Глава 12 Дочь генералиссимуса

Глава 12

Дочь генералиссимуса

Однажды днем в середине февраля 1956 года в квартире Светланы раздался телефонный звонок. Это был Анастас Микоян, председатель президиума Верховного совета СССР. Он сказал, что ему необходимо срочно переговорить с ней и что он посылает машину, чтобы она немедленно приехала к нему домой на Ленинские горы. Когда Светлана приехала, Микоян рассказал ей, что Хрущев собирается произнести речь о ее отце. Документ уже готов и будет обнародован на XX съезде партии 24 февраля, на следующей неделе. Ему нужно подготовить ее. Микоян провел Светлану в библиотеку и протянул ей бумагу: «Прочти это, потом обсудим, если будет нужно. Не торопись. Обдумай все хорошенько». Внизу семья Микояна ждала ее к ужину, когда она закончит читать.

Светлана несколько часов провела одна в библиотеке, читая документ, который позже назвали «секретным докладом Хрущева на XX съезде КПСС». Доклад был очень объемный, речь Хрущева на съезде заняла около четырех часов. Он представлял собой сокрушительное разоблачение личности Сталина, которого Хрущев описывал как «человека болезненной подозрительного, которому нельзя было доверять». Он обвинял Сталина в том, что тот придумал термин «враг народа» и насаждал «культ личности». Начиная с 1935 года, Сталин отдавал приказы о «массовых арестах и депортации сотен тысяч людей, о расстрелах без суда и следствия», об «уничтожении отдельных лиц (так называемых «шпионов» и «вредителей»), которые «всегда были честными коммунистами». «Признательные показания… получали в результате применения жестоких и бесчеловечных пыток». «Сталин лично рекомендовал судьям, какими методами они должны пользоваться. А методы эти были простые: бить, бить и еще раз бить». При этом Хрущев ни разу не упомянул, что сам он поддерживал массовые аресты и руководил чистками на Украине.

Когда Светлана перевернула последнюю страницу этого обвинительного документа, она была в смертельном ужасе, потому что, читая, она «верила каждому слову». «Если бы я могла опровергать, не верить, воскликнуть: «Клевета! Он не делал этого!» Но я не могла». «Все это было так ужасно, что я чувствовала себя загнанной в угол и хотела бежать от всех, в том числе, и от себя». Наконец Светлана пошла в столовую, где ее ждали Микоян и его жена. «К сожалению, все это очень похоже на правду…» – сказала Светлана. «Я надеялся, что ты поймешь», – ответил Микоян.

В ужасе от того, что окружающие свяжут ее с именем отца и начнут ненавидеть, Светлана отгородилась от всего мира. Она не искала утешения даже в своей семье. Родные узнали о докладе Хрущева из сообщений в газетах. Как Светлана подготовила детей, неизвестно, но, по всей видимости, она о многом умолчала. Одиннадцатилетний Иосиф продолжал восхищаться своим дедушкой, чей портрет всегда стоял у него на столе. Шестилетняя Катя вряд ли что-то знала о разоблачениях ее деда, но, став взрослой, она выбрала работу, которая позволила ей уехать подальше от Москвы, на Камчатку, где Екатерина имела репутацию ярой сталинистки. Детей Светланы ждала одинаковая судьба – вечно считаться внуками Сталина.

Секретный доклад на самом деле не был таким уж секретным. Хрущев приказал зачитать его на партийных собраниях по всей стране. Его копию получила даже «Нью-Йорк Таймс», которая 4 июня опубликовала отрывки из речи Хрущева на первой полосе.

Разоблачение сталинских преступлений имело эффект разорвавшейся бомбы. Тот, кого называли «творцом счастливой жизни», «спасителем русских людей», «гением рода человеческого» оказался безжалостным и жестоким политиком, который безнаказанно совершал ужасные преступления.

Оглядываясь на свое поколение, Константин Симонов писал:

Если честно, то мы не могли простить не только Сталина. Мы не могли простить всех, в том числе, и себя… Может быть, мы не делали ничего плохого, по крайней мере, на первый взгляд, но плохо было то, к чему мы привыкли… То, что сейчас кажется немыслимым и ужасным, тогда стало каким-то вариантом нормы, казалось почти привычным.

Мы жили посреди всего этого как глухие, не слыша стенаний, раздающихся со всех сторон, не замечая, как людей расстреливают и убивают, как они исчезают.

Симонов признает, что долгое время жил двойной жизнью, зная обо всем и одновременно отказываясь знать, «частично из-за трусости, частично из-за глупых попыток убедить себя, частично сдерживая себя и частично не желая даже думать о некоторых вещах».

После марта 1956 года демонстрациякульта личности Сталина в стране постепенно началаи исчезать. Его портреты в музее революции сняли. Географические объекты, названные в честь Сталина, которые Светлана когда-то переписывала в тетрадку, переименовывали: завод ЗИС стал называться ЗИЛ, пик Сталина на Памире – пиком Коммунизма и даже Сталинград какое-то время спустя стал Волгоградом.

Некоторые друзья Светланы отвернулись от нее, но другие, наоборот, чувствовали к ней симпатию. Новая жена Каплера Юлия подумала, что Светлана, должно быть, чувствует себя подавленной из-за того, что с ней никто не хочет общаться. Тогда Каплер позвонил ей и пригласил в гости. Светлана с радостью приняла это приглашение.

1956 год был очень трудным для Светланы. Актриса Кира Головко вспоминала, как встретила ее в гостях у общих знакомых. Она была «еще более закрытая и зажатая, чем двенадцать лет назад. Выглядела она ужасно и была очень странно одета». Кира играла в какой-то пьесе во МХАТе, и кто-то предложил, что надо всем собраться и пойти на нее посмотреть. Светлана сказала «тихим голосом, в котором явно слышался испуг: «Я не хожу никуда, кроме Консерватории». Кира неожиданно поняла, что в той пьесе есть несколько намеков на культ личности Сталина. В комнате повисла тишина. Светлана сказала, что ей уже пора, и быстро ушла.

В начале 1956 года Светлана начала работать младшим научным сотрудником в Институте мировой литературы имени Горького. Работников института заранее предупредили, что у них будет работать дочь Сталина. «Не поднимайте никакой шумихи, – сказали им. – Относитесь к ней обычно, как ко всем остальным людям». В коридорах и аудиториях института все еще висели портреты Сталина. Когда Светлана неосторожно села под одним из таких портретов, какой-то студент грубо заметил: «Как вы думаете, она похожа на отца? Ну да, чем-то напоминает!»

Один из коллег Светланы по институту имени Горького, Александр Ушаков, был немного знаком с ней, когда она училась в аспирантуре Академии общественных наук. Это было в первые дни «оттепели», когда студенты возбужденно обсуждали проблемы свободомыслия. Ушаков опоздал на общее собрание в Академии. Зал был полон, все места заняты, и вдруг он заметил женщину, которая сидела одна, около нее был свободный стул. Он сел рядом, и они обменялись несколькими словами. Во время перерыва к нему подошел приятель и спросил:

– Ты что, знаешь дочь Сталина?

– Какую еще дочь Сталина?

– Так ты сейчас сидишь рядом с дочерью Сталина!

Когда они снова встретились в Горьковском институте, Ушаков спросил Светлану, помнит ли она его. Он, в свою очередь, запомнил, что она тогда была одета в ярко-зеленое платье. Она ответила: «Я помню зеленое платье, а вас не помню». Они оба рассмеялись. Понемногу Светлана, как выразился Ушаков, возвращалась к жизни. Но он вспоминал ее как очень «скованного человека»:

Наша группа собиралась часто. Мы выпивали, пили чай, рассказывали разные истории. В такие моменты каждый хотел чем-то поделиться. Но Светлана обычно сидела молча, иногда улыбалась или смеялась… Тогда она много курила. Обычно она сидела на стуле, немного ссутулившись, и, пока другие говорили, молчала. Внутри ее словно шла какая-то трудная работа, результат которой она никогда не выпускала наружу.

Многие считали ее странной. Людям, которые, как я, с ней общались, приходилось объяснять нашим коллегам: «Понимаешь, она же дочь Сталина. Она выросла в трудных условиях. Человек, обличенный властью, всегда был возле нее. Не думай, она не похожа на нас…»

Она была замкнутой. Она не любила раскрывать свою душу и показывать, что у нее внутри. И, конечно, она была жертвой системы в куда большей степени, чем все мы… Она не была такой, как те, кто, скажем, побывал в тюрьме и очень пострадал от действий советских властей…

Но эпоха проехала по ней как асфальтовый каток, потому что она была дочерью Сталина. Все плюсы и минусы этой системы достались ей.

К концу марта 1956 года все учреждения в стране получили копии «секретного доклада» Хрущева. Когда его прочитали в Горьковском институте, многие были совершенно потрясены этими разоблачениями. Светлана тихо сидела в зале, не говоря ни слова, но то, что ее подвергли остракизму, становилось ясно с первого взгляда. Когда вскоре ставший популярным писатель Андрей Синявский, который тоже работал в институте, подошел к Светлане после собрания, чтобы подать ей пальто, она расплакалась.

Вскоре Светлана присоединилась к группе молодых исследователей под руководством Синявского и стала работать над изучением русской литературы двадцатых и тридцатых годов. У ученых был доступ к запрещенной литературе. Светлана открыла для себя роман-антиутопию Евгения Замятина «Мы», огромный пласт литературы двадцатых годов, работы писателей, арестованных и уничтоженных в тридцатые годы. Это была более острая и более искренняя история русской литературы, чем «канонизированная ложь», которую Светлана была вынуждена изучать во время ждановщины. Роман Достоевского «Бесы» потряс и захватил ее. Она восприняла его как пророческую модель, которую позже реализовали ее отец и его соратники: революционеры, вскормленные во враждующих друг с другом, подозревающих всех и вся тайных обществах, карабкаются к власти по телам своих товарищей.

После своего «секретного доклада» Хрущев начал проводить ряд политических и культурных реформ. В искусстве была ослаблена цензура, и некоторые иностранные публикации, наконец, увидели свет в СССР. Это было почти утопическое время, которое вслед за Эренбургом стали называть оттепелью. Неожиданно показалось, что «все ужасы и бедствия сталинской эпохи теперь будут иметь счастливый конец… Людей охватило радостное возбуждение, они начали говорить и спорить так, как не могли делать многие годы… Если вы были молоды и были сторонником реформ… то это время просто невозможно забыть». В Горьковском институте Синявский и его друзья были на пути к такой свободе мыслей, какую Светлана не считала возможной.

В этой атмосфере всеобщей эйфории Светлана тоже подняла свое маленькое восстание. Ее подруга того времени, Галина Белая, вспоминала, как Светлана стала приглашать друзей в Дом на набережной. В частности, Галина вспомнила, как они все собирались – тут же были дети Светланы, а она сама бегала просить ножи и вилки у Молотовых – и Андрей Синявский и Антон Меньшутин пели свои сатирические песни, переделанные из старых советских песен. Галина и Светлана знали, что Синявский публикует свои работы за границей под псевдонимом Абрам Терц. КГБ стал более терпимо относиться к самиздату, но передавать антисоветские книги, опубликованные на Западе, было по-прежнему строго запрещено.

В сентябре 1957 года Светлана решила сменить фамилию «Сталина» на фамилию матери «Аллилуева». Она говорила, что прежнее имя резало ей сердце своим острым металлическим звучанием. Ворошилов, близкий друг ее матери, который тогда был Председателем Президиума Верховного Совета СССР, не удивился и сказал только: «Ты правильно решила». Но первый же чиновник, увидевший новые документы Светланы, спросил со страхом и сочувствием: «Вас заставили переменить фамилию?!» Он не хотел верить, что это было ее собственное желание.

Несмотря на то, что она давно отвергла этот титул, Светлана все еще оставалась кремлевской принцессой и привлекала к себе пристальное внимание. В первые дни революции женщины, как и мужчины, получили право на свободное сексуальное поведение, но в пятидесятые годы жаждущая, ищущая, независимая сексуальность Светланы делала ее объектом слухов и сплетен. По иронии судьбы, именно ее отец способствовал укреплению этого буржуазного пуританства. Люди сплетничали о двух ее браках и многочисленных любовных связях.

На самом деле у нее был короткий роман с Юрием Томским, сыном Михаила Томского, профсоюзного лидера, который в 1936 году покончил с собой из-за грозящего ему ареста. Юрий вырос в ГУЛАГе. Сплетники жестоко обсуждали их отношения, выказывая особую неприязнь к Светлане как к дочери Сталина. Писатель Борис Рунин описал этот роман в своих воспоминаниях.

Вчера вечером Светлана Аллилуева неожиданно прикатила в Коктебель на своей «Победе». С ней был Юрий Томский. Много лет назад Юрий был со Светланой в одном пионерском отряде, очевидно, – в кремлевском.

А теперь, отбыв свой срок в лагерях, он, по всей видимости, вступил с ней в брачный союз. Вскоре после свадьбы Светлана посадила его в машину и привезла сюда, на море. В Доме творчества их отказались поселить без путевки. Они провели день на пляже, пустынном в это время года.

Спали в машине – ну а что им оставалось делать, надо же было как-то удовлетворять свои потребности. Светлана что-то готовила, что-то стирала. И по Дому творчества тут же поползли слухи, которые привлекли на пляж множество зевак: принцесса хлопочет по хозяйству…

Рунин был не прав: Светлана не выходила замуж за Томского. Но восторг, с которым Борис описывает ее унизительное положение, был подлым и мелочным: принцесса, стирающее свое нижнее белье на глазах глумящейся публики.

Многие считали, что [Светлане] потребовалось время, чтобы понять, что большинство людей, которые придирались к ней, поступали так [не искренне, а] в знак того, что их собственные надежды рухнули… Вся эта шумиха и суета вокруг нее испортила ее характер. Постепенно она поняла, что никогда не будет вызывать искреннюю человеческую привязанность, и начала искать развлечений, обращаться с людьми так, как будто они были игрушками. Двоюродная сестра Светланы Кира соглашалась с Владимиром: «Светлана, казалось, пыталась добиться какой-то определенной цели… и она знала, какой. Она изо всех сил отгораживалась от настоящих чувств других людей».

Тем не менее, были люди, которые воспринимали Светлану совсем по-другому. Степан Микоян так писал об ее замужествах и романах:

Я уверен, что она каждый раз влюблялась по-настоящему или ей казалось, что она влюблена. Каждый раз, когда она начинала с кем-то встречаться, она говорила, что «теперь все по-другому», а через несколько месяцев разочаровывалась. Когда это происходило, она начинала каждый день приходить к нам… и плакала на плече у Эллы.

* * *

В конце пятидесятых Светлана познакомилась с поэтом еврейского происхождения Давидом Самойловым. В этот раз она влюбилась без памяти. Он был всего на шесть лет старше Светланы, красивый, с открытым искренним лицом, на котором часто появлялась ироническая улыбка. Он уже снискал репутацию мудреца и плейбоя и считался одним из лучших поэтов в послевоенном поколении. Он писал стихотворения о войне и, кроме того, стихи, где природе придавался почти мистический смысл, что было особенно близко Светлане.

Первая встреча Светланы и Давида произошла в доме Степана Микояна, который жил в пятикомнатной квартире в Доме на набережной. У жены Степана Эллы был День рождения, и она пригласила Бориса Грибанова, своего коллегу по издательству «Детская литература». Грибанов привел с собой своего близкого друга Давида Самойлова, который всегда хотел посмотреть, как живет элита страны.

Во время обеда Самойлов с удивлением обнаружил, что сидит за столом рядом со Светланой Аллилуевой. Он нашел ее чрезвычайно привлекательной, но никак не мог избавиться от мысли, что на самом деле разговаривает с дочерью Сталина.

По словам Грибанова, несмотря на то, что во главе стола сидел сам Анастас Микоян, Светлана и Самойлов вскоре начали с большим энтузиазмом флиртовать друг с другом:

Спустя всего пятнадцать минут, не обращая никакого внимания на самого Микояна – впрочем, для Светланы его присутствие было вполне естественным, она привыкла смотреть на товарищей своего отца как на слуг, а для поэта Самойлова титулы вообще ничего не значили, – короче говоря, через пятнадцать минут они уже страстно целовались. Мы с женой ушли, предоставив моего друга самому себе.

Поцелуи на глазах у посторонних никак не вписывались в достаточно чопорный имидж Светланы, к которому привыкло ее окружение. Степан Микоян ничего не писал в своих воспоминаниях о таком поведении своей подруги детства. Но, что бы ни произошло за столом, Светлана и Самойлов ушли с вечеринки вместе. На следующее утро в кабинете Грибанова раздался звонок. Это был Самойлов, который хихикал в трубку:

– Боря, мы его трахнули!

– А я-то тут при чем? – спросил я [Грибанов]. Я был в ужасе.

– Нет-нет, не спорь! Я сделал это и от твоего имени!

Но вскоре то, что, по выражению Грибанова, началось как «шутка», превратилось в роман. Самойлов не устоял перед умом и искренностью Светланы. Должно быть, она тоже находила его интересным: лирический поэт, член левого крыла авангарда, как и она, больше служивший музам, чем политике.

Светлана все еще боялась посторонних. Грибанов вспоминал случай, который произошел, когда он, Давид Самойлов и Светлана были в гостях у друга Бориса Так Меламида. Это было пятого марта, в годовщину смерти Сталина. Пока все осуждали «вождя», что в то время было неотъемлемой частью любого разговора, Светлана молчала. Когда они вышли на лестницу, жена Меламида спросила Грибанова, кто эта милая женщина, которая пришла с ним. У нее чуть не случился сердечный приступ, когда она услышала, что это была Светлана Аллилуева.

На следующее утро она позвонила Грибанову и начала истерически кричать, что он должен был их предупредить. Она и ее муж не спали всю ночь, пытаясь вспомнить, что они наговорили. Грибанов попытался успокоить женщину, объяснив, что Светлана – очень культурная женщина, и ее не задевает то, что говорят об ее отце. Но привычный страх так въелся в души людей, что супруги Меламид не успокоились.

Любовники встречались в квартире Светланы или на ее маленькой даче в Жуковке. Иногда Борис Грибанов бывал с ними. Обычно они обедали втроем в ресторане московского ипподрома в дни, когда там не было скачек, или в ресторане «Северный» в Марьиной роще. Девятого мая Грибанов и Самойлов встречались со своими военными друзьями в ресторане «Берлин», чтобы отметить День победы. В этот раз празднование уже заканчивалось, когда Самойлов сказал: «Боря, я думаю, будет правильно закончить этот так хорошо начавшийся день с дочкой генералиссимуса».

Самойлов и Грибанов взяли бутылку коньяка и приехали в квартиру Светланы, где долго сидели за разговорами. Грибанов заметил, что нигде нет ни одного портрета Сталина (к тому времени она убрала маленькую фотографию отца в серебряной рамке). На стене висела только большая фотография ее матери. Хотя им было очень интересно, Грибанов и Самойлов никогда не расспрашивали Светлану об отце и редко обсуждали его при ней.

Тем не менее, в отношениях Светланы с Самойловым была одна проблема – она хотела выйти за него замуж. Она приезжала в издательство, где работал Борис Грибанов, он садился в ее машину, и они ехали за город. При этом каждый раз происходил один и тот же разговор:

– Боря, – говорила она, – он должен на мне жениться.

– Светик, этого никогда не будет.

– Но почему? – возмущенно спрашивала она.

– Потому что он поэт, а ты принцесса, – недвусмысленно отвечал я.

Позже Грибанов писал: «Светлана была очень эмоциональной, влюбчивой женщиной, готовой полностью отдаваться каждому своему любовному приключению, готовой пожертвовать всем ради любимого человека. Но в то же время у нее была навязчивая идея: мужчина, которого она любит, должен на ней жениться. Это очень усложняло отношения с ней».

Непреодолимое желание Светланы обязательно выйти замуж видно в каждом ее романе. Было похоже, что, несмотря на свой опыт, полученный в двух неудачных браках, она продолжала верить, что свадьба убережет ее от неизбежных потерь. В корне этой проблемы лежало ее эмоциональное сиротство и ощущение трагической недолговечности отношений, которое все время охватывало ее. Да и как могло быть иначе? Все шло прахом, когда она втягивала других людей в водовороты своих чувств.

В своей книге «Поденные записи», опубликованной через много лет, Самойлов писал о Светлане. В записи, датированной 17 ноября 1960 года, он описал разрыв их отношений.

Сегодня неожиданно приехала Светл. и… бросила мне перчатку.

Утром она звонила по телефону, я пытался избежать разговора с ней. Говорить с ней так же трудно, как избавиться от тошноты или написать эпическое стихотворение. Она, как всегда, вела себя как принцесса: появилась передо мной и бросила на стол перчатку, том Случевского и старинный георгиевский крест – жалкие сувениры, оставшиеся от моего страстного увлечения.

Только позже я смог оценить трогательную нелепость ее действий, связанных с силой ее чувств, бурным темпераментом ее отца и одиночеством. В тот момент, когда все происходило, я испытывал только смесь жалости, восхищения и возмущения. Она раб своих страстей, но внутри раба всегда спит тиран…

Никогда в своей жизни я не был так потрясен и захвачен трагической судьбой другого человека. И никогда я не испытывал такого сильного желания бежать подальше от этого человека, из замкнутого круга ее нерешенных и удушающих проблем.

Когда в 1967 году Самойлов узнал, что Светлана стала невозвращенкой, он сдержанно записал в своем дневнике: «Она оказалась еще великолепнее, чем я думал». И с досадой добавил: «Я мало понимал и ценил женщину, которая была рядом со мной».

По мнению Самойлова, трагедия Светланы была в том, что она «несла крест своего происхождения всю свою жизнь». Она так и не смогла полностью отказаться от своего отца, хотя демонстративно отказывалась от какой-либо духовной общности с ним. С этой двойственностью ей было очень тяжело справляться.

Но, возможно, проблема была еще сложнее. Вероятно, есть разница между тем, каково быть сыном диктатора и каково – его дочерью. От сына требуется быть похожим на отца и, зачастую, он просто пародирует отцовскую властность, как это было с Василием. Но у Сталина было особенное отношение к Светлане. Отец любил ее, хотя был невнимателен, часто резок и даже груб. Его чувства казались настоящими. Они требовали подчинения. Все это наложилось на брошенную в ярости фразу: «Ты бы посмотрела на себя – кому ты нужна?! Дура!» Поэтому Светлана, скорее всего, и понятия не имела, какой должна быть любовь, и, по всей видимости, в глубине души считала, что ее вообще невозможно полюбить. Она искала романтизированную, идеализированную замену настоящим чувствам. Эта идеализация любви свойственна многим женщинам, но у Светланы она была чрезмерна. Ей был нужен мужчина, который сделал бы ее другой, а вернее – который дополнил бы ее. Слишком уж сильный страх вызывало в ее душе одиночество. Но среди тех мужчин, которые встречались Светлане, было мало тех, кто хотел по-настоящему привязаться к дочери Сталина, кто был готов принять тьму в ее душе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.