Старая мебель

Старая мебель

— За окном дождь и слякоть, и осенние листья, мокнущие, как мои воспоминания. Сейчас бы хорошо устроиться где-нибудь около огня. Около камина, но сгодится даже обычная печка-буржуйка. Лишь бы только шли волны тепла. Я уже говорила вам, молодой человек, что у вас тут очень удобный диван? Не продавлен, никаких выпирающих пружин. Моя-то тахта совсем уже… состарилась, как и я сама. И так же пытается рассыпаться на части. Вот держится, пока еще нужна мне. А умру — и от нее даже щепки не останется, труха и пыль.

Вас интересует моя старая мебель? Точнее — почему она старая? А если я скажу, что все дело в ужасающей нищете, вы отстанете от меня с этим вопросом? Я так и думала, что нет…

Ну, отсутствие денег, конечно, тоже играет свою роль. Я ведь, знаете ли, ужасающе непрактична. Деньги у меня не задерживаются, а кроме всего прочего, я вечно кому-то что-то должна. Долги виснут на шее, как мельничные жернова, вызывают мысли о смерти. Да-да, хочется умереть, чтобы только избавиться от долгов. Я даже как-то высказалась на эту тему. Может, и не раз. Просто больное место. Должна друзьям, а отдавать не из чего. Казалось бы — хорошая зарплата, но она всегда утекает, как вода между пальцев, оставляя лишь мокрые пятна. Мне должны кругом и всюду, но напоминать об этом не могу. Ведь если не отдают, значит, нечем! Ну не буду же я забирать последнее…

Чтобы заработать, я даже как-то согласилась написать мемуары. И взяла часть гонорара вперед. Думала — куплю зимнее пальто. Да только ничего не вышло с этой затеей. Деньги потратились, а мемуары я так и не написала. В результате осталась еще должна и издательству. Странно, что вы не смеетесь. Многих это смешит.

А мемуары я начинала писать несколько раз. Бралась и бросала. Но однажды все-таки написала до конца. Три года потратила на писанину! А потом прочла… порвала все и выбросила. Пусть кто-то другой пишет мемуары. Пусть даже пишет о том, как был знаком со мной. Хотите, можете и вы написать мемуары. Мне уже будет все равно, а вам, возможно, приятно.

Всем интересно — почему это я уничтожила свои воспоминания. Особенно тогда, когда уже взяла задаток у издательства. Я ведь тогда действительно хотела написать. А почему бы и нет? Все пишут, а я ничем не хуже остальных. Тем более, что мне есть что вспомнить. С какими людьми я была знакома! Сейчас это идолы современной культуры. И я могла бы написать многое. Да и гонорар за книгу — не последнее дело. Долги уже давно стали моей хронической болезнью. Но поймите, нужно или писать все, или ничего. Я думала, что можно что-то обойти. Но когда начала писать, то поняла — так не получится. Все считают, что я не захотела писать нечто этакое о своих друзьях. Я не разубеждаю. На самом деле я не захотела писать о себе.

Вы думаете, я такая вся из себя уверенная? Точно знаю, что нужно делать? И всегда во всем права? Да у меня полно воспоминаний, о которых я сама могу думать только глубокой ночью, в полной темноте, с головой накрывшись одеялом и зажмурив глаза — чтобы случайно не увидеть собственной физиономии. Мне стыдно! Мне хочется плакать, вспоминая, какой я была дурой.

Многое я просто не хочу помнить. Когда некоторые моменты всплывают в памяти, я стараюсь немедленно отвлечься, начинаю думать о другом, чтобы только не вспоминать. Забыть. Затолкать эти воспоминания в дальний шкаф, закрыть дверь, потерять ключ, а для верности еще и замуровать этот шкаф в какую-нибудь стену и забыть, где она находится.

Вот Ромм… Он снял фильм «Обыкновенный фашизм» [24]— и это убивало его. Он взял с меня слово, что я никогда не буду смотреть этот фильм. Там ведь — настоящая хроника из немецких киноархивов, там использовался личный фотоархив Гитлера, снимки эсэсовцев… И все это ужасно. Все, кто видел материалы для фильма, мучились потом всю жизнь. Ромм отобрал те, которые хоть как-то можно смотреть, и то считал, что для меня и это будет слишком… Ромма убивали воспоминания. Пусть даже и не свои, но жуткие воспоминания, в которых ему пришлось копаться.

А я за долгую свою жизнь поняла, что кровавость — это еще не самое страшное. Могут убить и совершенно безобидные на первый взгляд воспоминания.

Воспоминания о собственной глупости — что может быть хуже? А их не избежать, когда начинаешь писать о своей жизни или даже о жизни своих друзей. Потому что то, что ты пишешь о друзьях, всегда связано с тобой. А, значит, и с твоей глупостью. С тем самым, что должно быть закрыто и замуровано.

Лучше уж громко пукнуть в общественном месте. Тут по крайней мере можно сделать вид, что это не ты. А от собственной глупости никуда не спрячешься, и сделать вид, что она не твоя, не получится.

А вот обрывки и огрызки — это хорошо. Это вырванные кусочки из глупости. И они выглядят умными. Значительными. Главное — не думать, откуда они были вырваны. Не вспоминать.

Да, так это я отвлеклась. Мы же говорили о старой мебели.

Вы правы — отсутствие денег вовсе не главная причина тому, что я держу старую, разваленную мебель. Такую, которую другие уже давно выбросили бы на свалку. Но… Я просто не могу!

Представьте, что у вас есть собака. Она всю жизнь рядом с вами. Когда-то она была молодой и резвой, но состарилась. Неужто вы выбросите ее из дому только потому, что она уже не может бегать и прыгать, как раньше? Потому, что у нее облезла шерсть? Вы сможете выбросить собаку, изуродованную старостью, и взять вместо нее молодую, породистую и красивую?

Вот поэтому я не могу выбросить старую мебель. Она для меня — все равно что собака, прослужившая верой и правдой всю жизнь. Как же я могу отправить ее на свалку? Нет уж, мы будем доживать вместе.

Я и домработницам своим никогда не могла сказать резкого слова. Упрекнуть в воровстве — а воровали они все беззастенчиво. Но я их могу понять. Что я платила домработницам? Тридцать рублей в месяц. А сама получала триста пятьдесят. К тому же мне, старухе, нужно совсем не много. А они молодые, денег не хватает…

Но поймите, сказать живому человеку в глаза, что он — вор! Сказать только потому, что ему хочется бананов или буженины, которые есть у меня. Или просто конфет! Одно дело, когда ворует зажравшийся хам, жопа которого уже вываливается из начальственного кресла. Другое — деревенская девчонка, ошалевшая от вида городских прилавков и не имеющая возможности что-либо купить.

И потом, что я буду делать без домработницы? Я ведь всегда не ладила с бытом. Прогнать-то легко, а вот найти сложно. Домработницы в наше время исчезли, как микробы в хлорном больничном растворе. Иногда, приходя в театр, я думаю, что все домработницы ушли в актрисы…

Но мне без домработницы остается только разводить тараканов. Кстати, однажды я это делала. Не смейтесь! Дело в том, что гораздо проще говорить, что разводишь тараканов как домашних любимцев, как лекарство от одиночества, чем признаться в собственном бытовом идиотизме.

А еще меня останавливает призрак Розы Скороход. Когда она выгнала Ганку, той совершенно некуда было пойти, она попросту оказалась на улице. Может, и моей домработнице некуда будет пойти, если я ее выгоню? И, уже собравшись обвинить в воровстве и растяпстве, я каждый раз закрываю рот. Мне представляется Роза Скороход, я думаю о бродячих несчастных собаках и — не могу!

Знаете, в детстве я мечтала совершить подвиг. Любой! Спасти кого-нибудь при пожаре, наводнении, урагане. От взбесившейся собаки. Вытащить из-под извозчичьей пролетки. И при этом умереть. Я воображала, как буду лежать, красиво раскинув руки, вся в интересной бледности, и ресницы картинно выделяются полукружьями, и бледный — обязательно бледный! — высокий лоб, и завитки волос… Я прямо видела это со стороны. Этакая носатая Офелия. И спасенного человека, который, стоя рядом на коленях, оплакивает мою безвременную кончину. И речи, которые будут произносить над моим гробом, я тоже воображала. В этих речах обязательно говорилось, что жестокая смерть вырвала у общества яркую индивидуальность, расцветающий могучий талант, удивительную красавицу и так далее… Господи, каких только глупостей не воображают дети!

Не подумайте, умирать-то я как раз и не хотела. Даже ради всех этих замечательных речей. Но мне представлялось, что я вот так полежу некоторое время, послушаю, а потом каким-то чудом воскресну. Потом, когда я узнала, что просто так воскреснуть не получится, что умирают насовсем, я охладела к мысли о героической смерти.

Но о подвиге продолжала мечтать все равно. Особенно хотелось получить медаль — зримое доказательство совершенного подвига. У нашего дворника была медаль, и я воображала, что это за какие-то героические заслуги.

Только знаете, что я узнала, прожив долгую жизнь? Подвиги никому не нужны. Точнее даже не так. Они нужны. Как и герои. Но только пока подвиг не совершен. А когда уже все сделано — милости просим на выход, вам тут больше делать нечего. Вы смотрели фильм «Осторожно, бабушка!»? Наверняка смотрели. Вы ведь готовились к этим беседам, а там у меня практически главная роль.

Да-да, именно тот фильм, где я играю этакую бывшую героиню-революционерку, которая теперь занимается выращиванием элитных кур на птицеферме с тем же энтузиазмом, с которым когда-то в молодости делала революцию. У нее внучка, которая работает директором местного дома культуры. Недостроенного. И вот он, главный конфликт фильма — дом культуры нужно достроить. Это то самое общественное дело, которое должно быть превыше всех личных. Из-за этого герои фильма отказываются от любви, дружбы… В общем, ведут себя так, как положено идеальным молодым людям советской эпохи, которых хоть сию секунду на любой плакат, рекламирующий здоровый образ жизни.

И никогда в жизни этот дом культуры не был бы достроен, и сидела бы молодежь по медвежьим углам, если бы не бабушка и ее команда стариков. Именно эти давно бывшие, давно пенсионеры, выбивают материалы, сами строят… Молодежь же спохватывается, что можно было бы и руки приложить, только когда видит работающих стариков. Да…

Но для меня самым главным был финал фильма. Когда дом культуры уже построен, все любовные истории пришли к благополучному завершению и вот-вот состоится первый концерт на свежепостроенной сцене. Вы помните, что тогда происходит? Да, всех стариков с почетом провожают к выходу! Моя героиня говорит: «Ну вот, теперь можно и уходить», — и все уходят! Да, с цветами. Да, с наилучшими пожеланиями. Да, с уверениями, что эти старики — самые-самые и лучше них нет никого. Но — они уходят, а молодежь остается в новеньком доме культуры. Героям же там нет места. Мавр сделал свое дело, мавра просят выйти вон и не загромождать сцену.

А что же остается старикам? Такой, понимаете ли, оптимистичный финал… Но загляните чуть дальше. За те двери, которые закрылись за героями. И вы увидите, как они сидят в одиночестве в холодных темных комнатах и вспоминают совершенные ими подвиги. Но эти подвиги не зажигают свет, не наполняют дома теплом и уютом. Там — одиночество.

Так кому он нужен, этот героизм, если потом все равно приходится сидеть в темноте и одиночестве? А кто-то слушает концерт, кто-то веселится в доме культуры, который ты построил. Но тебе там нет места.

Вы хотите сказать, что для моей героини в этом фильме все закончилось иначе? Что она не осталась одна? У нее ведь есть внучка, обожающая бабушку. Помилуйте! У внучки ведь любовь! Она нашла там себе молодого человека, и дело уже сильно пахло свадьбой. Значит, героическая бабушка ей уже не нужна. Так что никакого «иначе». Темнота и одиночество.

Включить свет? А зачем? Кому он нужен? Что осветит включенная лампочка? Пыльную старую мебель? Продавленный диван? Кресло с облупленной обивкой? Разлохматившуюся бахрому у скатерти на столе? Какой смысл на все это смотреть? Другое дело, если бы можно было посмотреть в чьи-то глаза. Но их-то как раз и нет! Поэтому лучше свет не включать. В темноте по крайней мере можно вообразить себе хоть царские палаты. А на свету сразу видно все убожество одиночества.

Одиночество всегда убого, вы не замечали? Вы можете нарядить его в шелк и бархат, украсить бриллиантами, но никогда не сможете спрятать взгляд потерявшегося, много битого щенка — первый признак одиночества. И можно задирать нос, говоря, что тебе никто не нужен, что одному быть гораздо лучше, что именно одиночество дает необходимую свободу, особенно творческому человеку, но взгляд выдает сразу. Мгновенно. Поэтому темные очки — это изобретение одиноких людей. Скрывшись за темными очками, можно рассуждать о комфорте одиночества.

Когда я умру, моя старая мебель будет ужасающе одинока. И к ней никто не придет в гости, как приходили ко мне. Придут только мусорщики, чтобы вынести все на свалку и сжечь. Что-то будет с моей последней домработницей?