Владимир ТОКМАНЬ
Владимир ТОКМАНЬ
Коммуны возникали сразу после революции, как ответ миллионов бедняков селян на призывы к объединению. Люди хотели чистоты отношений. Коммунары верили в светлое будущее и смело соединяли свой труд. И не их вина, а беда времени, что не смогли они достичь того братства, которое рисовалось в народных мечтах, видениях утопистов и получило научное обоснование в коммунистическом учении.
Участники первых коммун были истинными коммунистическими рыцарями, без страха и упрека. Они делились с ближним хлебом, солью, последней рубашкой.
И как весну нельзя представить без подснежников, так и двадцатые годы мы не можем представить без героических и романтических коммун.
Преданность общему делу, поддержка ближнего, самоотверженный труд, безвозмездная работа, сопереживание всем бурным страстям века — это коммуны. Все касалось коммунаров, все было близко их сердцу, их мысли и чувству. Они болели «человечьей болью» за все трагедии мира.
Эта сопричастность осталась в наследство их детям. Уже не было коммун, но генетический фонд революции порождал достойное продолжение.
Вот почему пареньку из глухой сумской деревушки Володе Токманю были понятны ветры века, нравственный кодекс коммуны, ее революционный дух он усваивал не только из книг, но и из семейных традиций.
Отец Владимира, Илларион Токмань, был первым председателем хоружевской коммуны «Спартак». Хотя коммунары ютились в бараке и имели один общественный погреб, жили они весело и открыто. Радости и напасти, постижение дружбы и невзгоды эпохи — все познал председатель. Но время не разочаровало его. Работал, думал, растил детей. Образование Иллариона Токманя по современным меркам, возможно, было и невелико, но книги он любил, приучал к ним и детей. Семейные чтения вслух в сочетании с отцовскими рассказами о революции, схватках с кулаками, первых красных обозах оставляли в душе сельского мальчишки незабываемые впечатления, порождали восторг, желание совершить что-то героическое во славу страны. Это были первые уроки осознанной любви к Родине, к. социалистическому Отечеству, которое начиналось для него здесь, в небольшом селе.
Владимир и сам пристрастился к чтению — все книги в сельской библиотеке прочитал.
Трудные послевоенные годы: на столе у учителя чадит керосиновая лампа, ребята пишут отточенной соломкой на краях газет. Казалось, бедность загубит любую фантазию, любую мечту принизит до куска хлеба. Но учитель рисует им величественную картину будущего страны, говорит о завтрашнем дне… И видит на исхудалых детских лицах восторг соучастия. Прекрасный мир врывается в тесные, маленькие хоружевские классы, будоража школяров, требуя от них личного вклада.
И наверное, это первое впечатление от бескорыстного служения людям подтолкнули Володю поступить в Сумской пединститут. Позднее он посвятил учителям свои стихи:
О був бы я
людством!
Не зважив.
на крики б —
На всiх бы
строкатых знаменах
держав
Десь поряд з гербами
Два слова великих —
«Учитель» i
«Мати» я б там
написав!
Сколько еще добрых слов мы недосказали нашим сельским учителям, взрастившим добрые и полезные всходы. Эти слова по праву можно адресовать Хоружевской школе, позволившей своему выпускнику уверенно учиться в Сумском пединституте, а позднее на историческом факультете Харьковского университета.
Славен и горд город Харьков и по рабочему основателен. Недаром стал он первой столицей Советской Украины, город-интернационалист, город труда, науки, молодежи.
Здесь, в боевом комсомольском братстве Харьковской областной организации, получил закалку организатора и пропагандиста молодой Володя Токмань, не раз добрым словом вспоминавший эту незаменимую школу.
Комсомол был для него частью жизни. Без него он не представлял себя и ему отдавал все помыслы и силы.
Его комсомольская биография началась рано. Уже в школе обратили внимание на смышленого и серьезного паренька, который с беззаветной готовностью и взрослой вдумчивостью выполнял любые общественные поручения. В вузе он стал комсомольским вожаком. И в вузе товарищи по Союзу молодежи, не колеблясь, доверили ему хлопотную и трудную должность секретаря комитета комсомола.
Никто не удивился, когда в 1959 году Владимира Токманя пригласили на работу в Харьковский обком комсомола. Здесь прошло шесть лет его напряженной, полнокровной, боевой комсомольской жизни. Выражаясь сегодняшней терминологией, он прошел все ступеньки комсомольской лестницы: был инструктором, заведующим лекторской группой, заместителем заведующего отделом пропаганды, а затем секретарем обкома комсомола. Истинный труженик и доблестный рыцарь славного комсомольского воинства!
Бывший первый секретарь Николаевского обкома комсомола, ныне ученый-историк, Василий Немятый, человек неуемной энергии и невероятной настойчивости, собрав в очередной раз небольшой коллектив на аппаратную учебу, внимательно посмотрел на молодых обкомовских руководителей и сказал: «Вот если выстроить в ряды все 80 тысяч комсомольцев области, то мы в первой шеренге, а если колонну построить, то ты, — он указал на второго секретаря, — вторым должен стоять, а ты, — посмотрев на секретаря по пропаганде, — третьим, а весь обком в первой десятке. И если вы будете идти не в ногу, плестись кое-как, то и 80 тысяч пойдут так же». Никому не хотелось подводить весь строй, плестись кое-как. Не хотел идти не в ногу и Володя Токмань. Учился комсомольской науке упорно и терпеливо.
«Комсомольская работа — это партийная работа среди молодежи, — сказал как-то на семинаре активистов секретарь райкома партии. — Конечно, тут есть кому поправить, подсказать, порассуждать вместе с тобой! Но сколько же нужно знать, сколько уметь, как чувствовать!»
Ты служишь идее. Значит, должен досконально знать и понимать законы марксизма-ленинизма. Надо ли говорить с двадцатитрехлетним парнем о диалектике, о всепроникаемости ее в нашу жизнь, об умении мыслить и работать осознанно? Надо. Необходимо учиться познавать сложность, многозначность, противоречивость жизни.
В обкоме ему как-то сказали: «Володя, не надо выдумывать. Давай попроще. Говори работникам: «Сделай то-то и так-то» — и все будет в порядке». Он не согласился: надо всем вместе помозговать, подумать о результатах, сравнить с теорией и действовать наверняка.
Хотя что касается простоты человеческой, то удивительно, как не изменился он от первых своих студенческих шагов в университете до последнего солидного редакторского кресла.
Была в нем внутренняя культура, которая ни разу не подвела его в общении с людьми. Естественно, культуре общения, этике приходилось учиться. Он спокойно, ровно и тактично держал себя с колхозниками и учеными, дипломатами и ветеранами войны, иностранцами и космонавтами, артистками балета и «элитарными» поэтами. Пытливым взором внимательного хоружевского хлопца отмечал стиль, манеру ведения разговора, умение общения. С юмором вспоминал, как один руководитель на берегу Донца пытался завязать непринужденный разговор с девушкой — инструктором ЦК комсомола: шлепнул ее по голой коленке и весело сказал: «Откуда комар прилетел убитый — оттуда жених будет».
Девушка, покраснев от такой бесцеремонности, едко отчеканила: «Я очень рада, что он прилетел не с вашей стороны». Все посмеялись, руководитель ходил как в воду опущенный. И бормотал: «С этими московскими барышнями надо быть деликатным, видите ли». А деликатным надо быть со всеми.
Главное, к чему стремился Владимир, — овладеть умением работать. В Отделе пропаганды и агитации он избрал руководством к действию своеобразную формулу: «Видеть, знать, уметь». Познать то, что недоступно поверхностному взгляду, что скрыто за внешним благополучием, проникнуть в суть явлений, уловить невидимые социальные, психологические связи, знание которых поможет принять единственно правильное решение.
Понять настроение комсомольского секретаря, найти нужный тон разговора со строителями ударной, почувствовать фальшь внешнего благополучия бумаг и протоколов, заметить новое и важное в непримечательном на первый взгляд явлении.
А это требует немалых знаний, умения сравнивать. Едешь в республику, район, область — почитай областные, республиканские, районные газеты, журналы, просмотри протоколы пленумов и бюро. Поинтересуйся, кто из великих людей жил, творил в этих краях, что писал о них. Не приезжай в область туристом. Не считай, что знание московских новостей может заменить информацию об истории, экономике, культуре, сегодняшних заботах края, в который ты едешь.
Очень непростое дело — быть секретарем обкома комсомола по пропаганде. Если у остальных сфера влияния определена более или менее четко, то здесь, кажется, стихия дел безбрежна, бурливо опасна, на первый взгляд не оформлена. И бывает, подхватит тебя «мероприятийное» течение, закрутит в водовороте каждодневных дел и несет, несет, не давая опомниться. Движение быстрое, голова кругом идет, а чуть спадет круговерть, оглянешься — продвижения никакого. Приглядится секретарь к опытным коллегам, видит, что и они «на мероприятия» работают, и они вышестоящие решения стремятся выполнить, но у них заметна своя линия, система. Умеют они рассмотреть новое, держат под контролем свои заботы, увлекают весь аппарат обкома на интересное пропагандистское дело. Позже становится ясно, что сделать это можно только с помощью актива и «привлечения умов» своих собратьев по аппарату (Володя любил и слово «соратники» — боевая комсомольская рать).
Вступив в 1965 году на московскую землю, Володя понял, что надо снова и снова учиться не покладая рук, не останавливая в движении свою мысль, шлифуя и совершенствуя свой стиль, отказываясь порой от того, что было естественным в обкоме.
— Работу в Центральном Комитете комсомола начинаешь без особых сомнений и внутренней тревоги, — говорил Токмань. — Выполняешь вроде бы ту же обкомовскую работу, но только в более широких масштабах. Но через месяца два-три начинаешь чувствовать нехватку фундаментальных общественно-политических знаний, понимаешь, что надо бы опереться и на психологию и на педагогику, углубиться в историю КПСС и комсомола, представлять современное состояние отечественной и зарубежной философии, изучить экономику отдельных регионов и всей страны.
Впоследствии коллеги-соратники напишут о нем: «Он много знал, но, кто работал с ним рядом, никогда не видели его высокомерным: его знания были богатством для людей, с которыми он общался».
В своих заметках о комсомольском работнике Владимир как-то полемически задиристо написал: «Ответа на то, каким должен быть комсомольский работник, не существует, а если ои и есть, то ничего не значит». Конечно, он имел в виду однозначный ответ.
Учиться надо многому, но единых правил тут нет, и должно быть ясно, что каждый вырабатывает свои приемы, методы.
Действительно, судьбу и характер комсомольского работника не вычертишь по сетевым графикам, а факторов, влияющих на них, сотни. Думалось ему, что есть свое место и для мастерства, профессионализма, но ничем не заменишь вдохновения, призвания, таланта работы с молодыми людьми. И среди комсомольских работников попадаются унылые и безразличные чиновники. И они не все на одно лицо. У безынициативности, безразличия тоже свой стиль, умение замаскироваться. Помните, в «Целине» у Леонида Ильича Брежнева есть такой тип, который в ответ на все задания быстро и четко отвечал: «Зроблю!» Проходил день, второй, а дела не было. Есть другой тип «безразличника». Этот все согласовывает, увязывает и доводит согласование до абсурда — в итоге проходят сроки, необходимость, лопается терпение, на дело уже махнули рукой, а работничек все согласовывает.
И самая худшая порода комсомольского руководителя — это человек, не любящий, не умеющий и не желающий что-либо решать. Это о его стиле работы говорит народная мудрость: «положить под сукно», отодвинуть «в долгий ящик». Рассказывали ему, как в одном обкоме, зная нерешительность секретаря, подчиненные шли к нему с вопросами, которые решать не хотели. Секретарь начинал согласовывать, советовал не торопиться с решением, а комсомольские хитрецы уходили довольные в душе, но с огорченными лицами: «Решить не можем. Не рекомендовано».
Володя всегда серьезно, с огоньком относился к любым комсомольским мероприятиям. Благодаря его участию, многие из них превращались в настоящие праздники. Так было и с зональными семинарами пропагандистов, организованными ЦК ВЛКСМ. И поныне ответственные работники в Магадане и Хабаровске, Фрунзе и Архангельске при встрече со своими бывшими коллегами по комсомолу, говорят: «А помнишь… Все-таки это была прекрасная встреча умных, талантливых идеологов, молодых пропагандистов».
Осенью 1967 года он провел семинар в Архангельске. Здесь все удалось: яркие лекции, жаркие дискуссии, интересные «круглые столы».
После лекций, как писала 24 сентября газета «Северный комсомолец», зал устроил докладчикам овацию: они предусмотрели все, что может интересовать их слушателей. С удивлением и доброй завистью журналисты отметили: «Работа зонального семинара закончилась в восемь вечера, и участники его договорились встретиться на следующий день в восемь утра. Всем бы слушателям архангельских политклубов и кружков такую тягу к знаниям! Чтобы не отпрашивались с занятий, не торопили время, глядя на часы».
Блестящим завершением семинара стала поездка пропагандистов на Соловецкие острова. Долго ехали мимо лесопилок и складов бревен. Когда с севера потянул легкий туман, пароход был уже в море. Неожиданно завыла сирена, мощные прожекторы выхватили из тумана катера. И над морем прозвучал торжественный голос диктора: «Здесь от рук белогвардейцев геройски погибли наши отцы и деды. По-большевистски сражались и геройски умирали. Они ушли в глубины моря, но навсегда останутся с нами. Вечная им слава! Почтим их память!» Торжественная минута скорби, когда закачались под протяжные звуки пароходного гудка на темной волне венки из живых цветов, запомнилась ребятам на всю жизнь.
Утром показался сказочный Соловецкий монастырь — крепость и духовный центр, пристанище культуры, с многочисленными летописями, книгами. Библиотека монастыря по своим временам была одна из крупнейших в Европе. Здесь, по преданию, бывал атаман Кудеяр, здесь возникла не одна «хула» на царскую и помещичью несправедливость. Здесь, на далеком северном острове, кипела жизнь, бушевали страсти, тянулась тонкая нить культуры.
Потом была экскурсия по озерам, вырытым еще монахами, по местам, где бывали Горький и Пришвин. Трапеза в бывшем доме митрополита, в лощине, где вызревали не только огурцы и картошка, но помидоры и даже персики.
Пребывание на Севере, прикосновение к памятникам нашей истории (Володя ездил еще и в Холмогоры, на родину М. Ломоносова) оставило глубокий след, заставило задуматься, поставило новые вопросы…
Все это родило записку отдела «Воспитание на примере исторических памятников». В наше время, когда принят «Закон об охране памятников» и дело это стало всенародным, такая записка никого бы не удивила, а тогда к ней отнеслись недоверчиво.
Иногда о человеке говорят — прирожденный пропагандист. Что это? Дар, умение, наука? Способность красиво излагать известные мысли, умело объяснить происшедшее? Истинный пропагандист действительно должен много знать, владеть многочисленными профессиональными приемами и, конечно, быть убежденным марксистом-ленинцем.
Многое в работе пропагандистов ясно, изучено, но многое предстоит переложить на практику сегодняшнего дня.
Партийная наука усиленно занималась дальнейшим изучением теоретических основ пропаганды в условиях развитого социализма. В Академии общественных наук при ЦК КПСС была создана кафедра теории и методов идеологической работы, стали проводиться систематические исследования, защищаться первые диссертации. Центральная комсомольская школа преобразовалась в Высшую комсомольскую, с научными подразделениями, также изучающими эти проблемы.
В осмыслении процессов, происходящих в период развитого социализма среди молодежи, принял участие и Токмань, Первый шаг — диссертация «Роль идеологической работы в развитии социальной активности молодежи на современном этапе коммунистического строительства». Он защищает ее в Харьковском университете.
Материалы диссертации, документы архивов, стенограммы научных конференций, сочинения философов и текущие выступления общественных деятелей — все классифицировалось, конспектировалось в его небольшой квартире на Университетском проспекте. Вместе с такими же пытливыми, пытающимися докопаться до корня ребятами он провел ряд социологических исследований в Иванове и Харькове, Горьком и Тарту, Свердловске и Курске. Вначале это было необходимо для обоснования очередного пропагандистского документа, определявшего подход к формированию и развитию социальной активности молодых, потом стало теоретическим обобщением, поводом для дальнейшего изучения и принятия решений.
В ту пору бурно спорили, так ли нужны социологические исследования в нашей работе. Одни их вообще отрицали, другие чуть ли не заменяли ими всю практическую работу с комсомольцами. «Конечно, никакие исследования работу не заменят, — часто говорил Володя. — Надо просто бывать в организациях, знать, чувствовать, чем живут ребята. Вот это и будет твое исследование. Пропагандист, конечно, не может не видеть, не изучать и не предлагать варианты решения возникающих и окружающих нас проблем».
Одно важное качество выработалось у Владимира с годами. Умение поддержать те дела ребят, которые вырастают в перспективное направление работы, сделать эти дела интересными для других, придать им идеологическое звучание.
В. Токмань искренне радовался каждому успеху комсомольских организаций в идеологической работе и умел горячо поддерживать ценные начинания. В 1965 году он с бригадой ЦК ВЛКСМ выезжал в Ивановскую область, изучал опыт комитетов комсомола по воспитанию молодежи на революционных, боевых и трудовых традициях советского народа. Многие встречи с комсомольским активом превращались в душевный и откровенный разговор о проблемах воспитания юношества, здесь часто рождались идеи, которые обретали долгую жизнь в комсомольской практике. Опыт ивановцев был вынесен на обсуждение VIII пленума ЦК ВЛКСМ и получил одобрение. А потом Владимир не упускал случая поинтересоваться делами ивановских комсомольцев, помогал советом, участием, энергичной помощью. Спустя несколько лет интересная работа ивановцев получила глубокий и всесторонний анализ на страницах его книги «Восхождение к идее». Тысячи комсомольских организаций приобрели хорошую возможность изучить этот опыт и применить его на своей практике.
В начале 60-х годов во время своих выступлений комсомольские лекторы и пропагандисты нередко приводили цитату разоткровенничавшегося американского идеолога, который в поисках результативного направления идеологического воздействия на молодое поколение нашей страны призывал добиваться, чтобы в будущей войне среди советской молодежи не было Матросовых, Космодемьянских, Гастелло и молодогвардейцев.
Не впервые идеологи капитализма ставят перед собой иезуитскую цель: разорвать связь поколений, лишить молодежь исторической памяти, девальвировать такие понятия, как героизм, добро, готовность к самопожертвованию, любовь к Родине.
1968 год. Капиталистический мир потрясла буря революционных выступлений. В первых рядах шла молодежь. Капитализм кинулся спасать от «зловредных» идей коммунизма молодое поколение. Здесь не брезговали ничем. На свет божий были извлечены бывшие молодежные лидеры — ренегаты типа И. Пеликина, бывшие теоретики марксизма, а на деле ревизионисты, анархисты и прочие.
В молодежное движение мира выплескивались одна за. другой новомодные теории. Необходимо было дать теоретический бой многочисленным проявлениям буржуазной идеологии. И надо оказать, что коммунистические и рабочие партии, прогрессивные союзы молодежи проявили в эти годы большое внимание к проблемам молодежи. Молодежный псевдомарксизм получил достойную отповедь в книгах советских публицистов и ученых. Внес свою скромную лепту в это и молодой философ Владимир Токмань, написавший боевую и наступательную книгу «Восхождение к идее».
«Буржуазной пропаганде приходится перегруппировывать силы, обеспечивать «прикрытие» своих боевых «порядков», чтобы удержать на поверхности и оправдать вложенный в нее капитал», — писал он в главе «Многомерная диверсия». Он проанализировал целую систему акций «прикрытия», теоретических концепций, установок, всевозможных схем и стереотипов поведения, психологических тестов, предложенных западными теоретиками. В том числе и теми, с которыми ему приходилось сталкиваться во время дискуссий в США, Англии, Франции, ФРГ и других странах.
Сын коммунара и участника Великой Отечественной, воспитанник комсомола, коммунист Владимир Токмань знал великую преемственность поколений, знал, что в 60-х годах так же, как и в 20-х, молодежь верна ленинским идеям, молодые коммунисты-ленинцы были всегда непримиримы к тем, кто выше всего ставит «вещные», «зрелищные» и прочие «ценности» подобного порядка, неспособные сделать человека личностью. С врагом, модернизирующим свои пропагандистские приемы, приходилось бороться беспощадно. В своей книге он напишет: «Слов нет, опасность от этой адской работы для нас немалая. Но и противники наши в большинстве своем теперь вынуждены если не понять, то почувствовать, что имеют дело с людьми многоопытными и бывалыми, которые к тому же на их удивление целеустремленно следуют «в духе строго определенного направления». И до последней минуты шел он в этом нашем «строгом направлении», подготовив статью в журнале «Смена». Статью он уже не увидел. Заместитель главного редактора, его товарищ В. Луцкий направил гранки жене с припиской:
«Это последние при жизни отлитые в металл строчки, написанные Володей. Покажи дочкам. Пусть берегут. Озаглавили мы их «Диалог между поколениями». Жизнь продолжается. Диалог тоже. И мы живы. А значит, работаем дружно, в меру своих способностей, с токманевским оптимизмом».
Трудно сказать, когда появилось это стремление к перу. Конечно, сыграли тут свою роль и «стенгазетные» опыты, и первые публикации в районной и университетской газетах. А потом уже была серьезная работа над стилем, над словом и образом.
«Пропагандист должен быть всегда журналистом, а журналист — пропагандистом», — говорил Володя.
Поэтому предложение пойти работать в журнал «Сельская молодежь» он принял с интересом.
По традиции журнал «Сельская молодежь» привлекал на свои полосы известных и молодых писателей. Журнал имел непосредственный выход на широкую молодежную аудиторию и требовал простого и ясного стиля, который к литератору приходит с годами напряженного труда или же прорезается сразу как свидетельство глубинного таланта. Недаром одну из первых публикаций в издании молодых сельских читателей, тогда называвшемся «Журналом крестьянской молодежи», поместил М.А. Шолохов.
Здесь, в журнале, Владимир и проходил большую школу мастерства журналистики, приобщился к литературным делам, часто встречался с молодыми и уже входившими в силу писателями. Здесь же продолжалось жадное познание и освоение жизни, поездки по стране, встречи с партийными и комсомольскими работниками, молодыми механизаторами, агрономами, доярками, мудрыми деревенскими стариками. Журнал в это время активно боролся за повышение культуры села, улучшение его быта, приобщение школьников к труду земледельца.
Ему, сельскому жителю, были близки и понятны боли российского Нечерноземья. Он не мог согласиться с обвинениями некоторых критиков, которые видели в повестях и рассказах А. Яшина, В. Белова, В. Лихоносова, Е. Носова, В. Астафьева и других писателей, остро и нелицеприятно говоривших о проблемах нечерноземского села, только «патриархальщину», «воспевание деревенского быта», «неумение взглянуть на мир панорамно».
Володя старался в полной мере взвалить на себя всю ношу ответственности, развивая профессиональные навыки, искать те средства выражения, которые были наиболее близки молодому сельскому читателю. Подготавливая к печати материал, он проявлял интерес к философии, социологии, психологии, разработкам науки по публикуемому вопросу, хотя и касался вроде бы сугубо сельских тем: культуры земледелия, быта села, деревенского клуба. И в этом изучении он опирался на опыт и знания людей.
Запомнились его встречи и беседы с космонавтом В. Волковым. Веселые, общительные, они обсуждали рукопись Владислава, проблемы дальних космических полетов, практическое использование, связь космонавтики с сельским хозяйством. Позднее, когда обоих не стало, отмечалось поразительное сходство их натур и характеров, хотя и были они разные по профессии и темпераменту.
Работа, встречи, мысли, люди — это жизнь журналиста, которая ему была очень по душе. И поэтому, уйдя на ответственную работу в ЦК ВЛКСМ, он снова вернулся через три года в журналистику, чтобы возглавить новый студенческий журнал.
Журнал ждали давно. В предложениях на семинарах комсоргов, резолюциях комсомольских конференций, высказываниях студенческого актива уже много лет звучало пожелание организовать выпуск студенческого журнала. Хотя это казалось очень отдаленной перспективой, варианты, пожелания, макеты обсуждались в ЦК комсомола чуть ли не ежегодно, тем более что в издательстве «Молодая гвардия» уже выходил альманах «Студенческий меридиан». Летом 1974 года вопрос о создании журнала был решен Центральным Комитетом партии. И с первых шагов, еще без штата и заместителей, художника и ответственного секретаря проектировал Владимир будущие номера журнала.
Новый журнал назвали «Студенческий меридиан», подчеркнув преемственность с его собратом альманахом, начавшим выходить вначале как газета студенческих строительных отрядов на целине. Были у него и более дальние предшественники. Журнал «Красное студенчество» (позднее «Советское студенчество»). Преемственность вроде существовала, но журнал, конечно, пришлось создавать заново. У каждого периодического издания должно быть свое лицо, говорится в постановлении ЦК КПСС «О дальнейшем улучшении идеологической, политико-воспитательной работы». И это, казалось бы, было ясно и раньше, но добиться осуществления этого не так легко. Вроде бы понятна ориентация «Студенческого меридиана», ясна его аудитория, но как легко сбиться на «студенческое зубоскальство», на легкость экзаменационного юмора или бетон академической непогрешимости. И одно дело разработать программу, а другое — подобрать коллектив и обеспечить ее профессиональное исполнение.
Через полтора года его коллеги по работе напишут: «Наш главный редактор был Главным человеком в редакции — это достается не по должности, а по характеру».
Наверное, можно смело сказать, что это был лучший год творческой работы Владимира.
Идеи приобретали очертания, замыслы находили воплощение. Была радость первого номера, в котором было опубликовано приветствие Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева, и жажда работы, творчества, общения. Были и неприятности. Огорчался, но никто его не видел раздраженным, крикливым, выходящим из себя. Каких трудов это ему Стоило! Каких нравственных усилий!
Приходил вечер: неторопливая беседа в одном из кабинетов издательства «Молодая гвардия», омывающее душу щебетание младшей дочери Катюшки, тихая ласка старшей Виты, возня на коллективной даче, вечерний турнир шахматистов, бильярдистов или преферанс (что делать: любил!), и снова ровный, светлый, спокойный, порождающий у людей уверенность, желание работать, веру в справедливость и нужность своего дела.
Дела литературные интересовали его не только подолгу службы, он пытался искренне проникнуть в таинство писательского дела. Подолгу беседовал в журнале «Сельская молодежь» с Виктором Астафьевым и Феликсом Кузнецовым, любил приходить на встречи в издательство, где часто читал свои поэмы Егор Исаев, возражал против редакторской правки Василь Быков, разыгрывал в лицах донские встречи Василий Шукшин, сцены из саратовской сельской жизни рассказывал Михаил Алексеев.
Особенно его поразила встреча с Леонидом Максимовичем Леоновым в январе 1973 года.
Встреча была дружеская, как говорится, без протокола. На Володю большое впечатление произвело мышление писателя, мудрость его слов и наблюдательность. «Думать, думать надо, — сурово требовал, обращаясь к молодым литераторам, писатель. — Мало думаем. Надо каждому человеку хотя бы час в день по-настоящему подумать о том, что вокруг него происходит». Володя, преодолевая смущение, стал говорить о приближающемся рубеже — начале третьего тысячелетия нашей эры — и спросил у Леонида Максимовича, не хочет ли он написать о будущем. Писатель хитро прищурился и сказал: «Нужен мандат. Достаньте мне мандат». Один из солидных собеседников, его друзей, перебил: «Какой тебе мандат, ты великий писатель, классик…» — «Спасибо тебе. С одной стороны, вот и приятно, а с другой — нужен мандат». И, иронически поглядывая, продолжил: «Наше писательское дело самое простое. Например, сапожнику для работы нужны шило, дратва, гвозди, кожа, ножи, передник, молоток, колодки и другие вещи, а нам чернила за 17 копеек, бумага и ручка. И глядишь — памятник уже стоит! — Помолчав, добавил: — А вот Чехову памятника в Москве нету… Нет, мандат надо…» Ясно, что не о бумажке, даже не об официальном документе говорил великий писатель, а о разрешении совести, ответственности перед народом и историей. Многое становилось понятным позднее, но в тот же вечер, придя домой, Володя сделал короткую запись беседы, поразившей его воображение и мысль.
Он дружил со многими писателями. Немало лет встречался с Филиппом Ивановичем Наседкиным, человеком поистине героической судьбы. Наседкин прошел путь от секретаря сельской ячейки до секретаря ЦК ВЛКСМ и комиссара Главвсеобуча СССР. В начале войны потерял зрение. Казалось, началась темная, безжизненная ночь. Но, стойкий боец комсомола с многолетней закалкой, Филипп Наседкин проявил мужество, волю и стремление продолжить свою творческую жизнь на службе партии, комсомолу. Он посвятил себя литературному труду, написал несколько книг. Особенно любил Володя книгу Ф.И. Наседкина «Великие голодранцы», где в описании неугомонности сельских комсомольцев двадцатых годов, их жажды знаний, борьбы за лучшую жизнь эхом отзывались отцовские рассказы, всплывали картины из собственного детства. Владимир был одним из инициаторов присуждения Филиппу Ивановичу премии Ленинского комсомола. Писал о нем. Выразительны строчки из его публикации «Версты революции» в журнале «Сельская молодежь»:
«…Ненависть к врагу, жгучая и бескомпромиссная, конечно же, одна из главных нравственных черт деревенских комсомольцев тех лет. Но она, если можно так сказать, черта вторичная, производная, а главная — это все-таки доброта, любовь к братьям по классу, доброта волнующая, требующая всех сил для борьбы. Мне даже трудно сказать, чего враги больше всего боялись и боятся сейчас: ненависти нашей или нашей доброты».
За этим чувствовалось и кредо автора статьи. Яркая, богатая событиями жизнь комсомольского журналиста была содержательной и интересной, порождала богатые творческие планы: в дверь «стучались» новые статьи, стихи, литературный сценарий, политически острая книга о тридцатилетних, международные заметки. Все это сохранилось дома в записных книжках, набросках, выписках. Но осуществить планы уже не было дано судьбою…
Наверное, в каждом творческом человеке, внимательно всматривающемся в мир, живет поэтический дар, и это вдохновенное умение видеть красоту мира, осветить его внутренним светом души, сделать этот взгляд на всю жизнь близким и родным рождается в детстве. Но только редкие одаренные натуры проносят этот дар через всю жизнь.
Стихия поэзии окружала Володю на тихой Сумской земле, в ее природе, на небольших лугах, полях.
Позднее пришла она и из книг, тогда запоем читал он русских и украинских поэтов. Конечно, близок был ему мир поэзии Тараса Шевченко с его тонким лиризмом, бунтарством и щемящей любовью к родной земле и народу. Он знал многих украинских поэтов, на память цитировал их, из советских особенно любил Владимира Сосюру и Василя Симоненко. Несколько стихотворений последнего он перевел, хотя опубликованы они были после смерти. С особой любовью переводил проникновенные строчки о первом землепашце:
Первым был не господь
и не гений,
был простой человек —
не пророк.
Он ходил
на земле зеленой
и хлеб,
между прочим,
пек.
И не смог
заслужить монумент он,
тот наивный франк
иль дулеб.
Не нашел почему-то
момента,
и не взял он
патент на хлеб.
Божья мудрость
старела от времени,
раскрошил ее
грозный час.
Хлебом
каждый питался гений,
чтобы разум его не угас.
Пусть над нашей землею буря
завывает, ломает, рвет —
человека простого мудрость
вечно в хлебе простом живет.
Но и потом, в университете и в Москве, понимая, что многое не успел познать, с утра до вечера читал русских и зарубежных классиков. «Нет, по-видимому, ничего величественнее русской литературы XIX века, — восхищался, перечитывая Достоевского, Гоголя, Тургенева. — Невидная эпоха, а сильнее Возрождения! А талант Пушкина нам очень нужен будет и при коммунизме, и тогда, возможно, разгадают основу его вдохновенной гражданской лирики». И прочитал не очень известные ранние стихи царскосельского лицеиста.
О жизни час! Лети, не жаль тебя,
Исчезни в тьме любое привиденье,
Мне дорого любви моей мученье —
Пускай умру, но пусть умру любя!
Стихотворение в тот момент воспринималось как тонкая и прозрачная пушкинская лирика. Но как знать, почему читал их тогда парень из Сумщины? Какую искру высекала она в его душе? Куда тянулась нить прозренья?
«Если есть что-то главное для нас, комсомольских пропагандистов, — говорил он, — то это книга». Беседу с новыми кадрами он всегда начинал так: «А что вы читали из последних книг?» И потом вел деликатную дискуссию о сюжете и герое, чем иногда приводил в замешательство собеседника, лишь понаслышке знавшего о новинке. «Ребята, всем нам надо находить время читать, учиться, — спокойно требовал он. — Ведь если ты постоянно работаешь над собой, читаешь — ив практических вопросах жизни быстрее разберешься. Хотя читать надо в «системе»: времени мало, но ведь не обойдешься без философии, и экономику мы, комсомольские руководители, знать обязаны, психология, педагогика для нас ключ в работе, за достижениями науки и техники следить надо, а что можно понять без исторического сопоставления?» И совершенно свято относился к художественной литературе: «Без нее мы в жизни почти ничего не постигнем», и часто приводил слова Достоевского: «Учитесь и читайте. Читайте книги серьезные. Жизнь сделает остальное».
Музыка, песня — душа народа. А у каждого народа она своя, складывающаяся веками. Песни детства и юности… Мало сказать, что Владимир любил их. Он жил ими, восторгался и очень хотел, чтобы они нравились всем. После любого хорошего исполнения с гордостью обращался к русским, азербайджанцам, белорусам: «Ну как?» И уж никто не мог не выразить восхищения, не подтянуть при исполнении второй и третий раз. «Песня — наше знамя», — не стесняясь выспренности слов, написали на семинаре секретарей. «Кто не знает русской, вообще народной, революционной песни, тому в комсомоле делать нечего», — с улыбкой продолжал он беседу. Ну а если кто-то не знал песен Отечественной, то Владимир доставал у своих знакомых песенник и каждый раз, когда пели, с мягкой настойчивостью протягивал «молчуну» книжечку.
Володю очень беспокоило безголосое пение, легкий вульгаризм и бездумье, звучавшие как с эстрады, так и в обиходе.
«Мало, мало песен наших, — говорил он. — Да и пишут все какие-то не мелодичные, не на наш лад. А вот запоешь песню Дунаевского, так подтянуться хочется, в шеренгах праздничных идти. Правда ведь, «легко на сердце от песни веселой».
«Хорошо бы собираться в каждой организации хотя бы раз в неделю и петь свои песни. Не увлекаться слепками с зарубежных опусов. Устраивают же эстонцы и латыши народные музыкальные праздники, и нам нужно проводить ежегодные певческие праздники комсомола!» Умел Владимир дружить. У него была способность «мукой мучиться» за дела друзей. Иногда казалось, что ему везло: повсюду окружали хорошие и порядочные люди, работа всегда была интересной, семья сложилась прекрасная. Но происходило это не по воле случая. Да, люди вокруг были хорошие, но ведь он и не тянулся к плохим. Никого он не отталкивал, но друзей выбирал сам и даже, как какой-то нравственный магнит, притягивал своим сопереживанием, соучастием, идейным горением и спокойной уверенностью в предназначении человека.
Конечно, лабиринт жизни сложен. Были у него и пристрастия, были люди, к которым, как казалось, он относился некритически. Работа была интересна, но ведь и в ней были неизбежны спутники уныния: не пошедшие в дело материалы, неэффективные командировки, неквалифицированные указания; столкнувшись с подобными трудностями, можно набросить на себя личину обиженного, непонятого. Но он служил делу добросовестно и самозабвенно. Это не было самозабвение токующего глухаря, для которого не существует ничего, кроме его голоса и страсти. Нет, он зорко вглядывался в мир, соотносил дело, которым занимался, с общим движением общества, с его потребностями и потенцией. Его вдохновение питалось целью.
Все это соответствовало его мировоззрению, а отсюда набор средств и поэтапное выполнение дела, которое каждый раз приносило удовлетворение, рождало оптимизм, качество, которое его отличало. Психологи отмечают, что у человека удовлетворение, психологическая разрядка наступают в результате исполненного дела. Психологическая тяжесть — это следствие «невыполненных дел». Володя стремился каждый день, месяц, год выполнять какую-нибудь задачу, и не одну. Поэтому всегда у него было какое-нибудь исполненное дело, что давало удовлетворение достигнутым сегодня и устремление в завтрашний день.
О его самоотверженности в дружбе ходили легенды. В любое время дня и ночи он мог подняться и поехать выполнять любую работу, если это было нужно другу.
Особенно этот дар проявлялся у него по отношению к тем, кто был близок его мировосприятию.
Да, он не навязывал своих мыслей, они находили созвучие в чувствах человека. Сопоставлял, «просеивал», помогая утвердиться, радовался найденному решению и сопереживал в неудаче.
Город Обнинск ему нравился, он стремился туда каждый раз, когда представлялась возможность. Наверное, в таких городах и надо жить, чтобы «делать» науку. Тут не разрывают мысль суета, толчея, гам, не коверкают ее, но заглушают пробуждающуюся, тянущуюся еще к неясному, но законченному оформлению идею.
Случай свел его в 1973 году на рыбалке с молодыми сотрудниками НИИ медицинской радиологии кандидатами и докторами наук Анатолием Цыбом, Борисом Бердовым, Михаилом Синюковым, Олегом Гапонюком и другими обнинцами. Энергичные, веселые, хозяйственно-расторопные, прихватившие с собой все необходимое «для краткосрочной рыбалки и долговременного отдыха», они за какие-нибудь двадцать минут в лесу, по берегу Рузы развернули две палатки, провели электрическое освещение, разожгли костер и портативный примус, вытащили спальные мешки и включили мелодичную музыку. «Вот настоящая механизированная колонна отдыха, — восхищался Володя. — Пора и нам освобождаться от диктатуры сервиса. Учиться все делать самим».
— Бивак готов. Просим к дискуссии, — воскликнул кто-то, забивая последний колышек. И с неукротимой удалью ринулись на московских гостей, втягивая их в научные, политические, экономические и нравственные споры. Потом переключились на уху, украинское сало, чудесное закарпатское вино. Сыпались шутки: «Толя, у вас дома противоестественный союз. Жена делает вино (она у него винодел), а ты врачуешь от запоев». Толя отбивается: «Закарпатское вино сугубо лечебное».
Расправившись с проблемами глобальными, предложив миру вечерние научно обоснованные решения, все захотели помериться силой в острословии. Все им было доступно: и крепкий деревенский юмор, и научный парадокс, и тонкая ирония. Был еще час громоподобных стихов Егора Исаева, который как был в легкой рубашечке в издательстве, так и поехал провести ночь у костра с хорошими людьми. Аплодисменты и хохот вспугивали уже успокоившихся в глуши деревьев пичуг.
— Ребята, тихо, хватит балагурить, — сказал умелый хирург, лауреат медали И. Пирогова, блестящий, самозабвенный рыбак Борис Бердов, — взгляните на небо — и вперед, на рыбалку.
Все сразу затаили дыхание и молча смотрели на то изумительное царство перемен, которое называется рассветом и видеть которое городскому жителю почти не дано, потому что солнце выходит у него из-за крыши соседнего дома, а не из-за далеких глубин горизонта, вызывая своими лучами жизнь на всех высотах.
Острые красные лезвия прорезали небо, задержались на высоких и каких-то особенно тонко-прозрачных облачках. Вверху уже торжествовал день, а здесь, внизу, была еще и не ночь, но какая-то неясность, которая вот-вот должна была рассыпаться, размыться, исчезнуть в прибрежных камышах. «Какая радость это — рассвет! — Володя помолчал и продолжил: — Наверное, все-таки лучшее время дня, недаром наши батьки, предки вставали с рассветом, от него в тебя входит сила на все сутки!» Кто-то потянулся к спальным мешкам, но Володя в тот день уже не ложился, он рыбачил, собирал грибы, готовил костер и все время расспрашивал о трудной, ответственной и самой человечной работе медиков, ученых и врачевателей, людей, стоящих у порога сущего, каждый день встречающихся с трагедией и превозмогающих ее во имя жизни. «Наш принцип не науку делать на людях, а людей лечить. Вылечим — наука сама придет, — сказал Олег Гапонюк. — Конечно, не все ведь от нас зависит. Ведь бывает, что болезнь в такой стадии, что ничем не поможешь. Но бороться надо до последнего конца и даже без шанса», — спокойно в тот вечер говорил Анатолий Цыб, ныне уже директор института.
Володя, который не раз посещал институт, восхищался атмосферой настоящего человеколюбия и научного братства, царившего там, истинного служения больному. Все тут было полнокровно, без фальши. Научные сотрудники и нянечки, руководители лабораторий и медицинские сестры по-настоящему исповедовали законы Гиппократа. И еще тут кипели научные дискуссии, работали кружки политпроса, забрасывались «десанты» в подшефные колхозы, все сотрудники с пониманием ж внутренним удовлетворением занимались благоустройством родного города, делая его еще краше. Без спеси, но научно обоснованно выполняли они свои обязанности исцелителя, ученого и гражданина. Владимир восхищался ими, гордился, не предполагая, что завершит свой путь именно там, среди них.
В Московском институте ему определили срок — месяц, потрясенные горем друзья — доктора в Обнинске — отмерили три месяца, он сражался семь. Его оружием были только дух и воля, да еще любовь к семье, друзьям, добрым людям. Находясь на последней жизненной черте, уже все понимая, он стремился не досадить, не доставлять боль тем, кто боролся за него, боролся с безнадежно малыми шансами.
Невзирая на обострение болезни, напряженно работал над вторым изданием книги «Восхождение к идее». «Перо мое еще не столь крепко, — писал он в издательство, — но мало-помалу крепнет… Хожу. Читаю. Думаю. Надеюсь на скорую встречу». Ему посчастливилось увидеть свою работу. Долго с волнением поглаживал корешок книги, весело улыбался.
Превозмогая боль, шутил, читал, интересовался редакционными новостями, советовал, играл в шахматы и… делился планами на будущее. Что это было? Неистребимое желание жить, вера в счастливый исход или желание успокоить близких?
Собрав силы, отпросился и приехал на защиту диссертации жены Валентины. По дороге в Москву с друзьями собирал полевые цветы, и долго стоял букет добрым и грустным голубым напоминанием о том, едва ли не последнем, радостном дне. Хотя был еще Новый год дома, с веселыми тостами.
Он шутил, и, казалось, трагедия отступала. Приезжали в Обнинск друзья, писатели и поэты выступали в институте и, воздав должное самоотверженному труду медиков, спрашивали у докторов: «Можно ли что-нибудь еще сделать?» Не получив ответ, собирались вместе: думали, гадали, искали выход.
Всех объединило горе…
Запомнился один из последних дней.
Е.М. Тяжельников, в те времена первый секретарь ЦК ВЛКСМ, позвонил на квартиру (в марте Володя уже окончательно вернулся домой), сообщил, что за активное участие в организации работы студенческих строительных отрядов Владимир Токмань награжден орденом Дружбы народов. Володя подтянулся, и присутствовавшие увидели, что он воспринял весть о награде с высоким достоинством и удовлетворением.
Говорить было тяжело, но он попросил передать благодарность и сказал, что будет бороться, чтобы еще принести пользу обществу и людям. И боролся буквально до последнего вздоха.
* * *
Он был счастливым, у него была великая Родина, прекрасная семья, верные друзья, любимое дело. Он ясно видел цель в жизни. Он хотел жить, работать, радоваться. И все у него получалось, как получается у советских людей, желающих и умеющих достичь цели. Уйди из жизни человек, проживший в два раза больше, может быть, можно было бы сказать: «Он сделал свое дело». Про Владимира Токманя этого оказать нельзя. Он не сделал до конца своего дела. Он не сделал всего, что мог. Он хотел, должен был сделать еще очень многое. Но судьба не отвела ему и сорока лет…
На тихом московском кладбище звучали слова, похожие на клятву: