня) 1870 года, но несомненно, что она предназначалась для высоких инстанций и как бы суммировала соображения, высказывавшиеся ранее автором.
Как и следовало ожидать, интерес к Новой Гвинее и расположенным неподалеку от нее крупным островам Меланезии проявился у Каульбарса после прочтения статьи Петермана «Новая Гвинея. Немецкие призывы от антиподов», на что он сам указывает в своей докладной записке. Ее цель — обратить внимание на то, «какие огромные выгоды могла бы приобрести Россия, если бы обратила взор на один или несколько из упомянутых островов». «Англия, например, вследствие искусно обдуманного плана, — подчеркивал Каульбарс, — сумела расположить свои колонии так, что почти все главные пути всемирной торговли примыкают или пересекаются на ее территории. Россия, как держава по преимуществу сухопутная, вследствие географического своего положения, не имела тех средств, а историческое ее развитие не позволило ей до сих пор думать о дальних странах. В настоящее же время и наша торговля достигла такого развития, что в очень недальнем будущем и она будет нуждаться в опорных пунктах. Таким опорным пунктом с пользою могли бы служить острова Соломонова архипелага, а еще лучше Новая Британия и Новая Ирландия»[276].
По словам Каульбарса, намеченные им острова обладают большими природными ресурсами и сравнительно здоровым климатом, а местные жители, «папуанцы», не столь свирепы и кровожадны, как считалось раньше. Колония в этих широтах обеспечит России большие политические и торговые преимущества, позволит наладить отсюда взаимовыгодные контакты с Китаем и Австралией. Каульбарс разработал план создания этой колонии, но предупредил, что предварительно нужно произвести «точное исследование на месте, а следовательно, должна быть снаряжена экспедиция, сопровождаемая людьми компетентными и учеными по всем отраслям естествознания»[277]. Для доставки членов экспедиции в место проведения исследований и их дальнейших перевозок можно использовать русские военно-морские суда, которые ежегодно посылают в Тихий океан для замены судов, возвращающихся на Балтику. К этому месту записки Каульбарс сделал примечание: «Так, например, нынешнею осенью отправляется в Восточный океан корвет "Витязь" под командою П.Н. Назимова; на этом же судне идет на остров Новую Гвинею русский зоолог Н.Н. Миклухо-Маклай»[278]. Автор записки подчеркнул, что «эти роскошно одаренные природой острова до сих пор даже номинально никому не принадлежат, а потому никто <не> был бы вправе препятствовать России утвердиться на них», и в заключение выразил надежду, что скоро в Меланезии появится остров Новая Россия[279].
Каульбарс не предлагал, по крайней мере на первых порах, овладеть огромной Новой Гвинеей, но считал необходимым ее всестороннее изучение. Поэтому он приложил к своей записке «Программу для исследования острова Новой Гвинеи», которая предусматривала широкомасштабные картографические, физико-географические, зоологические и этнографические изыскания, возможные лишь при использовании экспедиционного судна с учеными разных специальностей[280].
При ознакомлении с запиской Каульбарса бросается в глаза его хорошая осведомленность: он с уверенностью пишет о том, что Миклухо-Маклай отправляется на Новую Гвинею, хотя сам ученый до возвращения в Россию в июле 1870 года лишь самым доверенным лицам сообщал, какой именно остров в Тихом океане он решил сделать полем своих исследований. Разгадка проста: Каульбарс был не только действительным членом РГО, но и офицером Генерального штаба, который поддерживал тесные контакты с Остен-Сакеном как с сотрудником «смежного» ведомства. Военный зарубежник, или, проще говоря, разведчик, он снабжал высокое начальство информацией и проектами по военно-политическим вопросам[281].
Каульбарс выразил в своей записке мнение, что русская колония в Меланезии должна со временем получить права и привилегии, которыми обладала недавно ликвидированная Российско-Американская компания[282]. Это наводит на мысль, что он, как и Остен-Сакен, принадлежал к числу тех чиновников и офицеров, которые были недовольны продажей Аляски и выступали за усиление роли России на Тихом океане.
Нам не удалось обнаружить следы рассмотрения предложений Каульбарса в правительственных ведомствах. Но не подлежит сомнению, что с содержанием его записки был ознакомлен главный начальник флота и морского ведомства (на правах министра и генерал-адмирала) великий князь Константин Николаевич, который был также председателем РГО. В ближайшем окружении царя он был одним из главных сторонников продажи русских владений в Америке и выступал против приобретения далеких заморских территорий. Уже одно это предопределило судьбу амбициозного проекта Каульбарса. Но дело было не только в личной позиции всесильного генерал-адмирала. Продав Русскую Америку Соединенным Штатам, правительство Александра II продемонстрировало ограниченность сил и возможностей России на Тихом океане и, более того, продолжение курса на континентальный, а не морской путь расширения империи. В «высших сферах» Петербурга не помышляли тогда о колониальной экспансии на Тихом океане, а заботились об обеспечении надежной защиты дальневосточных окраин и закреплении в Приморье, недавно присоединенном к России.
В то же время царские сановники понимали, что для российских интересов в долгосрочной перспективе небесполезны длительные исследования Миклухо-Маклая в Океании и возможное появление на ее карте русских имен. Эти соображения в конечном счете и определили благожелательное отношение морского ведомства к экспедиции, задуманной Миклухо-Маклаем. Но консерватизм руководящих чиновников этого ведомства, в том числе престарелых адмиралов, мешал изменению утвержденного маршрута «Витязя» ради доставки путешественника непосредственно на Новую Гвинею. Корвету было предписано идти традиционным путем, которого придерживались русские военно-морские суда, следующие из Балтики на Тихий океан.
Необходимость самостоятельно добираться на Новую Гвинею из Батавии существенно увеличивала, как уже отмечалось, путевые расходы Миклухо-Маклая. Субсидия в 1200 рублей, выделенная путешественнику советом РГО, могла покрыть лишь часть ожидаемых затрат. По расчетам Николая Николаевича, на первые годы его путешествия нужны были пять тысяч рублей, которые требовалось взять с собой — наличными или в виде аккредитивов на иностранные банки. Убежденный в чрезвычайной важности своей экспедиции ученый, казалось, нашел выход из положения: предложил матери продать причитающуюся ему часть акций пароходной компании «Самолет», которая вновь начала платить высокие дивиденды. Не отказывая прямо сыну, Екатерина Семеновна ссылалась на то, что не сможет выгодно продать акции до отплытия «Витязя», хотя на самом деле Николай поднял этот вопрос заблаговременно, еще до возвращения из Йены. Подлинная причина ее мягкого, но решительного отказа заключалась в том, что Екатерина Семеновна — по совету брата, отставного артиллериста Сергея Семеновича Беккера — решила стать помещицей и копила деньги на покупку имения. Уже несколько лет брат разъезжал по России, подыскивая поместье, которое можно было приобрести по сходной цене, желательно в рассрочку.
Убедившись в непреклонности матери, давшей ему немного денег лишь на текущие расходы, Миклухо-Маклай попытался одолжить недостающие средства у М.С. Воронина — видного ботаника, приват-доцента Петербургского университета, — который владел несколькими промышленными предприятиями. Эти деньги, писал ему Миклухо-Маклай, «будут уплачены по векселю в течение следующих двух лет моей матерью или в течение 1871 г. моим товарищем, князем А.А. Мещерским, которому обстоятельства в настоящий момент не позволяют мне помочь»[283]. Однако Воронин в ответном письме выразил сочувствие намеченному путешествию, но в просьбе отказал, сославшись на только что начатые два крупных дела и на семейные обстоятельства[284].
Нуждаясь в деньгах, Николай Николаевич перед самым отплытием передал в зоологический музей свои коллекции губок, собранные на коралловых рифах берегов Красного моря, причем попросил директора музея академика Брандта возместить «издержки на собирание, хранение и провоз этих коллекций», составляющие 300 рублей серебром[285]. Некоторые члены совета РГО безвозмездно снабдили молодого путешественника научными приборами и инструментами. Так, помощник директора Главной физической лаборатории в Петербурге М.А. Рыкачев дал ему новейший анероид (прибор для измерения атмосферного давления), а директор гидрографического департамента Морского министерства вице-адмирал С.И. Зеленой — термометр для измерения океанских глубин. Но все равно имеющихся у Миклухо-Маклая средств было явно недостаточно для научного предприятия такого масштаба, и во время плавания ему пришлось одалживать деньги у командира судна.
Между тем на корвете «Витязь», стоявшем в гавани Кронштадта, заканчивались последние приготовления к дальнему вояжу. Николай Николаевич несколько раз съездил в Кронштадт, познакомился с офицерами и командиром корвета Павлом Николаевичем Назимовым, осмотрел отведенную ему каюту. «Своей каютой (сравнительно большой) и своими спутниками я более или менее доволен, — писал он профессору-индологу О. Бётлингку, с которым подружился зимой 1869/70 года в Йене, — и я рассчитываю, что эти отношения сохранятся и в дальнейшем, ибо я поставил себя так, чтобы поменьше общаться с офицерами»[286]. Отплытие, первоначально назначенное на сентябрь, несколько раз откладывалось — официально из-за задержки с ремонтом и перевооружением корвета, а фактически из-за обострения международной обстановки в связи с начавшейся в июле 1870 года Франко-прусской войной[287].
Пока «Витязь» готовился к отплытию, Миклухо-Маклай решил поработать над статьей о губках Красного моря, ибо, как он писал академику Бэру, «я все-таки не могу оставлять неопубликованными две трети до сих пор выполненных работ»[288]. В тесной квартирке в доме Колпаковой, расположенном на Малом проспекте Васильевского острова, ученый целыми днями сидел за микроскопом, изучая и описывая свою красноморскую добычу. «С.-Петербург начал становиться для меня неуютным, — жаловался он Бётлингку. — Мне не хватало зелени и вида из окна»[289]. Монотонное течение почти затворнической жизни было нарушено в начале сентября запиской, полученной от П.П. Семенова.
«В Ораниенбауме (т. е. при дворе вел. кн. Елены Павловны), — говорилось в записке, — очень интересуются и Вашим будущим, и Вашими прошедшими путешествиями, и Вашею личностью, а потому желают с Вами познакомиться. Если Вы согласны на такое знакомство, то приезжайте за мною в воскресенье поутру на дачу со вторым поездом и даже с первым; мы поедем вместе в Ораниенбаум, проночуем там во дворце и вернемся в понедельник, а если Вы не захотите ночевать, то уедете в воскресенье вечером. <…> Если Вы согласитесь и ночевать, то захватите свой Reisesack (саквояж. — Д. Т.). Если у Вас есть в запасе фрак, то захватите его с собою, если же нет, то и в этом надобности нет, потому что Ораниенбаумский Двор очень мало заражен этикетом»[290]. Разумеется, Миклухо-Маклай не преминул воспользоваться этим приглашением.
Великая княгиня Елена Павловна (вдова великого князя Михаила Павловича, брата Николая I) отличалась широкой образованностью и умом. Вокруг нее группировались либеральные государственные и общественные деятели, которые сыграли важную роль в отмене крепостного права и проведении других реформ 1860-х годов — братья Милютины, Я.И. Ростовцев, Ю.Ф. Самарин, князь В.А. Черкасский, К.Д. Кавелин и др. В эту группу входил и П.П. Семенов. Взгляды либеральных реформаторов разделял великий князь Константин Николаевич, который многие годы поддерживал тесные контакты с Еленой Павловной и ее окружением.
Елена Павловна много занималась благотворительностью, охотно выступала в роли мецената — покровителя наук и искусств. По воспоминаниям современников, она покровительствовала талантливой молодежи. «"Подвязать крылья" начинающему таланту, — писал А.Ф. Кони, — доставляло ей истинную радость; поддерживать развивающийся талант, в минуты уныния и упадка духа в его обладателе, она считала своей нравственной обязанностью»[291]. Салон Елены Павловны в Михайловском дворце посещали видные сановники, ученые, писатели, художники и музыканты. На лето ее двор перемещался в Ораниенбаум. На протяжении многих лет, вплоть до отъезда в Дерпт, постоянным посетителем ее салона был К.М. Бэр. Как утверждает младший брат нашего героя, именно Бэр рекомендовал его Елене Павловне.
Радушный прием и всеобщее внимание, особенно со стороны придворных дам, ожидавшие Миклухо-Маклая в Ораниенбауме, привели к тому, что он находился там не один день, а несколько недель. Живя во дворце, он продолжал свои ученые занятия, отдыхал в прекрасном парке и в то же время постигал обычаи и нравы высшего общества. «У меня комфортабельное жилище в главном дворце, — сообщал он Бётлингку. — В рабочей комнате находятся микроскоп, мои губки с Красного моря и книги, так что я могу спокойно продолжать свою работу. Пешеходные прогулки к морю и по парку, а по вечерам музыка (временами прекрасная: сюда был приглашен на несколько дней Антон Рубинштейн) превосходно заполняют весь день и создают весьма приятный и оригинальный контраст моей жизни в будущем году у папуасов. <…> Я в общем доволен моим здесь пребыванием, тем более что придворный этикет здесь отнюдь не строг и к тому же я, как будущий папуас, пользуюсь большей свободой в отношении всех этих мелочей, чем те, кто останутся европейцами. Но есть и теневая сторона: многочисленные разговоры (в которых мне приходится быть рассказчиком) о папуасах и Новой Гвинее, да и ежедневные бодрствования до 1 или 2 часов ночи мне положительно не по вкусу»[292].
Живя в Ораниенбауме, Миклухо-Маклай не только хорошо отдохнул и поработал, но завел полезные знакомства в высших сферах. Так, известный геолог граф А.А. Кейзерлинг написал по его просьбе письмо своему приятелю — русскому посланнику в Голландии Н.В. Кноррингу, в котором просил достать для Николая Николаевича открытое письмо от министра колоний управляющим голландскими владениями в Ост-Индии, чтобы они «оказали возможную для них помощь господину М. при его научных изысканиях»[293]. Более того, находясь в Ораниенбауме, Миклухо-Маклай сумел добиться решения важного вопроса — нужного ему изменения маршрута «Витязя».
Ближайшей сподвижницей Елены Павловны была ее фрейлина баронесса Эдита Федоровны Раден (1825 — 1885), которая «отфильтровывала» интересных людей, а также достойные поддержки прошения и идеи для Елены Павловны. Она живо заинтересовалась смелыми планами и неординарной личностью Миклухо-Маклая, решила помочь молодому путешественнику, а впоследствии покровительствовала его сестре Ольге. Вероятно, по ее инициативе Николай Николаевич составил меморандум для П.П. Семенова. В этом любопытном документе, черновик которого удалось обнаружить в одном из петербургских архивов, он обосновал целесообразность доставки его «Витязем» непосредственно на Новую Гвинею.
«Это отступление от маршрута, — писал Миклухо-Маклай, — повлечет за собою только небольшой объезд и очень незначительную трату времени и может иметь для научного успеха моей экспедиции большое значение, а именно: в Большой Новогвинейский залив (залив Папуа. — Д. Т.) на южном берегу Новой Гвинеи впадает река Aird (ныне Кикори. — Д. Г.); эта река известна только при одном ее впадении, весьма значительна, имея при устье четыре-пять английских миль и неся в море такую значительную массу воды, что на очень большом расстоянии делает верхние слои морской воды пресными. Вследствие этого можно рассчитывать, что эта река имеет большое протяжение и, таким образом, образует самое удобное <и> верное средство проникнуть вовнутрь острова. Этим обстоятельством можно воспользоваться, если будет разрешено корвету зайти на Новую Гвинею, так как на "Витязе" будет находиться маленький пароходик, который может с большим удобством употребляться в дело. <…> Эта экскурсия во внутреннюю Новую Гвинею может иметь полный успех и не задержит корвет, который отправится вдоль северного берега Новой Гвинеи и en passant высадит меня где-нибудь на северном берегу около залива Гумбольдта»[294].
Обсудив содержание меморандума с Семеновым, баронесса Раден убедила великую княгиню употребить свое влияние на то, чтобы добиться изменения маршрута «Витязя». 6 октября 1870 года Миклухо-Маклай сообщил Мещерскому: «На днях виделся я с вел. кн. Константином Николаевичем и успел устроить то, что хотел, т. е. "Витязь" отвезет меня в Новую Гвинею. Обо всем сообщу обстоятельно при свиданье»[295].
Романтический ореол, окружавший ученого в связи с намерением поселиться среди «дикарей» на Новой Гвинее, обеспечил симпатичному сероглазому шатену с тонкими чертами лица, окаймленного курчавой бородкой, большой успех у женщин. «Он легко покорял женские сердца, — вспоминает его брат Михаил, явно имея в виду месяцы, предшествовавшие отплытию «Витязя», — но я не припомню и не знаю, чтобы кто-нибудь из них покорил его сердце»[296]. «Без всякого сомнения он был расположен и симпатизировал некоторым девушкам и женщинам, — говорится в другом варианте воспоминаний Михаила, — но это чувство никогда не превозмогало его целей и оно было мимолетно»[297]. Как видно из сохранившихся черновиков его писем того периода, Николай Николаевич обменивался фотографиями с понравившимися ему барышнями и дамами, иногда дарил им свои рисунки. Но эти знакомства, по-видимому, не всегда ограничивались легким флиртом. В июле 1871 года, когда «Витязь» на пути к Новой Гвинее зашел на остров Таити, Миклухо-Маклай наблюдал эротические пляски островитянок. Одна из полуобнаженных танцовщиц напомнила ученому его приятельницу Н. В., и, как он пометил в записной книжке, его мужское естество пришло в крайнее возбуждение[298]. Примечательно, что инициалы Н. В., причудливо изображенные, неоднократно встречаются на полях черновика ораниенбаумского письма Миклухо-Маклая Бётлингку[299]. Раскрыть эти инициалы не удалось.
19 октября 1870 года Миклухо-Маклай выступил на общем собрании РГО с докладом о программе своей экспедиции. «Путешествие рассчитано лет на семь или восемь, — заявил ученый, — а потому план его может быть начертан лишь в кратких и неопределенных чертах. Первые годы думаю провести на берегах тропических морей, а затем продвигаться постепенно на север, до берегов Охотского моря и северных частей Тихого океана. Первым же полем моей деятельности будет Новая Гвинея»[300]. Сообщив, что «зоологические работы будут касаться преимущественно низших форм животных в их естественной обстановке»[301], он далее ограничился изложением рекомендаций, полученных — при личном общении или по почте — от двенадцати западноевропейских и трех российских ученых. Эти «desiderata» Миклухо-Маклай сгруппировал в три больших раздела (физическая география и метеорология; этнография и антропология; политическая экономия), снабдив отдельными дополнениями и комментариями.
Как вспоминает Остен-Сакен, «Программа предполагаемых исследований», доложенная Миклухо-Маклаем, была встречена с недоумением, так как члены РГО понимали, что выполнение разнообразных и многочисленных пожеланий европейской научной элиты явно не по плечу одному путешественнику[302]. Присутствовавшие, вероятно, не обратили внимания на предупреждение, которое Николай Николаевич сделал в самом начале своего доклада: «Многие из вопросов, предложенных для исследования, вряд ли будут мне по силам. <…> Тем не менее я считаю своим долгом сообщить здесь все эти вопросы, так как они составлены специалистами, известными знатоками дела, и обнаруживают те пробелы, которые предстоит пополнить»[303]. Сходную оговорку ученый сделал, завершая доклад: «Собирая эти научные desiderata, я хотел только выслушать все то, что могут от меня требовать специалисты по разным научным отраслям. Насколько и каким образом могут быть исполнены эти задачи — окажется на месте. Со своей стороны я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы мое предприятие не осталось без пользы для науки»[304].
Но помимо недоумения, вызванного необъятной широтой заявленных в докладе задач, многие присутствовавшие, по словам Остен-Сакена, сочли сам проект долголетних исследований в далеких тропических странах «чем-то диким», ненужным для России. Часть аудитории открыто потешалась над малопонятными ей специальными рекомендациями по антропологии и этнографии. Особое оживление вызвал совет Геккеля обратить внимание на длину мужского полового члена у разных рас. Преподаватель кадетского корпуса литератор Д.А. Кропотов разразился гневной тирадой: «Да что это такое, как ему не стыдно, это немцы над ним посмеялись, а он не понимает. Измерять длину полового члена — да, спрашивается, в каком состоянии его измерять, что за вздор!»[305] К счастью, по уставу РГО не требовалось одобрения программы общим собранием членов общества. Между тем еще за неделю до этого собрания ученый получил письмо от квартировавшего в Кронштадте командора «Витязя» П.Н. Назимова. Павел Николаевич сообщил, что на корвете завершаются последние приготовления к походу и вскоре судно будет переведено из гавани на внешний рейд.
В связи с подготовкой экспедиции Миклухо-Маклая вице-председатель РГО Ф.П. Литке обратился к заместителю министра иностранных дел В.И. Вестману с просьбой «снабдить означенного путешественника открытым рекомендательным письмом ко всем русским консулам в портах, находящихся на прибрежьях и островах Тихого океана»[306]. Откликаясь на эту просьбу, Вестман препроводил в совет РГО «открытый лист для естествоиспытателя Миклухо-Маклая». Через несколько дней — в ответ на аналогичную просьбу — Министерство внутренних дел прислало в РГО «заграничный паспорт на имя дворянина Н. Миклухо-Маклая, командированного с ученой целью»[307]. Так была фактически легализована двойная фамилия нашего героя.
Миклухо-Маклай все чаще приезжал из Петербурга в Кронштадт, чтобы постепенно освоиться на «Витязе» и обустроить свою каюту. 29 октября в Кронштадт прибыл великий князь Константин Николаевич, пожелавший осмотреть суда (корвет «Витязь», клипер «Изумруд», шхуны «Ермак» и «Тунгуз»), которым предстояло совершить вояж на Тихий океан. Как сообщила на следующий день газета «Кронштадтский вестник», во время пребывания генерал-адмирала на «Витязе» «не была также забыта просторная и удобная каюта, отведенная на корвете нашему известному ученому путешественнику г-ну Миклухо-Маклай, отправляющемуся в продолжительное и трудное путешествие для исследования внутренности острова Новой Гвинеи, некоторых других островов Тихого океана, острова Сахалина и Камчатки», причем «великий князь долго и весьма милостиво разговаривал с ним»[308].
«Во время этого разговора, — сообщалось в газете, — г-н Миклухо-Маклай передал великому князю письмо от <…> великой княгини Елены Павловны, которая просила, чтобы офицеры корвета "Витязь" <…> оказали некоторое содействие нашему ученому путешественнику, сделав в течение нескольких недель гидрографическое исследование устья и части русла до сих пор едва известной реки Айирд, протекающей, как полагают, почти через всю центральную часть Новой Гвинеи»[309]. По сообщению Назимова, Константин Николаевич передал ему эту записку, сказав: «Я убежден, что ты сделаешь все для него (Миклухо-Маклая. — Д. Г.), и потому поручаю тебе выполнить просьбу Ее Высочества»[310]. Ниже мы увидим, в какой мере удалось выполнить это поручение.
Вспоминая через 17 лет о своем разговоре с Константином Николаевичем на борту «Витязя», Миклухо-Маклай умолчал о замысле проникнуть во внутренние районы Новой Гвинеи по реке Эйрд (Кикори) и самом письме Елены Павловны, зато упомянул о некоторых других пожеланиях, высказанных им великому князю: «Ввиду того, что я не могу сказать заранее, как долго мне придется прожить в Новой Гвинее, так как это будет зависеть от местной лихорадки и от нрава туземцев, я принял предосторожность запастись несколькими медными цилиндрами для манускриптов разного рода (дневников, заметок и т. п.), которые могут пролежать зарытыми в земле несколько лет. Я был бы поэтому очень благодарен е.и.в., если бы можно было устроить таким образом, чтобы судно русское военное зашло через год или несколько лет в то место берега Новой Гвинеи, где я останусь, с тем чтобы, если меня не будет в живых, мои рукописи в цилиндрах были бы вырыты и пересланы имп. Русск. Географическому обществу»[311]. «Выслушав меня внимательно, — добавил Миклухо-Маклай, — е.и.в., пожимая мне на прощанье руку, сказал, что обещает не забыть ни меня, ни мои рукописи на Новой Гвинее».
Неизвестно, как проходило прощание путешественника со своей семьей, но едва ли оно было особенно сердечным. Единственное исключение — сестра Ольга, которая искренне печалилась долгой разлуке с любимым братом. По ее словам, Николай Николаевич попросил хранить все его письма в особом пакете «для своей будущей биографии»[312]. Похоже, он твердо верил в свое предназначение.
Наконец была назначена окончательная дата отплытия «Витязя». В этот день с борта корвета Миклухо-Маклай отправил два коротких письма: одно — матери и сестре, другое — Александру Мещерскому. В первом письме говорилось: «До свидания или прощайте. Держите обещания ваши, как я свои». Второе письмо, не имевшее, впрочем, юридической силы, свидетельствовало о непростых отношениях в семействе Е. С. Миклухи: «В случае, если я не вернусь из предстоящего путешествия, желаю, чтобы все, что мне следует или придется, перешло сестре моей Ольге»[313].
В полдень 8 ноября 1870 года корвет «Витязь» с 24-летним путешественником на борту вышел из Кронштадта в дальний вояж.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.