Родня
Родня
Жизнь средневекового русского аристократа невозможно понять, не зная судеб его родственников. Человек того времени, особенно знатный человек, гораздо глубже был погружен в жизнь семьи, чем это принято в наши дни. Его успех приносил благо многочисленным близким людям, его неудача могла печально сказаться на любом из них. В этом смысле семейству Дмитрия Михайловича повезло. Делая шаг за шагом к высотам большого вельможества, он, словно мощный корабль, возносил на своей спине множество «шлюпок» — детей и родичей.
Князь Дмитрий Михайлович Пожарский был вторым ребенком в семье.
Первой родилась его сестра Дарья. Она вышла за князя Никиту Андреевича Хованского — представителя более знатного рода, чем Пожарские. H.A. Хованский скончался в 1609 году — известна надпись на каменной крышке его саркофага. 4 июня Дмитрий Михайлович отдал «по душе» своего зятя деревню Елисеево и полдеревни Черепово.[381] Перед кончиной Хованский принял монашество с именем Нифонт. Но его вдова, княгиня Дарья Михайловна, во инокини стричься не пожелала. Она надолго пережила своего мужа. Более того, пережила она и Дмитрия Михайловича, хотя родилась на 5 лет раньше него. На смертном одре князь завещал ей иконы. В ту пору старшей сестре Пожарского было уже порядка 70 лет…
Сын Дарьи Михайловны, князь Иван Никитич Хованский, рано вошел в придворную жизнь. Дворцовые документы показывают: летом 1624 года он служит стольником.[382] Впоследствии он сделался крупным государственным деятелем и видным полководцем. Может быть, кровь Пожарских сыграла тут не последнюю роль. А может быть, и даже скорее всего, Иван Никитич кое-чему научился у своего дяди: отец его вряд ли успел обучить многому, поскольку ушел из жизни, когда сын пребывал в младенческом возрасте. В Русско-польскую войну 1654–1667 годов, когда Иван Никитич громил поляков, те не знали, что удар русскому воеводе ставил еще старый лев, когда-то побивший Ходкевича…
Между Пожарскими и Хованскими были добрые отношения. В родовой усыпальнице Пожарских упокоился князь Никита Андреевич Хованский с сыном Петром (умер в 1608 году), жена Ивана Никитича Анна (умерла в 1633 году), а самому Ивану Никитичу князь Пожарский завещал икону Спаса и дорогого жеребца-аргамака с бархатным седлом да серебряной «уздицей». В 1637 году у одного из сыновей Пожарского вышло местническое столкновение с князем Г. А. Хованским. Отец вступился за отпрыска, но спор получил смягченную форму (что для такого решительного и жесткого местника, как Дмитрий Михайлович, необычно) и не порушил дружества с родом Хованских.
Младшие братья князя Д. М. Пожарского — Василий и Юрий. Последний умер в младенчестве, еще при жизни отца. Что же касается Василия, то он был младше Дмитрия Михайловича на семь лет. Ему надлежало поступить на государеву службу около 1600 года. Но никаких следов его деятельности ни при дворе, ни в войсках источники до наших дней не донесли. Явно, в чины он не пошел. К 1611 году Василий Михайлович был мертв: старший брат «по душе» его пожертвовал паникадило в Спасо-Евфимьев монастырь.[383]
Так повелось, что в семействе Дмитрия Михайловича женщины были долговечнее мужчин. Его бабушка Мавра скончалась в 1615 году, а мать, Ефросинья-Мария, происходившая из старинного боярского рода Беклемишевых, ушла из жизни 7 апреля 1632 года, приняв монашеский чин с именем Евзникея. Она пережила супруга, половину своих детей и некоторых внуков.
С женою Дмитрию Михайловичу повезло не меньше, чем с матерью. Его супруга, Прасковья Варфоломеевна, скончалась летом 1635 года, проведя рядом с мужем большую часть жизни. Князю Пожарскому Прасковья Варфоломеевна стала надежной опорой: она подарила ему четырех сыновей и трех дочерей, притом почти всех заботливо довела до взрослого возраста. Для начала XVII столетия это исключительно хороший результат: очень многие дети умирали в младенчестве, в отрочестве. А Прасковья Варфоломеевна потеряла маленьким мальчиком лишь сына Никиту, скончавшегося в 1608 году.[384] О нем обычно не упоминают, перечисляя потомство Дмитрия Михайловича, но останки малыша сохранились в родовой усыпальнице Пожарских.
Из какого рода происходила первая жена князя, неизвестно даже приблизительно. Можно лишь сделать предположение, связанное с редким ее отчеством. Имя Варфоломей (Вахрамей — по-старомосковски) до крайности нехарактерно для представителей русского дворянства и аристократии той поры. Но один подходящий Варфоломей все-таки отыскивается в слабой ветви чрезвычайно размножившегося рода Бутурлиных.
Это Варфоломей Михайлович Бутурлин-Полуектов по прозвищу Варгас. На службе он стоял невысоко, известно лишь, что числился в 1550-х годах «дворовым сыном боярским» по Вязьме.[385] Для второй половины XVI века его роднит с Пожарскими одна судьба: весьма знатный человек, не имеющий крепких позиций при дворе, слабый по службе и к тому же представитель рода, на который опалился Иван IV. Трое его сыновей достигли возраста взрослости — Степан, Ефим и Андрей[386]. Вероятно, Прасковья Варфоломеевна была их младшей сестрой.
Андрей умер рано, Степан в чины не пошел, а вот Ефим Варфоломеевич Бутурлин-Полуектов — личность колоритная.
На государевой службе он — с 1560-х[387]. Прожил долгую жизнь, на исходе 1580-х служил в московских дворянах, водил полки против татар и нагайцев (1580/1581,1582,1584,1585), был на воеводстве в Пронске (1580/1581), Михайлове и Новосиле (1600/1601), а также других, менее значительных городах; в последние годы царствования Бориса Годунова возглавил целую армию на Рязанщине и снискал себе думный чин окольничего.[388] Но как минимум дважды удостаивился опалы от царя Федора Ивановича: в 1588/1589 году он сидел «у пристава», то есть под стражей, а в феврале 1597-го угодил воеводой в далекий Тобольск…[389] Зато при Василии Шуйском благоденствовал: в 1606 году царь послал его воеводой в богатый Брянск[390]. На следующий год он принял осколькое воеводство. Там его и убили повстанцы, возглавленные очередным самозванцем, — лжецаревичем Петром.
Е. В. Бутурлин-Полуектов владел поместьями в Верейском и Суздальском уездах, притом, как и Пожарские, делал вклады в Суздальский Спасо-Евфимьев монастырь.[391] Его родичи прямо соседствовали с Пожарскими по земельным владениям под Суздалем[392] — вот и повод для знакомства, а затем и для брачных планов…
Не Ефим ли Варфоломеевич оказал князю Д. М. Пожарскому протекцию при государях Борисе Федоровиче и Василии Ивановиче? Ведь именно тогда Дмитрий Михайлович стал заметен при дворе и в армии. Впрочем, это всего лишь гипотеза.[393]
Самым стойким, после Пожарского, военачальником земцев во время «Страстного восстания» 1611 года был И. М. Бутурлин. Возможно, это не простое совпадение. С родней в таких сложных обстоятельствах легче договориться о взаимодействии.
Прасковья Варфоломеевна, если она действительно происходила из Бутурлиных-Полуектовых, надолго пережила отца и братьев, а значит, ее кончина никак не отразилась на землевладельческой истории Пожарских и Бутурлиных.
Второй брак был заключен князем Пожарским с княжной Феодорой Андреевной Голицыной, дочерью стольника Андрея Ивановича Голицына. Как видно, связи с родом Голицыных тянулись в биографии Пожарского еще с 1610 года, со времен подготовки антипольского восстания в Москве и начальных шагов Первого земского ополчения. Голицыны стояли бесконечно выше Пожарских в местнической иерархии Московского царства. Если бы от этого брака родился ребенок, то он располагал бы высочайшей знатностью предков по материанской линии и славой добрых служильцев — по отцовской.
Вторая жена Дмитрия Михайловича надолго пережила своего супруга и скончалась бездетной. Она утешила Дмитрия Михайловича в последние годы его жизни, но сама осталась безутешной.
Пожарский любил ее, во всяком случае, весьма хорошо к ней относился: это видно по той заботе, которую князь выказал, обеспечивая вдовий «прожиток» Феодоры Андреевны в завещании. Ей достались обширные земельные владения — 2 села, 5 деревень, несколько пустошей; особые денежные выплаты, возложенные как обязанность на сыновей от первого брака; множество дорогой серебряной посуды; целое стадо лошадей. Помимо объемов завещанного нежное отношение князя ко второй супруге легко прочитывается во многих фразах его завещания: «Да отказываю яз по бедной своей горькой жене… в Дмитровском уезде на реке на Истре деревню Белую со крестьяны, откуды бы ей, бедной, дровишка имать».
Выходит, брак, заключенный князем во второй половине 1630-х, на пороге шестидесятилетия, значил для него много. Он сохранил энергию, мог еще ворочать большими делами, выступал в Думе, строил укрепления и даже в походы мог ходить, преодолевая слабость здоровья. Как видно, жизненной силы ему хватило и для внимательного отношения к молодой жене.
На Феодору Андреевну Дмитрий Михайлович возлагал опеку над сыном Иваном, призывая его почитать мачеху как родную мать.
Но бездетность и скорая смерть супруга, вероятно, ожесточили боярыню. Она вступила в конфликт с детьми покойного мужа из-за наследства, обвинив их в искажении духовной грамоты (завещания). Впрочем, безосновательно: подлинность грамоты скоро засвидетельствовали духовные власти.[394] Мужа Феодора Андреевна пережила на 9 лет.
Из трех сыновей Дмитрия Михайловича, вошедших в возраст зрелости, лишь один мог бы стать отцу добрым утешением, лишь один вырос в крупную величину. Петр, Федор и Иван Дмитриевичи служили, как и подобает отпрыскам знатного человека, поседевшего на государевой службе. Но высоко подняться по служебной лестнице сумел только младший из братьев. К сожалению, смерть отца он встретил несовершеннолетним отроком, и князь Пожарский не мог порадоваться успехам сына.
Итак, Петр Дмитриевич появился при дворе не позднее 1618 года: в мае он бил челом на одного местника, бесчестящего отца. Сам князь Д. М. Пожарский находился тогда далеко от Москвы, но сын постоял за его честь как надо — выиграл тяжбу. На службу шли с пятнадцати лет, стало быть, Петр Пожарский родился не позднее 1603 года. Как видно, это первые его шаги при дворе: в 1625-м и даже 1627 годах его вместе с братом Федором ставят рындами при встрече иностранных дипломатов,[395] а это служба для молодых парней. Странно, что Петр Дмитриевич так задержался на ней… Думные чины его миновали, а воеводские посты доставались редко, к тому же — второстепенные. Историк С. Ю. Шокарев разумно предположил отсутствие дара в наследнике великого полководца и государственного деятеля: «Старший сын Пожарского, Петр Дмитриевич, по-видимому, был настолько бесталанным человеком, что держался при дворе лишь благодаря влиянию отца. До 1642 г. он упоминается в дворцовых разрядах, но после кончины князя Дмитрия Михайловича и вплоть до смерти самого князя Петра в 1647 г. о нем нет никаких известий. Членом Боярской думы он так и не стал, а служил в стольниках». Впрочем, возможно, Петр Дмитриевич не проявлял особенного рвения на службе, поскольку богатства, унаследованные от отца, позволяли ему жить безбедно. Он получил по завещанию сёла, деревни, пять дорогих коней, богатые предметы столового серебра, камчатую шубу, доспехи с тремя саблями и топориком турецкой работы, а к ним в придачу — половину обширной резиденции на Сретенке, в Москве. У Петра родился сын Василий, скончавшийся во младенчестве (1620), а также дочери Анна и Евдокия.[396]
Сведения о Федоре Дмитриевиче скудны. Источники не донесли до наших дней известий о его службах, помимо стояния рындой при царе Михаиле Федоровиче, о чем уже говорилось выше, да чина стольника, выслуженного к 1626 году. Он умер молодым. По надписи на крышке саркофага точно известна дата его кончины: 27 декабря 1633 года. Отец, вероятно, любил Федора и возлагал на него добрые надежды — уходя из жизни, Дмитрий Михайлович просил похоронить его рядом с этим сыном. Троице-Сергиевой обители князь Д. М. Пожарский дал «по душе» его огромное пожертвование. Туда вошло полученное когда-то от матери село Берсенево с двумя десятками деревень и пустошей, аргамак с седлом и серебряной «уздочкой», да иноходец нагайский с седлом и двумя шотландскими пищалями (пистолетами?).[397] Федор Дмитриевич умер бездетным.
Иван Дмитриевич родился в 1628-м или 1629 году. Отец помочь ему с продвижением по службе не мог, просто не успел. Зато имел прекрасную возможность подготовить сына к служебной деятельности. Вероятно, трезво оценив уровень способностей сына Петра, Дмитрий Михайлович постарался на склоне лет по максимуму вложить знания, опыт, практические навыки в младшего отпрыска.[398] И тот — единственный из братьев Дмитриевичей — вырвал думный чин. Он стал окольничим в 1657/1658 году. Был на воеводстве (например, в Тамбове), возглавлял, как когда-то отец, Челобитенный и Московский судный приказы. Иначе говоря, сделался заметной фигурой при дворе. Правда, недолгий век достался Ивану Дмитриевичу: он умер 15 февраля 1668 года. Зато он сумел продолжить род Дмитрия Михайловича по мужской линии, а его братья — нет. У Ивана Дмитриевича помимо четырех дочерей — Анны, Аграфены, Евдокии и Мавры — родился сын Юрий по прозвищу Хромой, доживший до времен царевны Софьи.
Братья Иван и Петр Дмитриевичи унаследовали от отца родовое прозвище: обоих звали Немыми.
Дочерей князь Пожарский постарался выдать с большой выгодой для рода — за высокопоставленных вельмож, людей весьма знатных. Такое могло произойти, скорее всего, после 1613 года, когда стало ясно, что он и сам займет высокое положение при дворе. До того — при Борисе Годунове и даже при Василии Шуйском — молодой служилец захудалого рода вряд ли мог претендовать на столь удачные матримониальные комбинации для своих близких.
Старшей среди дочерей Дмитрия Михайловича была, по всей видимости, Ксения. Она вышла замуж за князя Василия Семеновича Куракина, овдовела, постриглась с именем Капитолина и рано сошла в могилу (1625). 24 января 1623 года Пожарский пожертвовал Троице-Сергиеву монастырю «лошадей и платья» на 350 руб. по князе B.C. Куракине. За этот вклад зятя погребли на земле Троицы[399]. Анастасия стала женой князя Ивана Петровича Пронского — Рюриковича столь знатного, что род его претендовал в 1613 году на создание новой династии, да проиграл Романовым. Елена сделалась супругой князя Федора Ивановича Лыкова. Ее муж приходился родичем боярину князю Борису Михайловичу Лыкову — даровитому военачальнику и давнему злому сопернику Пожарского по местническим тяжбам. Хотелось бы надеяться, что этот брак прекратил вражду, печальным образом разгоревшуюся между двумя великими полководцами своего времени.
Заботясь о двух дочерях, остававшихся живыми к тому времени, когда князь Пожарский почувствовал, что Судья небесный зовет его к Себе, а также о внучках — княжнах Авдотье Ивановне Пронской и Анне Петровне Пожарской, — он оставил в завещании наказы, обеспечивавшие их состоянием или приданым.
Безусловно, более всего Дмитрий Михайлович благоволил своему зятю Ивану Пронскому. То ли брак удался, и дочь сообщала отцу о заботливом отношении мужа, то ли родственная связь с самими Пронскими льстила самолюбию Пожарского, но он щедро одаривал этого человека, отдавая ему предпочтение перед князем Лыковым.
По женской линии род Дмитрия Михайловича продолжается до сих пор.
Что ж, ничего грязного, глупого, трагического не произошло в семейной жизни этого человека. Он сам был чист, и семья его чиста. Бог утешил его многочисленным потомством, а потомству дал силы ничем не опозорить отца. Младший из его сыновей оказался достоин родителя и за свои служебные качества был возвышен царем Алексеем Михайловичем.
Общая картина — относительное семейное благополучие.
В роду Дмитрия Михайловича было как минимум два его современника, сделавших хорошую карьеру, да и на службе проявивших себя ярко. Это князья Дмитрий Петрович Пожарский-Лопата и Роман Петрович Пожарский-Перелыга. Оба они относились к другой ветви семейства Пожарских: у Дмитрия Михайловича общий с ними прапрадед — князь Федор Данилович Пожарский. Только вождь Земского ополчения происходил из ветви, идущей от его пятого сына — Ивана Третьяка, а его родня выводила себя от второго — Федора и, стало быть, в родословном смысле стояла чуть-чуть выше Дмитрия Михайловича.
Князь Дмитрий Петрович Пожарский-Лопата воевал очень много. Для Дмитрия Михайловича этот смелый воевода стал ценным приобретением: сражаясь за Второе земское ополчение, он бил воровских казаков и удачно действовал в борьбе за Москву 1612 года. При Михаиле Федоровиче он сидел на самарском воеводстве, участвовал в кампании против атамана Заруцкого, вышел вместе с Дмитрием Михайловичем против Лисовского. Но когда тот слег и его родственник попытался самостоятельно решить стоящие перед армией боевые задачи, у него ничего не вышло. Сказалось различие в уровне воинского дарования. Однако позднее Дмитрий Петрович наносил поражения «воровским людям» и казакам, удачно воеводствовал в Твери. Историк С. Ю. Шокарев пишет о нем: «В 1615–1620 гг. князь Дмитрий Лопата находился на воеводстве в Твери и многое сделал для восстановления этого города. Он упорядочил и увеличил доходы казны, руководил строительством новых башен, мостов, пополнил крепостную артиллерию. При нем на соборной колокольне установили новый колокол в 200 пудов и часы с боем. В дальнейшем князь Дмитрий Петрович исправно нес службу — воеводствовал на Двине (1623), в Верхотурье (1625–1626), Порхове (1627) и Пскове (1628–1630)…во время псковского воеводства Пожарского обвинили в злоупотреблениях, и большинство этих обвинений впоследствии подтвердились. Однако царской опалы на князя не последовало — вероятно, проступки Пожарского мало чем отличались от обычной практики воеводской службы». В отличие от знаменитого родственника Дмитрий Петрович больше поддавался страстям: любил хорошую драку, и отвага его граничила с лихостью, стяжательствовал, ссорился с женой… Умер он в 1641 году.
Его брат Роман Петрович также вошел в число земских военачальников. Он стоял за Москву против Ходкевича, а затем получил ответственный и весьма почетный пост — воеводы суздальского. Он дрался с казаками Заруцкого в тяжелой Воронежской битве (1613). Правительство, как видно, доверяло ему. Романа Петровича ставили воеводствовать на самые угрожаемые направления — в Брянск и Вязьму. Не боялись измены с его стороны, не боялись доверить стратегически важные пункты.
Князя Дмитрия Михайловича Пожарского Бог наделил богатыми дарами: мужеством, тактическим талатном, выдающейся нравственной твердостью, большими административными способностями. Поднимаясь, этот русский аристократ, как водится, тянул за собой и весь род. Ему досталась не столь даровитая, но достойная родня. Когда надо, она поддержала Дмитрия Михайловича. Когда надо, он обеспечил ей получение крупных воеводских постов.
До Дмитрия Михайловича Пожарского род его ничем не выделялся на воинской службе. Но князь властно направил жизнь семейства на военную стезю. Именно тогда открылись воеводские дарования прочих выходцев из его рода. Именно тогда Пожарские заслужили называться родом воителей.
Гордясь своим происхождением от князей Стародубских, а через них — от владимирских, Д. М. Пожарский примешивал к родовой чести еще и честь служилую. Для русских аристократов начала XVII века она еще не сделалась естественным чувством. Далеко не каждый из них склонен был придавать значение качеству своей службы и, тем более, службы своих родственников. Ощущение собственной знатности и связанных с нею привилегий перевешивало пока мысли о «прямоте» в государственной или военной работе.
Дмитрий Михайлович был не таков. В 1634 году он подал вместе с Дмитрием Петровичем Пожарским-Лопатой челобитную на своего родича князя Федра Пожарского. Тот приобрел порочное пристрастие к пьянству, из-за чего возникла угроза серьезного упущения по службе, а значит, опалы всему семейству. Пожарские просили у царя воротить горького пьяницу из армии, стоящей под Можайском, в Москву, а затем отправить на исправление в монастырь. Это редкое чувство боязни за службу выделяет Дмитрия Михайловича из общего ряда знатных людей того времени.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.