Часть четвертая ЗАДАНИЕ ВЫПОЛНЕНО
Часть четвертая
ЗАДАНИЕ ВЫПОЛНЕНО
1
Первый «сигнал тревоги» подал Мияги.
— Я пишу портрет одного генерала Квантунской армии, — сказал он Рихарду. — Вчера генерал потребовал, чтобы я срочно закончил работу, потому что его отзывают из отпуска в Манчжоу-Го. Он намекнул, что предстоит такая же «работа», как в прошлом году на озере Хасан.
Потом позвонил Одзаки.
Они встретились в книжном магазине на Минамото-мати. Магазин был большой, с антресолями. Книги лежали на длинных полках. Рихард, как и Ходзуми, был постоянным покупателем, и на них уже не обращали здесь особого внимания.
Рихард нашел Одзаки в самом дальнем конце антресолей, у полок. Убедившись, что рядом никого нет, Ходзуми начал тихо рассказывать, листая томик стихов:
— Я позвонил вам сразу, как только вышел от принца Коноэ. Вчера вечером у него было совещание с руководящими деятелями армии. А сегодня утром он вызвал нас, группу экономических и финансовых советников, и предложил срочно произвести расчеты средств и материалов, необходимых для переброски войск в район Барги. Это на территории Манчжоу-Го, но у самой границы с Советской Россией и Монголией. Во время разговора принца по телефону я уловил названия — Буир-Нур и Халхин-Гол. Первое — озеро, второе — река, и оба — на территории Монголии. Боюсь, что готовится новая провокация.
— Для переброски какого количества войск вы должны сделать расчеты? — спросил Рихард.
— Сначала — для одного пехотного и одного кавалерийского полков, но потом — для нескольких дивизий, танковых и артиллерийских частей, нескольких авиаполков… Эти масштабы больше всего меня и тревожат.
— Очень важная информация, — задумчиво сказал Зорге. — Держите меня в курсе всех новостей, даже самых малых.
Одзаки утвердительно кивнул.
И Рихард знал: не подведет, сообщит все, что знает. А знал он теперь немало. Слава лучшего специалиста по Китаю, прекрасное образование, широкий кругозор помогли Одзаки проникнуть в святая святых японской политики. В окружении принца Коноэ, который в то время занимал пост премьер-министра, находились два университетских товарища Одзаки — Ушибо Томохико и Киси Мичидзо, очень осведомленные молодые люди, с которыми Одзаки часто обсуждал политические вопросы. Друзья встречались довольно регулярно, вначале на квартире Ушибо, а потом в ресторане отеля «Момрой». Друзья Одзаки не только были для него важными источниками информации. Он выверял на них правильность своих оценок тех или иных событий. И только после этой тщательной проверки сообщал о своих выводах Рихарду. Если же кто-либо из друзей спрашивал его совета, он, прежде чем дать ответ, просил у них основные документы «для изучения вопроса». Эти документы он часто брал домой. Вполне естественно, что Рихард вскоре узнавал их содержание.
Зорге очень ценил преданность своего друга, тщательно оберегал его от малейшей опасности. Именно по его совету Одзаки вступил в архиреакционную «Ассоциацию помощи Трону», одного участия в которой было вполне достаточно, чтобы отвести от себя всякие подозрения.
В посольстве Отта не оказалось.
— Он еще не вернулся из министерства иностранных дел, — сказала секретарша.
Зорге прошел к военному атташе.
— Как вам нравится эта новая заварушка, которую затевают японцы на Халхин-Голе? — спросил Шолль после того, как они обменялись приветствиями.
— О чем вы говорите, дорогой? — небрежно бросил Рихард.
— Как, вы не знаете?! — воскликнул майор. — Полчаса назад мне и генералу Отту сообщили…
— Что же вам сообщили?
Новости Шолля не шли дальше того, что Зорге узнал от Мияги и Одзаки.
Дома Рихард развернул на столе карту. Вот она, река Халхин-Гол. Совсем близко от границы с СССР и МНР. А вот и горный хребет Большого Хингана…
И все же то, что Зорге узнал от Мияги и Одзаки, а затем и от Шолля, не было неожиданным для Рихарда. Он еще раньше обратил внимание на то, как поспешно японцы начали строительство новой железной дороги, ведущей в этот пустынный, необжитый край, к самой границе Монголии. Была увеличена пропускная способность и ранее существовавшей дороги Харбин — Хайлар. Зачем? Одновременно с этим Япония отклонила предложение Советского правительства о заключении пакта о ненападении. Почему? Что это означает? Начало войны? Или, как летом прошлого года у озера Хасан, на высотах Заозерной, Безымянной и Пулеметной Горке — новая разведка боем прочности наших рубежей и боеспособности Красной Армии?
Для окончательных выводов сведений еще недостаточно. Но уже ясно: нападение готовится более тщательно, и масштаб его крупнее, чем в прошлом году.
Рихард снова склонился над картой. Сейчас он поставил себя на место генералов японского генштаба. Да, этот район — более выгодный плацдарм для нападения на СССР, чем приморский, у Хасана. Отсюда открывается кратчайший путь в Забайкалье. Это уже угроза всему советскому Дальнему Востоку. И все же: война или провокация? Впрочем, не исключен и другой вариант: провокация, которая в случае успеха перерастет в войну… Как бы там ни было, Москва должна знать: Халхин-Гол!
В этой же радиограмме нужно сообщить в Центр и другую важную новость, которую Рихард узнал вчера от генерала Отта: Гитлер назначил дату нападения на Польшу — 1 сентября.
2
И вот уже название неприметной монгольской речки замелькало на страницах газет всего мира. «Халхин-Гол — провокация или большая война?»
Первое нападение — в середине мая, силами двух батальонов пехоты и конницы отбито.
В конце мая восточнее Халхин-Гола сосредоточено более двух тысяч «штыков и сабель», орудия, бронемашины, самолеты. Советское правительство заявило, что, верное договору, оно будет защищать границы Монгольской Народной Республики так же, как свои собственные, — и отдало приказ о переброске в этот район войск Красной Армии. Понеся тяжелые потери, японцы вновь отошли на территорию Маньчжурии.
Еще только подтягивались к району боев новые свежие полки, а Рихард уже имел подробные планы «второй волны» — в ней должны были принять участие около сорока тысяч японских солдат, и даже «третьей волны» — наступления, которое должно было развернуться в августе силами целой армии.
Радиограммы ушли в Центр.
3
Генерал рвал и метал. За все время знакомства с Оттом Рихард никогда не видел его таким разъяренным. Он носился по кабинету, брызгал слюной и сыпал проклятьями:
— Щенки! Сопляки! Дармоеды, черт их побери! И это на них работает наша промышленность, им прислали мы лучших наших специалистов! Это им за «спасибо» поставляем мы самолеты, оружие, снаряды! Безмозглые дураки!..
Он судорожно заглотнул воздух, опустился в кресло, помассировал сердце. Зорге налил и подал ему стакан воды.
— Доведут они меня до инфаркта… Скажи, ты мог предвидеть такой крах, Рихард?
Действительно, последнее, решающее наступление японцев в районе Халхин-Гола — их «третья волна» — окончилось полной катастрофой. В начале августа главное командование сосредоточило на исходных рубежах 75-тысячную армию, более 500 орудий, около 200 танков, 350 самолетов. Казалось, на этот раз победа гарантирована — тем более что, по сведениям разведки, японской армии должны были противостоять лишь незначительные силы советских и монгольских пехотных и кавалерийских частей.
И вдруг буквально за несколько часов до сигнала к общему наступлению, на рассвете 20 августа, на передний край обороны японцев, на тылы и артиллерийские позиции обрушилась с неба целая лавина бомбардировщиков. Потом ударила тяжелая артиллерия. И началась общая атака советско-монгольских войск по всему фронту — хлынула пехота, конница, танки. В тылу высаживались авиадесантные части… Через три дня японская армия оказалась полностью окруженной, а затем пехота при поддержке авиации и танков стала расчленять японскую армию на отдельные группы, словно бы разрезая пирог на куски, и уничтожать ее по частям.
В последней секретной сводке, полученной Оттом и выведшей его из себя, сообщалось, что 31 августа японцы «оказались вынужденными» полностью очистить территорию Монголии. Большая часть Шестой армии генерала Риппо уничтожена. Потери только убитыми составили 25 тысяч человек, противник захватил 175 орудий, тысячи винтовок, десятки тысяч снарядов, миллионы патронов. Только в августовских боях императорские военно-воздушные силы потеряли свыше 200 боевых самолетов. Министерство иностранных дел уведомляло, что оно вынуждено будет просить Москву о мирном урегулировании конфликта.
— Ты можешь это объяснить, Рихард? — снова взревел Отт. — Свою «третью волну» японцы готовили втайне, но это оказалось секретом полишинеля. А вот русским удалось одурачить всех нас. Когда они подтянули к Халхин-Голу столько войск? О, черт побери!
— Стоит ли так переживать из-за этих самураев? — пожал плечами Рихард.
— «Стоит ли переживать»? — передразнил Отт. — Э, ничего ты не понимаешь, хоть и слывешь великим специалистом по Японии! Дело гораздо опаснее, чем ты думаешь, — с досадой продолжал он. — Мне наплевать на этих отправившихся на тот свет самураев и даже на наши сбитые самолеты. Я опасаюсь другого: как бы разгром на Халхин-Голе не заставил их отказаться в будущем от «большой войны» против Советов.
— За одного битого двух небитых дают, — усмехнулся Рихард. И подумал: «Отт абсолютно прав. Теперь, прежде чем вновь сунуться, они еще сто раз подумают. Им-то лучше быть небитыми».
Генерал отхлебнул воды, поморщился — и неожиданно улыбнулся:
— Хоть за Халхин-Гол нам не ожидать крестов, но единственное утешение — добрые вести из фатерланда. Помнишь, я тебе говорил, что фюрер отдаст приказ начать войну с Польшей первого сентября? Наш великий вождь пунктуален. Вот!
Он протянул Зорге бланк телеграммы с грифом: «Особо секретно. Господину послу. Только для личного ознакомления».
Из текста телеграммы следовало, что в ночь на 31 августа группа эсэсовцев, переодевшись в форму солдат польской армии, совершила нападение на радиостанцию в немецком городе Гляйвице, расположенном у самой границы с Польшей. Это «нападение» использовано фюрером как повод для объявления войны. И 1 сентября, в 4 часа 45 минут утра, вооруженные силы рейха перешли польскую границу.
— Какое сегодня число и который сейчас час? — многозначительно спросил Отт.
— Что за шутки, Эйген? — Рихард посмотрел на часы. — Сегодня — первое сентября. Двадцать три часа семнадцать минут.
— Значит, там — полдень… — Генерал сделал паузу. — Следовательно… уже семь часов тридцать две минуты как началась большая война!
Генерал любил точность и был превосходно осведомлен. Но даже он не мог в тот день знать, что 1 сентября 1939 года началась вторая мировая война.
4
В январе 1940 года «Рамзай» писал в Центр:
«Дорогой мой товарищ. Получили ваше указание остаться еще на год; как бы мы ни стремились домой, мы выполним его полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу. С благодарностью принимаю ваши приветы и пожелание в отношении отдыха. Однако, если я пойду в отпуск, это сразу сократит информацию».
5
В мае Рихард радировал:
«Само собой разумеется, что в связи с современным военным положением мы отодвигаем свои сроки возвращения домой. Еще раз заверяем вас, что сейчас не время ставить вопрос об этом».
6
«Поздравляю с великой нашей годовщиной Октябрьской революции, желаю всем нашим людям самых больших успехов в великом деле.
Рамзай. 7 ноября 1940 года».
7
Рихард озадаченно рассматривал посольский бланк. Его высокопревосходительство генерал, чрезвычайный и полномочный и пр. и пр. официально приглашал господина доктора Зорге явиться в посольство в такое-то время.
Что значит этот педантичный и высокопарный жест?..
Посол Эйген Отт был торжествен.
— Господин имперский министр фон Риббентроп утвердил мое представление. С сего дня вы назначены на должность пресс-атташе посольства Германии.
Зорге подтянулся и прищелкнул каблуками:
— Благодарю, герр генерал!.. Хайль Гитлер!
Мысль о том, чтобы сделать Зорге пресс-атташе, возникла у Отта давно — вскоре после того, как он сам весной 1938 года был назначен послом. Впрочем, хотя Отт считал, что эта счастливая и многообещающая идея возникла в его голове, подсказал ее исподволь сам Рихард. Нечего и говорить, что перспектива стать дипломатическим чиновником его вполне устраивала — благодаря официальному служебному положению он получил бы еще больший доступ к самым разнообразным материалам, стекавшимся в посольство, и еще активнее мог бы влиять на деятельность германских представителей в японской столице. Но его беспокоило, как отнесутся в Берлине к идее назначить журналиста, представителя «свободной профессии» на ответственный государственный пост? И не вызовет ли это более пристального интереса к его особе в контрразведке, гестапо и прочих учреждениях?..
Однако, кажется, все обошлось. Но возникла другая проблема. По существовавшим правилам дипломаты не имели права заниматься корреспондентской работой — тем более в неофициальных органах печати. Распрощаться с журналистикой? Но это ограничило бы свободу Рихарда. Он уже не мог бы так запросто вращаться в корреспондентском кругу, посещать пресс-центр, встречаться со своими друзьями…
— Благодарю, герр генерал! Но, боюсь вынужден буду ответить отказом на столь Любезное предложение. Душа моя отдана журналистике.
— И слава богу! Дипломату душа ни к чему! — рассмеялся своей остроте Отт. И тут же понимающе кивнул. — Я уже прозондировал почву. Постараюсь, чтобы для вас сделали исключение: ваша журналистская работа и ваши обширные связи за стенами посольства — превосходный источник информации для нас.
И, наконец-то перейдя с чопорно-официального на обычный доверительный тон, продолжил:
— Теперь, когда ты, Рихард, совсем наш, я посвящу тебя в некоторые особенности новой германской дипломатии. Фюрер дал нам установку в следующем своем гениальном высказывании… — Отт прикрыл глаза рукой и на память процитировал. — «Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и „кодексе чести“… В политике я не признаю никаких законов. Политика — это такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой меняются в зависимости от искусства игроков… Умелый посол… когда нужно, не остановится перед подлогом или шулерством».
Он открыл глаза:
— Ну, что ты скажешь?
— Это высказывание в полной мере достойно фюрера, — дипломатично ответил Зорге.
Положение, которое Рихард занимал в немецкой колонии (он ведь был руководителем местной национал-социалистской организации) не только раскрывало перед ним широкие возможности, но и налагало на него много обременительных обязанностей. Без него не обходился ни один мало-мальски важный прием в германском посольстве или Немецком клубе в Токио, различные официальные встречи, и, уж конечно, он был непременным участником «Вечеров берлинцев».
Эти вечера устраивались в помещении посольства раз или два в год для «поднятия патриотического духа». Обычно они приурочивались к приезду какого-нибудь крупного уполномоченного Гитлера или важного чиновника из германского министерства иностранных дел. Вот и теперь, отправляясь на очередной «Вечер берлинцев», Рихард знал: среди гостей будет находиться один крупный офицер гитлеровского генштаба, «специалист» по России. Накануне Отт сказал Зорге, что этот офицер ехал в Токио через территорию Советского Союза и «хорошо смотрел по сторонам». В переводе на обычный язык это могло означать только одно: во время своего длительного путешествия немец собрал какую-то разведывательную информацию. Но какую именно, Отт не сообщил. Рихард не стал у него спрашивать.
К назначенному часу в большом посольском зале для торжественных приемов собралась почти вся немецкая колония — дипломаты, коммерсанты, советники, военные сотрудники различных немецких фирм и компаний. В центре зала на массивном столе из голых досок возвышался огромный дымящийся котел. У котла, одетый в белый накрахмаленный халат и высокий поварской колпак, стоял улыбающийся Рихард и продавал традиционные баварские сосиски. Один за другим к нему подходили гости. Многие из присутствовавших были увешаны орденами и знаками отличия за безупречную службу гитлеровскому рейху. Пиво и шнапс быстро подняли общее настроение. Образовались оживленные группы. Где-то по углам уже затягивали немецкие песни.
Когда публика, наконец, насытилась и начались танцы, Рихард сбросил с себя поварской халат и сделал вид, что хочет принять участие в общем веселье. Он пригласил первую попавшуюся даму — ею оказалась Хильда, секретарь Отта. Танцуя, Рихард улыбался своей партнерше, перебрасывался с нею ничего не значащими фразами. Но делал он это почти автоматически. Его внимание было занято совершенно другим. В общем хаосе и неразберихе нужно было поскорее отыскать приезжего офицера. Рихард вальсировал круг за кругом, внимательно обводя взглядом присутствующих. Но приезжего офицера нигде не было. Куда-то запропастился и Отт.
Музыка кончилась. Рихард раскланялся с партнершей и хотел отправиться на поиски Отта, когда его окликнул майор Шолль.
— Неужели вам не надоел весь этот бедлам, Зорге? — спросил майор с обычной своей бесцеремонностью. — Кстати, вы для чего-то нужны его превосходительству. Вот вам благовидный предлог, чтобы смыться.
Рихард вопросительно поднял одну бровь.
— Вы, кажется, хватили лишнего, Шолль. У меня нет ни малейшего желания покидать эту волнующую встречу лучших представителей нашей великой нации.
Шолль оторопело взглянул на Рихарда и скрылся в толпе. Рихард еще раз оглядел зал. Человека, которого он искал, по-прежнему не было. «Значит, он у Отта», — решил Рихард и пошел к послу.
8
— А вот и доктор Зорге! Знакомьтесь!
Поджарый немец с тонким профилем, длинными, как плети, руками вскочил со стула, щелкнул каблуками:
— Полковник Шильдкнехт, офицер для особо важных поручений.
— Рихард Зорге — корреспондент «Франкфуртер цейтунг».
— Скажите, дорогой Рихард, нет ли у вас каких-нибудь срочных дел в России? — снова заговорил Отт, когда новые знакомые обменялись приветствиями.
— Мне кажется, что господин посол прекрасно осведомлен о всех заботах своих подчиненных, — ответил Рихард, скрывая свое недоумение.
— Я хотел бы надеяться на это, — самодовольно улыбнулся Отт. — Но вот господин полковник настоятельно рекомендует мне освободить вас от всего на свете и отправить в гости к русским. Он считает, что такой бесценный наблюдатель, как вы, мог бы с большой пользой провести там несколько недель и собрать интересующий вермахт материал. Как вам нравится такое предложение?
— Россия — загадочная страна, а загадки всегда будоражат воображение, — ответил Рихард. — Но боюсь, что ведомство господина полковника серьезно заблуждается, останавливая свой выбор на мне. Моя стихия — Восток. К тому же я совершенно не готов к выполнению особых поручений.
— Я ценю вашу скромность, доктор Зорге, — вмешался в разговор Шильдкнехт, — но вы явно преувеличиваете трудности. Все гораздо проще. Вот вам пример. Стоило мне один раз проехаться по Транссибирской магистрали, и я получил полное представление о ее пропускной способности. Разъезды, стрелки, станционные сооружения для опытного глаза — это настоящий клад. Теперь мы знаем об этой артерии русских абсолютно все.
— Поздравляю вас, господин полковник, — сказал Рихард. — Беда только в том, что я не создан для такой работы. Будь я на вашем месте, я наверняка проспал бы половину разъездов, не говоря уже о стрелках. Ведь ничто так не убаюкивает, как стук колес.
Громче всех рассмеялся Отт. Ему понравилась шутка Рихарда.
— Я уже говорил вам, полковник, что доктор Зорге слишком нужен здесь, в Токио, чтобы посольство могло отказаться от его услуг на какое-то продолжительное время. А уж если вам так хочется воспользоваться его услугами, то я не буду возражать, если он проинформирует вас обо всем, что касается здешних дел. Смею вас заверить, что вы получите самые точные и исчерпывающие сведения.
Полковник Шильдкнехт, казалось, только того и ждал. Один за другим посыпались вопросы. Рихард обстоятельно отвечал на них, придавая своим ответам самый что ни на есть правдоподобный вид. За долгие годы работы в Токио он уже привык к такого рода доверительным беседам. Знал он и другое: в Берлине внимательнее всего прислушивались к таким сообщениям, которые там больше всего хотели услышать. Чаще всего эти сообщения серьезно расходились с истиной, но об этом никто не догадывался. Зорге хорошо знал, что именно хотели услышать в Берлине, и поэтому многие представители германской разведки, действовавшие в Токио, считали его незаменимым человеком. Он был для них не просто источником информации. Он считался безоговорочным авторитетом, знания, опыт и осведомленность которого были предметом всеобщего восхищения. «Услугами» Зорге пользовались сразу четыре немецкие разведки. Их главари, конечно, и не подозревали, что их блестящий информатор действовал при этом с полного ведения и согласия своего Центра.
Постоянное соперничество и подозрительность, царившие среди приближенных к Гитлеру нацистских главарей, привели к тому, что многие из них старались иметь свою шпионскую агентуру как внутри Германии, так и за ее пределами. Министр иностранных дел Германии фон Риббентроп, боясь подвохов со стороны Гиммлера, Бормана и других своих «коллег», создает собственную разведку. Для этого он превращает в осведомителей почти весь персонал министерства иностранных дел. В этом ему помогает специальное доверенное лицо — старый дипломат и убежденный нацист Герман Хеньке. Хеньке подбирает надежных людей, инструктирует их. Фамилия посла Отта в его обширном досье стоит на одном из первых мест. Из Токио от Отта приходит такая информация, которая подчас вызывает неподдельный восторг Риббентропа. Иногда Отт называет источник своей осведомленности: «заслуживающий полного доверия господин Зорге». Опираясь на информацию Рихарда, фон Риббентроп поражает фюрера своей прекрасной осведомленностью в дальневосточных делах.
Но сбором внешнеполитической информации занимаются по меньшей мере еще три ведомства. Одно из них, так называемую «Организацию зарубежных немцев» — АО, возглавляет гаулейтер Боле. Боле обслуживает Мартина Бормана и лично Гитлера. И вот, отыскивая надежные источники информации в Токио, агенты Боле натыкаются все на того же «надежного человека» — Рихарда Зорге.
К Зорге приходят в конце концов и сотрудники гиммлеровского шпионского центра — представители гестапо и СД. Гестаповским гнездом в Токио руководит полковник Мейзингер. Он занимает в посольстве официальный пост — атташе полиции. Мейзингер — матерый нацистский волк, снискавший даже в среде своих единомышленников дурную славу палача и человеконенавистника. Когда кончится вторая мировая война, этот зверь в человечьем обличье будет казнен по приговору суда народов за свои чудовищные преступления в Варшаве, где он лично убивал ни в чем не повинных детей и женщин. Но пока что Мейзингер из кожи лезет вон, чтобы оказаться на дружеской ноге с влиятельным и осведомленным корреспондентом «Франкфуртер цейтунг». Он всецело доверяет Зорге, ищет в нем единомышленника. Зорге искусно играет свою роль. Мейзингера интересуют сведения о крупных политических деятелях Японии, их слабостях, пороках, подробности их интимной жизни. Рихард «идет ему навстречу». Он дает весьма нелестные характеристики многим японским милитаристам, на которых, по его сведениям, намерены были сделать ставку в Берлине.
Вполне естественно, что информация, поступавшая по всем этим различным каналам в Германию, изобилует противоречиями. Окружение Гитлера расходится в оценках политики и намерений Японии. Среди руководителей нацистских ведомств то и дело вспыхивают раздоры и распри из-за ошибок и просчетов в дальневосточной стратегии.
Но «надежный человек» Рихард Зорге не только путал карты фашистских стратегов. Каждую встречу с представителями военной, дипломатической или гестаповской разведки он использовал для того, чтобы узнать от них побольше о планах нацистов.
Он не изменил себе и на этот раз. Подробно отвечая на все вопросы, интересовавшие полковника Шильдкнехта, Рихард незаметно для собеседника взымал с него «дань» за свои услуги. Полковник был профессиональным разведчиком и не отличался чрезмерной словоохотливостью. Он говорил скупо, стараясь придать особый вес каждой своей фразе. И лишь в конце их беседы сообщил весть, от которой у Рихарда все похолодело:
— В Берлине заканчивается разработка детального плана нападения на Россию.
Рихард призвал на помощь все свое самообладание. Вот она, одна из тех минут, когда от разведчика требуется величайшее искусство скрыть свои истинные чувства, не выдать огромного внутреннего волнения. Как проглотить этот подступивший к горлу комок, если прямо в упор на тебя смотрят внимательные глаза врага? А ведь у него надо еще и выведать побольше об этих страшных планах.
— Так, значит, вы уговаривали господина посла отправить меня к русским в каске и с ранцем за плечами? — как можно более непринужденно спросил Рихард.
— О нет! — Полковник отхлебнул из рюмки глоток коньяку. — В вашем распоряжении был бы вполне достаточный срок, чтобы застать там еще мирное время. Пока что у нас есть дело в Европе. А воевать на два фронта вряд ли фюрер захочет. Подобные эксперименты слишком дорого обходились нам в прошлом.
«Вечер берлинцев» все еще продолжался, но Рихарду не хотелось возвращаться в зал. Он был слишком взволнован: война стоит у порога его дома. Пройдет какое-то время, и фашистские бомбы полетят на головы ничего не подозревающих людей, на мирные города и деревни. И сейчас, может быть, он единственный советский человек, который знает о надвигающейся катастрофе. Скорее, как можно скорее предупредить товарищей, поднять тревогу, забить во все колокола! Пусть знают в Москве: враг готовится к смертельному прыжку.
Рихард ускорил шаги. Хорошо бы разыскать Клаузена: быть может, он все еще там, в зале. Но в зале Клаузена не оказалось. Пройти в сад, поискать его там решает Рихард и тут же слышит, как его окликают сразу несколько голосов. Подвыпившие сотрудники посольства требуют, чтобы он обязательно чокнулся с ними в честь «народного единения». Все подходят к стойке, поднимают бокалы. Рихард почти автоматически произносит несколько высокопарных фраз.
Вино выпито.
Кто-то лезет к нему целоваться.
Наконец Рихард в саду. На листок блокнота ложится текст шифровки.
— Дорогой Рихард, неужели вы не можете забыть о работе даже в такой вечер?
Чей это голос?
Рихард поднял глаза: Хильда?
— Я охочусь за вами целый вечер. Но вы просто неуловимы. То уединяетесь с шефом. Теперь решили заняться какой-то писаниной. Прошу вас, уделите несколько минут женщине, которая, может быть, всю жизнь ждала этого мгновенья.
«И эта напилась», — подумал Рихард.
— С удовольствием, дорогая Хильда…
Он хотел сказать, что было бы лучше, если бы они поговорили в другой раз, но промолчал. С Хильдой творилось что-то неладное. Такой он ее еще никогда не видел. Глаза округлились, лицо побледнело. На крепко сжатых губах блуждала безумная улыбка.
— Что с вами, — спросил Рихард, — случилось что-нибудь?
Хильда молчала. Ее бил нервный озноб.
— Что произошло? — Рихард взял ее за руку.
Хильда рванулась к нему, зашептала:
— Только не презирайте меня, Рихард… Я сошла с ума… Это ужасно, но у меня больше нет сил. Я не могу молчать…
«Этого еще не хватало!» — подумал Рихард, пытаясь отстранить ее от себя.
Словно прочтя его мысли, она отпрянула, выпрямилась и глядя прямо в его глаза твердо произнесла:
— Я люблю вас, Рихард. И это ужасно. Я готова понести любое наказание за свою слабость.
— Но за что же вас наказывать? — искренне удивился Рихард. — Разве вы в чем-то провинились?
— Да! Я виновата перед фюрером, перед национал-социалистской партией, перед великой Германией. Я — плохая немка, Рихард, — в ее голосе звучал металл. — Я не оправдала доверия. Я поклялась, что все мои чувства и помыслы будут принадлежать только фюреру и службе, на которую он послал меня. Я не должна была думать ни о чем другом. Но я нарушила свою клятву. Дала волю низменным чувствам. Превратилась в дрянь, в тряпку.
— Перестаньте, Хильда, — воскликнул Рихард. — Мне неприятно это самоистязание.
— Нет, ради бога, — запротестовала она. — Вы должны выслушать меня до конца. Вы должны знать, как низко я пала.
— Будем считать, что вы мне ничего не говорили, — мягко сказал Рихард и повернулся, чтобы уйти.
Хильда схватила его за рукав.
— Я понимаю, что заслужила ваше презрение. Я не должна была признаваться вам. Но я не выдержала. Нарушила свой обет. Я гадкая, слабая женщина. Но у меня хватит сил, выслушать ваш приговор. Говорите же.
— По-моему, лучше всего вам немедленно отправиться домой и хорошо выспаться, — попытался улыбнуться Рихард.
— Я не нуждаюсь в вашем снисхождении, — сверкнула глазами Хильда. — Я знаю, что виновата, и готова платить.
«Безумная, жалкая фанатичка! Разве можно придумать более страшную казнь, чем та, на которую обрекли тебя твои духовные наставники», — Рихард окинул ее негодующим взглядом.
— Немедленно идите домой, Хильда, — почти крикнул он, потом тихо добавил. — Я обещаю придумать для вас достойное наказание.
Хильда ушла. И мысли Рихарда снова вернулись к тому, что он услышал в кабинете посла.
9
Донесение Зорге от 11 апреля 1941 года:
«Представитель генерального штаба в Токио заявил, что сразу после окончания войны в Европе начнется война против Советского Союза.
Рамзай».
10
Телеграмма от 2 мая 1941 года:
«Гитлер решительно настроен начать войну и разгромить СССР, чтобы использовать Европейскую часть Союза в качестве сырьевой и зерновой базы. Критические сроки возможного начала войны:
а) завершение разгрома Югославии,
б) окончание сева,
в) окончание переговоров Германии и Турции.
Решение о начале войны будет принято Гитлером в мае…
Рамзай».
11
— Покой, и только покой! Никаких движений. Все это очень серьезно. Гораздо серьезнее, чем может показаться.
Рихард недоуменно посмотрел на посольского врача.
— И даже не пытайтесь ничего возражать. С сердцем шутки плохи.
Доктор поднялся, бережно спрятал секундомер в жилетный карман.
— Я, конечно, понимаю, что при вашем образе жизни, господин пресс-атташе, лежать в постели — невероятная мука. И все же придется потерпеть.
Рихард откинулся на подушку и закрыл глаза. Этой беды он совсем не ждал. И нужно же было, чтобы она свалилась на него именно теперь, когда он должен работать с двойным напряжением!..
Он вспомнил чьи-то случайно услышанные слова: сердце здорово до тех пор, пока ты не чувствуешь, что оно у тебя есть. Теперь Рихард чувствовал свое сердце. Мягкий, болезненный комок сокращался неровно, вяло. И каждый удар отдавался во всем теле тупой, ноющей болью.
Доктор ушел. После него в комнате остался едва уловимый запах лекарств и несколько бумажек на низеньком столике возле тахты.
Рихард стал читать латинские слова на рецептах: «кофеин», «адреналин», «нитроглицерин».
Нитроглицерин! Нитроглицерин!
Это же взрыв. Война. Война, которая может начаться в любой момент.
Порывистым движением Рихард сбросил с себя покрывало. Нет, сейчас он не может болеть. Просто не имеет права!
Накануне вечером в саду посольства Рихард видел двух дипломатических курьеров. Значит, пришла новая почта. Мог ли он остаться равнодушным к содержимому опечатанных красным сургучом плотных брезентовых мешков, которые привезли из Берлина эти белобрысые громилы? Быть может, в них находились ответы на мучившие его загадки. Быть может, он уже сегодня сумеет узнать дату начала гитлеровского вторжения в СССР.
Рихард стал быстро одеваться. Каждое резкое движение рождало новые приступы боли. Тысячи маленьких острых иголок впились в грудь, раздирали все тело. Кружилась голова. Ноги подкашивались и дрожали. Да, это была расплата за многолетний титанический труд, расплата за непрекращающееся напряжение всех духовных и физических сил.
Почти восемь лет он ни на минуту не знал покоя, не давал себе передышки. Восемь лет изнуряющей работы… Рихард знал: он не имеет права уставать.
Несколько месяцев назад он написал в Центр: «Я уже сообщал вам, что до тех пор, пока продолжается европейская война, останусь на посту… Мне, между делом, стукнуло 45 лет, и уже 11 лет, как я на этой работе. Пора мне осесть, покончить с кочевым образом жизни и использовать тот огромный опыт, который накоплен. Прошу вас не забывать, что живу здесь безвыездно и в отличие от других „порядочных“ иностранцев не отправляюсь каждые три-четыре года на отдых. Этот факт может казаться подозрительным.
Остаемся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее всегда ваши верные товарищи и сотрудники».
Невероятным усилием воли Зорге научился заглушать в себе щемящую тоску по дому, Родине, близким, друзьям.
Боле подчинялся разум. Здоровье подчиняться отказывалось. Оно требовало передышки, паузы, хотя бы короткого расслабления. Вчера вечером прозвучал первый звонок — сердечный приступ. Круги в глазах, непривычная слабость. Требование врача звучало веско и убедительно. Ему следовало подчиниться. И все же Зорге пойдет сейчас в посольство.
— Входи, входи, дорогой Рихард, — поднялся ему навстречу Отт. — А я уже собрался навестить тебя. Мне передали, что ты болен.
— Пустяки, — улыбнулся Зорге, садясь в кресло. — Думаю, что все обойдется. Просто нужно бросить курить.
— Боюсь, дорогой мой, ты выбрал не самое лучшее время для этого, — многозначительно проговорил Отт.
Посол выдержал паузу и продолжал:
— Дело в том, дорогой Рихард, что пройдет еще несколько месяцев, и мы с тобой станем получать не эту вот дрянь, — Отт презрительно кивнул на пачку немецких сигарет, лежавшую на столе, — а знаменитые русские табаки. Они, кажется, выращивают их в Крыму. Прекрасный, ароматичный, душистый лист, равного которому трудно найти.
— И когда же все это начнется? — меланхолично спросил Зорге, догадываясь, к чему клонит Отт.
— Точную дату назвать не могу. Но знаю — где-то в июне.
Отт взглянул на часы. До обеденного перерыва в посольстве оставалось около десяти минут. Неторопливой походкой он направился в другой конец кабинета. Там в стене за портьерой, рядом с портретом Гитлера, был замурован сейф.
Отт достал из кармана ключи на позолоченной цепочке, установил наборный механизм и повернул рукоятку. Массивная дверь плавно отошла. Посол вынул несколько папок с бумагами и подал их Рихарду.
— Посмотри, пожалуйста, эти бумаги, Рихард, там есть кое-что любопытное и для нас с тобой.
— Опять требуют какой-нибудь доклад? — спросил Зорге.
— Черт возьми! — Отт всплеснул руками. — У тебя просто дьявольская проницательность. Я очень рад, что ты так быстро поправился. Иначе мне пришлось бы очень туго. Предстоит написать целый трактат о внутреннем положении Японии. Ты сам понимаешь, насколько им важно знать перед началом Восточного похода, что у нас тут творится.
Отт снова взглянул на часы. Стрелка приближалась к двум.
— Извини, Рихард, но мне пора.
Зорге сделал вид, что не расслышал этих слов. Он весь ушел в чтение секретных документов рейха. Отт вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Разве мог он подозревать, каких усилий стоило Рихарду скрыть свое волнение перед его уходом!
В папках, переданных Зорге послом, содержались важнейшие сведения о подготовке наступления гитлеровцев на Советский Союз. Рихард лихорадочно перебирал тонкие листы бумаги с колонками цифр. Кое-что он старался тут же запомнить. Но все запомнить было практически невозможно. Стоило лишь перепутать некоторые цифры, данные, и ценнейшая информация, помимо воли Рихарда, могла дезориентировать Центр.
Подождать еще несколько дней и вновь перечитать эти документы?
Но Зорге понимал: каждый час промедления мог обернуться потерей тысяч жизней в будущей войне. Кроме того, не было никакой гарантии в том, что он увидит документы еще раз.
Рихард взглянул на большие часы, стоявшие в углу кабинета. Отт отправился на обед и мог отсутствовать еще минут двадцать пять — тридцать. Как и большинство немецких чиновников, посол отличался крайней пунктуальностью и, как правило, не нарушал раз навсегда заведенного распорядка дня.
Зорге принимает решение.
Содержимое секретных папок ложится на письменный стол. В руках Рихарда — миниатюрная фотокамера, которую он часто берет с собой, отправляясь к послу. Жадно ловя любой шорох, доносящийся из прихожей, разведчик нажимает на спуск затвора. Главное — скорость. Быстрее, еще быстрее! Больное сердце бешено стучит. Отснято полтора десятка кадров.
Самые важные документы — на пленке…
Несчастный случай может произойти любую секунду: кто-то ошибется дверью, ненароком заглянет в кабинет… Раньше времени вернется Отт. Его секретарша…
Один глаз — на дверь, другой — в окошечко видоискателя. Бешено стучит в висках…
Когда Отт вошел в кабинет, Зорге сидел в глубоком кожаном кресле, там, где оставил его посол. Аккуратно сложенные папки лежали на столе. И казалось, ничто не говорило о минутах нечеловеческого напряжения, которые только что пережил Зорге. Разве что эта неестественная бледность Рихарда. И Отт заметил ее.
— Мне сдается, Рихард, что тебе все же надо отдохнуть, — проговорил он, кладя руку на плечо Зорге.
Рихард как бы нехотя поднялся.
— Если ничего не случится, я буду вечером, как обычно, — сказал он, прощаясь.
Отт проводил его до дверей. Из окна своего кабинета он видел, как Рихард медленно пересек сад, утопавший в белой кипени цветущей сакуры. Рихард глубоко вдыхал терпкий аромат, словно бальзам разливавшийся по всему телу. Сердце постепенно успокаивалось.
Дома Зорге позвонил Вукеличу. Бранко явился ровно через пятнадцать минут.
Рихард передал ему пленки и продиктовал короткое сообщение в Центр:
— Телеграмму Клаузен должен отправить немедленно. Пленки вручишь связнику. Он будет здесь через неделю. Запомни: ресторан «Ямато», три часа дня.
Вечером того же дня в эфир полетела телеграмма: «Против СССР будет сосредоточено 9 армий, 150 дивизий.
Рамзай».
12
Бранко пришел в ресторан около трех часов дня. Сел за свободный столик возле стойки. Заказал красного вина.
Ресторанчик был небольшой, но изысканный. Он славился своей кухней, и европейцы бывали здесь довольно частыми гостями.
Официант поставил перед ним стеклянный графин с широким горлышком. Налил вино в рюмку. В запасе у Бранко было еще минут десять. Он вынул из кармана газету, пробежал заголовки. Потом, потянувшись за рюмкой, легонько налег грудью на край стола. Убедился: все в порядке, пакет с пленками по-прежнему покоился в правом внутреннем кармане пиджака.
Бранко хорошо знал, что должно было произойти дальше, в следующие четверть часа. Ровно в три в ресторан войдет еще один посетитель — европеец. Скорее всего это будет молодой человек лет двадцати пяти — двадцати шести. Он подойдет к стойке, достанет длинную гаванскую сигару с золотым ободком и будет держать ее в правой руке, не зажигая. В ответ на этот знак Бранко набьет табаком свою трубку и попытается раскурить ее. Но табак, видимо, — отсырел, трубка не горит. Тогда вошедший откусит кончик своей дорогой сигары и зажжет спичку. После нескольких затяжек загорается, наконец, и трубка Бранко. В воздухе повисает гирлянда сизых колец. Лицо незнакомца выражает явное недовольство. Скорее всего ему не нравится предлагаемый выбор блюд. Он поворачивается и уходит прочь. Бранко допивает вино и тоже выходит на улицу. Он видит, как «недовольный» посетитель направляется к ближайшему скверу. Бранко следует за ним на некотором расстоянии. На одной из пустынных аллей он поравняется с незнакомцем и услышит от него всего одну фразу: «Привет от Мэри». Сам ответит: «Поклон от Густава», Через мгновение они разойдутся, успев передать друг другу по небольшому, аккуратному свертку. Разойдутся, чтобы не встретиться больше никогда…
Бранко взглянул на часы — и не поверил своим глазам. Было пять минут четвертого, никто не приходил.
Странно! Точность для подобных встреч непререкаемый, абсолютный закон. Они были расписаны буквально по секундам. Все оговаривалось заранее: дата, место, время. Связник, который не появлялся по своей вине в назначенный час, совершал тягчайший проступок. Бранко знал по своему опыту, что такого никогда еще не было. Оставалось предположить, что произошло нечто непредвиденное.
«Подожди, не торопись с выводами, — успокаивал себя Бранко. — Внимательно следи за дверью. Смотри! Вот он, твой долгожданный, идет как ни в чем не бывало».
В зал действительно вошел какой-то человек. Но вместо того, чтобы остановиться у стойки и вынуть дорогую сигару, пришелец плюхнулся на первый попавшийся стул и потребовал дать ему «чего-нибудь холодного».
Потом пришло еще несколько человек. Но ни один из них не подал условного сигнала. Ждать дальше становилось бессмысленным. Бранко допил вино, вышел на улицу.
«Неужели связник провалился? — сверлило в мозгу. — Неужели пропадут результаты напряженного многодневного труда всей группы?»
Бранко позвонил Рихарду:
— Битый час ходил по магазинам, но твоих любимых сигар нигде нет.
Рихард все понял, усмехнулся:
— Ничего страшного, Бранко, большое спасибо за заботу. Что-нибудь придумаем.
Бранко вышел из кабинки, восхищаясь выдержкой своего друга: «Сколько поставлено на карту, а он и глазом не моргнул».
Звонок Бранко действительно не расстроил Рихарда. Накануне из Центра сообщили: встреча со связником отменяется, тот задерживается в Гонконге. Эта телеграмма была получена, когда Вукелича уже нельзя было предупредить. Он на несколько дней уезжал из Токио по делам своего агентства.
Рихарда одолевали сейчас другие заботы. Связник из Центра задерживается. Когда он появится, неизвестно. Если же собранную информацию не отправить в ближайшие дни, многое из того, что удалось узнать с таким трудом, устареет, потеряет актуальность. Значит, нужно искать возможность самим переправить почту в Центр. Для этого кто-то должен поехать к своим людям в Шанхай или в Гонконг. Но кто? Все члены группы слишком нужны здесь. Каждый день может измениться обстановка, возникнут новые задачи. К тому же после расширения войны в Индокитае японцы почти полностью запретили короткие выезды иностранцев за пределы страны. И без того трудная задача еще более осложнялась. Где же выход?
Зорге в тысячный раз задал себе этот вопрос, но ответа не находил. Конечно, какую-то часть информации можно передать по радио. Но сообщить обо всем было практически невозможно. Клаузену пришлось бы сутками не выключать передатчик. Нет, это не выход. Спасти положение может только курьер.
Снова раздался звонок. Рихард с ненавистью взглянул на телефон: проклятый аппарат отвлекал его, мешал думать. Мог ли он предполагать, что это был сигнал самой судьбы?
В трубке звучал голос Хильды, секретарши посла:
— Дорогой Рихард, я срочно возвращаюсь в Берлин. На это у меня веские причины. Я сообщила о своем решении послу и Мейзингеру. Они согласились. Завтра вечером я улетаю в Гонконг. Оттуда пароходом — в Германию… Если хотите, можете проводить меня до аэродрома.
У Рихарда уже созрел дерзкий план.
— Непременно, дорогая Хильда! — воскликнул Рихард. — Надеюсь, вы не откажетесь сделать для меня маленькую любезность. Я хотел бы передать с вами крохотную безделушку для своего друга в Гонконге. Он встретит вас прямо у самолета.
Хильда с радостью согласилась.
Остальное не представляло особых трудностей. На аэродроме Рихард передал Хильде деревянную фигурку Будды. Накануне Клаузен аккуратно вырезал в ней вместительное дупло. Вложил в него пленку. Тщательно заделал. Рихард ахнул: «Ювелирная работа! Хоть в микроскоп смотри — не подкопаешься!..»
— Убежден, дорогая Хильда, что вы с удовольствием познакомитесь с моим гонконгским приятелем. Я уже отправил телеграмму. Он будет ждать вас с нетерпением.
И Рихард не лгал. Его посыльную в Гонконге ждал самый радушный прием.
13
15 мая 1941 года Зорге радировал в Центр: «Нападение Германии произойдет 20–22 июня, Рамзай».
14
Донесение от 15 июня 1941 года: «Нападение произойдет на широком фронте на рассвете 22 июня. Рамзай».
15
«Выражаем наши лучшие пожелания на трудные времена. Мы все здесь будем упорно выполнять нашу работу. Рамзай. 26 июня 1941 года».
16
Отт стоял возле большой карты Европы, утыканной флажками, радостно потирал руки.
— Дела идут как по маслу! Ты только взгляни, — он сделал широкий жест, — Литва, Латвия, Западная Украина, Белоруссия — я все за каких-нибудь две недели! Если мы сохраним такой темп, через месяц-полтора падет Москва. Представляешь, какое это будет эффектное зрелище: на кремлевских стенах — полотнища со свастикой! Безукоризненные ряды войск замерли в ожидании появления фюрера. Он выезжает на белом коне, окруженный пышной свитой. Гремят барабаны, звучат фанфары. Делегация русских патриотов вручает Гитлеру ключи от поверженной столицы. А?
— Да, у вас, господин посол, блестящее воображение, — сделав над собой усилие, сказал Рихард. — Я вам просто завидую.
Отт расплылся в самодовольной улыбке.
— По случаю такой победы нам тоже кое-что перепадет, — продолжал он развивать свою мысль. — Я бы, например, с удовольствием прикрепил на твою грудь, дорогой Рихард, рыцарский крест первой степени с дубовыми листьями. А почему бы и нет, черт возьми! Мы с тобой в конце концов тоже не сидели здесь сложа руки.
Рихард знал, что имел в виду Отт: на днях в Японии объявлена всеобщая мобилизация. Сообщение о ней вызвало такую радость в Берлине, что Риббентроп лично поздравил посла с блестящим дипломатическим успехом.
Дело в том, что до последнего времени немцы ничего не знали о ближайших планах своего дальневосточного союзника. Они всячески толкали Японию на войну с Советским Союзом, но из Токио каждый раз поступали уклончивые ответы. Немцам приходилось довольствоваться лишь отдельными слухами, которые еще ни о чем не говорили.
Отт ходил мрачнее тучи. Он не мог сообщить в Берлин ничего определенного. И лишь после того как стало известно о мобилизации, посол воспрянул духом. Он принял это сообщение за верный признак того, что Япония решилась, наконец, включиться в войну против Советского Союза.