ПОЛКОВНИК

ПОЛКОВНИК

Поражение Брэддока имело как минимум два существенных последствия: во-первых, вера в непобедимость английских войск оказалась сильно поколеблена, а во-вторых, Западная Виргиния осталась беззащитна перед набегами индейцев в долину Шенандоа. Потоки беженцев потекли через Голубой хребет в города. К середине августа 1755 года Законодательное собрание в Уильямсберге проголосовало за выделение 40 тысяч фунтов на защиту колонии от индейской угрозы. Кто же возглавит восстановленный Виргинский полк? Разумеется, Джордж Вашингтон.

Этому назначению воспротивился один-единственный человек — Мэри Болл-Вашингтон. На ее возмущенные упреки сын ответил кратким письмом: «Милостивая государыня! Если в моей власти будет избежать того, чтобы снова отправиться в Огайо, я так и сделаю. Но если страна единогласно возложит на меня командование и предложит такие условия, против которых мне будет нечего возразить, отказаться будет бесчестным, и мой отказ должен был бы привести Вас в большее смущение, нежели мое почетное производство в командующие». В тот же день вице-губернатор Динвидди предложил Вашингтону не только чин полковника, но и командование всеми военными силами Виргинии. Зная себе цену, Джордж напористо потребовал предоставить ему более широкие полномочия: назначать полевых офицеров, набирать солдат — и плюс к тому жалованье в 100 фунтов в год. Вместе с тем, наученный опытом, он знал, что чем больше власть, тем больше ответственность, и вовсе не горел желанием взвалить всё это тяжкое бремя на свои плечи: согласие стать главнокомандующим он дал только 31 августа, по прошествии двух недель.

Джордж Вашингтон открыл счет в Лондоне у торговца по имени Ричард Вашингтон (ошибочно полагая, что они состоят в дальнем родстве) и заказал себе новый мундир и дорогие аксессуары: кружевные манжеты, шелковые чулки и ало-золотой темляк. Для покрытия расходов он отправил в метрополию три бочки табака с просьбой открыть ему кредит, если этого не хватит. Как он всё-таки был наивен…

Достойному командиру — достойная свита. Вашингтон разработал форму для своих офицеров, категорично объявив, что они все должны облачиться в синие мундиры с красными обшлагами и кантом поверх алых камзолов, отделанных серебряным галуном, и раздобыть себе шляпы модного фасона, тоже с серебряными галунами. Для своих слуг он выписал из Лондона две красивые ливреи, похожие на офицерские мундиры, с родовым гербом: «в серебряном поле два пояса, сопровождаемые в главе тремя красными молеттами (пятиконечными звездами с отверстиями в цвет поля. — Е. Г.)».

Задачей Виргинского полка было охранять границу протяженностью в 350 миль (563,27 километра) от «жестоких набегов коварного и дикого врага». Командир полка получил под свое начало полсотни «ленивых» офицеров и несколько сотен «кичливых» солдат. Вашингтон должен был заниматься всем — от строительства казарм до улаживания проблем с выплатой жалованья, при этом не забывая о тщательном планировании военных операций. Он пообещал сам себе превратить рекрутов-колонистов в умелых и вышколенных солдат, которые не уступят англичанам. Работал он и над собой, штудируя «Трактат о военном искусстве» Хамфри Блэнда — популярный в британской армии учебник.

Но прошло всего два месяца в форте Динвидди на западной границе, и Вашингтон, доведенный до отчаяния, готов был рвать на себе волосы и грозил подать в отставку. Каждую лошадь для нужд армии приходилось отбирать силой. Законодательная власть освободила частных собственников от военной повинности, и в рекруты можно было набирать лишь бедняков — голытьбу и пьяниц. Рекрутчики вынуждены были прибегать к крайним методам, силой ставя пригодных к службе мужчин под ружье (новобранцев сажали под замок и даже подвергали пыткам). Одному из таких офицеров Вашингтон дал суровую отповедь, но к тому времени сам он уже превратился в жупел для местного населения. Узнав, что колонисты, чтобы избавиться от призыва, хотят «вышибить ему мозги», Вашингтон решил, что не отступит, даже если они приведут свою угрозу в исполнение. Но слова словами, а когда один капитан сообщил ему, что вопреки правилам рекрутского набора в его роте оказались два негра и два мулата, полковник махнул рукой и разрешил оставить их в резерве.

Новобранцы массово дезертировали, прихватывая с собой казенную одежду и оружие. Вашингтон был вынужден признать, что единственный способ положить этому конец — наказывать пойманных так, чтобы другим «неповадно было». Пойманных дезертиров заковывали в цепи, сажали в «темную комнату» и нещадно пороли. В октябре 1755 года главнокомандующий и губернатор пробили через Законодательное собрание Виргинии закон о смертной казни за мятеж, дезертирство и неповиновение. «Милосердие не оказывает желаемого воздействия, а напротив, поощряет их к подлым поступкам», — писал Вашингтон Динвидди.

Дисциплина — душа армии, это мог подтвердить любой британский офицер, а в мире не было армии лучше британской. Виргинским колонистам, привыкшим проводить свободное время в игорных притонах, «веселых домах» и питейных заведениях, плетью внушали высокие моральные устои. Безобразные картины в форте Несессити запали глубоко в душу молодому полковнику; вид пьяного солдата приводил его в ярость; любому военному, захваченному в Винчестерской пивной с кружкой джина в руке, всыпали 50 «горячих». Кроме того, Вашингтон не терпел богохульства, сквернословам на первый раз полагалось 25 плетей, а на второй — значительно больше. На помощь Вашингтон призвал полковых капелланов, чтобы воздействовать на заблудших овец силой убеждения.

Не менее важна была сила примера. Если рыба гниет с головы, то и оздоровление надо начинать оттуда же. Каков поп, таков и приход, и Вашингтон был не менее требователен к своим офицерам. В нем заговорили материнские гены: он был очень скуп на похвалу, полагая, что офицеры, хорошо исполняющие свой долг, вовсе не нуждаются в поощрении. Если же с его обычно крепко сжатых губ срывалось одобрительное слово, как правило, оно было обращено ко всему полку, а не к отдельным отличившимся. Зато у него не было любимчиков, и это все оценили. «Наш полковник — образец стойкости в опасности и лишениях; своим непринужденным и учтивым обхождением он завоевал не только уважение, но и любовь офицеров и солдат», — писал один офицер. Однако завоевать любовь подчиненных Вашингтон не стремился, ему было вполне достаточно уважения. Никакой фамильярности! Не обладая «почтенным» возрастом и опытностью, он держал дистанцию с подчиненными.

Но молодая кровь бурлила, полковник рвался в бой. Поход на форт Дюкен покончит с индейскими набегами, уверял он законодателей; однако те настаивали на обороне и создании цепи укрепленных пунктов на границе. В результате ему приходилось постоянно отбиваться от налетов небольших отрядов, которым не было конца. Между тем британское правительство перенесло основные боевые действия в Канаду; в долине Огайо шли бои местного значения.

Как раз в этот момент пришло время выборов в палату горожан. Друзья Вашингтона внесли его кандидатуру в последний момент, даже не предупредив его (но он же когда-то просил брата Джека прозондировать почву на этот счет). Принадлежавшая Вашингтону плантация Булскин наряду с Винчестером, где он находился в данный момент, входила в графство Фредерик, поэтому его кандидатуру утвердили. Правда, молодой полковник был там крайне непопулярен из-за своей строгости и непримиримости.

В те времена кандидатам не полагалось самим вести предвыборную кампанию (чтобы не выказывать слишком большой заинтересованности в получении властных полномочий) — этим занимались доверенные лица. Тайного голосования тоже не было; каждый выборщик выходил вперед и говорил, за кого отдает свой голос, а секретарь, сидевший за столом, записывал. Правда, арендаторам с правом голоса приходилось высказываться под пристальным взглядом землевладельцев, сидевших тут же и тоже делавших для себя пометки… Выборы в Винчестере состоялись 10 декабря 1755 года; Хью Вест получил 271 голос, Томас Сверинген — 270, Джордж Вашингтон — 40… Назвав это неудачей, а не поражением, он сохранил на память протокол голосования, поклявшись себе не повторять ошибок и в следующий раз добиться лучшего результата.

Джордж поехал в графство Фэрфакс, где тоже проходили выборы и одним из кандидатов был Джордж Уильям Фэрфакс. Прекрасный предлог, чтобы увидеться с Салли… Здесь уже можно было отринуть беспристрастность: отстаивая интересы друга, Вашингтон сцепился с неким Уильямом Пейном, поддерживавшим его соперника. Спорщикам не хватило слов, и Пейн ударил оппонента тростью, да так, что сбил с ног. Тот вскочил с перекошенным лицом, кинулся на обидчика; его схватили за руки и удержали. По негласным законам того времени Пейн должен был получить «картель», то есть вызов на поединок, но… Вашингтон прислал ему извинения. Он считал дуэли глупостью.

…После досадной неудачи на выборах его ждало новое огорчение: в форт Камберленд прибыл некто Джон Дагворти, капитан колониальных войск из Мэриленда. Он был ниже чином, но обладал королевским патентом, а потому осмелился не подчиняться полковнику Вашингтону! Тот немедленно написал Динвидди и снова пригрозил подать в отставку, если ему, в довершение всего, придется еще и исполнять приказы какого-то Дагворти. Динвидди обратился к губернатору Массачусетса Уильяму Ширли, назначенному вместо Брэддока главнокомандующим британскими силами в Северной Америке. Кстати, Вашингтон добивался, чтобы Ширли включил Виргинский полк в состав регулярной британской армии, положив конец этой ступенчатой системе чинов, бывшей для него столь унизительной. Динвидди разрешил ему съездить в Бостон и лично встретиться с Ширли.

В феврале 1756 года 24-летний полковник в синем мундире с иголочки, сопровождаемый двумя адъютантами и двумя рабами в ливреях, сшитых на заказ в Лондоне, впервые отправился на север.

Филадельфия! «Мирный дом разных народов и религий», как писал ему один друг — Эндрю Бернаби. Но Вашингтону больше всего пришлись по душе упорядоченная планировка столицы североамериканских колоний, расчерченной на квадратики, словно по линейке, и поддерживаемая в ней чистота. Господин Пенн — великий человек, решил он.

В 1682 году квакер Уильям Пенн со товарищи основал город чуть выше того места, где река Скукэл впадает в реку Делавэр. Он сам вычертил его план вместе с маркшейдером Томасом Хольмом — ничего подобного в Америке еще не было. Согласно их замыслу, деловая часть города должна была быть отделена от жилой, а дома окружены садами и огородами. Город он назвал греческим словом, означающим «братская любовь». Испытав на себе, что такое религиозные преследования, он хотел, чтобы в этом поселении каждый мог исповедовать ту веру, к какой лежит его душа. Поэтому в Филадельфии было много разных церквей, вздымавших свои острые шпили к голубым небесам. Мирные отношения с коренным населением тоже способствовали ее процветанию. Наконец, Бенджамин Франклин, самый знаменитый гражданин Филадельфии, помогал улучшению условий жизни в городе, открыв в нем, в частности, первые в американских колониях больницы. В 1731 году он основал здесь первую муниципальную библиотеку, собрание которой включало не только книги, но и физические приборы, коллекцию экспонатов естественной истории, предметы искусства. Дом почетного гражданина можно было узнать по громоотводу — его собственному изобретению.

К моменту приезда Вашингтона вдоль улиц Филадельфии уже выстроились стройными рядами двух - и трехэтажные кирпичные (или деревянные, но замаскированные под кирпич) дома в георгианском стиле, однако город продолжал расти, там и тут строили новые таверны, лавки, дома… Джордж немедленно отправился в поход по столичным магазинам и накупил себе модной одежды, шляп, украшений, седел.

Следующим на пути лежал Нью-Йорк — крупный по американским меркам порт и оживленный торговый центр (хотя по сути — большая деревня). Принарядившийся по-столичному Вашингтон завел там светские знакомства: город ему показывал Беверли Робинсон, сын могущественного спикера виргинской палаты горожан, у которого была хорошенькая свояченица Мэри (Полли) Филипс. 26-летняя Полли была не только красивой стройной брюнеткой, но и наследницей колоссального состояния; молодому полковнику, стремившемуся пробиться в высший свет, было бы непростительно не приударить за ней. Ходили слухи, что он даже предложил ей руку и сердце, но и тут его обставил английский майор Роджер Моррис, сын архитектора, кстати, сражавшийся вместе с Вашингтоном под началом Брэддока.

Горечь от очередной досадной неудачи удалось подсластить триумфальным прибытием в Бостон. В начале марта «Бостон газетт» оповестила читателей о прибытии «полковника Вашингтона, джентльмена, заслужившего высокую репутацию своими познаниями в военном деле, доблестью и прямотой, хотя его предприятиям не всегда сопутствовал успех». Губернатор Ширли принял Джорджа по-отечески: его собственный сын тоже служил адъютантом Брэддока и погиб во время злополучной эпопеи в Огайо. Однако и здесь успех Вашингтона оказался половинчатым: хотя Ширли официально подтвердил, что у Вашингтона статус выше, чем у Дагворти, петиция, подписанная его офицерами, о включении их полка в регулярную армию была отвергнута. Кроме того, возглавить поход на форт Дюкен поручили губернатору Шарпу из Мэриленда. Вашингтон, давно лелеявший эти планы, завернул на обратном пути к Шарпу, чтобы обсудить с ним кое-какие идеи, но эта встреча настолько выбила его из колеи, что он хотел было вообще распроститься с военной службой. Однако, вернувшись в Уильямсберг, Джордж несколько утешился, узнав, что виргинский вооруженный контингент решено увеличить до полутора тысяч человек.

В начале апреля он снова был в Винчестере. За время его отсутствия индейцы разграбили столько поселений и перебили столько колонистов, что чудом выжившие семьи ждали его как своего единственного спасителя. Вашингтону с трудом удалось наскрести несколько десятков мужчин для организации обороны; о том, чтобы сражаться с индейцами на равных, не могло быть и речи. «Хитрые и коварные» дикари были несравненными воинами. «Они крадутся, как волки, и, как волки, творят зло, оставаясь невидимыми… — писал Вашингтон Динвидди. — Я не знаю жалостных слов, сэр, чтобы попытаться описать несчастья этих людей (поселенцев. — Е. Г.), хотя у меня добрая душа, чувствительная к неправедным делам и требующая за них воздаяния. Но что я могу? Если истекающие кровью, умирающие удовлетворят свою ненасытную жажду мести, я с радостью предоставлю им дикую ярость и отдам самого себя по частям ради спасения народа! Я вижу, каково их положение, знаю, какая опасность им грозит, и разделяю их страдания, не имея возможности облегчить их чем-то еще, кроме неясных обещаний… Слезные мольбы женщин и трогательные просьбы мужчин наполняют меня такой печалью, что я торжественно заявляю: я готов добровольно принести себя в жертву кровожадному врагу, лишь бы это облегчило участь народа». Никогда не знаешь, где индейцы нанесут удар; единственный способ противостоять им — объединить усилия всех колоний. «Нет ничего, чего я желал бы так же искренно, как союза колоний во времена явной опасности», — твердил он губернатору Пенсильвании Роберту Хантеру Моррису.

Динвидди издал приказы о мобилизации милиционных сил в западных графствах, и Вашингтон вдруг получил под свое начало тысячу новобранцев, возмущенных тем, как с ними обращаются высокородные офицеры — «новички в строю, моты, расточители и неплательщики», которые, писала «Виргиния газетт», «запугивают и удручают» ополченцев, подавая им «пример всевозможного распутства, греха и праздности». Парадоксальным образом 24-летний Вашингтон оказался человеком, борющимся за искоренение «грехов молодости» у своих подчиненных; он сильно страдал от урона, наносимого его репутации. Между тем ополченцы, требовавшие к себе уважения, мгновенно испарялись, стоило лишь появиться индейцам. Всю весну Вашингтон бился как рыба об лед, чтобы сколотить из них более-менее приличное войсковое формирование. Полковник Уильям Фэрфакс пытался поддержать его морально, приводя в пример Цезаря и Александра Македонского и добавляя, что «за каждым столом здесь поднимают здравицы в Вашу честь».

Верный себе, Вашингтон требовал, чтобы его войска были прилично одеты и имели хотя бы подобие униформы. В марте он раздобыл для каждого солдата костюм из тонкой дешевой ткани и фланелевые камзолы, но ополченцы тотчас принялись спекулировать обмундированием. Возмущенный командующий пригрозил карать за это пятьюстами ударами плетей. Некто Генри Кэмпбелл, не только дезертировавший сам, но и подговоривший семерых других солдат совершить побег, был публично повешен в назидание другим. Вашингтон недрогнувшей рукой подписал смертный приговор «мерзавцу и негодяю, заслуживающему позорной смерти».

Восемнадцатого мая Англия официально объявила войну Франции. За неделю до этого французская эскадра из трех шестидесятипушечных линейных кораблей и трех тридцатипушечных фрегатов прибыла в Квебек. Несколько дней спустя в Монреаль явился главнокомандующий французскими войсками в Северной Америке маршал Луи Жозеф де Монкальм. Его отношения с генерал-губернатором маркизом де Водреем сразу не сложились — тот не хотел делиться властью, сам рвался командовать войсками и не скрывал антипатии к «болтунам», которые «явились не запылились», совершенно не представляя, что значит воевать в американских условиях!

Британские силы, сосредоточенные в Канаде, состояли из 25 тысяч солдат; под началом Монкальма были три тысячи французской пехоты, столько же морских пехотинцев плюс более полутора тысяч «дикарей», не повиновавшихся командирам из европейцев и поражавших последних своей жестокостью. Морпехи подчинялись де Водрею; канадские ополченцы, усвоившие все приемы партизанской войны, терялись во время «регулярных» сражений; краснокожие были превосходными разведчиками, но могли в любой момент перекинуться на сторону противника. Снимать скальпы было выгодным делом: англичане платили за каждый пять фунтов стерлингов, канадцы — десять экю; самые предприимчивые индейцы умудрялись получить деньги и тут и там. Кроме того, французские колонисты были настроены враждебно к солдатам, прибывшим из-за океана, считая, что французы относятся к ним презрительно и надменно. Во Франции же вообще полагали нецелесообразным сражаться за «несколько арпанов заснеженной земли», как высказался Вольтер, а Монтескье видел в колонизации далеких земель причину обезлюдения Европы.

При всем том Монкальму удавалось оборонять границу в несколько сотен километров и два десятка плохо укрепленных фортов. «Мои генералы злоупотребляют правом на глупость!» — с досадой воскликнул Георг II.

Новым главнокомандующим войсками Его Величества в Северной Америке и генерал-губернатором Виргинии был назначен пятидесятилетний Джон Кэмпбелл, граф Лаудон (Loudoun), который подтвердил свою личную преданность Ганноверской династии в боях со сторонниками изгнанных Стюартов, претендовавших на английскую корону. Узнав о том, что американские купцы продолжают торговать с Францией, которая фактически находится с Англией в состоянии войны, он велел временно закрыть все колониальные порты.

Вашингтон поспешил письменно засвидетельствовать графу свое почтение, не забыв, однако, упомянуть о собственных заслугах и ценном опыте войны в местных условиях: «Смиренно хотим представить Вашему сиятельству, что мы стали первыми войсками, побывавшими в деле на континенте по случаю нынешних беспорядков, и благодаря нескольким боям и постоянным стычкам с врагом приобрели опыт и познания о его коварных и жестоких приемах».

Между тем менее опытные и сведущие в коварных и жестоких приемах врага солдаты Нью-Джерсийского полка 12 августа потерпели поражение от французов и союзных им индейцев в трех милях от устья реки Осуиго, на границе между французской Канадой и британскими колониями. После того как подполковник Мерсер погиб, сраженный ядром, офицеры растерялись и всего через час боя решили капитулировать и сдать три форта — Онтарио, Джордж и Осуиго. Монкальм счел, что англичане вели себя недостаточно мужественно, и отказал им в почетной капитуляции. В плен было взято 1700 человек, в том числе 80 офицеров; около 620 солдат принадлежали к пехотным полкам Уильяма Ширли и Уильяма Пепперела. Французы сожгли всё, что не смогли вывезти из фортов, а на пепелище Монкальм велел водрузить деревянный крест с девизом In hoc signo vincunt (Сим победили) и столб с тремя белыми королевскими лилиями и надписью Manibus date lilia plenis (Приносите лилии охапками).

Примерно в это же время до Америки дошло известие об объявлении войны — три месяца спустя. По такому случаю полковник Вашингтон устроил в Винчестере небольшой парад. Вместе с отцами города он наблюдал за прохождением по плацу трех рот, а потом зачитал вслух манифест об объявлении войны, призвав ополченцев проявить «усердное повиновение лучшему из королей и строгим исполнением королевских приказов выразить любовь и преданность его священной особе». После этого палили из мушкетов и пили за здоровье короля. Но призывы, казалось, оказывали обратное воздействие: если раньше дезертировали по два-три человека, в августе «заблудились в лесу» сразу 16. Когда в октябре ополченцам приказали явиться к месту сбора, из графства Аугуста набралось едва ли с десяток человек.

В начале декабря граф Лаудон решил перевести виргинские войска в форт Камберленд в Мэриленде. Вашингтон этому воспротивился: на его взгляд, гораздо разумнее было оставить их в Винчестере. Динвидди принял сторону Лаудона, и тогда Вашингтон опрометчиво, через голову губернатора, обратился к спикеру палаты горожан Джону Робинсону, нарушив главное правило виргинской политики, по которому последнее слово всегда за губернатором. Полковник жаловался Робинсону, что получает от Динвидди «неясные, сомнительные и неточные» приказы: сегодня одно, завтра другое. В тот же день Вашингтон допустил еще одну грубую ошибку, написав Динвидди, что Лаудон относится к нему предвзято, потому что «плохо информирован». Главным источником информации для графа был сам Динвидди…

Десятого января 1757 года, забыв про всякую осторожность и этикет, Вашингтон отослал лорду Лаудону длиннющее письмо: «Хотя я не имею чести лично знать Ваше сиятельство, имя Вашего сиятельства мне знакомо благодаря важным услугам, оказанным Вами Его величеству в других частях света. Не думайте, милостивый государь, что я собираюсь льстить Вам. Я высокого мнения о личности Вашего сиятельства и почитаю Ваш ранг… я честен по природе, хитрость чужда мне…»

После этого вступления он рассказал о себе: «Что касается меня, да будет мне позволено сказать, что если бы Его превосходительство генерал Брэддок пережил свое несчастное поражение, я получил бы повышение, соответствующее моим желаниям. Он обещал мне это сам». Чего же ему нужно? Он хочет, чтобы его полк включили в состав регулярных войск. «Перечитываю написанное и вижу, насколько я вышел за рамки своего изначального намерения; мне, право, стыдно за то, что я позволил себе такую вольность». Немного самоуничижения, старикам это нравится…

Напористый Вашингтон рвался лично объяснить графу, каково положение дел на границе, и дать ему дельный совет. Он добился от Динвидди разрешения поехать в Филадельфию. Туда же съехались губернаторы пяти колоний, но лорд Лаудон, высокомерный шотландец, державший подчиненных в ежовых рукавицах, не спешил выслушивать чужие советы. Вашингтон проторчал в Филадельфии полтора месяца! Расспросив тишком адъютанта главнокомандующего, он узнал, что графу как будто понравилось его письмо; но при личной встрече все надежды рухнули. Стало совершенно ясно, что в стратегическом плане военных действий Виргинии отводится лишь второстепенная роль; атака на форт Дюкен откладывается. Единственное, чего удалось добиться виргинскому полковнику, — оставить свою часть в своей колонии, для защиты своих фортов, а не вести его в форт Камберленд.

«Невозможно себе представить, что звание американцев лишает нас выгод состояния британских подданных и притязаний на повышение по службе, — возмущенно писал он Динвидди перед отъездом из Филадельфии. — Мы совершенно уверены, что еще ни один корпус регулярных войск не прошел через три кровавые кампании без того, чтобы привлечь к себе внимание короля. Что же до тех праздных аргументов, которые приводят то и дело, а именно: „Вы защищаете свои владения“, — то я считаю их чудными и нелепыми. Мы защищаем вотчины короля».

Несолоно хлебавши он вернулся в Винчестер — «в холодные бесплодные пределы». Тут его ждал сюрприз: впервые со времен поражения в форте Несессити несколько сотен индейцев — катауба и чероки — заключили союз с британцами. Дело в том, что Законодательное собрание Виргинии повысило вознаграждение за скальпы вдвое — до десяти фунтов. Однако, как это часто бывает, слово у законодателей расходилось с делом, и когда отряд чероки предъявил Вашингтону четыре скальпа и двух пленников, ему было нечем расплатиться. Индейцы уже были готовы расторгнуть союзный договор, когда, к счастью, деньги и подарки, наконец, поступили, и Вашингтон расплатился с новыми союзниками — «самыми наглыми, жадными и ненасытными мерзавцами, с какими мне только приходилось иметь дело».

Справедливости ради надо признать, что белые солдаты были ничуть не лучше. Несмотря на угрозу сурового наказания, больше четверти новобранцев дезертировали. Скрежеща зубами от ярости, Вашингтон увеличил наказание с тысячи плетей до полутора тысяч. В среднем каждому беглецу всыпали не меньше шестисот плетей — так поступали самые суровые командиры британских регулярных войск. Полный решимости полковник даже велел построить виселицу высотой 40 футов (больше 12 метров), чтобы припугнуть потенциальных дезертиров, намереваясь повесить парочку-другую беглецов для острастки.

К счастью для последних, вспыльчивый полковник никогда не действовал по первому побуждению, давая себе время остыть и хорошенько подумать. Летом к повешению приговорили 14 дезертиров, заковали в железа и посадили в подвал, но Вашингтон в итоге помиловал 12 из них, утвердив приговор лишь двум рецидивистам — ведь он предупреждал, что за повторный побег их ждет смертная казнь, предупреждал или нет?! Он сознательно приговорил преступников к виселице, а не к расстрелу, полагая, что такая смерть произведет больший «воспитательный» эффект.

Искренне считая, что Динвидди зажимает его инициативу, Вашингтон не знал, что тот сам находится в зависимости от произвола Лаудона. А тот не оправдал надежд, возложенных на него королем. Пока он возглавлял экспедицию по захвату Луисбурга (от которого в итоге отказался), французы под командованием Монкальма осадили стратегически важный форт Уильям-Генри и 3 августа захватили его. В Монреале по такому случаю отслужили благодарственный молебен; в Бостоне и Филадельфии остро переживали очередное поражение.

По условиям капитуляции британцам позволили отступить в форт Эдвард под французским эскортом, с полными воинскими почестями, если они дадут обещание не участвовать в военных действиях в течение полутора лет. Им разрешили взять с собой мушкеты, но без боеприпасов, и одну пушку. Кроме того, в течение трех месяцев полагалось освободить всех французских пленных.

В составе французских сил были две тысячи индейцев. Как только из форта вывели англичан, краснокожие ворвались туда и разграбили его, прикончив больных и раненых, остававшихся в лазарете. Завладев запасами рома, индейцы напились и пришли в неистовство, начав убивать даже женщин и детей и снимать с них скальпы. Нападению подверглись и британские солдаты, покинувшие форт. Монкальм и несколько других офицеров пытались предотвратить резню, но другие намеренно отказались защищать англичан, и тем пришлось либо защищаться самим (фактически без оружия!), либо искать спасения в окрестных лесах.

И вот в то время как Лаудон расписался в своей полной некомпетентности, на базе графства Фэрфакс создали новое графство и назвали в его честь!

Полковник Вашингтон был зажат в тиски: с одной стороны, необходимо заставлять повиноваться себе других, с другой — самому повиноваться приказам, присылаемым из Лондона, где не имели ни малейшего представления о том, что у них тут творится. К тому же его отношения с Динвидди окончательно испортились. «С самого начала мое поведение по отношению к Вам было дружеским, но Вы знаете, что у меня есть все причины подозревать Вас в неблагодарности, — с обидой писал Динвидди, прознавший о переписке, которую Вашингтон вел за его спиной. — Я убежден, что Ваша совесть и благоразумие допускают, что я прав, сердясь на Вас. Но я готов простить Вам». Сии христианские чувства вице-губернатору внушала мысль о скором отъезде в Англию для поправления сильно пошатнувшегося здоровья. Однако Вашингтон не снизошел к его состоянию. «Не знаю, чем я подал Вам повод, милостивый государь, подозревать меня в неблагодарности, в ненавистном мне преступлении, коего я всегда со всем тщанием избегал», — ответствовал он. Это было чересчур, и когда Вашингтон в очередной раз обратился к Динвидди с просьбой предоставить ему отпуск для поездки в Уильямсберг, тот отказал. «Я просил об отпуске не для того, чтобы развлекаться», — угрюмо возразил полковник. В сентябре умер его главный покровитель — полковник Фэрфакс, и он всё-таки поехал в Бельвуар, чтобы сказать ему последнее «прости».

Джордж уже понял, что в армии ему карьеры не сделать и надо реально смотреть на вещи, то есть становиться плантатором, хозяином, который сам себе голова. Еще летом, вспоминая Маунт-Вернон, он заказал Ричарду Вашингтону в Лондоне мраморный камин с пейзажем над каминной доской и красно-желтые обои для стен (это была тогда самая модная в столице расцветка). Вашингтон вообще хотел для своего любимого поместья только всё самое лучшее и фешенебельное. Выписал кровать, обеденный стол и дюжину стульев из красного дерева, хотя оно стоило очень дорого. Заказал полный обеденный сервиз из тончайшего фарфора, камчатные скатерти и салфетки, серебряные столовые приборы со своим гербом: грифон над короной поверх щита с тремя звездами и полосой и латинский девиз из «Героид» Овидия: Exitus Acta Probat (Исход — суть деяний).

Той осенью полковник Вашингтон вновь жестоко страдал от «кровавого поноса» — дизентерии. Симптомы болезни стали проявляться еще с середины лета, но теперь приняли угрожающий характер. Поначалу Джордж еще пытался скрывать свое положение, однако к ноябрю это сделалось невозможно. Его мучили колотье в боку и боли в груди, он стремительно терял силы, и скоро ноги уже не держали его. Доктор Крейк осмотрел его и пришел в ужас: зачем же он так запустил свой недуг? Теперь уже вся кровь испорчена; на то, чтобы поправить дело, потребуется уйма времени… Несколько «целительных» кровопусканий ослабили Вашингтона еще больше. Доктор прописал ему покой, свежий воздух и чистую воду. Поручив командование капитану Стюарту, Джордж поехал лечиться домой.

В середине ноября ему нанес визит доктор Чарлз Грин из Александрии, запретил есть мясо и прописал диету из желе и жидкой пищи, которую полагалось запивать чаем или сладким вином.

Вашингтон всегда с предубеждением относился к медикаментозному лечению и предпочитал подождать, пока «само пройдет». Первое время за ним ухаживала сестра Бетти (кстати, они были очень похожи внешне), но она не могла надолго оторваться от собственной семьи[8]. Джордж попытался извлечь выгоду из своего незавидного положения. Он написал короткую записку Салли Фэрфакс, прося прислать ему поваренную книгу с рецептами приготовления желе: «Моя сестра уехала, при мне нет никого, кто умел бы готовить такие вещи, а узнать неоткуда». Может быть, Салли сама привезет эту книгу? Он ведь так слаб и совершенно безобиден…

…Салли действительно приехала. Ее муж задержался в Лондоне по судебным делам, и она смогла ненадолго отлучиться, но к Рождеству ей надо быть дома. Пусть! Пусть хоть несколько дней, но она здесь, рядом с ним! Она шутливо приняла на себя роль сиделки, слегка подтрунивая над ним; он подхватывал ее шутки, удивляя неожиданным остроумием, но по большей части молча любовался ею, старался запомнить ее такой, какая она сейчас, когда они только вдвоем… Ей пришлось оставить его на Рождество, но она пообещала навещать его и пожелала поскорее выздороветь.

Зима 1757/58 года выдалась на редкость суровой: морозы доходили до 27 градусов. Реки и озера покрылись льдом. Люди в основном сидели по городам: переезды были сущей мукой. Военные действия временно приостановились; французские офицеры прекрасно проводили время в Монреале и Квебеке, устраивая балы и ухаживая за дамами; англичане вели себя примерно так же — в своих владениях. На Рождество обменялись пленными и подарками: корзины с бристольским пивом против корзин с шампанским, дичью, кофе, пуншем; поделились и «свежими» газетами.

Болеющий полковник Вашингтон воспользовался передышкой, чтобы приобрести 200 акров земли в районе Дог Ран (Собачьего ручья) и еще 300 акров у ручья Литл-Хантинг-Крик. Задумав полностью перестроить Маунт-Вернон, он углубился в изучение книг по архитектуре.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.