КРАСНЫЙ ФЕВРАЛЬ
КРАСНЫЙ ФЕВРАЛЬ
Но все пошло не так, как они прикидывали. 22 февраля подали боевой сигнал тревоги путиловцы. Год назад их завод был передан военным властям, теперь эти власти решили закрыть его, чтобы ликвидировать крупнейший революционный очаг в столице. Рабочие пришли к смене, а на заводских воротах висел замок. Из-за локаута тридцать тысяч человек оказались на улице и понесли в себе заряд огромной взрывчатой силы.
Многие кинулись к товарищам на заводы Нарвской заставы и Выборгской стороны. Их поддержали все, кто уже собирался идти на стачку из-за нехватки продуктов и дороговизны. Работницы, ожесточившиеся в очередях, бросились громить хлебные лавки.
Утром 23 февраля, в Международный женский день (8 марта по новому стилю), грянул первый гром революции.
Под лозунгами большевиков в дело активно включились работницы — против голода, войны, самодержавия.
Сто тридцать тысяч человек заполонили улицы Питера. «Правда» писала об этом дне: «Женщины были настроены очень воинственно. Не только работницы, но и масса женщин, стоящих в хвостах за хлебом, за керосином. Они устраивали митинги, они преобладали на улицах… они останавливали трамваи. «Товарищи, выходите!» — раздавались энергичные возгласы. Они являлись на фабрики и заводы и снимали с работ».
Начались стычки с полицией, кое-какое брожение стало заметно и среди солдат столичного гарнизона.
Выборгский район шел во главе: именно там прозвучал призыв ко всеобщей стачке. Впервые на митингах люди говорили открыто: «Да здравствует революция!»
Из рабочих районов начали теснить фараонов к центру города, где был еще оплот царизма. Охваченный революционным порывом, огромный город кипел весь день.
Меньшевики пытались удержать народ от выступления.
Смородин в тот день кричал до хрипоты на четырех митингах:
— К чертовой матери этих успокоителей, братцы! Только на улицы! Там наша сила, там наша правда!
Перед ночью большевики собрались в квартире Ивана Александрова на Выборгской стороне. Решили поднимать рабочих неустанно, всех звать на митинги к Казанскому собору под лозунгами: «Конец войне, долой самодержавие!»
Меньшевики оказались в обозе. 24 февраля по улицам прошло двести тысяч человек, и на главном проспекте столицы митинговали они до ночи. Конные городовые двинулись против демонстрантов на Знаменской площади, но отступили под градом камней, поленьев, осколков льда. Наметился перелом в войсках: казаки видели, как теснят городовых, но оружия не применили.
25 февраля, с утра, у демонстрантов была в руках листовка ПК большевиков: «Все на борьбу! На улицу! Лучше погибнуть славной смертью, борясь за рабочее дело, чем сложить головы за барыши капитала на фронте или зачахнуть от голода и непосильной работы. Отдельное выступление может разрастись во всероссийскую революцию, которая даст толчок революции и в других странах… Все под красное знамя революции! Долой царскую монархию! Долой войну!»
Переполошился царь в своей могилевской ставке и приказал генералу Хабалову «прекратить в столице беспорядки». Генерал велел стрелять в народ на улицах. Но время уже было не то, и каждый выстрел лишь приближал конец самодержавия.
Триста тысяч человек теснились на улицах и площадях. Кое у кого было и оружие. И развернулось настоящее сражение на перекрестках, мостах через Неву и даже на льду реки. Перед натиском Хабалова рабочие отступили. Но поражение понесли генерал и его зверствующие офицеры. Восстала против них четвертая рота Павловского полка, как только узнала, что их учебная команда расстреливает безоружных рабочих. И двинулась к Невскому защищать бастующих. А по дороге обстреляла и рассеяла крупный отряд городовых.
Ночь не принесла отдыха: Хабалов подтягивал войска, рабочие добывали оружие. Две силы снова столкнулись 26 февраля. На Петроградской стороне, как и по всему городу, бои не затихали. Злобствовала охранка. И по доносу провокатора на Большом Сампсониевском проспекте, в квартире Александра Куклина, захватила во время заседания Скороходова и почти всех членов ПК.
Выборгский райком партии взял на себя функции ПК и Русского бюро ЦК большевиков и выдвинул лозунг вооруженного восстания. И это был тот решающий час, когда революция властно вступала в свои права. Пути-ловцы уже захватили завод и создали Временный революционных! комитет, в который вошел и Вася Алексеев.
Смородин митинговал на фабрике Керстена, когда прибежал Ваня Кулешов и шепнул, что Александра Касторовича только что увезли на Мытнинскую набережную, в камеру охранного отделения.
— К оружию! — загремели на митинге. — Навалимся двумя сотнями на Кронверкский арсенал, возьмем винтовки, освободим Скороходова!
Уговаривать никого не пришлось. И молодые и старые штурмом пошли на Арсенал. И сверх ожидания операция прошла бескровно. На соседней, Троицкой площади, возле цирка «Модерн», построились с винтовками в две шеренги. Петр сказал:
— Первая сотня — против фараонов! Вторая — к Скороходову! Но чтоб винтовки были целы: сумейте укрыть их на ночь надежно! И завтра будет бой!
Троих недосчитался Петр к вечеру — их ранило, когда на Мытнинской набережной шел разгром охранного отделения.
Александр Касторович стоял на заснеженной улице в возбужденной толпе товарищей и щурился от яркого света: охранка, где он только что сидел, полыхала факелом.
— Эх, жечь бы не надо! — посокрушался он. — Там ведь документы, тайные списки провокаторов.
К вечеру 26 февраля не осталось на Петроградской стороне крупных узлов сопротивления…
Но целехонько стояли еще в Литейной части и на Выборгской стороне две главных столичных тюрьмы и казармы Московского полка.
Как только 27 февраля дошел слух, что Волынский полк перешел на сторону народа, увлек за собой полки Литовский и Преображенский и вся эта лавина солдат двинулась к Выборгской стороне, не остались в своем районе и молодые рабочие Петроградской стороны. Смородина с отрядом видели и у Петропавловской крепости, и у главного Арсенала, где восставшие захватили сорок тысяч винтовок и тридцать тысяч револьверов, и у Финляндского вокзала.
Там Петр впервые встретился с Михаилом Ивановичем Калининым, который направлял восставших громить «Кресты»:
— Если хотите иметь вождей, то вон рядом «Кресты». Вождей надо сначала освободить.
В тот же день вечером в руках у Петра был манифест ЦК РСДРП «Ко всем гражданам России», написанный Василием Каюровым. Пять дней ожесточенных уличных боев не пропали даром. И партия в первых же строках манифеста имела право сказать всему миру: «Твердыни русского царизма пали. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло. Столица в руках восставшего народа…»
И хоть не было в манифесте ни слова о Советах, еще 24 и 25 февраля Иван Чугурин и Александр Скороходов с другими товарищами в районах Питера начали выдвигать представителей в Совет рабочих депутатов, чтобы взять это дело в свои руки. И Владимир Ильич Ленин позднее отмечал: «…в феврале 1917 года массы создали Советы, раньше даже, чем какая бы то ни было партия успела провозгласить этот лозунг. Само глубокое народное творчество, прошедшее через горький опыт 1905 года, умудренное им, — вот кто создал эту форму пролетарской власти».[1]
Да, меньшевики были в обозе. Но пока революция сметала старую власть, эти краснобаи осмелели и появились в Таврическом дворце, чтобы помочь буржуазии создать новую власть.
Все пошло не так, как прикидывали еще недавно Скороходов и Смородин. Не было дня, чтоб не шли милые разговоры о свободе, равенстве и. братстве по французскому образцу, как говорил об этом Максим Горький. И мильераны прямо на глазах вызревали в каждой меньшевистской теплице, готовые распоряжаться властью, за которую не они умирали на улицах.
Молодежь Петроградской стороны просто опьянела от свободы, хотя ничто не изменило ее труда и быта: работала она на заводах часов по тринадцати, голодала и мерзла, дров и угля не подавали в достатке.
Кружковцы разбежались из «очага» в Геслеровском переулке, и возле Петра и Доливо-Добровольского Держалось человек семь самых стойких. Остальным была ближе удивительная и странная позиция меньшевиков, которую они развивали в своих газетах: «Нужно молодые, еще неокрепшие умы, еще не привыкшие разбираться во всех сложных вопросах политики и тактики, Держать в стороне от разногласий, раздирающих… социалистические фракции».
И часть молодежи держалась в стороне, что ни день с какой-либо «беспартийной» новинкой: даешь танцы, даешь спектакли, экскурсии, курсы кройки и шитья, словно в столице при двоевластии Советов и Временного правительства уже полный мир и в человецех благоволение!
Владимир Ильич Ленин вскоре объяснил эти причины доверчивого отношения масс к меньшевикам, к Временному правительству. Революция разбудила миллионы мелких буржуа, и они захлестнули многие слои рабочих своими взглядами на политику… Все шло под тем флагом «беспартийности», которым ловко прикрывался поэт Красный в «Новом сатириконе»:
И пусть с семнадцатого года
В веках царит из рода в род
Ее Величество Свобода,
Его Величество Народ!
Но Россия была действительно самой свободной из всех воюющих держав. И передовая рабочая молодежь стремилась к организованности по примеру старших.
Петербургский комитет большевиков уже 6 марта обсудил вопрос о содействии трудящимся юношам и девушкам в их стремлении организоваться.
Так появились на Петроградской стороне с марта 1917 года комитеты заводских мальчиков, исполнительные комиссии юношеских организаций, всякие другие союзы и кружки. В каждом из них было два-три большевика. И, хотя их голоса часто тонули в согласном хоре «беспартийных» краснобаев, они свое дело вели стойко. И через них молодежь узнавала, куда надо стремиться, чтоб во главе правительства стояли люди, никогда не забывающие о коренных интересах молодежи: право выбора с восемнадцати лет, право работать восемь часов, а подросткам — четыре или шесть…
Это была и радостная и трудная полоса в жизни Петра Смородина. В буднях, которые бывали ярче прежних праздников, в кипении страстей на митингах, просто на глазах у старших день ото дня расправлял плечи, рос и мужал Смородин. И не сторонился даже тех товарищей, которые, по его мнению, «лезли в могилу». Переспорить их ему удавалось не всегда, но, как старший по годам, был он при них, как пестун, неотступно. И, говоря его словами, все точил и точил «древо познания», с которого многие вкушали не только добрые плоды, но и отравленные сладким ядом краснобайства.
С шумной оравой молодых зачастил он на спектакли, особенно в Народный дом, где раз в неделю пел Федор Шаляпин. Хохотали над проделками ловкача в «Севильском цирюльнике», умирали от страха и не скрывали слез на «Борисе Годунове».
Петр выходил с ребятами из душного зала в предвесеннюю тихую ночь, пахнувшую свежим ветром с Балтики, поеживался, поднимая воротник пальто, и говорил со значением:
— Да-а, жалок тот, в ком совесть нечиста!..
А еще водил Смородин толпу ребят на Троицкую площадь, в цирк «Модерн» — старое деревянное здание: оно казалось огромным сараем в близком соседстве со строгим ансамблем Петропавловской крепости, лазурными куполами мечети и кафельным дворцом балерины Матильды Кшесинской.
Магнитом тянул к себе выдающийся клоун Виталий Лазаренко. Он говорил! Да так, что прозвали его большевистским клоуном.
В программе тех дней был еще один злободневный номер. Лазаренко читал четыре строчки:
Дрожат цари, когда идет свобода.
Но клоуну-то нечего дрожать:
Он из народа, он для народа,
С него короны не сорвать!
И уже делал удивительное сальто… на бычий пузырь. Тот лопался так, словно рвалась граната. И красноносый клоун весело резюмировал:
— Вот так и старый режим!..
Молодежь получила доступ в театры, в кинематограф. Но к серьезному образованию путь оставался закрытым. Средняя школа — гимназия, реальное и коммерческое училище — была не по карману, и мало кто из рабочих парней обладал необходимым запасом знаний, чтобы занять в них место. Учиться надо бесплатно, да и чтоб рабочий день длился не больше шести часов. Иначе подростку не уйти от станка даже в профессионально-техническую школу. Так ставили вопрос молодые большевики и наталкивали на мысль: в шестнадцать лет работай в одной упряжке со старшими, в восемнадцать — воюй на фронте, а голосовать в Советы, профсоюзы или Учредительное собрание призовут тебя в двадцать один год! Нет, так не пойдет! С заработком — тоже не пойдет: взрослым надбавляют по десятке, молодым — по трешнице! А спрашивают как с больших!.. Протестовать и требовать!..
Возмущала Петра и еще одна несправедливость: большевики впрямь не щадили жизни для революции, а почти на все выборные посты в районе попали меньшевики, эсеры и анархисты… Ну дай только срок, вернутся большевики из ссылки, дадут они бой!..
Почти весь март не удавалось побеседовать со Ско-роходовым: то он в Петроградском Совете, то в Петербургском комитете большевиков. Осунулся Касторович — все в бегах да в спорах.
И Петра заполонила черновая работа. В фабкоме — стычки с дирекцией, несусветный гвалт с меньшевиками, почти до рукопашной. И старый Иван Харитонович долбит как дятел:
— Не проспи, Петенька, на фабрике нужна своя рабочая милиция! И инструмент разволокут всякие, да и оружие схоронить надо от «временных», его в цех натащили много. А раз милиция, то оружие при деле!
Наконец, большевики добились места в Совете Петроградской стороны, и Скороходов стал заместителем председателя. Тут-то Петр и поймал его:
— В смятении я, Александр Касторович! Молодежь как сквозь решето проваливается, в голове у многих стихия!
— Что поделаешь: не смогли, не успели, — слишком велик натиск других партий. Ты уж собирай тех, которые перебродили. Это хорошие помощники партии. Говорят, зашевелилась молодежь у Керстена.
— Знаю, шумят о расценках.
— Вот это и дело, там и разворачивайся. Да и крикни о своих делах так, чтоб всему району было слышно. А мы поддержим. Я уже толковал с Сергеем Петровичем Прохоровым: он от райкома партии будет держать вашу руку, как старший товарищ…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.